Великие сражения Востока

[ZHAN]

Военная история Востока известна гораздо хуже европейской (во всяком случае, массовой аудитории), хотя по своим масштабам, ожесточенности, вкладу в развитие военного искусства и влиянию на мировую историю многие азиатские сражения превосходят самые знаменитые битвы средневековой Европы — Гастингс и Баннокберн, Креси и Азенкур меркнут по сравнению с войнами арабо-мусульманского мира, Золотой Орды, Индии, Китая или Японии.
Эта тем (возможно в будущем - раздел) посвящена величайшим сражениям Востока — от грандиозных битв эпохи Троепарствия до завоевания Индии Великими Моголами, от легендарных походов Чингисхана до разгрома японского флота первыми корейскими «броненосцами» (1592 г.), от беспощадной схватки Тамерлана с Тохтамышем до становления сегуната Токугава.

[ZHAN]

Есть одно любопытное совпадение в истории цивилизаций, создавших облик современного мира. Все они начинались с войн, которые затем обрастали эпическими преданиями. Эпосы, в свою очередь, являлись базовыми для культуры текстами: многие поколения обращались к ним не только как к литературным памятникам, но и как к своеобразным учебникам по политике, религии и военному делу.

Классическая цивилизация Греции и Рима возводит свое основание к Троянской войне. Греки боготворили «Илиаду» и «Одиссею», но и римляне полагали, что их предки – троянцы, бежавшие во главе с Энеем из горящего города.
Для Ветхого Завета такого же рода событием является вторжение израильского племени под началом великого воителя Иисуса Навина на территорию Палестины.
В Индии до сих пор считают боговдохновенным эпос «Махабхарата», центральным событием которого является 18-дневная битва на поле Куру.
В Китае одним из самых значительных событий, отраженных в древнейшем поэтическом сборнике «Книга песен» («Ши цзин») была битва при Муе, когда восставший клан Чжоу одержал победу над армией жестоких правителей Инь, что радикально изменило течение китайской истории.

Все эти сражения, судя по всему, имеют исторические прототипы. Историчность битвы при Муе вообще не подвергается сомнению; она датируется 1122 или 1057 годом до н. э. Троянская война, несмотря на все сложности археологического подтверждения этого события, вероятнее всего, тоже являлась реальным эпизодом средиземноморского переселения «народов моря» в XII–XII веках до н.э. Тогда же (рубеж XIII–XII веков до н.э.), скорее всего, совершались походы израильских племен во главе с Иисусом Навином.

Более всего проблем с датировкой битвы при Курукшетре. Согласно индийской эпической традиции, она произошла в начале «кали-юги» – «железного века», последней эры в истории мироздания, после которой наступит эпоха великого обновления. Кали-юга началась примерно за 3000 лет до Рождества Христова. Однако мы знаем, что индо-арии, носители мифологии, легшей в основу «Махабхараты», проникли на территорию Индостана лишь в середине второго тысячелетия до н. э. Поле Куру – одно из достопримечательностей современной Индии – находится в 160 км к северу от Дели. Следовательно, исторический «прототип» битвы при Куру должен был произойти не раньше XII–XI веков до н.э. – именно тогда индо-арии наконец добрались до окрестностей Дели.

Разброс датировок великих войн древности в два столетия (XIII–XI века до н.э.) не должен нас смущать. С точки зрения «больших цифр» истории эти события произошли в одну эпоху. Данное обстоятельство только подчеркивает общую судьбу основных евразийских цивилизаций – христианской и мусульманской, в основе которых лежала история античного мира и древнего Израиля, а также индийской и китайской.

Войны в человеческой истории начались не с этих трех эпических событий. Цивилизации Европы, Индии и Китая имели своих предшественников – по большей части полузабытых. Два года назад в Сирии археологи обнаружили остатки города примерно V тыс. до н. э., который был взят штурмом неизвестными врагами. При этом оборонявшиеся уже обладали определенными навыками защиты своего поселения – были найдены каменные и глиняные снаряды, которые использовались для метания из пращей.
Эти доисторические войны укрыты плотной завесой прошлого: никакие археологические методы не смогут восстановить их историю. Но затем на исторической арене появляются цивилизации, обладающие развитой письменностью – прежде всего месопотамская и египетская. Первыми их героями становятся князья-вожди, подвиги которых фиксируются в эпических преданиях. Это был период войн ради славы и добычи, а не широких завоевательных кампаний в духе Тутмоса III или Кира Великого. В европейской традиции данной эпохе соответствует троянский цикл мифов.

В третьем тысячелетии до н. э. ситуация стала резко меняться. Мы не знаем подробностей войн, которые велись за объединение Нильской долины, но когда Верхний (Южный) Египет поглощал Нижний (Северный), армии победителей должны были стать многочисленными, а война – целенаправленной, делом не только правящего аристократического клана, но всего государства. Та же ситуация повторилась в Месопотамии в середине третьего тысячелетия до н. э. Здесь создателем массовых армий, скорее всего, был Саргон Древний, царь Аккадского государства, создавший первую «мировую» империю, простиравшуюся от Персидского залива до Средиземного моря. Его многочисленные войска, главным образом легковооруженные, оказались сильнее профессиональных, но небольших храмовых дружин, которые являлись костяком вооруженных сил шумерских городов-государств.

Возникновение обширных держав, подобных египетской или аккадской, стало причиной того, что война превратилась в продолжение государственной политики, как спустя многие века сформулирует Клаузевиц. Там, где эти державы граничили с племенами, находившимися на более ранней стадии государственного развития, возникали экзотические военные ситуации, когда племенные ополчения пытались подражать профессиональным армиям. С другой стороны, в ряде случаев именно «варварские» племена научали территориальные державы новым военным технологиям. Примером подобных заимствований могут быть гиксосы, в XVII веке до н. э. потрясшие государственные основы Древнего Египта. Их «ноу-хау» стали боевые колесницы, запряженные лошадьми. После гиксосов подвижные боевые подразделения, составленные из колесниц, появляются во всех ближневосточных армиях, и мы знаем об их массовом применении во время знаменитой битве при Кадеше между египетской и хеттской армиями (1284 год до н.э.). Колесницы играли важнейшую роль и в Китае – например, во время упоминавшейся уже нами битвы при Муе и в следующей эпохе Чжоу.

Другим очевидным примером влияния «варварского» окружения на оседлые цивилизации становится распространение кавалерии. На Ближнем Востоке она как массовое явление возникает VIII–VII веках до н. э. Появление конных воинов (отдельные изображения которых встречаются, впрочем, и в более ранний период) связано с приходом в Предкавказье киммерийских и скифских племен. Спустя столетие конницей обладали все – от фессалийских городов в Греции до Лидийского и Персидского царств. Несколько позже Великая Степь, эта уникальная посредница между западной и восточной частями Евразии, принесет моду на конницу на китайские границы.

Первыми конными жителями степей, с которыми сталкивались древние китайцы, стали юэчжи, индоевропейское племя, добравшиеся в середине первого тысячелетия до н.э. до среднего течения Хуанхэ. Скорее всего, они и были настоящими властелинами степи к северу от китайских границ, пока в конце III века до н.э. их не сменили племена хунну. Под влиянием юэчжей государства северной части Поднебесной (Вэй, Чжао, Янь, Цинь) начали создавать конные подразделения. В эпоху Борющихся Царств, закончившуюся в 221 году до н.э. победой государства Цинь, эти подразделения используются все более активно. Однако самая настоящая революция в военном деле началась при династии Хань (правила с 205 года до н.э.), когда Поднебесной пришлось решать колоссальные проблемы на северной границе, вызванные давлением хуннов. Перестройка военного дела Китая привела к тому, что эпоха колесниц ушла в прошлое.

Дольше всего колесничные войска как важная составляющая вооруженных сил сохранялись в Древней Индии. Когда Александр Македонский вторгся в Пенджаб, местные информаторы сообщали ему о могущественном государе, правившем в долине Ганга и обладавшем огромной армией, в том числе двумя тысячами колесниц. Этим правителем являлся Дхана Нанда, последний представитель династии Нандов, объединившей огромные территории на севере и востоке Индостана. Так и не сразившись с североиндийской империей, Александр вернулся в Вавилон. Но победитель Дхана Нанды, Чандрагупта, имел армию, собранную в долине Инда и составленную уже по македонскому и ирано-сакскому образцу.

В итоге запряженные лошадьми колесницы, в середине второго тысячелетия до н. э. изменившие манеру ведения боя всех цивилизаций от Египта до Дальнего Востока, оказались на задворках военной истории. Конечно же, неоднократные попытки реанимации колесничих войск зафиксированы и после «конной» революции VIII–VII веков до н.э. Так, персидский царь Дарий пытался атакой серпоносных колесниц разорвать строй македонской фаланги при Гавгамелах (331 год до н.э.). Однако это сражение стало последней «генеральной» битвой персидской армии; отсюда можно сделать вывод, что использование колесниц Дарием III было не следствием некой длительной восточной военной традиции, а актом отчаяния.

При помощи особым образом устроенных колесниц римляне пытались справиться со слонами Пирра Эпирского (сражение при Аускуле, 278 год до н. э.), однако потерпели неудачу. Серпоносные колесницы пытались использовать против римских легионов эллинистические правители – Антиох Великий при Магнесии (190 год до н.э.) и Митридат Евпатор при Херонее (86 год до н.э.). Оба эти сражения демонстрируют нам, что у «цивилизованных» народов колесницы превратились в экзотический вид вооруженных сил, который в больших войнах применялся лишь как специфическое орудие против определенных подразделений противника – и практически всегда безуспешно.

Там, где конные войска еще не заняли доминирующее положение, колесницы сохраняли свое значение вплоть до встречи с регулярными армиями развитых государств. На западе они имелись у кельтов – в частности, британских, вплоть до завоевания Британии римлянами. На юге Индии колесничные войска встречались еще в первые века нашей эры.

«Варварские» открытия и технологии быстро усваивались развитыми государственными цивилизациями (которые в большинстве случаев были оседлыми). Колесницы, конница, железное оружие и доспехи делали армии оседлых держав все более могучими и опасными. Оружие не хранилось «до лучших времен». Древние правители прекрасно понимали, что меч, остающийся в ножнах, ржавеет быстро.

Первые известные нам масштабные и «правильные» войны велись на территории Месопотамии во времена Аккадской державы, а также после ее распада. К сожалению, у нас имеются крайне скудные сведения о непосредственном тактическом уровне военных действий, о ходе многочисленных битв, характере конкретных осад, стратегическом планировании великих завоевателей II тысячелетия – вавилонского Хаммурапи, хеттского Суппилуилумы и ассирийского Тиглатпаласара I. Успехи военно-политических деятелей описываются в династических хрониках, в более или менее обширных самовосхвалениях, но сугубо военная техника их побед не становится предметом интереса составителей подобных текстов.

[ZHAN]

Битва у красных скал – выдающееся сражение эпохи Троецарствия (21 ноября 208 года).

В отличие от истории «европейской» – работ античных историков Ксенофонта, Фукидида, Геродота и других, – ориентированной на подробное изложение наиболее выдающихся битв, «китайская» историография предпочитает хранить лишь «резюме» великих сражений, в первую очередь уделяя внимание теоретическим разработкам военных мыслителей.
Трактаты по военному искусству начали создаваться в Китае задолго до нашей эры. Самыми известными из них являются сочинения Сунь-цзы и У-цзы. Немалое число подобных произведений было составлено также в начале эпохи «Борющихся царств» (403–221 годы до н.э.), но большинство из них не дошло до нашего времени. Вероятно, наиболее бережно, от поколения к поколению, передавались лишь особо достойные сочинения, и к началу нашей эры на их основе в Китае появился уникальный военный канон У-Цзин.

В Китае на базе Военного канона сложился образ идеального полководца, олицетворением которого стал легендарный мудрец-даос Чжугэ Лян, ныне популярнейший, всенародно любимый в Китае персонаж знаменитой эпопеи «Троецарствие», экранизацию ключевого момента которой – битвы у Красных скал – кинозрители имели возможность посмотреть в августе 2009 года. Китайское выражение «Мудрость Чтугэ Лэна» соответствует европейскому «Соломонову решению». Есть в Китае и храм Чжугэ Ляна, и его каменная статуя, а недавно там установлена бронзовая статуя высотой 20 метров и весом 35 тонн – это самое крупное в стране изображением человека в бронзе... Однако этот великий полководец заслуживает известности не только в своей стране.

Цао Цао (Мэн-дэ; известен также как Вэйский У-ди) (155–220) – китайский полководец и государственный деятель, поэт, живописец, автор сочинений по военному искусству, потомок Цао Цана, премьер-министра династии Восточная Хань.
Цао Цао – личность весьма неординарная. Для китайцев он является одной из наиболее ярких и узнаваемых фигур национальной истории. В его распоряжении находились самые многочисленные армии древности – числом до миллиона воинов (не менее 2 процентов населения тогдашнего Китая и зависимых от Поднебесной государств: это было рекордом вплоть до эпохи тотальных войн XX века). Был представлен ко двору в двадцать лет. Для начала ему доверили командование небольшим пятитысячным отрядом воинов, и вскоре он стал известен как человек, добившийся самой строгой дисциплины среди солдат и офицеров. Окончательно высокую репутацию Цао Цао принесло подавление восстания «желтых повязок», а переломным в его судьбе стал 196 год, когда он явился в разоренный и полностью сожженный город Лоян на аудиенцию к бессильному, всеми забытому ханьскому императору Сянь-ди.
Цао Цао хорошо понимал, что, залучив на свою сторону императора, он сможет претендовать на первые роли в стране, и поэтому уговорил Сянь-ди перебраться в свою столицу Сюй в Инчуани. Переезд ханьского двора на восток и восстановление блеска дворцовой жизни открыли в карьере Цао Цао новую страницу – из малоизвестного и заурядного регионального лидера он превратился в представителя центральной власти, защитника и опору трона. Политический вес его заметно возрос.

В 207 году Цао Цао стоял на пороге объединения Китая под своим скипетром, но в 208 году уступил инициативу Сунь Цюаню и Лю Бэю после сокрушительного поражения в битве у Чи-би (Красные скалы). После поражения в этой битве Цао Цао практически прекратил дальнейшие попытки объединения Китая и в конце концов основал царство Вэй (220–265), занимавшее территорию Северного и Центрального Китая. Лю Бэй в будущем станет основателем возрожденной династии Хань (т.н. Шу-Хань 221–263), занимавшей территорию Западного Китая. А Сунь Цюань сохранит власть У над всем югом Поднебесной и в 229 году также объявит себя императором (династия У прекратила свое существование в 280 году).

В 208 году Цао Цао было пожаловано высшее чиновничье звание чэн-сяна (премьер-министра), в 213 – официальный титул гуна Вэй и большой земельный надел, а в 216 – высший для знати титул вана. В эти годы Цао Цао находился на вершине своего могущества.
Цао Цао был талантливым полководцем и обладал быстрой реакцией, но, увы, именно про него было сказано: «Настолько умен, что мог бы править всем миром, но настолько жесток, что весь мир на него ополчится». Говорят, эти слова крайне льстили Цао Цао.


Битва у Красных Скал (Чи-би)

Чжугэ Лян (Кун-мин) (181–234) – выдающийся китайский полководец и политический деятель, автор сочинений по военному искусству, относится к тем уникальным историческим личностям, которые уже при жизни стали легендой.
Чжугэ Лян родился в провинции Шаньдун; он был вторым из трех братьев. Его детские и отроческие годы пришлись на внезапный крах еще недавно процветавшей династии Хань и разграбление столицы полуварварскими пограничными войсками империи. Отец его, Чжугэ Гуй, был правителем округа, но умер, когда мальчику едва исполнилось двенадцать лет (мать скончалась за два года до этого), и Чжугэ Лян с братьями переехал к дяде Чжугэ Сюаню. В 195 году, когда войска Цао Цао вторглись в Шаньдун, семья Чжугэ вынуждена была бежать на юг. После смерти дяди в 197 году Чжугэ Ляну и его братьям, несмотря на то, что их сестра вышла замуж за очень богатого чиновника, пришлось самим обеспечивать себя и вести крестьянское хозяйство.
Несмотря на все жизненные трудности, мальчик, обладавший великолепными способностями и феноменальной памятью, получил прекрасное по тем временам образование (согласно преданию, его воспитал отшельник-даос) и в начале III века женился на дочери известного ученого, которая приходилась племянницей правителю округа Лю Бяо. В 207 году Лю Бэй, близкий родственник правителя Лю Бяо, после многочасовой беседы с Чжугэ Ляном был настолько поражен оригинальностью его суждений и великолепным пониманием военно-политической ситуации, что предложил ему стать своим первым советником.
Чжугэ Лян стал верным соратником Лю Бэя и в 221 году был назначен премьер-министром в созданном последним царстве Шу-Хань. Когда в 223 году Лю Бэй умер, Чжугэ Лян фактически стал править царством от имени его малолетнего наследника и в 224 году провел судебную реформу. Он ни разу не изведал горечи поражения и умер, как подобает воину, в походе, выполняя свой долг.

Немалое значение в военных трактатах Китая уделялось и, казалось бы, не имеющей отношения к воинскому искусству добродетели правителя и полководца. У-цзы говорил, что «жемчужиной государства является добродетель, а не крутизна ущелий», ибо «в руках хорошего человека даже плохой метод становится хорошим, а в руках плохого человека хороший метод становится плохим». Следует учесть одно обстоятельство: под добродетелью китайцы подразумевают не совсем то, что видит в ней европеец. Для китайца добродетелью является точное «соответствие пути» – «никто не должен выходить за рамки предписанной ему роли». И в связи с этим главный вопрос китайской «науки побеждать» заключается не только в том, как достичь победы, но и в том, кто ее достоин.

Когда в 207 году Чжугэ Лян принял на себя обязанности главного советника Лю Бэя, времени для подготовки к неизбежной войне с миллионной армией Цао Цао оставалось крайне мало.

Прежде всего Чжугэ Лян предложил Лю Бэю отказаться от борьбы за гегемонию в Китае как от непосильной задачи и уступить север Цао Цао, юго-восток – Сунь Цюаню, а самому овладеть западом, в особенности богатой Сычуанью, представляющей плодородную долину среди гор. Принципиально новым в его предложении было то, что расчленение Китая из печальной реальности, с которой боролся Лю Бэй, превращалось в ближайшую стратегическую цель.

Затем Чжугэ Лян организовал удачную идеологическую работу по превращению Лю Бэя в глазах народа в истинного героя, подлинного борца за справедливость, что значительно облегчило набор воинов – и уже весной 208 года Лю Бэй разбил выставленный Цао Цао заслон и захватил город Фаньчэн. Цао Цао был этим озабочен и предпринял наступление большими силами, но Чжугэ Лян, искусно заманив высланные Цао Цао войска в ловушку, разбил его авангард у горы Бован.

Цао Цао озаботился еще больше и двинул на Лю Бэя главные силы своей армии. Лю Бэй и Чжугэ Лян начали отступление, и – беспримерный случай! – за ними, не желая оказаться под властью Цао Цао, стало уходить все население. В результате отступление войск, прикрывавших огромный обоз беженцев, происходило очень медленно, и Чжугэ Ляну приходилось проводить множество искусных маневров, чередуя истинные и ложные ловушки, изрядно задерживающие продвижение грозного противника. Чжан Фэй и Гуань Юй, названные братья Лю Бэя, являвшиеся талантливыми боевыми «генералами», прекрасно справлялись с поставленными им задачами.

В конце концов войска Лю Бэя все же были разбиты при Чанфане, но большая часть беженцев сумела переправиться на южный берег Янцзы. Теперь только естественная преграда – река Янцзы – отделяла Лю Бэя и его верных генералов с остатками войска от мощной армии Цао Цао.
Янцзы – широкая река, местами она разливается до 5 км, и форсировать ее без должной подготовки Цао Цао не решился. Правда, при капитуляции Цзинчжоу он завладел огромным флотом, но только что покоренные южане были ненадежны, а северяне сражаться на воде не умели. И Цао Цао разбил лагерь у Вороньего леса, на северном берегу Янцзы, чтобы дать передышку измотанным последними маршами и боями войскам.

Чжугэ Лян тем временем отправился в богатое княжество У к Сунь Цюаню с целью склонить его выступить против Цао Цао. Однако при дворе Сунь Цюаня, располагавшего более чем двухсоттысячным войском, его ждал неприятный сюрприз: Цао Цао опередил Чжугэ Ляна, предложив Сунь Цуаню союз против Лю Бэя. Советники княжества У сразу же отнеслись к просьбе Чжугэ Ляна резко отрицательно, заявив, что у Цао Цао 870 тысяч войска, а у них всего 200. К тому же у северян более двух тысяч судов, и теперь даже Янцзы не является для него преградой. Лю Бэя он уже практически разбил, и та же участь постигнет их, если они осмелятся ему перечить. Сам правитель княжества колебался в принятии решения.

Чжугэ Лян отправился в резиденцию Чжоу Юя (175–210), главнокомандующего княжества У, и постарался убедить его в целесообразности военного выступления против Цао Цао. Да, у северян войск в несколько раз больше, но нельзя не учитывать, что большая часть отрядов Цао Цао составлена из ополченцев только что завоеванных округов. Ударная сила его собственной армии равна примерно 220 тыс. воинов; это действительно грозная сила, но она пришла с севера и очень измотана за последние полгода, а «на излете и самая мощная стрела не способна пробить даже шелковую ткань». Флот Цао Цао значительно превосходит южный – но матросы в него набраны из северян, никогда на воде не воевавших. Главный аргумент Чжугэ Ляна состоял в очевидной вещи: союз с Цао Цао становился первым шагом к подчинению его власти.

Заручившись поддержкой Чжоу Юя, Чжугэ Лян смог склонить Сунь Цуаня к отказу от поддержки Цао Цао. Узнав о том, что княжество У фактически объявило ему войну, Цао Цао рассмеялся: по его мнению, это только облегчало задачу по объединению Китая. Он послал одного из своих генералов во главе большого конного соединения произвести своеобразную разведку боем. Однако Чжоу Юй и Чжугэ Лян предвидели возможность подобной атаки и, заманив отряд северян в ловушку, практически уничтожили его.

После этого успеха главнокомандующий княжества У, окончательно уверившись в правильности своего выбора, разбил лагерь на южном, обрывистом берегу реки Янцзы, неподалеку от места, которое носит название Красные скалы, прямо напротив лагеря Цао Цао.

Тем временем в расположении Цао Цао ситуация становилась сложной. Не привыкшие к южному климату северяне болели тропической лихорадкой, а вынужденные к службе на флоте пехотинцы страдали от морской болезни. В довершение бед умер верный военный советник Цао Цао. В результате диктатор, оставшись без своей «правой руки», совершил стратегическую ошибку. Полагаясь на подавляющее численное превосходство своего войска, он стал готовиться только к нападению, даже не предполагая, что столь малочисленные противники решатся на контратаку. Он полгал, что его армия расположена прекрасно; с одной стороны ее прикрывал лес, с другой – горы, со стороны реки – огромный флот, а с тыла – мощная конница.

Стратегическая ошибка повлекла за собой ряд тактических. Во-первых, наиболее сильных своих пехотинцев Цао Цао посадил на корабли, предполагая с их помощью сначала одолеть флот союзников, а затем, высадив десант на южный берег Янцзы, разгромить и сухопутные силы противника. А во-вторых, чтобы его «матросы» во время обучения не страдали от морской болезни, он приказал плотно пришвартовать все корабли к пристаням, скрепить их цепями по 30–50 штук и снабдить настилами. Не имея опыта в битвах на воде, он полагал, что такая «армада» не только сможет без проблем победить флот княжества У, но с ее помощью будет намного проще перебросить войска на другой берег.

Чжугэ Лян и Чжоу Юй, через шпионов внимательно следившие за всем, что происходило в лагере противника, решили воспользоваться просчетами Цао Цао и положили в основу своего плана неожиданное огневое нападение. Главной проблемой в осуществлении этого плана являлось наличие сильного юго-западного ветра, который позволил бы их судам наиболее быстро подойти к флоту Цао Цао, а флоту последнего, наоборот, еще более мешал бы действовать.
Расспросив местных рыбаков, Чжугэ Лян выяснил, что резкая смена ветра с северного на южный в этих местах обычно происходит во второй половине ноября – и союзники решили воспользоваться этим.

Командующий флотом южан Хуан Гай послал Цао Цао письмо с просьбой взять его к себе адмиралом, а сам тем временем подготовил двадцать судов, нагруженных горючим. На носу этих судов были густо укреплены длинные шипы, чтобы при столкновении с кораблями врага брандеры крепко сцеплялись с ними. Трюмы забили сухой соломой и хворостом, обильно полив все это рыбьим жиром. Поверх была насыпана селитра, сера и прочие легко воспламеняющиеся вещества. Тем временем Чжоу Юй подготовил отборный корпус в 30 тысяч «речных пехотинцев» для высадки первого десанта.

20 ноября, заметив, что погода начинает меняться, Чжугэ Лян покинул лагерь у Красных скал и присоединился к своему господину Лю Бэю, к этому времени подготовившему на северном берегу Янцзы небольшую, но крепкую армию в 20 тысяч человек, и устроил штаб на горах, откуда можно было хорошо наблюдать за разворачивающимся сражением.

С рассветом 21 ноября ветер и в самом деле начал смещаться к северу, и легкий бриз вскоре сменился настоящим штормом. Подготовленные брандеры княжества У на всех парусах направились к лагерю северян, следом вышел и весь остальной флот. Цао Цао поначалу спокойно наблюдал за приближением судов противника, полагая, что флот южан, возможно, и в самом деле идет сдаваться. Когда же на передовом корабле вспыхнул огонь, он забеспокоился и отдал приказ остановить корабли Хуан Гая. Однако его скованные цепями и скрепленные помостами суда оказались не в состоянии действовать быстро, а время на рассоединение армады было уже упущено. Заградительный огонь из луков и стрелометов не мог причинить вреда легким брандерам противника, которые ветер гнал прямо на огромное скопление судов северян.
Когда брандеры союзников ворвались в неповоротливую гущу флота Цао Цао, сидящие на привязанных сзади них лодках люди бросили на палубы горящие факелы. Вдобавок моряки Хуан Гая забросали брандеры горящими стрелами. Мгновенно вспыхнувший огонь, раздуваемый сильным ветром, стал быстро распространяться по кораблям северян, наводя ужас на неопытных моряков и вызвав панику, из-за которой многие сгорели, но еще большее количество солдат утонуло, спасаясь от огня.

Воспользовавшись суматохой, возникшей в результате грандиозного пожара, вскоре перекинувшегося с флота Цао Цао на наземные укрепления, десант Чжоу Юя высадился на берег и нанес удар по сухопутным силам северян. Эта неожиданная атака застала армию Цао Цао врасплох, и ударный корпус стал быстро теснить ее, нанося обескураженному противнику значительный урон. Бушующий на ветру огонь и хаос, воцарившийся в лагере, едва не вызвали паническое бегство северян. Однако Цао Цао был опытным и хладнокровным полководцем, он быстро оценил ситуацию и ввел в дело стоявшую за Вороньим лесом конницу.

Наблюдавший с высоты Чжугэ Лян прекрасно видел, что ударный корпус Чжоу Юя не выдержит атаки сильной конницы Цао Цао. Остальная же армия княжества У, возглавляемая самим правителем Сунь Цуанем, начала переправу через Янцзы непосредственно к месту сражения. Однако недостаток паромов превратил ее в такой хаос, что южане явно не успевали поддержать свой десант. Быстро оценив обстановку, Чжугэ Лян отдал приказ корпусу Лю Бэя ударить в тыл коннице Цао Цао.

Поначалу мощная кавалерия северян и в самом деле резко изменила ситуацию на поле боя, оттеснив десантный корпус южан назад к реке и грозя ему полным уничтожением. Но тут подоспел кавалерийский корпус, посланный Чжугэ Ляном, и напор конницы Цао Цао сразу ослаб. Видя, что его конница атакована с тыла, а также что к Чжоу Юю присоединяются уже переправляющиеся войска Сунь Цуаня, Цао Цао отдал приказ затопить оставшиеся корабли и отойти, намереваясь перестроиться и готовить новую битву. Чжоу Юй вновь перешел в наступление, а вскоре к нему присоединился и Сунь Цуань.

Выведя свои войска из тисков, в которые их взяли противники, Цао Цао понял, что надежд на контрнаступление у него нет. Потери были слишком велики, и большая часть войска оказалась деморализована. Поэтому, прикрыв остатки армии сильным арьергардом, Цао Цао решил отойти еще дальше на север. Войска Сунь Цуаня и Чжоу Юя преследовали его, но так и не смогли преодолеть сопротивления вражеского арьергарда.

Тем не менее поражение при Красных скалах привело к катастрофе армии Цао Цао. Во время отступления его войска продолжали нести большие потери из-за начавшейся непогоды. Больные и измученные солдаты северян вынуждены были таскать хворост, чтобы мостить раскисшие дороги для прохода кавалерии; тысячи трупов людей и лошадей устилали путь отступления. К ставке императора премьер-министр привел лишь жалкие остатки изнуренной армии. Лю Бэй тем временем захватил Цзинчжоу и Наньцзян (область к югу от Янцзы), где вскоре основал самостоятельное княжество.

Военное и историческое значение
После сокрушительного поражения в битве у Красных скал, основные драматические события которой на самом деле развернулись у Вороньего леса, Цао Цао оправился не сразу. Он считал, что его поражение – это всего лишь стечение неблагоприятных обстоятельств. Однако ситуация в стране после этой битвы изменилась настолько радикально, что ни о какой гегемонии ни одной из трех сложившихся сил в ближайшее время не могло быть и речи. В результате в 220 году Ханьская империя окончательно распалась на три царства: северное, получившее наименование Вэй, где императором стал сын Цао Цао; юго-восточное – У, оставшееся за Сунь Цуанем и его потомками, и юго-западное – Шу-Хань, в котором фактическим правителем вскоре стал Чжугэ Лян. Наступила эпоха Троецарствия (220–280 годы).

[ZHAN]

Арабские вторжения в два крупнейших государства Ближнего Востока начала VII века н.э. – Византию и Иран – начались практически одновременно. В 633 году арабо-мусульмане пересекают границы северных соседей и достаточно быстро достигают выдающихся успехов.
Исламская экспансия началась в удивительно благоприятное для последователей Мухаммеда время. В 628 году закончилась длившаяся более четверти века персидско-византийская война, которая истощила обе стороны.

Персия понесла значительный – не только моральный – урон в этой войне. Лучшие ее солдаты полегли на многочисленных полях сражений, а западные провинции были разорены.
В другой ситуации вторжения арабских племен – при всей «пассионарности» людей, исповедовавших новую, политически активную религию – так и остались бы непростой, но славной для «старых» империй Ближнего Востока страницей. Но в 633 году они оказались слишком слабы перед лицом нового врага.

В 633 году один из арабских отрядов занял пограничный персидский город Хира на правом берегу Евфрата. После этого главные силы мусульман оказались связаны военными действиями в Сирии и Палестине, и на Евфрате их относительно малочисленные отряды стали терпеть поражения от иранцев. Лишь в 636 году новая мусульманская армия продвинулась до среднего течения Евфрата, добившись нескольких побед в стычках с пограничными иранскими подразделениями.
Появление многотысячного арабского войска в пределах иранской Месопотамии вызвало тревогу в Ктесифоне, столице Сасанидской державы. Фактический правитель Ирана военачальник Рустам начал собирать в Сабате (7–8 км к югу от Селевкии) большие силы. Он повелел составить реестр всех способных носить оружие в Месопотамии, и в то же время отправил навстречу арабам два авангардных корпуса. Один из них, под предводительством Джабана, переправился через Евфрат по направлению к Хире. Другой, под предводительством Нарсэ, расположился в местности Каскар (Южная Вавилония).
Арабский военачальник Мусанна осторожно стягивал свои разбросанные части и отступал навстречу продвигавшемуся к нему из Аравии с подкреплениями Абу Убайду. Когда новое ополчение достигло границ Ирака, Мусанна уже очистил, во избежание полнейшего истребления его сил, всю линию Евфрата.
Оба войска арабов соединились на границе пустыни и, по особому распоряжению халифа Омара, Абу Убайд принял верховное начальство над соединенными силами. Мусанна не слыл за твердого в исламе человека, поэтому халиф не решился накануне решающих событий навязать своим правоверным воинам военачальника, принявшего ислам лишь после смерти Мухаммеда. Что же касается Абу Убайда, то он считался человеком испытанной храбрости и верности.
Последний сразу же начал активные действия. Сначала он разгромил Джабана в столкновении около Хиры и долго преследовал беглецов, спешивших соединиться с войском Нарсэ, а затем наголову разбил и самого Нарсэ, невзирая на поражение Джабана, продолжавшего стоять у Каскара. Однако авангарды иранцев выиграли необходимое время, позволив Рустаму стянуть силы из нескольких областей Сасанидского государства, и вскоре из Ктесифона выступило огромное войско, направившееся прямо на Хиру. Мусульмане вынуждены были спешно оставить свои выдвинутые вперед позиции, чтобы успеть переправиться через Евфрат. Они расположились лагерем на правом берегу у местечка Кус ан-Натиф (около развалин Вавилона) – там, где большая царская дорога из Ктесифона в Хиру пересекала реку по наплавному мосту.

Вскоре на другой стороне Евфрата показался иранский полководец Бахман, командовавший передовым отрядом персов. Он ловко использовал общеизвестную отчаянную храбрость своих противников и предложил Абу Убайду на выбор, где тому будет угодно сражаться – на правом или на левом берегу реки. Горячая кровь потянула араба в ловушку, и, вопреки советам наиболее благоразумных людей из своего окружения, он двинулся через мост, чтобы принять бой, имея в тылу реку.
На другой стороне иранцы уже поджидали арабов. У последних не было места для того, чтобы развернуть свои силы. Когда Абу Убайд бросился в атаку, чтобы прорваться к ставке Бахмана, один из боевых слонов, преграждавших ему путь, подхватил арабского военачальника бивнями, бросил его на землю и растоптал. Ужасная смерть предводителя произвела на войско удручающее впечатление; к тому же кто-то из заместителей Абу Убайда, желая помешать иранцам прорваться на левый берег реки, приказал перерубить крепления моста, так что вскоре его стало сносить течением. Ужас окончательно объял мусульман, и они начали целыми толпами бросаться в реку.
Все войско казалось обреченным на гибель в водах Евфрата, однако положение выправил Мусанна со своими бедуинами-бекритами (племенами, обитавшие на правом берегу Евфрата). Неустрашимо бросившись на персов, тот продержался до тех пор, пока мост не был соединен снова и закреплен, а затем, невзирая на тяжелую рану, полученную от персидского копья, продолжал прикрывать отступление. Войско было спасено от полного истребления, но потеряло 4000 человек в битве и в водах Евфрата. Существует легенда, что 2000 человек из числа беглецов окончательно потеряли голову и бежали до самой Медины. Так была одержана последняя победа некогда великой армии Сасанидов.

Мусанна отвел остатки армии в лагерь. Однако в Медине испытывали сомнения в его благонадежности: вождь бекритов принял ислам и присоединился к халифату лишь при Абу-Бекре. До этого он вел собственную «малую войну» против персов и после принятия новой религии сумел уговорить халифа начать завоевание Ирана, военные силы которого ценил невысоко. Вместо Мусанны во главе армии поставили Са’д ибн Абу-Ваккаса.
Мусанна воспринял это известие спокойно. Многочисленные раны, полученные им в походах, а также ранение в битве возле моста подточили его здоровье. Он посоветовал новому главнокомандующему спокойно отсиживаться в лагере и умер незадолго до битвы при Кадисии. Са’д в знак уважения к памяти Мусанны торжественно объявил, что, по прошествии положенного срока траура, женится на его вдове Сельме – тем самым желая унаследовать влияние, которым умерший пользовался среди бедуинов.
Са’д, следуя благому совету Мусанны, cпокойно пребывал в лагере. Халиф Омар постоянно отправлял подкрепления, а после битвы при Ярмуке (где арабы разбили византийцев) все свободные войска из Сирии были направлены для борьбы с иранцами. К Са’ду присоединился гарнизон Басры, предводительствуемый Мугирой.

Рустам имел прекрасную возможность использовать успех Бахмана, чтобы добить арабов. Однако вместо этого он задержал движение главных сил, ожидая прибытия ополчений из отдаленных областей. Нерешительность, ставшую прямым следствием вмешательства двора в образ ведения войны, Рустам усугубил еще и собственной пассивностью в качестве военачальника.
Покинув лагерь в Сабате, Рустам остановился в Куса и выслал оттуда в сторону Хиры сильные передовые части под командованием Джалинуса, затем отправился в Бурсу и, наконец, прикрывшись передовыми отрядами на линии ан-Наджаф – Хаварнак, расположился с главными силами в Хире (переправившись, таким образом, через Евфрат).
В течение двух - четырех месяцев обе стороны, не решаясь начать сражение, ограничивались стычками передовых отрядов. При этом и мусульмане, и иранцы вели себя по отношению к мирному населению как в завоеванной стране.

Рустам рассчитывал решить конфликт с мусульманами при помощи переговоров и, полагая, что арабы всего лишь предприняли очередной грабительский поход, хотел откупиться от них предложением торговых льгот и денежных выплат. И только решительный отказ Са’да заставил его начать сражение.

В конце концов к сражению оказались готовы обе стороны. В декабре близ Кадисии (местечко около Хиры) стояли друг против друга лучшие силы обоих государств. Вокруг старинного и знаменитого сасанидского знамени из леопардовой шкуры сосредоточилось большинство ветеранов-«саваран» (тяжеловооруженных всадников, из сасанидской аристократии). Впереди выстроились 30 боевых слонов, за которыми стояло войско, казавшееся арабам бесконечным. В самой его середине на драгоценном престоле восседал эранспахпат (государственный полководец) Рустам.
Но «бесконечность» войска была лишь видимостью силы. Подавляющее число солдат были новобранцами, не имевшими боевого опыта. Серьезную силу представляли лишь отряды саваран, по большей части являвшиеся ветеранами войны с византийцами, пешие подразделения «дайламитов», набиравшиеся на севере Ирана и отлично зарекомендовавшие себя во время войн с византийцами (но среди них ветеранов было немного), а также конные стрелки, выставленные месопотамскими арабами, еще сохранявшими лояльность двору Сасанидов. В сасанидской армии существовало противоречие между зороастрийскими и незороастрийскими подразделениями. За месяцы, проведенные армиями друг напротив друга, незороастрийская масса армии Рустама была распропагандирована арабами, старавшимися при каждой встрече сообщать противнику, что в мусульманском войске все равны, и нет никакой религиозной дискриминации.

Отметим, что в тот момент многие жители семитских регионов Ближнего Востока видели в мусульманском монотеизме великолепное средство разрешения надоевших всем религиозных противоречий.

С противоположной стороны поля битвы располагались старейшие и ближайшие сподвижники Мухаммеда. Са’д организовал свое войско соответственно подразделению арабов по племенам. Соревнование между ними в славе обычно составляло главный стимул для проявления чудес храбрости. Сам Са’д в это мгновение оказался в не лучшем положении: его одолело воспаление седалищного нерва (ишиас), что мешало предводителю арабов сесть на коня и возглавить войско. Болезнь приковала главнокомандующего к валам Кудейсы – маленькой крепости, воздвигнутой на берегу одного из каналов Евфрата. Отсюда он прекрасно видел все поле боя и отдавал распоряжения через адъютантов. Арабам это не нравилось, ибо они привыкли видеть своего полководца в самом эпицентре сражения и особенно ждали этого от Са’да, известного как «неустрашимый под свистом стрел». Однако в целом его болезнь оказалась на руку мусульманам, ибо теперь военачальник мог обратить все свое внимание на общий ход сражения – а при столь многочисленных войсках было нелегко разобраться в происходившем.

Древнейшие арабские источники указывают совсем невероятные цифры: 120 тысяч иранцев против 9–10 тысяч арабов, более достоверные известия называют 38 000 арабов против 60 000 иранцев, а армянские авторы близкого к этому сражению времени определяют число иранцев в 80 000 человек.
Зная примерную численность иранских войск, сражавшихся в недавно закончившейся грандиозной войне с Византией, можно сделать вполне корректное предположение, что у Рустама, получившего воинские контингенты со всего Ирана, от Сестана до Дербента, – собралось около 40 тысяч воинов. Арабы же вполне могли выставить 25–30 тысяч человек.

Са’д ибн Абу-Ваккас – один из старейших и важнейших сподвижников Мухаммеда. Был назначен главнокомандующим вследствие сомнений, возникших по поводу правоверия полководца Мусанны, человека предусмотрительного и крайне осторожного.

Рустам, сын Фаррух-Хормузда – испехбеден («господин войска» – высшее воинское звание в государстве Сасанидов), являлся почти самостоятельным правителем области Хорасан. Отец его был замешан в попытке дворцового переворота, во время которого и погиб. Чтобы отомстить за его смерть, Рустам во главе значительного войска вступил в столицу, сверг царицу-регентшу и помог завладеть престолом внуку Хосрова II – Йездигерду III, которого еще раньше мятежники в Истахре (древнем Персеполисе) объявили соискателем царской власти (видимо, это произошло в конце 632 года). К началу арабского нашествия Рустам был фактическим верховным правителем государства и главным военачальником.

Иранские войска продвинулись в сторону Кадисии и, переправившись через канал Атик, орошавший эту местность водой из Евфрата, расположились южнее его. Они держали под своим контролем переправы через эту водную преграду, которая защищала их тыл. Арабские войска расположились фронтом на север, между Кадисией и Узайбом, имея за спиной оборонительную стену и ров, созданные в свое время Сасанидами для защиты Хиры от набегов бедуинов.

В сражении принимало участие более 1000 ветеранов-сподвижников Мухаммеда, но об их месте и значении в разыгравшейся битве сведений нет.

После обычных поединков, предваряющих первый день сражения (получивший имя «Дня потрясения»), иранцы ввели в бой слонов. Согласно одному из сообщений, 18 этих животных находилось в центре, 7 на одном фланге и 8 – на другом. Основной их удар пришелся на участок, где находилось племя баджила, но пехота устояла до подхода арабов-асадитов во главе с Тулайхой, которые восстановили положение, но сами понесли большие потери. Жестокое сражение, выразившееся в повторных атаках слонов, поддержанных персидской конницей, продолжалось до наступления ночи.

Арабы, уже встречавшиеся со слонами во время битвы у моста, выработали тактику борьбы с боевыми животными. Они отбрасывали сопровождавшую слонов пехоту и окружали тех со всех сторон, стараясь поразить стрелков в башенках. К концу дня мусульманам удалось повредить большинство башен на спинах животных. Против саваранов также нашлось средство – тяжелые метательные дротики, которые пробивали персидские доспехи. Ближе к вечеру Рустам понял бесперспективность атак и отвел войска в лагерь.

На следующее утро (утро второго дня сражения, получившего название «День поддержки»), когда обе стороны хоронили убитых, к мусульманам прибыли передовые части отряда, посланного на подмогу из Сирии, что весьма приободрило арабов, ибо до сих пор, несмотря на чудеса храбрости, удача не склонялась ни к одной из сторон. Этот отряд, численностью до 700 человек, сразу же вступил в сражение, которое возобновилось к полудню. Теперь слоны в нем уже не участвовали, а мусульмане отправили вперед часть верблюжьей кавалерии, чтобы пугать вражеских коней. Сражение в целом шло довольно вяло – только к вечеру мусульманам удалось обратить в центре в бегство иранскую конницу, и лишь стойкость пехоты спасла Рустама от плена: центр иранской армии почти распался, однако прорыв арабов не был поддержан их фланговыми отрядами и персы восстановили положение. Столкновения продолжались еще некоторое время и после захода солнца; как выяснилось следующим утром, за день и вечер мусульмане потеряли 2500 человек.

Третий день получил у участников сражения название «Дня ожесточения». Иранцы вновь ввели в бой слонов. Однако к мусульманам подошли новые подкрепления из Сирии. В их числе были отряды конных копьеносцев, когда-то служивших византийцам, которые знали, как бороться с персидскими слонами. Вооруженные длинными пиками, они без страха выходили против боевых животных, выкалывая тем глаза или же отрубая мечами хоботы. Неизвестно, сколько слонов было выведено из строя, но к вечеру они в бою уже не участвовали. Для вечернего наступления большинство арабских всадников спешилось, чтобы усилить пехоту, без которой коннице не удавалось опрокинуть ряды иранцев.

Вечером Рустам приказал своей армии переправляться на северный берег канала Атик. Арабы не смогли воспрепятствовать этому, но Са’д не дал противнику устроиться на новом месте. Его лучшие войска безостановочно беспокоили иранскую армию всю ночь и утро: эту ночь потом стали называть «Ночью грохота», и именно в эту ночь упорство мусульман сломило волю части иранского войска. Произошло несколько схваток отдельных отрядов, причем ни один из военачальников не мог представить себе общей картины боя. Быть может, именно этот факт стал причиной того, что утром Рустам отдал приказ на общее наступление.
Персы вновь переправились на южный берег канала и стали теснить противника. В какой-то момент их руководство могло решить, что они наконец-то близки к победе. Однако в этот момент произошло событие, на которое проигравшие списывают свою неудачу, победители же видят в нем особое покровительство со стороны небес. Неожиданно поднялся сильный ветер, и целые облака песка понеслись в лицо персам. Один из военачальников Рустама, Ормузд, оказался поколеблен природным явлением. Его отряд начал отступление, а Са’д бросил в образовавшуюся брешь свои лучшие силы. Некоторые из отрядов армии Рустама, не исповедовавшие зороастризм, подняли оружие против своих соратников.
После отчаянной борьбы Рустам, лично участвовавший в рукопашном бою, был вынужден отступить и искать спасения за Атиком. Однако в пылу сражения иранского военачальника убили, даже не опознав его, в результате чего потом эту честь приписывали себе многие мусульманские воины.

В середине дня мусульмане захватили Кадисию и, очистив от противника южный берег Атика выше и ниже места битвы, вернулись в Кудайс. Лишь небольшой отряд конницы гнался за отступавшим Джалинусом (принявшим после смерти Рустама командование над армией) по главной дороге, лежавшей за северным берегом Атика. Иранцы, впрочем, успели разрушить плотину, чтобы затруднить преследование. Действительно, арабский отряд добрался только до Сайлахина и к вечеру тоже вернулся в лагерь. В тот же день подошли новые отряды, посланные из Сирии, и начали требовать свою долю добычи, победители же при Кадисии не захотели делиться тем, что досталось им такой кровью. Спор решило вмешательство халифа, постановившего, что если сирийский отряд подошел до погребения павших, то им полагается доля добычи, как и участникам боя.

Сражение при Кадисии было жестоким, и победа досталась арабам дорогой ценой, так что Са’д оказался не в состоянии преследовать бегущего неприятеля. Только в последние сутки погибло 6000 человек. Если прибавить к ним более 2500 воинов, погибших в предшествующие дни, то можно прийти к выводу, что арабы потеряли почти треть всего войска.
Однако жертвы были принесены не напрасно: крупнейшая иранская армия перестала существовать, а Иран лишился своего лучшего полководца. По арабским источникам (Масуди), иранцы потеряли более 40 000 человек – что, конечно является преувеличением. Важно другое: вместе с Рустамом, а также ветеранами византийских войн, персы окончательно потеряли волю к сопротивлению.

Са’д, правда, понял это не сразу: иранцы отступали, сохраняя полный порядок, и мусульмане опасались их возвращения. Только на следующий день, когда оказалось, что противник совсем ушел из этой местности, Са’д убедился в своей победе и сообщил о ней халифу.
Лишь спустя полтора года арабские армии продолжили вторжение в Сасанидский Иран. Отсрочка, полученная персами, не пошла им впрок. В 637 году арабы заняли Ктесифон, а в 642 году около Нехавенда (северный Иран) нанесли еще одно поражение шахским войскам. После этого Йездигерд III превратился в беглеца и был убит в 651 году. К тому моменту завоевание арабами Ирана в целом было уже завершено.

[ZHAN]

Эта битва, произошедшая между войсками арабского халифата Аббасидов и китайской империей Тан, интересна прежде всего в двух отношениях. В историческом плане она любопытна тем, что была совершенно проигнорирована современниками, посчитавшими ее вполне рядовым событием в бесконечном ряду военных столкновений той эпохи. Со временем же за ней стало признаваться все более и более значительное влияние не только на судьбы Китая и Средней Азии, но и на развитие всего остального мира. В военном – она дает богатую пищу для размышлений над практикой использования наемников.

В 747 году Гао Сяньчжи совершил поход на Болюй (Тибет), а на следующий год помог карлукам в их конфликте с правителем Чача (Ташкента). В 748 году китайский экспедиционный корпус захватил и разрушил столицу западнотюркских каганов Суяб, а в 749-м захватил Чач и отослал его правителя в Китай, где тот был казнен.
Казалось, ничто уже не может помешать китайской империи утвердить свое полное влияние в этом регионе, но тут на арене борьбы проявилась новая сила – мощная волна экспансии арабов.
Наибольшего могущества арабское государство достигло в период правления Омейядов (661–750 годы) Сломив к этому времени сопротивление берберов, они завоевали Северную Африку, затем в VII – первой половине VIII века арабами были завоеваны огромные территории из бывших византийских и персидских владений, включая Ближний Восток, Среднюю Азию, Закавказье, Северную Африку и Испанию. Арабское войско вступило и на территорию Франции, но было разбито рыцарями Карла Мартелла в битве при Пуатье в 732 году. На востоке же арабский полководец Кутейба к 715 году подчинил халифату крупнейшие среднеазиатские города Хорезм, Бухару и Самарканд, а в 720-е годы овладел долиной Инда.
И вот сын казненного правителя Чача обратился за помощью к арабам. К этому времени всеми действиями арабов в Средней Азии распоряжался Абу Муслим, возглавлявший антиомейядское движение и, собственно, приведший к власти в халифате новую династию – Аббасидов. Как раз незадолго до этого арабский отряд Салиха ибн Хумейда взял Тараз, но был осажден в нем китайской армией и тоже обратился за помощью к наместнику Аббасидов в Хорасане Абу Муслиму. Просьбы о помощи сына казненного владетеля Чача и опасения за судьбу своего отряда в Таразе заставили Абу Муслима отправить на выручку осажденным отряд под командованием Зияда ибн Салиха.
Решающее столкновение между двумя мощными цивилизациями – арабов и китайцев – произошло в июле 751 года на реке Талас.

Гао Сяньчжи (?–756) – полководец династии Тан, по происхождению кореец, был помощником наместника Западного края (так китайцы именовали Восточный Туркестан и Среднюю Азию). Многие китайские историки считают Гао очень талантливым полководцем; его называли Александром Великим Востока.
В 747 году Гао Сяньчжи с армией в десять тысяч всадников и пехотинцев совершил поход на Болюй (Тибет) против тибетцев, которые в то время захватили всю Центральную Азию и даже вторглись в Китай. Из Кашгара он поднялся на Памир, разбил противника в Ваханском коридоре, провел войско через Гиндукуш по ледниковому перевалу Даркот (4572 м), занял до того неприступный Дардистан, перевалил Ладак и вернулся с боями в Кашгарию. Такой переход очень труден даже для современной хорошо подготовленной экспедиции. Каким образом в таких условиях Гао обеспечивал снабжение войск, осталось неизвестным.
В 748 году Гао Сяньчжи взял Ташкент, а в следующем году, пригласив правителя этой области будто бы для переговоров, отослал его в Китай, где тот был обезглавлен «за нарушение долга вассала». Если бы Гао был китайцем, он, скорее всего, так не поступил бы. Вероятно, этим недостойным поступком он очень навредил себе в глазах степняков. Молва также обвинила его в резне слабых и беззащитных пленных и в захвате огромных богатств в личную собственность.
В 750 году Гао прибыл в западную столицу Китая Чаньань, где за огромную контрибуцию, собранную им с трех присоединенных к империи областей Азии, был пожалован титулом князя.
В 751 году император отправил его на освобождение захваченной арабами Таласской долины. Гао со своим экспедиционным корпусом быстро очистил долину и осадил лежащий на ее западной окраине город Тараз, но здесь был разбит арабами. Тем не менее, несмотря на свое поражение, Гао не лишился милостей при дворе и в 755 году уже был назначен командующим императорской гвардией.
Когда мятежные войска во главе с согдийцем Ань Лушанем двинулись на столицу, Гао возглавил 30-тысячную армию для защиты империи. Искусно выбрав позицию в горловине узкого перевала, Гао разработал целую систему оборонительных сооружений, в результате чего успешно противостоял атакам превосходящих сил мятежников до тех пор, пока не поссорился с совавшим везде свой нос могущественным дворцовым евнухом. Последний обвинил Гао Сяньчжи в коррупции и трусости (!) – и добился от императора приказа о казни полководца.
Вскоре после этого восставшие заняли столицу империи, и император вынужден был бежать вглубь страны, в восточную столицу Китая Лоян.

Ли Ши (?–759) – китайский генерал времен династии Тан. В 751 году во время Таласской битвы Ли Ши был помощником командующего Гао Сяньчжи, при поражении смог остановить панику и организовать отступление, спас главнокомандующего и остатки корпуса, проявив при этом незаурядное личное мужество.
Сведений о его рождении и ранних годах жизни не сохранилось, известно только, что он происходил из округа Ченьду. Говорят, что он был двухметрового роста, очень тощим и очень отважным. Начал военную службу при правлении императора Сюань-Цзуна (712–756) в отдаленной приграничной провинции (ныне Аксу). В это время как раз вошел в оборот тяжелый меч, так называемый меч Мо, которым Ли Ши овладел особенно искусно. В битвах он всегда был в первых рядах сражающихся. Военный наместник округа, прекрасно зная его боевые способности, всегда ставил его во главе особо опасных экспедиций.
В 756 году, когда войска мятежника Ань Лушаня заняли западную столицу Китая, сын Сюань-Цзуна, объявивший себя новым императором Су-Цзуном (756–762), обратился к наместнику отдаленной западной провинции за военной помощью. Ли Ши, бывший в это время его заместителем, предложил дождаться более определенной информации о происходящем в стране. Однако присутствовавший при этом Дуан Сиуши упрекнул его, сказав, что император страны находится в отчаянном положении. Ли Ши изменил свое мнение, и наместник отправил его с войсками на помощь императору, сделав Дуана своим заместителем.
Ли Ши так быстро прибыл ко двору, что обрадованный Су-Цзун сразу же сделал его командующим императорской гвардией, и в 757 году Ли Ши возглавил экспедицию по освобождению от мятежников западной столицы Китая, где в это время объявил себя императором сын убитого Ань Лушаня. В критический момент сражения, когда силы империи, неся большие потери, готовы были удариться в паническое бегство, Ли Ши, скинув свой роскошный халат, поскакал в самую гущу боя и, искусно орудуя своим боевым посохом, не только предотвратил панику, но и добился полной победы над восставшими. После освобождения войсками империи столицы император Су-Цзун даровал Ли Ши титул владетеля Гао и назначил его верховным главнокомандующим.
В 759 году, во время очередного столкновения с восставшими, Ли Ши был ранен стрелой в грудь. Стрела была извлечена, и его богатырское здоровье начало брать верх. Однако через несколько дней, услышав клич атаки, Ли Ши резко вскочил со своего ложа, рана вскрылась, и через несколько мгновений полководец скончался.

Дуан Сиуши (719–783) – китайский генерал времен династии Тан, известен также как Чэньхонг, родился в провинции носящей ныне название Ганьсу в семье профессионального военного. Был очень набожным человеком и почтительным сыном. Когда ему было пять лет, его мать сильно заболела, и потрясенный мальчик ничего не ел и не пил целых семь дней, пока матери не стало легче. Он рос настолько молчаливым и замкнутым, что даже отказался сдавать государственные экзамены по Пятикнижию, заявив при этом друзьям: «Глядеть в книги и запоминать предложения – разве это достижение?»
Военную службу начинал под командованием наместника Фуменга, в отдаленной китайской провинции (ныне Аксу), и впервые отличился в 745 году в походе на Файзабад. С 748 года, после отставки Фуменга, служил под командованием Гао Сяньчжи. Участвовал в Таласской битве, после которой Ли Ши рекомендовал главнокомандующему Гао приблизить его к себе. Впоследствии Дуан служил заместителем у преемника Гао и за свою долгую службу сменил нескольких начальников, всегда оставаясь верным и надежным помощником. Его настолько уважали в войсках, что даже во время мятежа, когда солдаты перебили всех офицеров, Дуана никто не рискнул тронуть.
Дуан Сиуши был приверженцем строгой дисциплины и верности долгу. Впоследствии, будучи уже заместителем главнокомандующего имперской армии и поняв во время военного совета, что его очередной начальник собирается предательски свергнуть императора и занять его место, набросился на командующего и стал бить его грифельной доской. Все присутствующие настолько опешили от неожиданности, что поначалу никто даже не двинулся с места. Однако через некоторое время телохранители главнокомандующего все же вышли из оцепенения и обезглавили Дуана. Главнокомандующий искренне сожалел о случившемся и велел похоронить доблестного офицера со всеми воинскими почестями.

Абу Муслим (ок. 727–755) – Абд-ар-Рахман ибн Муслим, видный арабский политический деятель родом из Исфахана. В 747 году по поручению Аббасида Ибрагима ибн Мухаммеда прибыл в Хорасан, где посредством компромисса между исламом и верованиями туземцев (особенно учением о переселении душ) привлек на свою сторону местное население; в течение одного дня к нему присоединились жители шестидесяти деревень. Ему удалось объединить вокруг себя все враждебные Омейядам элементы, и он возглавил восстание, которое в 750 году привело к власти новую халифскую династию – Аббасидов.
Практически сразу же после победы над Омейядами Абу Муслиму пришлось вести борьбу с многочисленными противниками, как среди арабов, так и среди персов-зороастрийцев. Наибольшую опасность представляло восстание, поднятое в Бухаре, в котором участвовало более 30 тысяч городского населения. Абу Муслим послал против него своего верного сподвижника Зияда ибн Салиха, который успешно справился с задачей. Затем Абу Муслим направил Зияда к Таразу на помощь осажденному там китайцами арабскому гарнизону. Понимая, что действовать против регулярных китайских войск не то же самое, что против повстанцев, Абу Муслим собрал в Мерве подкрепление для помощи Зияду.
Будучи ловким политиком и харизматичной личностью, Абу Муслим смог одержать победу над всеми внутренними и внешними врагами. Однако его огромная популярность среди населения Хорасана, для которого он являлся не только главным представителем государственной власти, но и вероучителем, возбудила опасения у Аббасидов. В результате Абу Муслим вынужден был вступить в борьбу с теми, кто был обязан ему троном. В конце концов его удалось обманом завлечь ко двору, где он был убит по приказу аббасидского халифа аль-Мансура, опасавшегося его влияния.
Однако партия Абу Муслима продолжала существовать; руководители целого ряда шиитских движений в Персии и Мавераннархе еще долго выступали под его именем, символом которого стали белые одежды и белое знамя.
Абу Муслим известен также тем, что по его приказу в 752–53 годах были выстроены городские стены и башни Самарканда.

Зияд ибн Салих (?–754) – арабский генерал, считался великолепным тактиком. Был верным сподвижником Абу Муслима, по приказу которого в 750 году жестоко расправился с восстанием в Бухаре: город горел трое суток. Затем Зияд разгромил Самарканд, после чего был направлен к Таразу. После победы в Таласской битве привел в Самарканд большое количество китайских военнопленных, что имело важные исторические последствия. Сразу же после битвы был назначен наместником Бухары и Самарканда. В 753 году, поддавшись на провокацию, возглавил восстание против Абу Муслима – но был разгромлен и бежал к наместнику Баркета. Однако наместник вместо того, чтобы укрыть его, велел отрубить ему голову и отправил ее Абу Муслиму.

Арабы широко применяли засады, набеги и внезапные нападения – преимущественно на рассвете, когда сон особенно крепок. Многие победы обеспечивались активным использованием шпионов, причем не только для разведки, но и для ведения подрывной работы среди противника. Командование не гнушалось для этого ничем; применялись подкупы, устрашения, задабривания, откровенное вероломство. Подобная практика, скорее всего, и помогла им одержать верх в описываемой битве.

Многие военные акции китайские императоры предпочитали осуществлять не силами регулярных ханьских войск, а с помощью племен, изъявивших покорность империи. Также активно использовалась конница, состоявшая из отрядов иноплеменников, перешедших под покровительство Тан.
С усилением военной активности танского государства система наемников получила еще более широкое распространение: в армии Тай-цзуна их насчитывалось около ста тысяч. Военачальниками важнейших походов назначались хорошо проявившие себя воины некитайского происхождения. Не раз во время танских завоеваний применялась практика малых войн, когда «заслуживающим доверие племенам» вменялось в обязанность «беспокоить набегами» своих соседей, в ослаблении которых был заинтересован Китай.
Наиболее дальновидные генералы понимали опасность такой практики. В «Вопросах и ответах» Ли Цзин говорит:
«Ваше величество приказали создать линию из шестидесяти шести сторожевых постов от тюрков до уйгуров, чтобы они наблюдали за передним краем… Однако мое недостойное мнение таково, что было бы удобно ханьские войска обучать одним способам, а варваров – другим… Если мы столкнемся с нашествием другого племени, в нужный момент можно будет тайно приказать полководцам изменить знаки различия…»
Тактика основывалась преимущественно на скорости и мобильности, на фланговых и охватывающих маневрах. Китайские полководцы выстраивали войска по «диаграмме восьми рядов Чжугэ Ляна» в «строй шести цветов». Следовало обладать большой искусностью, чтобы посредством гонгов, флажков и барабанов в полной мере управлять в бою такой армией. Поэтому китайские полководцы, имевшие возможность собрать миллионную армию, предпочитали управлять небольшими соединениями в 10, 30 или 45 тысяч воинов.
Армия состояла из арбалетчиков, пехоты и конницы. Поскольку в эпоху Тан был изобретен способ выплавки стали из железа, благодаря которому значительно усовершенствовалась технология металлургического производства, оружие и защитное вооружение китайской армии были наилучшими в регионе.

[ZHAN]

Битва состоялась юго-восточнее небольшого городка Тараз в Таласской долине, которая протянулась на 250 км вдоль левого берега текущей у подножия гор реки Талас между Киргизским хребтом на севере и Таласским Алатау на юге, на территории современной Киргизии недалеко от границы с Казахстаном.
В Китае сохранились очень скудные сведения об этом событии. С арабской стороны об этой битве впервые упоминает историк Ибн аль-Асир (1160–1232). Ни Табари (838–923), ни другие дошедшие до нас ранние исторические труды арабов ничего не упоминают о ней. Арабы говорят о сотнях тысяч воинов с каждой стороны. Однако при детальном исследовании наиболее вероятной представляется следующая картина.

Зияд ибн-Салих пришел к Таразу с 20-тысячным корпусом и не рискнул напасть на хорошо организованное профессиональное китайское войско, послав к Абу Муслиму за подкреплением. Последний набрал из согдийцев и союзных им других тюркских племен еще около 20 тысяч ополченцев.

У китайского полководца Гао Сяньчжи, согласно всем источникам, было 30 тысяч солдат. Однако, судя по логике разворачивавшихся событий, к моменту подхода Зияда ибн Салиха Гао имел в своем распоряжении лишь экспедиционный корпус численностью в 10 тысяч воинов. Десять тысяч – условное число; по штату «цзюнь» насчитывал 12,5 тысяч воинов. Вассалы Китая, карлуки под предводительством своего ябгу Тон-Бильге, общей численностью в 20 тысяч человек, находились в этот момент в Ферганской долине, расположенной примерно в двух сотнях километров южнее Таласской долины, за Таласским Алатау. При подходе арабов Гао тотчас послал за ними, и следующие четыре дня 10-тысячный китайский корпус и 20-тысячный корпус Зияда ибн Салиха стояли друг против друга, выжидая подхода подкреплений.

Китайский главнокомандующий полагал, что конница карлуков последует ему на выручку, поскольку он только что помог карлукам в борьбе с их противниками в Ташкенте. Арабы же полагали иначе – по всей видимости, не без оснований, иначе они не стали бы дожидаться их подхода. На пятый день карлуки прибыли. Однако, позабыв о ссорах с прочими тюркскими племенами, они вступили в бой не против арабов, а против давнего врага степняков, ударив во фланг танской армии. Далее события разворачивались примерно следующим образом.

Гао был опытным полководцем и прекрасно знал нравы степняков, поэтому наверняка очень внимательно наблюдал за тем, как именно приближается конница карлуков. Латная конница не может вступить в бой, подойдя на рысях; для сокрушительного удара ей нужно набрать ход. Таким образом, у китайского полководца было вполне достаточно времени для того, чтобы выдвинуть несколько рядов пехотинцев с большими щитами и длинными копьями для заслона, и дать команду арбалетчикам открыть огонь.
Удар набравшей ход латной конницы сокрушителен – но вряд ли карлуки смогли пройти сходу более двух линий ощетинившихся пехотинцев. В результате на фланге танской армии завязалась сеча, в которой обе стороны стали нести значительные потери.

Едва только карлуки вступили в бой, Зияд ибн Салих также бросил в атаку свою конницу. Однако здесь первая волна арабской атаки захлебнулась, скорее всего, понеся значительные потери от огня арбалетчиков. После этого Зияд затеял «хоровод». Это давало арабам двойную выгоду: скачущие вдоль фронта легкие лучники не позволяли танским арбалетчикам вести прицельный огонь, в то время как сами вполне успешно поражали скученных китайских воинов, да еще и оставляли «без работы» ощетинившуюся пехоту. В результате танцы начали нести большие и ничем не оправданные потери с фронта.

Тем временем вдвое превосходящая танский корпус конница карлуков, наткнувшаяся на отчаянное сопротивление, стала растекаться по долине, грозя охватить противника с флангов. Гао вынужден был дать сигнал к отходу. Однако отход флангов вызвал панику несущего бессмысленные потери фронта.

Китайский генерал Ли Ши, бывший заместителем Гао Сяньчжи, оценив обстановку и поняв, что поражение неизбежно, предложил оставить поле боя. Дуан Сиуши, услышав это, сказал: «Бежать от страха перед врагом – не доблесть, спасать себя, бросая на погибель других – не доброта». После этих слов Ли Ши принялся вместе с Дуаном собирать рассеянные войска и сам возглавил арьергард. Когда остатки китайского войска прошли узкую горловину ущелья, Ли Ши, орудуя своим боевым посохом, лично положил огромное количество арабских воинов, в результате чего преследование захлебнулось. Арабы не рискнули сунуться вслед за ушедшими китайцами в ущелье – вероятно, еще и потому, что уже надвигалась ночь.
В Китай вернулось около двух тысяч солдат.

Судя по тому, что арабы вообще оставили Таласскую долину, которой завладели карлуки, Абу Муслим предложил степнякам за помощь против китайцев именно такую цену.

Сведения о потерях в арабских источниках, по всей видимости, также значительно завышены; в них указывается, что китайцев погибло 50 тысяч – что явно невозможно, даже если считать китайцев вместе с карлуками. Наиболее вероятными представляются следующие цифры: потери карлуков и Аббасидов составили около десяти тысяч убитых и раненых, потери китайцев – около 7 тысяч убитых и раненых, еще около 2 тысяч попало в плен. Подтверждением этому служит и отсутствие особого внимания к этой битве у современников; для тех времен, особенно в Китае, такие потери считались совершенно незначительными.

Военное и историческое значение
В 751 году войска империи Тан потерпели еще два крупных поражения: тибетцы помогли разбить китайскую армию новорожденному княжеству южнокитайских племен Наньчжао, а на севере восстали подчинившиеся было кидани. В Китае начались нехорошие брожения, которые отвлекли императора от внешних проблем. В 755 году согдиец Ань Лушань (703–757), сделавшийся к этому времени наместником трех военных округов, поднял мятеж. В империи разразилась страшная гражданская война, в которой приняли участие тюрки, тибетцы, южные горцы мань, уйгуры, арабы из пограничных войск халифата, оставшиеся без работы при новом режиме Аббасидов.
Гражданская война, свирепствовавшая в Китае с 16 декабря 755 года по 17 февраля 763 года, унесла более 30 млн жизней (на тот момент это равнялось одной шестой населения всего земного шара). Это был наиболее мощный военный конфликт в истории до Второй мировой войны. После смерти Ань Лушаня восстание постепенно утихло, и танский император вернулся в столицу своих предков – но вся последующая история Китая вплоть до 960 года представляет собой непрерывную цепь мятежей и междоусобиц.
Огромную роль эта битва сыграла и в последующей истории народов Средней Азии. С одной стороны, фактически навсегда был положен конец посягательствам Китая на восточную и центральную части Средней Азии, которые он стремился поставить под свой контроль в течение почти тысячелетия, а с другой – она означала окончательный политический и административный контроль в этом регионе арабских халифов и торжество мусульманской религии. Тюркские народы приобщились к арабской культуре, а через нее и к мировой, став ее составной частью. Через исламскую (арабскую) культуру тюрки смогли выйти на более широкие горизонты.
Карлуки создали свое независимое государство. К 766 году они закончили покорение Семиречья, Таласа, долины реки Чу и дошли до Западного Тянь-Шаня. К X веку карлукские племена расселились на обширной территории Казахстана – от Джунгарского Алатау до среднего течения Сырдарьи, между озерами Балхаш и Иссык-Куль, в долинах рек Или, Чу, Талас, в отрогах Тянь-Шаня, в Исфиджабской области вплоть до средневекового города Отрар. Однако из-за постоянных войн с арабами и другими кочевыми племенами карлукское государство в 940 году пало под натиском Кашгара, а в 960 году карлуки приняли мусульманскую веру.
Имеет эта битва и еще одно немаловажное влияние на судьбы мира. Среди китайских военнопленных оказались специалисты по производству бумаги и шелка. До середины VIII века это были два наиболее бережно хранимых китайцами секрета, теперь же они раскрылись и постепенно через арабов стали известны и в Европе. Значение открытия технологии изготовления бумаги для мировой культуры, пожалуй, трудно переоценить.

[ZHAN]

История взятия Пекина Чингисханом – еще одно свидетельство того, как военное искусство и талант полководца позволяет побеждать во много раз превосходящего и хорошо защищенного противника даже на его собственной территории. По-русски это древнее правило наиболее удачно сформулировал Суворов – «побеждают не числом, а умением».

В 1209 году на императорский престол Цзинь взошел Мадаху Чунхэй (кит. Юнь-цзы, тронное имя – Вэй Шао-ван). По тысячелетней традиции, манифесты о смене правителей рассылались по всем окрестным государствам. Одной из обязанностей посланцев было подтверждение новым императором всех обязательств и притязаний империи. Не обошли посольства стороной и монгольские степи.
В 1210 году Чингисхан, принимая посла Юнь-цзы, должен был встать на колени и поклониться подателю манифеста. «Кто новый государь?» – спросил он. Посол ответил: «Вэй-ван Юнь-цзы». Чингисхан повернулся в сторону китайской границы, плюнул и сказал: «Признаю императором Поднебесной лишь того, кто отмечен Небом. А этот – заурядный и робкий, разве можно такому поклониться!»
По существу это означало объявление войны.
Главнокомандующим армии цзиньцев, согласно действующим в это время законам империи, являлся сам император Юнь-цзы. Еще за год до разрыва отношений он посетил Чингисхана в качестве посла. Уже тогда Чингисхан во время приема не исполнил положенного в таких случаях ритуала, на что не получил достойного ответа. С тех пор у монгольского владыки сложилось весьма нелестное мнение о способностях Юнь-цзы. С мнением Чингисхана следует согласиться. Энергия династии Цзинь клонилась к закату, и в начавшейся войне у великого монгольского полководца не оказалось достойного соперника.
Завоевание Китая монголами еще раз подтвердило постулат о том, что никакие теоретические знания не заменят таланта, ума и воли отдельной личности.

К моменту вторжения армия Чингисхана, по сравнению с китайской, была невелика – всего около 150 тысяч человек. Но монгольские воины обучались военному искусству с детства, были необычайно дисциплинированы, стойки и выносливы. И пусть монгольским полководцам приходилось действовать вдали от баз снабжения, в неприятельской стране, против превосходящих сил, которые к тому же могли быстро восполнять потери – огромным их плюсом стала отличная, достигнутая благодаря прекрасно развитой армейской разведке осведомленность как о неприятельской армии, так и о стране. Причем активная деятельность монгольских конных разведчиков, подчиненных напрямую главному командованию, не прерывалась и во время боевых действий.

Если просто сообщить, что Чингисхан, возглавляя легкую конницу лучников, взял хорошо укрепленную столицу империи, во много раз превосходящей его по техническому оснащению и по численности войск, то картина получится, прямо скажем, слишком фантастической, если не мифической.
На самом деле Чингисхан начал подготовку к завоеванию Китая задолго до описываемых событий. Уже в 1205 году его военачальник Елюй Ахай провел разведку боем и взял пару небольших городов в государстве Си Ся, а два года спустя Чингисхан сам отправился по проторенному его военачальником пути пробовать силы своих воинов в сражениях против оседлых племен. До набегов на тангутов монголы не прибегали к осадам городов, и в первой войне с Си Ся они вполне успешно восполнили пробелы в своем искусстве ведения «регулярных» боевых действий.

В результате трех тангутских походов монголы не только многому научились, но и пополнили свой технический парк камнеметами, стрелометами, осадными башнями, штурмовыми лестницами и индивидуальными крюками для преодоления стен. А главное – взяли в плен множество специалистов и мастеров по осадному делу и осадной технике, что позволило им в дальнейшем создавать ее непосредственно на местах, не обременяя обозы тяжелыми осадными орудиями.

Чингисхан прекрасно понимал, что нападение на мощную империю невозможно предпринять без обеспечения жесткого контроля над различными тюркскими и тангутскими племенами в приграничных землях между Монголией и Китаем, равно как над землями северных, сибирских окраин Монголии. Поэтому, готовя китайский поход, он привел к покорности все соседние племена. Большинство из них, включая ойратов к западу от озера Байкал и киргизов в бассейне верхнего Енисея, подчинились монгольскому императору без значительного сопротивления.
Кроме того, дабы усыпить бдительность врага, монголы установили с империей Цзинь «торговые связи». Излишне говорить, что большинство монгольских «торговцев» были просто шпионами.
Основная слабость Цзинь состояла в том, что она осуществляла контроль лишь за частью Китая. Более того, соперничающая с ней южная империя Сун находилась под властью исконно китайской династии, в то время как цзиньцы были пришельцами – несмотря на их быструю ассимиляцию, местным населением они воспринимались как чужаки. Их контроль распространялся от Манчжурии до района, расположенного южнее Янцзы, включая провинции Чихли, Шаньси, Шаньдун и северный Хэнань. Лояльность завоеванных ими киданей также была сомнительной. Все эти обстоятельства принимались во внимание Чингисханом и его советниками.

Разведка чжурчжэней еще в 1210 году доносила ко двору императора о непрерывных военных приготовлениях в степи, а начальник пограничной стражи севера, полководец Нахата Майчжу, прямо докладывал о готовящейся войне. Но все предупреждения были напрасны. Более того, вскоре сам Майчжу был смещен под надуманным предлогом – цзиньское правительство всеми средствами пыталось не допустить войны. В 1210 году монголы захватили вынесенные в степь крепости Няошабао и Няоюеин. Однако данный факт также не послужил предостережением имперскому руководству.

В марте 1211 года Чингисхан объявил священную войну. Перед походом он удалился в свою палатку, где провел три дня в молитве, прося Вечное Синее Небо поддержать его готовность отомстить за страдания своих предков от рук чжурчженей. В то время как император возносил молитвы, солдаты и народ вокруг палатки в состоянии нервного возбуждения взывали к Небу, крича: «Тенгри, Тенгри!».
На четвертый день Чингисхан, появившись, объявил, что Небо гарантировало им победу – и монгольская армия выступила в поход. До Великой Китайской стены ей предстояло пройти путь длиною около 800 километров. Значительная его часть пролегала через восточную часть пустыни Гоби, где в те времена еще можно было найти и воду, и корм для коней. В качестве продовольствия вслед за армией гнали многочисленные стада скота.
Чингисхана сопровождали в походе четверо сыновей: Джучи, Чагатай, Угэдэй и Толуй. Монгольские войска были разделены на три главных корпуса, действовавших в совершенном единстве. Трое старших сыновей занимали в армии командные посты, а младший состоял при отце, который непосредственно начальствовал над центром армии, состоявшей из 100 000 лучших монгольских воинов.
Справедливо полагая, что наиболее сильное сопротивление он может встретить на кратчайшем пути к столице, Чингисхан устроил на этом участке демонстрацию, главными же силами форсировал Великую Китайскую стену на слабо защищенном участке, находящемся километрах в 200 к западу. Атакованные одновременно в разных местах, полководцы Цзинь распылили свои силы, и это дало гвардии Чингисхана возможность проникнуть за Стену.
Пройдя наружную стену, монголы встретили более сильное сопротивление, но победа, одержанная Елюем Даши над цзиньским полководцем, отдала в руки Чингисхана всю территорию между наружной и внутренней линиями укреплений. Больше того, она позволила обратить в пользу монголов ее богатства, в частности, пасшиеся здесь многочисленные императорские табуны. Однако дальше путь к Пекину преграждало труднопроходимое дефиле Цзюйюньгуань – горная узкая теснина длиной около 22 км, искусно укрепленная китайскими инженерами. Под защитой этих укреплений цзиньцы чувствовали себя совершенно уверенно.

Чингисхан послал своих лучших вождей – Мухали, Джэбэ и Субудая – во главе трех отрядов, чтобы очистить дефиле для прохода основных сил. Джэбэ, осуществлявший общее командование, выслал вперед отряды легкой конницы. Авангард монголов, втянувшись в дефиле, был встречен плотным огнем и, естественно, сразу же отступил. Обрадованные защитники, решив развить свой успех, всей массой бросились за ними в погоню, в результате чего сами заполнили предназначенное для истребления живой силы ущелье. Остальное оказалось совсем несложным: на выходе из дефиле цзиньцы были атакованы уже не теми легкими конными лучниками, за которыми так азартно погнались, а латной конницей степняков. Быстро поняв свою ошибку, они устремились обратно, отчего их положение только ухудшилось. Монголы буквально по трупам прошли все ущелье, нанеся защитникам царства Цзинь сокрушительное поражение.

Тем временем старшие сыновья хана, получившие от отца задачу овладеть городами на севере провинции Шаньси в излучине Желтой реки, также выполнили ее с успехом. В ходе военных действий были захвачены округа Дашуй, Ло, Фэнь и Ли. Окружение императора охватил ужас, после чего цзиньцы попытались начать дипломатические переговоры. Однако миссия Нухури, командующего войсками на северо-западных границах, привезшего к Чингисхану мирные предложения, провалилась.
Тем не менее до окончательной победы было еще далеко; главные силы Цзинь пока не участвовали в боях. Они медленно разворачивались в глубине имперской территории, а их военачальники, судя по всему, не верили, что относительно немногочисленная конница степняков может таить в себе серьезную угрозу для существования мощной империи.

К осени 1211 года власть монголов признали многие цзиньские округа к северу от Хуанхэ. Только после этого император наконец решился принять адекватные военные меры. Огромные массы войска (до 400 тысяч человек) под командованием братьев Ваньян пришли в движение. Было решено идти навстречу противнику и в генеральном сражении смести его с лица земли. Из-за невозможности передвижения таких огромных масс одновременно китайцам пришлось разделить свои войска на две группы, одна из которых, под командованием Ваньян Чэнюя, исполняла роль резерва. Расчет был на последовательный ввод их в бой, но получилось по-другому.

Чингисхан, благодаря хорошо налаженной разведке и перебежчикам, отлично знал состояние цзиньской армии. Воспользовавшись тем, что цзиньские части были расстроены длительным маршем в гористой местности, монгольский полководец атаковал их прежде, чем китайский генералитет привел свои подразделения в порядок. Сражение на Ехулине (Луковом хребте) было решено неудержимым натиском конницы кочевников, вызвавшей бегство китайцев по всему фронту. Монголы безжалостно рубили бегущих. В районе крепости Куайхэбао произошла битва со вторым эшелоном цзиньской армии. И здесь монгольская кавалерия одержала блистательную победу, заставив Чэнюя спасаться бегством. Преследовавшие его монгольские разъезды опустошили окрестности цзиньской столицы. На месте сражений при Ехулине и Хойхэпу еще долго лежали груды человеческих скелетов – потери цзиньской армии в этих боях оценивались современниками в 300 тысяч человек.

Развивая успех, Чингисхан бросил своих всадников прямо на Пекин. Застава Цзюйюнгуань являлась последней линией обороны на подходах к северокитайской столице, но ее комендант Ваньян Фучжоу бросил своих солдат и бежал. Монголы притворным бегством выманили из крепости гарнизон, еще полный решимости сражаться, и наголову разбили, тем самым расчистив себе путь к Пекину. Вскоре их войска уже жгли пекинские предместья.

При императорском дворе началась паника. Призывы сановников бежать в Южную столицу (Кайфын) множились час от часу, и лишь отчаянная решимость гвардейских полков отстоять Пекин заставила императора на время отложить переезд. Гвардейцы действительно отбросили от города несколько передовых монгольских частей с большим уроном для последних, а затем все мужчины столицы, способные носить оружие, были в принудительном порядке мобилизованы на военную службу. Ни одному человеку не разрешалось покидать город под страхом смерти. Для более эффективной защиты в Пекин был вызван Чжуху Гаоцзи (правитель округа Цзиньчжоу) со всеми имеющимися у него войсками.

При известиях о концентрации цзиньских армий у Пекина Чингисхан не стал тратить силы на завоевание вражеской столицы. Пекин, имевший в те времена миллионное население, представлял собой чрезвычайно укрепленное место; огромные башни и высокие стены северной столицы Цзинь могли поспорить своей мощью с любым из городов мира. Длинная крепостная стена, имевшая периметр в 43 км, на которые приходилось всего 12 ворот, в действительности представляла собой целых четыре хорошо укрепленных пояса.
Оборонительные сооружения Пекина произвели на Чингисхана сильное впечатление. Он понимал, что одолеть эту твердыню, пользуясь примитивными осадными орудиями, ему вряд ли удастся. Кроме того, в одном из боев под стенами цзиньской столицы Чингисхан был ранен стрелой в ногу. В результате осенью 1211 года его армия была вынуждена снять блокаду столицы и отойти за Великую стену.

Однако кампания 1211 года показала полное превосходство монголов на полях сражений. К победителям незамедлительно потек поток перебежчиков, а в следующем 1212 году против Цзинь восстали кидани, и монголы смогли продолжить полномасштабную экспансию. В 1212 и 1213 годах армия Чингисхана действовала в районах с преобладающим китайским населением, отнюдь не желавшим умирать за чужую династию, и количество перебежчиков все росло. В конце концов возглавлявший авангард монголов полководец Мухали организовал из них автономную войсковую единицу, прозванную «черной армией». Высшие командные посты в ней заняли выходцы из китайского рода Ши. Вообще с этого года армии Чингисхана стали сдаваться целые крупные соединения во главе с военачальниками; зафиксировано около 46 различных отрядов, перешедших на сторону монголов, что в общей сложности составило около 60 тысяч человек.

Зимой 1213/14 года Чингисхан вновь подошел к Пекину и, блокировав частью сил город, разделил остальные свои войска на три группы. Целью их дальнейших операций стали области Цзинь, расположенные к северу от реки Хуанхэ. Первая группа (под началом Чагатая и Угэдея, которых опекал Джэбэ) направилась на запад, к югу от хребта Тайханьшань, и разорила всю среднюю часть провинции Шаньси, достигнув реки Хуанхэ.
На восток двинулись полки полководца Бота. Дойдя до морского берега, Бот двинулся вдоль побережья на север, где взял Луаньчжоу, Цзичжоу и Пинлуань; разорению подверглась также провинция Ляоси.
На центральном же направлении, в Хэбэе и Шаньдуне, действовал сам великий хан. Совместно с младшим сыном Толуем он также достиг реки Хуанхэ и, разорив немало городов, в апреле 1214 года, после взятия крепости Дайкоу, вернулся к Пекину. Тем временем Мухали, продолжая неспешное разграбление Хэбэя и следуя прямому приказу хана, поголовно уничтожил население в захваченном городе Мичжоу.

Чжурчжэни приняли беспрецедентные оборонительные меры. Войска из всех провинций были сконцентрированы для обороны горных проходов в Шаньси, ведущих в житницу страны – Хэнань. Мобилизация крестьянских масс, разумеется, начисто разрушила сельское хозяйство, но, по-видимому, являлась хоть какой-то мерой противодействия монгольскому способу брать города с использованием хашара. Этот способ монголы усовершенствовали идеально: зимой 1213–1214 годов и в марте-апреле 1214 года ими было взято 90 крупных окружных городов. Положение империи становилось катастрофическим. Предельно обострилась ситуация на западной границе. Си Ся официально объявила войну чжурчжэням и направила против них главные силы своей армии. Грозила разрывом отношений и всегда откровенно враждебная Цзинь Южная Сун.
В этих условиях цзиньский двор, оказавшийся в Пекине полностью окруженным войсками монголов, начал дипломатические контакты с Чингисханом. Последний также полагал, что его войску требуется время для отдыха и раздела добычи. В результате переговоров император Цзинь подписал с Чингисханом мирный договор, по которому монгольский властелин получил в жены приемную дочь императора Цзинь с фантастически богатым приданым. Но мир продолжался недолго. Стоило армиям Чингисхана удалиться из пределов видимости, как цзиньский император переехал в южную столицу Кайфын и, почувствовав себя в полной безопасности в городе, отгороженном от монголов горными хребтами и прекрасно укрепленными заставами, немедленно изменил свое решение, отдав приказ о мобилизации армии.
Столь явное нарушение договора не удивило Чингисхана. Поспешный отъезд цзиньского императора сам по себе говорил о желании последнего продолжить войну. Полки монголов к этому времени достигли озера Юйли. Сразу после получения известий о возобновлении военных действий монголы перебили всех пленных китайцев (несколько сот тысяч человек). Именно в это время Чингисхан стал строить планы прямого подчинения Северного Китая. Однако он не сразу отдал приказ о выступлении, запустив в ход механизм разъединения сил противника посредством действий своих шпионов и организации провокаций.

Вскоре взбунтовались расквартированные под северной столицей гвардейские полки Цзинь, посчитавшие, что, оставив Пекин, император фактически дезертировал с поля боя. Гвардейцы убили своего командира и выбрали из своих рядов начальников, которые, не особо раздумывая, послали к Чингисхану гонцов с изъявлением покорности и просьбой о помощи. Попытка императора подавить мятеж провалилась – пекинский гарнизон был разбит восставшими гвардейцами. Тем временем подошли посланные Чингисханом войска, которые, соединившись с мятежной гвардией, блокировали Пекин. Так в августе-сентябре 1214 года началась третья и последняя осада города.

[ZHAN]

Прежде всего Чингисхан полностью блокировал цзиньскую столицу. Месяц за месяцем шла планомерная осада; нехватка продовольствия и эпидемии выкашивали население и гарнизон Пекина. Но только в апреле 1215 года чжурчжэни наконец отважились на ответные действия. Был выработан план деблокирования Пекина и доставки в него большого количества продовольствия. К операции было привлечено три отдельных корпуса. Обозы с провиантом для Пекина вверили генералу Ли Ину, получившему для их защиты несколько десятков тысяч воинов.

Подойдя к Пекину, эти корпуса должны были объединиться и, используя фактор внезапности, прорвать кольцо блокады. Однако вышло по-другому. Монголы заранее получили информацию о движении цзиньских войск и неожиданно напали на корпус Ли Иня. Усугубил положение цзиньцев тот факт, что их командир в момент вражеской атаки оказался беспробудно пьян. Скорее всего, дело опять не обошлось без активной работы монгольских шпионов.
Разгром армии, охранявшей транспорты с продовольствием, погубил надежды цзиньцев. В результате остальные их корпуса, наступавшие широким фронтом, вернулись к местам прежней дислокации.

В это время на северо-востоке бывшей цзиньской империи открылся неожиданный фронт военных действий: горящий негодованием на центральное правительство молодой цзиньский военачальник Чжан Чжи в мае 1215 года года отбил у монголов Цзинчжоу (город на полуострове Ляодун) и несколько городов округа. Увы, это уже не могло изменить судьбы Пекина. Чингисхан отправил против Чжан Чжи опытного Мухали, который парировал угрозу, и положение осажденных осталось прежним.

В июне 1215 года почти годовая агония Пекина подошла к концу. Исчерпав все возможности сопротивления, город, укрепления которого монголы так и не смогли сокрушить, капитулировал. Монгольские войска, ворвавшись в него, устроили чудовищную резню. Согласно китайским летописям, молодые девушки тысячами прыгали с высоких стен столицы и разбивались насмерть, не желая становиться игрушкой в руках ужасных степных победителей. Огромный дворец цзиньских императоров горел больше месяца. Согласно свидетельству очевидцев, Пекин на долгое время превратился в город теней и пустых домов с хлопающими на ветру дверьми.

Военное и историческое значение
Взяв Пекин, монголы, однако, не завоевали империю Цзинь окончательно – обширное царство не сдавалось еще долго, чжурчжэни продолжали сопротивление в южных округах своей державы. Окончательное покорение империи произошло только в 1234 году, уже после смерти Чингисхана.
Но уже задолго до полного падения Цзинь в войнах с тангутами и чжурчжэнями монголы приобрели бесценный опыт борьбы с оседлыми народами: только за четыре года этой войны к осени 1215 года монголы завоевали в империи Цзинь 862 города и обнесенных стенами местечка.
Кроме того, главная задача Чингисхана была достигнута: монгольское владычество прочно установилось как в Северном Китае, так и в Манчжурии. Эти страны стали частью империи монголов. Теперь, надежно обеспечив свой тыл, Чингисхан смог направить взоры на Среднюю Азию.

[ZHAN]

XII век – период медленного, но упорного подъема политического могущества Хорезма. Уже в предшествующий период Хорезмийское государство представляло собой один из благополучнейших регионов мира. Благодаря обширной сети ирригационных каналов его покрывали сотни тысяч гектаров плодородных земель. Полным ходом шло строительство пограничных крепостей, создание стратегических и торговых путей. Наблюдался невиданный подъем городской жизни, ремесел, торговли, пышное развитие искусства, настоящий «хорезмийский ренессанс», подаривший миру такие имена, как Бируни, Фирдоуси, Ибн Сина (Авиценна).

Посетивший Хорезм накануне монгольского нашествия арабский путешественник и географ Якут писал: «Не думаю, чтобы в мире были где-нибудь обширные земли шире хорезмийских и более заселенные... Не думаю, чтобы в мире был город, подобный главному городу Хорезма по обилию богатства и величине столицы...» Однако изнутри страну разъедала не только национальная, но еще и глубокая религиозная рознь. Противостояния шиитов, ханафитов и исмаилитов приводили в отдельных местностях к настоящим гражданским войнам. Да и контроль над многими провинциями обширного государства был чисто номинальным.

Чингисхан, глава молодой кочевой империи, пока еще ничего не знал о внутренних трудностях своего соседа. Монголы под предводительством Чингисхана в период с 1194 по 1206 год покорили народы, жившие от Японского и Желтого морей до реки Иртыш, и на юг от Сибири до Манчжурии и Китая. В 1206, 1207 и 1209 годах они совершили походы в Северо-Западный Китай. Это была первая война монголов-кочевников с оседлыми народами. В 1215 году монголы захватили Пекин. Столкновение с Хорезмом, западным соседом кочевой империи, настроенным не менее экспансионистски, чем молодое государство Чингисхана, становилось неизбежным.

В качестве casus belli выступила так называемая отрарская катастрофа. Хорезмийский наместник Отрара Каир-хан Инальчик казнил большую группу (450 человек) прибывших из Монголии мусульманских (преимущественно бухарских) купцов, традиционно обвинив их в шпионаже.
Чингисхан, узнав об этом, послал к Мухаммеду мусульманина Ибн-Кафредж Богра, отец которого служил Текешу, с двумя провожатыми с требованием выдать оскорбившего его наместника. Однако Мухаммед казнил посла, а его провожатым обстриг бороды и отправил их обратно. Вызов был принят. Летом 1219 года Чингисхан собрал все свои силы на границе Хорезма, полагая, что придется иметь дело с очень серьезным противником.
Несмотря на значительное преимущество в силах (хорезмийский султан имел около 300 тысяч воинов), Мухаммед не решился дать генеральное сражение. Вместо этого он рассредоточил крупные гарнизоны по крепостям, отведя основные силы за Амударью. Он рассчитывал на то, что монгольские войска, рассыпавшись по его огромной стране, увлекутся грабежом ничем не защищенных селений, и тогда сильные гарнизоны крепостей, поддержанные мощным резервом из-за Амударьи, легко расправятся с деморализованным и разбитым на мелкие отряды неприятелем.

План Мухаммеда был типичен и даже выигрышен для тех времен – но войско Чингисхана отличалось от всех, с кем доселе встречались хорезмийцы. Монголы, в частности, не страшились осады крупных населенных пунктов.
В марте 1220 года монголы взяли Бухару, оборонявшуюся двадцатитысячным гарнизоном. Затем пали Самарканд, который оборонял гарнизон до 40 тысяч человек, и Ходжент.
Остатки хорезмийского войска отходили к юго-западу с намерением укрыться в Иране. Для преследования отступающего противника Чингисхан выделил 30 тысяч человек под командованием Джэбэ, Субудая и Тохучара, которые 24 мая были уже в Нишапуре. Собранное Мухаммедом у Казвина 30-тысячное войско при виде приближающихся монголов разбежалось. Осенью 1220 года Чингисхан с основными силами занял Балх. Затем он направил своего младшего сына Толуя с 70-тысячным войском к Мерву. В апреле 1221 года Мерв, оказавший упорное сопротивление, пал и был разрушен до основания.
Таким образом, менее чем за три года монголы, словно ураган обрушившиеся на Среднюю Азию, превратили блестящее государство хорезмшахов в руины и пепел. В некоторых районах, как, например, в Мерве и Хорезме, жизнь не восстанавливалась на протяжении всего монгольского владычества.

Но в истории этого завоевания произошел эпизод, едва не разрушивший миф о непобедимости монголов Чингисхана. Он случился уже после смерти Мухаммеда (декабрь 1220 года), когда борьбу против монголов возглавил его сын Джелал-ад-Дин (правил в 1220–1231 годах). Чингисхан вынужден был бросить на уничтожение Джелал-ад-Дина основные силы своей армии.

При знакомстве с воинской практикой монгольского войска неизменно преследует ощущение, что Чингисхан прекрасно знал древнейший китайский «Трактат о военном искусстве» Сунь-цзы. Особенно наводят на эту мысль такие его положения:
«I.7. Война – это путь обмана. Поэтому если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь этого; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; ...если он силен – уклоняйся; ...если его силы свежи, утоми его; если дружны, разъедини...
V.1. ... управлять массами все равно, что управлять немногими: дело в частях и в числе.
V.7. ...у того, кто хорошо сражается, мощь – стремительна, рассчитанность – коротка. Мощь – это ...натягивание лука, рассчитанность – это ...спуск стрелы».
Последнее положение даже перекликается с дошедшими до нас собственно монгольскими тактическими терминами: «... на марше войска должны быть густой травой, перед началом боя – озером, в бою – шилом». Скорее всего, Чингисхан и в самом деле был знаком с китайским военным искусством достаточно близко, поскольку ближайшим его советником был китаец Елюй Чуцай.

Персидский историк XIII века Джувейни в своем сочинении «История завоевателя мира» говорит о Чингисхане следующее: «Поелику Всевышний отличил Чингисхана умом и рассудком от его сотоварищей и возвысил его над царями мира по бдительности и могуществу, то он, без утомительного рассмотрения летописей и без докучного сообразования с древностями, единственно из страниц своей души изобретал то ...что было связано с устройством завоевания стран и относилось к сокрушению мощи врагов и к возвышению степени своих подвластных».
Так или иначе, но принципы, которыми руководствовался в своей военной практике Чингисхан, конечно же, не были новыми. Однако он велик именно тем, что ему, как мало кому другому, удалось осуществлять их с такой железной последовательностью.

Джелал-ад-Дин был сыном туркменки, взятой Мухаммедом в жены по политическим соображениям. После смерти отца в январе 1221 года он вместе со своими младшими братьями прибыл в Хорезм. Здесь они объявили, что султан перед смертью передал трон Джелал-ад-Дину. Придворная партия, страшно не любившая туркмен, была недовольна, и эмиры задумали убить молодого султана. Джелал-ад-Дин был вынужден бежать из Хорезма вместе с Тимур-меликом, одним из немногих полководцев Мухаммеда, прославившихся во время борьбы с монголами. Молодой султан во главе 300 всадников направился в Газни. Узнав о его бегстве из Хорезма, Чингисхан приказал расставить вдоль всей границы Хорасанской пустыни (ныне Каракумы) отряды, которые должны были захватить Джелал-ад-Дина в плен.

Джелал-ад-Дин преодолел пустыню за несколько суток (караван тратил на это 16 дней) и под Несой (около современного Ашхабада) столь неожиданно и стремительно напал на монгольский кордон из 700 всадников, что те разбежались, побросав коней и весь свой скарб. Благодаря свежим лошадям и отбитому провианту Джелал-ад-Дин со своими спутниками довольно скоро добрался до Нишапура. Оттуда 6 февраля он отправился в Зенд, по пути собирая все хорезмийские гарнизоны. Наконец уже во главе 30-тысячного войска он нашел себе убежище в ста пятидесяти километрах юго-западнее Кабула, в принадлежащей ему области Газни. Здесь к нему присоединилось еще около 30 тысяч местных афганцев. С этим войском Джелал-ад-Дин выступил в направлении Первана. По пути он отогнал монгольский отряд, осадивший в соседних горах крепость. Тогда Чингисхан выслал против Джелал-ад-Дина своего приемного сына, одного из лучших своих полководцев, не знавшего поражений меркита Шиги-хутуху.

Узнав о приближении монгольского войска численностью от тридцати до сорока тысяч сабель под командой Шиги-хутуху, Джелал-ад-Дин выступил ему навстречу и занял позицию недалеко от истоков Лугара, южнее афганской границы. Здесь, недалеко от Первана, между ними произошла первая схватка, длившаяся целый день. С наступлением темноты противники, ничего не добившись, разошлись.
Ночью Шиги-хутуху, дабы враг подумал, что монголы получили подкрепление, велел посадить на запасных лошадей по соломенному чучелу, укутанному в войлок. Наутро военачальники Джелал-ад-Дина, увидев у монголов вдвое большее число всадников, заговорили о целесообразности отступления. Однако султан приказал своей кавалерии спешиться, привязать поводья лошадей к поясам и встретить монгольскую атаку, сохраняя полное спокойствие. Таким образом он впервые в средневековой военной истории (более чем на сто лет ранее, чем англичане в битве при Кресси) противопоставил атакующей коннице строй спешенных лучников.
Монголы устремилась вперед, однако, встреченные градом стрел, отступили, чтобы перестроиться для новой атаки. После нескольких таких атак Джелал-ад-Дин сам дал сигнал к наступлению. Его воины вскочили на коней и с громкими воплями, растягиваясь в цепь, стали охватывать монгольскую конницу. Шиги-хутуху попытался увлечь своих воинов в атаку на ослабленный центр врага, но те, испугавшись окружения, бросились в беспорядочное бегство. Поскольку долина была сплошь изрезана оврагами, многим уйти не удалось, и они пали под саблями воинов Джелал-ад-Дина.

Разгромив монголов, хорезмийцы воодушевились. Около месяца юный султан был настороже, ожидая появления самого Чингисхана. В это время в войсках хорезм-шаха произошел раскол из-за дележа добычи; местные воины не поладили с тюрками-наемниками. Джелал-ад-Дин, не найдя способов помирить двух своих лучших военачальников Амин-ал-Мулька и Аграка, оставил Газни и отошел к афгано-индийской границе, надеясь, переправившись через Инд, укрыться в Пенджабе. Разместившись на берегу реки, он приступил к строительству кораблей. Именно здесь произошло сражение.

[ZHAN]

Узнав о разгроме Джелал-ад-Дином одного из лучших своих военачальников, Чингисхан не выразил никакого раздражения. Он сказал только, что Шиги-хутуху слишком привык быть победителем, и это поражение пойдет ему на пользу. Взяв Балх, он отошел в цветущие летние долины и устроил своему войску отдых. К началу осени он собрал всех своих сыновей, завоевавших Хорасан и Хорезм, и, как только ему донесли о расколе в лагере Джелал-ад-Дина и уходе последнего из Газни, ускоренным маршем двинулся вслед за ним.

Судя по тому, что Джелал-ад-Дин не перекрыл перевал, по которому можно было пройти лишь в цепочку по два человека, юный султан даже не предполагал возможности столь стремительного преследования.
Уже 20 ноября 1221 года авангард Чингисхана вступил в бой с арьергардом хорезмийцев. Мусульмане после непродолжительного боя обратились в бегство. Джелал-ад-Дин, узнав о приближении монголов, решил не форсировать реку, тем более что единственный готовый корабль накануне сильно потрепало непогодой, а изготовился к бою. Он выбрал хорошую позицию в горной области Джуди, которая ныне носит имя Джелал-ад-Дина (Чули-Джелали), рядом с урочищем Гора-трап (прыжок коня). На левом фланге громоздились непроходимые скалы с множеством ущелий, густо заросшие дикими низкорослыми деревьями. Сзади была широкая, бурная и полноводная река – Инд. Это позволяло не беспокоиться о фланге и тыле, однако создавало естественную преграду отступлению. Войско под командованием сына Мухаммеда, охватывая лагерь с небольшим обозом, построилось полумесяцем, упершись флангами в реку.
Чингисхан разделил свою армию (порядка 80 000 человек) на три части и сам с корпусом наиболее опытных бойцов встал в резерве. Армия Джелал-ад-Дина (менее 30 000 воинов) была взята монголами, построенными в несколько линий, в клещи и прижата к реке.

На рассвете прозвучал сигнал к атаке. Монголы бросились на хорезмийское войско, однако, встреченные тучей стрел, вынуждены были отойти, чтобы перестроиться. Джелал-ад-Дин опять не позволил им подготовиться к новой атаке, неожиданно налетев на противника со своей тяжелой конницей. Монголы, используя привычную тактику степняков, отступили. Однако хорезмийцы достаточно быстро прекратили преследование и вновь вернулись на исходные позиции.
Чингисхан бросил вперед другой корпус. Однако и на этот раз история повторилась. Монголы, потеряв уже около тысячи человек, вновь отошли. А Джелал-ад-Дин опять успел дать сигнал к прекращению преследования с таким расчетом, что свежие монгольские войска не успели отсечь его и помешать изготовиться к отражению новой атаки. Стало ясно, что привычным способом хорезмийцев взять не удастся.
На третий раз Чингисхан сосредоточил основной удар свежего корпуса на правом фланге Джелал-ад-Дина, поставив своим воинам задачу во что бы то ни стало прорвать боевые порядки войск хорезмшаха. Теперь монголы не отступали. Завязалась упорная битва, в которой численный перевес монголов в конце концов начинал сказываться. Правый фланг оборонявшихся постепенно сдавал позиции.
Чингисхан бросил в битву еще один отряд своих войск – на этот раз на противоположном фланге. Теперь оба крыла мусульман стали рушиться. Однако отступать им было некуда, отсутствие пути к спасению придало хорезмийцам новые силы, поэтому монгольские корпуса завязли в упорной битве. В этот момент Джелал-ад-Дин неожиданно бросил свой центр в контрнаступление, смял третий корпус монголов и с тысячей своих лучших бойцов, рука об руку с Тимур-меликом, ринулся прямо на отряд, прикрывавший Чингисхана. Теперь в бой вступили багатуры – телохранители Чингисхана. Ситуация стала критической. Амин-ал-Мульк, командовавший левым крылом хорезмийцев, переломив ход схватки, начал выравнивать положение, оттесняя врага от обоза. Джелал-ад-Дин со своими отборными воинами угрожал самому великому завоевателю. Тот вынужден был дать сигнал к отступлению.

Неожиданно в тылу левого фланга хорезмийцев, прямо со стороны горных отрогов, появился еще один корпус монголов. Это были остатки тумена, который Чингисхан заранее послал в обход через непроходимые заросли и скалы. Многие воины во время сложнейшего перехода погибли или отстали – однако добравшиеся до поля боя отряды не только произвели необходимый эффект, но и представляли собой достаточно грозную силу. Левый фланг хорезмийцев тут же был смят. Монголы прошлись по обозу хорезмийцев и захватили в плен сына султана; мать и жены Джелал-ад-Дина прыгнули в реку и погибли в ее бурных волнах. Правый фланг хорезмийцев также оказался зажат в тиски, а Джелал-ад-Дин со своей отборной гвардией подвергся атаке с тыла. Круг монгольских ратников постепенно сжимался вокруг него. В Джелал-ад-Дина не было выпущено ни одной стрелы – Чингисхан хотел взять его живым.
Тем не менее начинало складываться впечатление, что монголам не удастся даже приблизиться к молодому полководцу, а тем более взять его живым. Восемьсот отборных воинов, оставшихся с султаном, представляли собой великолепную боевую единицу. Сам хорезм-шах дрался, как лев, теперь уже фактически прикрывая отход основных сил за реку. Лишь после того, как Чингисхан собрал всех своих воинов и несколько раз бросал в атаку на Джелал-ад-Дина отряд личных телохрантилей, сопротивление хорезмийской гвардии было сломлено. К полудню хорезмшах понял, что сражение проиграно окончательно. Перепрыгнув на свежую лошадь, он направил ее прямо в середину монголского строя. Следом с копьями и мечами наголо мчались уцелевшие гвардейцы. Монголы отпрянули, на что хорезмшах и рассчитывал. Развернув коня и скинув с себя кафтан, он поскакал к Инду и бросился в него с высоты семи с половиной метров – не покидая седла, со щитом на спине и знаменем в руке. Через некоторое время Джелал-ад-Дин в полном вооружении появился на другом берегу реки. Видевший это Чингисхан остановил своих воинов, собиравшихся кинуться за ним вслед. «Вот с кого надо брать пример!» – обратился он к своим сыновьям.

Однако большая часть хорезмийских гвардейцев, бросившихся вслед за Джелал-ад-Дином, была накрыта тучей стрел. В тот же день был умерщвлен взятый в плен семилетний сын последнего хорезмшаха.

Военное и историческое значение
С точки зрения военного искусства история завоевания Хорезма Чингисханом вообще и сражение между Чингисханом и Джелал-ад-Дином в частности наглядно свидетельствуют о том, что при правильном выборе места боя численность противоборствующих армий может не иметь решающего значения. Оба полководца прекрасно понимали это. Именно поэтому последний хорезм-шах, имея преимущество заранее выбранной позиции, и решился противостоять самому Чингисхану. Монгольский же полководец, понимая, что на простой перевес сил и обман здесь рассчитывать нельзя, предпринял рискованный маневр, послав целый тумен в обход противника через явно непроходимую местность.
Успехи Джелал-ад-Дина всколыхнули боевой дух хорезмийцев. В окрестностях Мерва и Герата вспыхнули восстания, которые удалось подавить лишь к осени 1222 года. Тем не менее, разбив Джелал-ад-Дина на реке Инд, Чингисхан практически закончил разгром центральной области хорезмийского государства.
После поражения на берегу Инда последний хорез-мшах еще три года воевал в Индии, пытаясь стать владыкой какой-либо из ее северо-западных областей. В 1224 году он вновь начал борьбу за восстановление своей потерянной империи, прибыв в Керман, на крайний юго-запад хорезмийских владений, и восстановил там свою власть. Затем Джелал-ад-Дин очень быстро утвердил свой суверенитет над Фарсом, восточным Ираком и Азербайджаном. Основные владения в Средней Азии, в Хорасане и сам Хорезм лежали после монгольских походов в руинах и не привлекали его внимания. Зато Джелал-ад-Дина с восторгом встречали жители иранских городов, по которым закаленные в битвах и походах хорезмийцы проходили праздничным триумфальным шествием.
Джелал-ад-Дин нанес еще несколько поражений монголам, но интриги политических противников (прежде всего исмаилитов и владык Багдада) не дали ему закрепить свои успехи. Талантливый полководец, самый блестящий из рыцарей Востока, во многом напоминающий своего старшего современника Ричарда Львиное Сердце, прославленного короля-рыцаря средневекового Запада, Джелал-ад-Дин, как и Ричард, оказывался слабым политиком. Не сумев дипломатическими мерами добиться власти над христианами Закавказья, он ввязался в крайне несвоевременную войну с Грузией, прошел по ней огнем и мечом, оставив о себе мрачную память среди грузинского народа. Затем последовала война с объединенными силами султанатов Малой Азии. Тяжелейшее и кровопролитнейшее сражение под Хелатом, из которого Джелал-ад-Дин опять вышел победителем, длилось три дня. Это была пиррова победа, после которой силы хорезмшаха оказались крайне истощены. В этот момент началась новая война с монголами. Так и не организовав сопротивления своим старым врагам, Джелал-ад-Дин с небольшим отрядом скрылся в горах Тавра и здесь, в 1231 году, нашел смерть от руки убийцы-курда, отомстившего за брата, погибшего под Хелатом.

[ZHAN]

В Ипатьевской летописи сохранилась запись: «В лето 6774 (1266) бысть мятеж велик в самех Татарах, избишася сами промеж собою бесчисленно множество, ак песок морски». Долгое время наши историки не могли понять, о каком именно событии идет здесь речь. Впоследствии, однако, удалось установить, что эта запись с некоторым опозданием засвидетельствовала столкновение между монгольскими родами джучидов и хулагидов, произошедшее в долине реки Терек в 1262–1263 годах.

Чингисхан умер в 1227 году. После него великим ханом, согласно воле, высказанной великим завоевателем еще перед походом на Хорезм, стал его сын Угэдей (1229–1241). Затем, после переворота 1241 года, на первые позиции вышел род младшего сына Чингисхана – Толуя. Собственно говоря, первым ханом считался завоеватель Восточной Европы, основавший государство Золотая Орда – Бату (Батый, правил в 1237–1256 годах), внук Чингисхана, сын Джучи. Бату заключил союз с сыном Толуя Мункэ против потомков Угэдея и Чагатая. На курултае в Каракоруме, столице объединенной монгольской империи, в 1251 году Мункэ при содействии Бату захватил власть в свои руки. Большинство членов домов Чагатая и Угэдея, а также их эмиров было истреблено. Последствием этого была передача Мавераннахра, отвоеванного у хорезмшахов и составлявшего основу улуса Джучи, под власть Золотой Орды.
Бату-хан скончался в 1256 году 48 лет от роду. После смерти Бату власть над Золотой Ордой перешла к его сыну Сартаку. Престол за ним утвердил сам великий хан Мункэ, в ставке которого Сартак находился в момент смерти Бату. Однако по дороге домой в 1257 году Сартак умер. Другой сын Бату, Улагчи, также скончался в этом году, и ханом Золотой Орды стал брат Бату – Берке (правил в 1257–1266 годах).
Ровно через 20 лет после завоевания ханом Бату Восточной Европы в Иран была отправлена большая монгольская армия во главе с другим сыном хана Толуя – Хулагу. В течение двух с половиной лет, начиная с 1256 года, Иран оказался покорен монголами. В феврале 1258 года был взят Багдад. Монголы умертвили последнего халифа и окончательно ликвидировали потерявший былое значение халифат Аббасидов. На территории Ирана было образовано новое государство, просуществовавшее более ста лет под властью монголов из дома Хулагу. В состав этого государства вошло также все Закавказье. Столицей хулагидов стал Тебриз, который при них превратился в один из крупнейших городов Переднего Востока.

Хулагу, брат Хубилая, командующий походом монголов на Ближний Восток

Вскоре после смерти великого хана Мункэ (1251– 1259), в политической жизни монгольских племен вновь произошли серьезные перемены – столица империи была перенесена из Каракорума в Пекин, что фактически отделило великого хана от остальных частей империи, превратив его в китайского императора. И хотя стремление к самостоятельности Золотой Орды наметилось уже при Бату-хане, о действительном ее превращении в самостоятельное государство можно говорить лишь начиная с 1260 года, когда брат Мункэ Хубилай вынудил джучидов оставить их законные, еще Чингисханом завещанные, владения в Мавераннахре. В результате этих событий Берке-хан основал Новый Сарай или Сарай-Берке, куда и перенес свою столицу.

В начале 60-х годов разразился серьезный конфликт между двумя соседними монгольскими государствами – улусом Джучи и только что образовавшимся государством хулагидов. Суть конфликта заключалась в следующем. В завоевании Ирана деятельное участие принимали монголы из улуса Джучи, чьи отряды входили в состав войск Хулагу. Соответственно, они считали, что имеют полное право на часть завоеванных территорий. В результате по окончании войны началась распря между двумя монгольскими ханскими домами – джучидами и хулагидами. Ее предметом стал вопрос об Азербайджане (прежде всего о прекрасной и плодородной Ширванской долине, где были исключительно богатые пастбища). Джучиды требовали эту область в уплату за участие в завоевании Ирана. Берке рассчитывал присоединить Азербайджан к своим владениям (причем речь шла не только о бывшей территории Советского Азербайджана, но и о нынешнем Иранском Азербайджане). Хулагу же особенно дорожил этой областью.

Переговоры ни к чему не привели, и между двумя государствами, разделенными границей, пролегавшей по линии Кавказского хребта в районе Дербента, начались военные действия. Берке-хан заключил военный союз с мамлюкскими султанами Египта и Сирии, которые небезосновательно опасались нового вторжения Хулагу в их владения.
Столкновения между двумя монгольскими государствами с большей или меньшей интенсивностью продолжались едва ли не целое столетие. На Тереке в 1263 году произошло первое большое сражение.

Берке, третий сын Джучи, родился в землях Дешт-и-Кипчака (территория современного Казахстана) в том году, когда его отец занял Хорезм (1220). Узнав об этом, Джучи сказал: «Этого сына я сделаю мусульманином». Вскоре после установления прочной власти монголов в Мавераннахре (междуречье Сырдарьи и Амударьи) Берке был отдан на воспитание в Ходженд и обрезан по мусульманскому обряду. По достижении им совершеннолетия в его войско вошли все мусульмане улуса Джучи.
Успеху Берке в борьбе за власть во многом способствовала поддержка его мусульманскими купцами и духовенством Хорезма. Вскоре после вступления Берке на престол начался массовый переход золотоордынцев в ислам. При Берке-хане Золотая Орда уже вполне сложилась как крупное самостоятельное государство. С его именем связано не только строительство городской жизни в Поволжье, не только расширение и углубление торговой деятельности в юго-восточной Европе, но еще и тяжелая война с хулагидами (представителями монгольской власти в Иране) и вызванные ею дипломатические связи с мамлюкским Египтом, в результате которых Берке-хан окончательно перевел весь улус Джучи в мусульманство.
Арабский писатель аль-Муфадзаль, описавший посольство египетского султана Бейбарса в Золотую Орду, сохранил для нас своеобразный портрет Берке-хана: «Описание его: жидкая борода; большое лицо желтого цвета; волосы зачесаны за оба уха; в ухе золотое кольцо с ценным камнем; на нем – шелковый кафтан; на голове его колпак и золотой пояс с дорогими камнями на зеленой булгарской коже; на ногах башмаки из красной шагреневой кожи. Он не был опоясан мечом, но на кушаке его черные рога, витые, усыпанные золотом».

При Берке-хане впервые появился на исторической сцене Ногай, с первых же моментов столкновения с хулагидами, проявивший себя как видный военачальник. Ногай (от монг. «нохай» – собака) именем которого и теперь называется народ – ногайцы, под конец жизни усилился настолько, что основал свое собственное владение, заняв положение наравне с ханами. Он был незаконнорожденным отпрыском седьмого сына Джучи, Тутара, и имел огромное влияние на судьбу не только самой Золотой Орды, но и на судьбы других государств.
Большие организаторские способности, твердость характера, склонность прибегать к жестоким, а иногда и просто коварным средствам, открыли перед Ногаем широкие перспективы. Впоследствии многие даже принимали его за хана, хотя таковым он при всем своем желании не мог стать, поскольку был незаконнорожденным. Поэтому на его долю выпала роль временщика, а порой даже фактического властителя Золотой Орды. И если бы не глубокое убеждение монголов в том, что ханом может стать только прямой и законнорожденный потомок Чингисхана, Ногай непременно занял бы это место.
В 1271 году Ногай по примеру Берке принял мусульманство, а в 1273 году женился на Ефросинье Палеолог (дочери Михаила Палеолога). Наибольшего могущества Ногай достиг в первые годы правления Токтыхана, которого временщик, убив всех сыновей внука Бату Менгу-Тимура (1266–1282 годы правления), сделал ханом в 1291 году.
Это вызвало междоусобную войну в улусе Джучи, и в конце концов Ногай обратился за помощью к хулагидам, что окончательно погубило его. Ряд видных эмиров улуса Джучи покинули временщика с 30-тысячным войском, поскольку посчитали его предателем. Воспользовавшись этим расколом, Токта-хан, перейдя с 60-тысячным войском Узу (Днепр) и Тарку (Днестр), в 1300 году разбил войско Ногая на Куканлыке и убил его самого. Однако затеянные Ногаем распри продолжались еще долго и после его смерти, пока не привели Золотую Орду к полному развалу.

Хулагу, родившийся в 1214 году, стал создателем того иранского монгольского государства, которое могло оказать значительное влияние на судьбы крестовых походов. Несмотря на тот факт, что большинство подданных Хулагу было мусульманами, правящая верхушка в течение нескольких десятилетий поддерживали активные отношения с Европой, надеясь совместными усилиями одолеть мамелюкский Египет. Именно войны с джучидами помешали реализации этих планов – как раз в тот момент, когда у Хулагу под рукой имелась сильная и энергичная армия. Умер Хулагу незадолго до смерти Берке-хана в 1264 году.
Как полководец это был типичный монгольский военачальник, умевший сочетать решительность действий с использованием всех средств восточной дипломатии. В войне с Джучидами его армия имела явный перевес и была разгромлена из-за элементарной неосторожности, упрек в которой можно предъявить и самому Хулагу, и его темникам.

В качестве casus belli послужила казнь посольства джучидов в Тебризе. Хулагу традиционно заподозрил послов, присланных для переговоров по поводу раздела совместно завоеванных территорий, в шпионаже, а главу посольства Тутара – в попытке покушения на его жизнь. Летом 1262 года Берке-хан отправил вперед с 30-тысячным войском своего незаконнорожденного племянника Ногая, сына Тутара. Ногай прошел Дербент и расположился со своим войском перед Ширванской долиной, являвшейся главным предметом спора двух улусов. Таким образом, на следующий год у Берке имелась возможность перебросить под прикрытием Ногая в Закавказье всю свою армию.

20 августа 1262 года Хулагу двинулся из Алатака, отправив навстречу авангарду джучидов Ширамун-нойона, имевшего под своим началом также около 30 000 воинов. Ногай, атаковав Ширамун-нойона, разбил его. Битва эта произошла в окрестностях Ширвана в конце сентября – начале октября 1262 года.

В октябре Хулагу с Самагар-нойоном и Абатаем прибыл в Шемаху (главный город Ширвана). Абатайнойон, имевший около 50 000 человек, в конце ноября, атаковав двумя крыльями близ Ширвана отряд Ногая, опрокинул его. Ногай спешно отступил из равнинного Азербайджана и попытался укрепиться в Дербенте.

Узнав об отступлении неприятеля, 20 ноября Хулагу-хан сам решил выступить из Шемахи с намерением сразиться непосредственно с Берке-ханом.
С рассветом 7 декабря хулагиды прибыли под Дербент и выбили оттуда Ногая. Затем до 15 декабря Ногай держался, используя горные хребты и труднопроходимую местность севернее Дербента. В конце концов он обратился в бегство, и хулагиды преследовали его через весь современный Дагестан – вплоть до Терека.

Ногай успел переправиться по льду через Терек и соединиться с Берке-ханом прежде, чем неприятель подошел к этой реке. Однако глава улуса джучидов не решился дать оборонительное сражение. Всю кипчакскую (ныне Ногайская) степь, расположенную на северном берегу Терека, заполняли палатки Берке-хана, которые при появлении войск Хулагу были покинуты вместе со всем имуществом, а по некоторым источникам – даже и с женщинами.
Поспешно отступая, Берке-хан распорядился очистить всю степь за Тереком на 15 дней пути, а затем объявил всеобщую мобилизацию. Два обстоятельства могут объяснить его поведение: либо отряд Ногая, понесший в предшествующих боях немалые потери, был не просто авангардом, но лучшей частью войска, и ее состояние не позволяло рассчитывать на успех в открытом бою – либо же Берке сознательно заманивал Хулагу в ловушку, рассчитывая решить дело неожиданной атакой.

Войско Хулагу (порядка 100 000 воинов), заняв лагерь джучидов, устроило грандиозный пир, который продолжался три дня. Между тем Берке-хан получил подкрепления, шедшие к нему не только с Дона и Волги, но и из степей современного Казахстана. Как говорят источники, за эти дни численность его войска была удвоена.

На рассвете 13 января 1263 года на пирующих внезапно напало огромное войско Берке-хана (до 200 000 человек), застав врасплох хулагидов, рассчитывавших зазимовать в лагере своего врага. Джучиды, выстроившись в полный боевой порядок, охватили противника в полукольцо и прижали к реке. Хулагу, явно рассчитывавший на продолжение серии побед, распорядился, что всякий, кто переправится через реку раньше него, умрет.
Началась беспорядочная битва. Воины Хулагу, далеко не все из которых успели вскочить на коней, вступили в битву с численно превосходящим противником, даже не имея возможности развернуться свой фронт; кое-где напирающие сзади солдаты только мешали передним рядам. Слаженного военного руководства не было, бойцы перемещались хаотично, создавая излишнюю суету и путаницу.
Битва продолжалась до самой ночи, постепенно превращаясь в побоище. Снег вокруг сначала окрасился кровью, а затем и вовсе растаял под толщей разгоряченных тел людей и коней. Хулагиды сопротивлялись отчаянно (например, Ногай в этой битве был ранен стрелой в глаз), однако занимаемая ими позиция не оставляла никакой возможности для маневра. Возможно, особые отряды Берке обошли лагерь врага по льду Терека, ударив с тыла. В конце концов иранские монголы бросились в беспорядочное бегство. Лед на Тереке не выдержал обрушившейся на него лавины всадников, и те, кто не был убит на берегу, утонули в реке.

На следующий день Берке-хан собрал из тел поверженных врагов три огромных холма. По словам Ибн-Васыля, «когда Берке-хан прибыл на место битвы и увидал ужасное избиение, то он сказал: „Да посрамит Аллах Хулавуна этого, погубившего монголов мечами монголов. Если бы мы действовали сообща, то покорили бы всю землю”».

Берке-хан преследовал жалкие остатки войск Хулагу до самого Дербента, а затем повернул обратно. 22 апреля 1263 года Хулагу с 200 воинами, оставшимися от непобедимой армии, прибыл в свою столицу Тебриз.

Историческое и военное значение

С военной точки зрения ни тактическая, ни стратегическая сторона этого столкновения не несет ничего нового. Однако оно представляет особый интерес с точки зрения истории военного искусства по двум соображениям. Во-первых, здесь наиболее отчетливо и во всей полноте проявилась чисто монгольская манера ведения боевых действий. В результате в победителях оказалась сторона, наиболее последовательно придерживавшаяся правил ведения войны, выработанных еще Чингисханом – Хулагу же нарушил их, разрешив своим войскам праздновать эфемерную победу. А во-вторых, в этих столкновениях определенную роль сыграли водные преграды. Стало окончательно ясно, что позиция, имеющая в тылу реку, является неудачной. Между тем расположение, перед фронтом которого находится река, становилось практически неуязвимым, что подтвердилось при столкновении на Тереке Тимура с Тохтамышем в 1395 году.
С исторической точки зрения битва на Тереке имела большие и тяжелые последствия для всех монгольских кланов на Западе и прежде всего отразилась на торговых отношениях джучидов и хулагидов. По словам персидского историка Вассафа, Хулагу отдал приказ, «...чтобы купцов Берке-огула, которые заняты торговлей и торговыми сделками в Тебризе и которые имели огромные и бесчисленные богатства, всех казнили, а все имущество, которое у них было найдено, отдали в казну… Берке-огул, в свою очередь, стремясь к возмездию, убил купцов из ханского царства».
Так вражда стала смертельной, а это означало окончательный распад мировой монгольской империи.
С другой стороны, на фоне данного противостояния в Золотой Орде развивались дипломатические и экономические отношения с Египтом и Сирией. Под влиянием этих контактов произошел массовый переход золотоордынцев в ислам, возрос культурный уровень ханства, усилились торговые связи со странами средиземноморского бассейна.

[ZHAN]

В 1259 году великий монгольский хан Хубилай, внук Чингисхана, стал императором Китая, а в 1264 году столица монгольского государства была перенесена из Каракорума в Пекин. Подражая своим китайским предшественникам, в 1271 году Хубилай назвал свою империю Юань. Сильный монгольский правитель стремился распространять свое влияние на всем Дальнем Востоке. В частности, он оказывал мощное давление на государство Коре (Корею). Наследный принц был увезен в Пекин, бунты против монгольских завоевателей жестоко подавлены, на страну наложена тяжелая дань.

Великий хан Хубилай – первый император династии Юань. Китайский рисунок

О необычайных богатствах Японии в те времена ходили легенды, что подтверждает и знаменитый венецианский путешественник Марко Поло. При дворе Хубилая говорили, что драгоценные камни там буквально валяются под ногами. Естественно, эти разговоры не могли пройти мимо императора. Где-то с 1265 года начали активно разрабатываться планы превратить Японию в вассальную страну. Хубилай уже через год приступил к действиям: он приказал вану Кореи помочь отправке двух монгольских послов в Японию. Однако шторм помешал им добраться до цели, и послы возвратились в Пекин.
В 1268 году было отправлено второе посольство, которое на этот раз достигло берегов архипелага. В Японии в то время верховная власть принадлежала военному правителю, сегуну. Официально продолжал властвовать император, резиденция которого находилась в Киото, однако уже в течение ста лет реальная власть была в руках ставки (бакуфу) сегуна в Камакуре. Правда, к тому времени и сегун был фактически оттранен от власти. Уже несколько десятилетий, с 1213 года, всем в стране заправлял человек, занимавший пост «регента» (сиккэна) в правительстве сегуна. Ко времени нашествия монголов шестым по счету сиккэном ставки являлся Ходзе Токимунэ (1251–1284). Именно ему пришлось заниматься отражением внешней угрозы.

Когда послы высадились на берегу Кюсю, ближайшего крупного острова Японии, их поселили в административной столице этого острова, Дадзайфу. Приняли послов довольно прохладно, не оказав особого уважения к их рангу и не позволив выехать ни в столицу Японии, ни в ставку. В Дадзайфу, согласно кодексам законов Тайхо, располагалось региональное правительство, управлявшее провинциями на островах Цусима, Ики и Кюсю. Эта область, удаленная от столицы, была исключительно важна для обороны страны и потому контролировалась высшим чиновником, имевшим полномочия наподобие вице-императорских, сосредоточившим в одних руках как гражданскую, так и военную власть. Основной его функцией было обеспечение западных рубежей обороны.
Губернатор Дадзайфу незамедлительно переправил привезенное послание Хубилая в Камакуру. Письмо было предназначено «царю Японии» и выдержано в весьма надменном тоне. В нем император Юань предлагал японцам установить с ним дружеские отношения. Он-де не требует от Японии изъявления покорности, только предлагает им признать «покровительство» Юань. Однако между строк этого послания читалось стремление сделать Японию вассалом Монголии. В бакуфу внимательно ознакомились с документом и передали его на рассмотрение японскому микадо (императору). Право на окончательные решения принадлежало ставке, однако с формальной точки зрения с императором необходимо было проконсультироваться.
При дворе письмо Хубилая вызвало настоящий переполох. Через некоторое время двор в Киото составил ответ, из которого можно было заключить о готовности Японии пойти на какие-то компромиссы. Это совершенно не устраивало ставку, которая занимала более жесткую позицию, и поэтому монгольских послов отпустили обратно, вообще не дав ответа.

Хубилай был вне себя от ярости – он не привык, чтобы с его послами обращались подобным образом. Он известил вана, что собирается вторгнуться в Японию, и потребовал, чтобы правитель Коре приготовил тысячу кораблей и 40-тысячное войско, необходимое для военной экспедиции. Ван пытался протестовать, ссылаясь на бедность страны, однако Хубилай был непреклонен и даже отправил в Коре специальных представителей, которые должны были проследить за выполнением приказа.

В глубине души император до конца не верил, что его послов могли оставить без ответа, и поэтому в сентябре 1271 года отправил очередное посольство, с более грозным письмом, в котором требовал полного подчинения Японии себе. Этих послов также не допустили в столицу, а письмо, хотя и дошло до адресата, тоже осталось без ответа.

Сознавая, что теперь следует готовиться к самому худшему варианту развития событий, бакуфу усилило береговые укрепления на Кюсю и приказало вассалам из западных территорий, постоянно пребывавшим в Камакуре, вернуться в свои владения. В Камакуре в апреле 1268 года сиккэном стал 18-летний самурай Ходзе Токимунэ, сменив на этом посту 60-летнего Масамура, который теперь стал соправителем (рэнсе), посвятив свои военные таланты планированию стратегии обороны. Токимунэ обратился ко всем самураям с просьбой оставить свои застарелые распри и объединить усилия для отражения внешней угрозы.

Тем временем в Коре под руководством монголов шла подготовка к вторжению в Японию. Однако она не могла развернуться в полную силу, поскольку на полуострове взбунтовалась армия, и ван запросил помощи у монголов. Несколько лет ушло на подавление восстания. Ситуацией с бунтом воспользовались японские пираты, которые высадились на корейском побережье и держали в страхе окрестных жителей; выбить их стоило большого труда. Один из противников вана нашептывал Хубилаю, что Коре лишь внешне показывает почтение Монголии, а на самом деле, мол, дружит с Японией и только и ждет момента, чтобы вторгнуться в Китай. Хотя это была очевидная выдумка, подозрения императора по поводу верности корейцев возросли.
В 1273 году авангард армии вторжения в составе 5 тысяч монголов прибыл в Коре. На полуострове в это время царил голод из-за выдавшегося неурожайным года, и обеспечить воинский контингент было нечем. Хубилаю пришлось отправлять своим воинам провизию из Китая, но уже в следующем году урожай оказался хорошим, и проблем с провиантом больше не возникало. Тем временем ван собрал многочисленную армию ремесленников и корабелов, и началась активная работа по строительству флота.

Корейцы оказались в щекотливой ситуации. У них не имелось поводов (за исключением, может быть, возмездия за набеги японских пиратов) участвовать в этом походе монголов на Японию. Однако Коре была слишком слабым государством, чтобы противодействовать планам Хубилая, и хотя ее ван не хотел принимать участие в экспедиции, он не мог сопротивляться давлению Юань. Самое главное заключалось в том, что корейцы в конечном итоге обеспечили монголов хорошим флотом.
Вскоре приготовления были закончены. В общей сложности силы армии вторжения насчитывали 40 тысяч человек, из них 25 тысяч монголов (главная ударная сила) и 15 тысяч корейских и китайских солдат, намного уступавших монголам по своим боевым качествам. Флотилия состояла примерно из 900 кораблей; по разным источникам, боевых кораблей из них было от 150 до 400. Командовали монголами генералы Лю Фу-хэн, Ху Дунь, Хун Ча-цю и Лю Фу-хэн, корейцами – генерал Ким ПанГюн.
В целом Хубилай чересчур переоценивал собственные силы, ибо подобной армии было явно недостаточно для того, чтобы завоевать Японские острова, защищать которые, по самым скромным подсчетам, были готовы почти 400 тысяч самураев – примерно столько насчитывалось тогда в Японии этих профессиональных бойцов. По всей видимости, Хубилай просто не представлял себе объем предстоящих военных задач и не знал того японского военного сословия, с которым пришлось бы сразиться его войску. Им двигала самоуверенность человека, избалованного удачами, привыкшего побеждать.

В юаньской армии единое руководство фактически отсутствовало. Генерал Лю Фу-хэн мог обладать высшим авторитетом среди остальных генералов, но все решал военный совет. Хотя идея завоевать Японию с подобными силами действительно была авантюрой, экспедиционная армия могла рассчитывать на захват плацдарма, который монголы в дальнейшем использовали бы для развития наступления вглубь Кюсю. Правда, для этого пришлось бы организовать целую серию конвоев, перебрасывающих из Кореи все новые подкрепления.
Нельзя сказать, что место для высадки было выбрано грамотно. Странно, что корейские адмиралы, зная о бурном характере моря в этих местах, предложили для стоянки именно бухту Хаката, открытую для ветров и шторма.

Симадзу Хисацунэ, командовавший обороной на участке высадки, принял, казалось бы, правильное решение, попытавшись сбросить экспедиционный корпус в море. Однако после неудачи регулярного сражения стало ясно, что укрепления, возведенные в этом районе, слишком слабы, и понесшие чувствительные потери японцы не могли рассчитывать удержаться за ними на следующий день. Таким образом ничего, кроме личной храбрости Хисацунэ, мы выделить не можем.


Китайская грузовая джонка для прибрежного и речного плавания. Предполагается, что именно такие суда использовались Хубилаем при вторжении в Японию – во всяком случае, они запечатлены на «Свитках Вторжения»

Монгольская армия, отправленная в заморский поход, была профессиональным войском – это касается как минимум собственно монгольской составляющей экспедиционных сил. Здесь перед нами уже не та кавалерия, которая пронеслась по всей Евразии, а специально подготовленные войска – пешие отряды, на китайский манер выступающие плотным строем (что-то среднее между каре и фалангой), использующие при этом как достижения военной мысли Китая, так и те виды вооружения, которые сделали монголов владыками половины мира.
Так, в десантной армии имелось нечто похожее на артиллерию – катапульты, стреляющие разрывными железными шарами, начиненные порохом или зажигательным материалом. У монголов были хорошие пращи, а также большие кривые луки, превосходившие японские луки по дальности стрельбы. Марко Поло сообщает, что у каждого монгола имеется лук и 60 стрел; из этих 30 стрел – легкие, с маленькими острыми наконечниками, для попаданий с дальних расстояний, и еще 30 – тяжелые, с большими тяжелыми наконечниками, используемые на близком расстоянии, которые наносят большой ущерб телу, доспехам и оружию противника. Когда монголы расстреливали все свои стрелы, они брались за мечи, палицы и копья, с которыми также управлялись мастерски.
Самураи подрастеряли навыки меткой стрельбы, тем самым проигрывая монголам в этом отношении. Кроме того, монголы использовали отравленные стрелы, которых никогда не применяли японцы. Наконец, монголы имели металлические щиты, прекрасно защищавшие от стрел соперника, которые отсутствовали у японцев.
Единственное, в чем островитяне не уступали захватчикам – это в личной доблести. Самураи бились отчаянно, упорно, и если бы исход сражения зависел только от отваги, то, вполне возможно, монголы могли потерпеть поражение еще до бури, уничтожившей их флот.

В октябре 1274 года монгольско-корейская армада покинула гавань в юго-восточной части Коре, держа путь на остров Цусиму. Здесь располагался небольшой гарнизон, которым командовал Се Сукэкуни – внук адмирала Тайра Томомори. Его отряд насчитывал лишь 200 человек, это было чудовищно мало против такой армии, тем более что военная тактика и вооружение монголов превосходили японские. 4 ноября кочевники высадились на береговой полосе и после ожесточенного сопротивления перебили всех защитников острова, забрали в плен мирных жителей и отплыли дальше. Следующий рейд они совершили 13 ноября, захватив остров Ики, гарнизоном которого также командовал потомок Тайра – Саэмон-но Кагэтака. С Ики произошло то же, что и с Цусимой: его храбрые защитники были уничтожены. Японские сказания говорят, что генералы Ким и Хун возвратились на корабли, принеся с собой трофей – 1000 отрубленных голов.

От Ики монголы повернули на юго-восток, к Кюсю. Это один из пяти больших японских островов, и буквально его название переводится как «девять провинций». Одной из этих провинций была Тикудзэн, расположенная на севере острова, ближе всего к островам Цусима и Ики; ее географическое положение имело особое значение для любого потенциального агрессора. Ровное и протяженное побережье Тикудзэн омывается морем, которое называется «Гэнкай». Дадзайфу находится в юго-западной части северного Кюсю. Политически Кюсю также был под контролем правительства в Камакуре, однако местные правители традиционно имели большое влияние и являлись могущественными князьями – это роды Отомо, Мацуура, Кикути, Харада, Ояно, Кодама и др.
Со времен императора Тэнки (то есть с 668–671 годов) в северной части Кюсю имелись укрепления, носившие называние Мидзусиро («водная крепость»), построенные специально для отражения атак с моря. Эти укрепления с тех пор почти никогда не использовались и потому ко времени появления монгольской угрозы весьма обветшали. Как только нападение стало реальной перспективой, Ходзе Токимунэ приказал заново отстроить их и усилить системой новых брустверов и бастионов, высотой от 2 до 5 м, сделанных из камня или песчаника. Серия валов тянулась по побережью примерно на 40 км. Реконструкция укреплений велась силами самих князей. Работа была закончена как раз накануне «визита» монгольских гостей.
Монголы вошли в воды провинции Тикудзэн 18 ноября. Отдельные части захватчиков отправились на кораблях занимать пункты на побережье пролива – Имадзу, Сахара, Хирадо, Момомиси, Акасака и другие, а остальные бросили якорь в проливе Хакодзаки (море Гэнкай). На следующий день монголы подошли к Хаката – порту в начале залива, укрытом отмелью Сига.

[ZHAN]

Еще когда пала Цусима, администрация Дадзайфу объявила тревогу, разослав депеши начальникам всех крупных соединений Кюсю. В день монгольского прибытия в Хаката депеши достигли почти всех провинций Кюсю, и на север острова были спешно посланы контингенты. Через реку Тикуго сразу же навели понтонные мосты, чтобы войска, двигавшиеся на север из южных провинций (Сацума, Осуми и Хюга), смогли переправиться к Хаката без промедления. В то время руководителем всей подотчетной территории Дадзайфу был Сени Цунэцугу, а оборона Хакодзаки была поручена Симадзу Хисацунэ из Сацума.

В тот самый день, когда вражеская флотилия вошла в Хакодзаки, курьер достиг стен Камакуры с известием о падении Цусимы, а еще через десяток дней другой гонец сообщил о разгроме гарнизона Ики. Бакуфу во главе с Ходзе Токимунэ немедленно разослало предписания чиновникам в разные концы страны призвать всех воинов на оборону страны, независимо от того, был ли он вассалом Камакуры или нет. Тех, кто откликался сразу, ждала награда, не ответивших ожидала смерть. Спешно собранные части отправились с равнины Канто в сторону Кюсю. Микадо же посылал мольбы богам и предкам, посещал святилища и могилы усопших императоров.

Итак, 19 ноября 1274 года монголы очутились на береговой полосе провинции Тикудзэн на Кюсю. Их высадке никто не мешал, хотя японцы находились недалеко, наблюдая за происходящим. Они не имели представления о тактике береговой обороны и не понимали эффекта от неожиданного нападения на противника, пока он еще не выстроился в боевом порядке на берегу. Таким образом, самураи атаковали врага только после того, как тот оказался на берегу.
По обыкновению китайских войск монголы построились в плотные каре, ощетинившиеся копьями, и двинулись на противника, испуская огромное количество стрел. Со страшным грохотом звучали военные барабаны монголов, пугая лошадей противника и расстраивая их ряды. Тем не менее японцы под командованием феодалов из кланов Сени, Отомо, Симадзу, Кикути, Мацуура и других яростно набросились на монголов. Однако вскоре они убедились в том, что монгольские воины сильнее их сразу в нескольких отношениях.
Во-первых, самураи традиционно жаждали личного подвига. Они вели себя не как члены организованной войсковой единицы, но как индивидуалисты, стремясь достичь личного успеха в бою. Они обожали вызывать врага на личный поединок. Самурай любил подразнить врага, выкрикивая обидные слова в его адрес и одновременно восхваляя свою доблесть и богатую родословную. Обычно в Японии подобного рода поступки выводили соперника из терпения и он соглашался скрестить мечи не на жизнь, а на смерть, а остальные самураи не имели права вмешиваться в этот частный поединок. В идеале победивший должен был отрубить голову проигравшего и показать ее своему командиру как свидетельство своего подвига.
Ничего подобного у монголов не наблюдалось. Они были хорошо организованы, дисциплинированы и сильны своими коллективными, а не индивидуальными усилиями. Они привыкли сражаться в тесном строю, тогда как самураи стремились к битвам с отдельным противником, желательно равным им по рангу. Если какой-то недалекий смельчак-самурай приближался к монголам, вызывая на поединок, монголы просто размыкали свои ряды, впускали его к себе и затем дружно набрасывались и убивали. Никаких личных поединков они не признавали. Подобное происходило и на Цусима, и на Ики, и на Кюсю. То, что казалось самураям трусостью и избеганием боя, на самом деле являлось проявлением сплоченности и отличной выучки. Монгольские бойцы предпочитали слушать своих командиров (которые, в отличие от японских, не участвовали лично в битве, но наблюдали и руководили ею с расстояния), а не бросаться очертя голову в пекло.
Во-вторых, самураям, как ни парадоксально это звучит, не хватало боевого опыта. Прошло уже более 50 лет с тех пор, как в Японии происходили серьезные столкновения (последний раз это было в 1221 году). Следовательно, ни командующие самурайскими частями, ни сами эти части не имели опыта войны, тогда как монголы являлись ветеранами, провоевавшими, может быть, большую часть своей жизни. Нехватка опыта у самураев выражалась прежде всего в менее искусном владении оружием, чем это было у монгольских воинов.
В-третьих монголы были лучше вооружены.
В-четвертых, монголы имели численное преимущество. Японцев было слишком мало для столь обширной территории – береговая полоса тянулась на три с лишним десятка километров, и быть сильными повсюду они оказались не в состоянии.
Тем не менее первые несколько часов шла упорная борьба. Преимущество имели более опытные в бою монгольские воины. Они нанесли серьезный урон японским войскам (потом выяснилось, что в сражении полегло более трети самураев), хотя и сами немало пострадали от них. Довольно долго японцам удавалось сдерживать натиск противника, а то и самим отчаянно контратаковать, однако в конце концов пришлось отступить.

На закате дня измученные японцы, не в силах уже продолжать сражение, отошли вглубь острова под защиту укреплений Мидзусиро (или Мидзуки). Здесь они могли спокойно ожидать подкреплений, которые к тому времени уже спешили к ним с других концов Кюсю. Хотя японцы в целом проиграли сражение в Хаката, они не были разбиты. И все-таки, если бы подкрепления опоздали, то перспективы японских сил на следующий день выглядели весьма печально: монголы наверняка уничтожили бы их всех.

Однако японцам неожиданно повезло: монголы не стали оставаться на берегу на ночь, но ретировались на корабли. Они сделали это по нескольким причинам. Прежде всего, надвигалась ночь, местность была незнакома и откровенно враждебна. Степняки вполне допускали возможность внезапной ночной атаки, во время которой их преимущества были бы нивелированы. К тому же был смертельно ранен один из главных полководцев монголов – Лю Фу-хэн. Но самым главным оказалось, предупреждение опытных корейских моряков: надвигался шторм, и следовало выйти из гавани как можно быстрее, чтобы корабли не разбились о прибрежные скалы.
Монголы приняли решение не просто погрузиться на корабли, но и вообще покинуть это негостеприимное место. Неясно, собирались ли они возвращаться в Коре или просто хотели переждать ненастьев открытом море, однако в любом случае они отступили, и для того, чтобы скрыть от противника свой маневр, подожгли находившиеся на берегу деревни и святилища.
Но погода испортилась прежде, чем монголы сумели отойти от берегов на безопасное расстояние. Поднялся сильнейший ветер с ливневым дождем, разбушевалось море, и гигантские волны бросали корабли, как щепки. Так продолжалось всю ночь; к рассвету ветер утих, и вышедшие из-за укрытий японцы обнаружили только уходящие остатки десантной армады. Один из этих кораблей напоролся на мель Сига, которая образует северную часть бухты Хакодзаки. Сто человек, находившиеся на борту корабля, были немедленно схвачены японцами, приведены в Мидзуки и преданы смерти. Затонул также корабль, на котором находился командующий корейскими частями. Как сообщают корейские источники, шторм серьезно потрепал вражескую флотилию, так что в порты Коре она вернулась, недосчитавшись примерно 13 тысяч человек и около 200 кораблей.

Некоторые источники, в основном японские исторические сказания, утверждают, что в то время, как корабли монголов еще стояли в заливе, а шторм только приближался, несколько сотен небольших суденышек, на которых находились отчаянные японские моряки, подошли к монгольскому флоту и устроили на нем грандиозный пожар, умудрившись запалить массу кораблей и под прикрытием огня уничтожить немало вражеских воинов. Однако эта информация не может считаться достоверной, поскольку непонятно, как утлые суденышки смогли ускользнуть до наступления шторма, тогда как монгольским кораблям сделать этого не удалось. По всей видимости, в реальности эта легенда была вызвана пожарами, устроенными самими монголами, о которых уже говорилось выше.

Историческое и военное значение

Хубилай был чрезвычайно раздосадован результатами битвы на берегу Тикудзэн. Тем не менее он считал, что экспедиция провалилась в основном из-за погодных условий, и продолжал дипломатическое давление на Японию. Однако с его следующими послами японцы обошлись даже хуже, чем с прежними. В 1275 году по приказу Ходзе Токимунэ монгольский посол был обезглавлен. С двумя прибывшими позднее поступили точно так же. В сущности, это означало объявление войны – достаточно смелый поступок, если вспомнить, что империя Юань в тот период находилась на вершине своего могущества, и никто не решался бросить ей вызов.
Хубилай принял этот вызов и стал готовить новую экспедицию в Страну Восходящего Солнца. В 1281 году он послал туда гораздо лучше оснащенную флотилию и гораздо более многочисленный корпус – 140 тысяч человек на тысяче кораблей. Однако и японцы эти годы не сидели сложа руки они построили мощные оборонительные сооружения и загодя приготовились к столкновению. Когда монголы прибыли (опять в Тикудзэн), их уже ждали. На этот раз им даже не дали высадиться. Два месяца монгольские воины сражались за то, чтобы хотя бы закрепиться на берегу, но самураи опрокидывали их в море. Наконец, налетевший ураган – «божественный ветер», камикадзэ, как его называли в Японии, как и семь лет назад, разметал вражескую армаду, уничтожив почти половину монгольского флота.

[ZHAN]

В 1342 году умер хан Узбек, один из самых могущественных представителей дома Джучи. В течение 30 лет его правления Золотая Орда достигла своего наивысшего могущества. Затем вновь наступил длительный период междоусобиц, пока наконец Тохтамышу не удалось совершить то, что казалось уже невозможным. Он объединил под своей властью Ак-Орду, Астраханский улус и Орду Мамая, восстановив тем самым единство Джучиева улуса, не сумев присоединить только Хорезм. Тохтамыш даже получил прозвание «великий», какого не имели до него ни Батый, ни Менгу-Тимур, ни Узбек. Однако величие это продолжалось недолго и основывалось на еще более громкой военной славе – славе Тимура (Тамерлана).
В 1376 году именно Тамерлан оказал содействие Тохтамышу, который благодаря этой помощи стал кипчакским ханом. В течение десятилетия последний опирался на союз с могущественным центрально-азиатским правителем, который позволял ему «собирать» владения, входившие в улус Джучи.
Однако когда Тамерлан воевал в Персии, Тохтамыш, ставший уже к тому моменту ханом Золотой Орды, напал на его владения. Тамерлан вернулся в Самарканд. В 1389 году войско под командованием Тамерлана совершило поход в район озера Балхаш и нанесло первое поражение Тохтамышу, освободив свои владения от золотоордынской оккупации. Но Тохтамыш продолжал досаждать владыке Мавераннахра, и Тимур начал тщательно готовиться к войне с Тохтамышем.

Тимур (1333–1405), названный впоследствии Тамерланом (Железный хромец), родился в городе Кеш, к юго-западу от Бухары. Его отец, вышедший из нойонов, имел небольшой собственный улус. Тимур с детства обладал большой физической силой, занимался военными упражнениями и с 12 лет начал ходить со своим отцом в походы. Затем у него появилось несколько собственных товарищей, с которыми он совершал грабительские набеги на соседей, отнимая у них то барана, то корову. Благодаря щедрой раздаче военной добычи вокруг него очень скоро собрался довольно большой конный отряд, который стал нападать на караваны и проезжих купцов.
С 24 лет Тимур начал всерьез интересоваться военным искусством. Правда ни читать, ни писать он так до конца дней и не научился – но любил слушать, как читают другие, особенно истории про Александра Великого. В 1359 году хан Тоглук, прямой потомок Чингисхана, захватил Среднюю Азию. Тимур, будучи в то время 25-летним молодым человеком, добровольно покорился Тоглуку. С помощью подарков и взяток он спас свои земли от грабежа, завоевал симпатии Тоглука, получил тумен и управление над Кашка-Дарьинской областью. Потом, правда, он рассорился с Тоглуком, в результате чего был вынужден некоторое время вести партизанскую войну в Бадахшанских горах.
1361–1370 годы являются временем постоянных войн Тимура за власть в Мавераннахре, во время которых он вступал в различные военные коалиции, то теряя, то вновь приобретая свои владения, ссорился с бывшими друзьями. Во время одного из сражений Тимур был дважды ранен – в руку и в ногу. Рука у него почти отсохла, а на правую ногу он всю жизнь хромал, за что и получил прозвище Тимурленга (в европейском прочтении – Тамерлана). Закончился этот период объединением Мавераннахра под властью Тимура и превращением Самарканда в его столицу.
В 1378 году монголы Тимура вновь воевали с Хорезмом и вновь подчинили его себе. Затем был покорен Афганистан и началось завоевание Персии и Кавказа. Монголы продвинулись до линии Дербент – Тбилиси – Эрзерум. Была разрушена столица Грузии Тбилиси и взят в плен грузинский царь.

Тамерлан. Парадный портрет

После разгрома Тохтамыша и завоевания в 1398– 1399 годах Персии монголы вторглись в Индию. Произошел знаменитый бой на реке Ганг, в котором монгольская конница сражалась с 48 судами индусов. Затем при столкновении с индийскими сухопутными войсками Тамерлан поначалу потерпел поражение. С индийской стороны были применены боевые слоны, с которыми Тамерлан прежде не сталкивался. На следующий день великий завоеватель, посоветовавшись с военными специалистами и выяснив, что слоны ужасно боятся огня, применил неожиданную тактику. Он выпустил против слонов верблюдов с зажженными на их горбах кипами хвороста и сена. Когда эти горящие животные с дикими воплями устремились навстречу слонам, те сами пришли в ужас и бросились вспять. В результате индийское войско было полностью разгромлено.
После победы над индийской армией Тамерлан решил покорить Турцию. Весной 1402 года он вторгся в Турцию и в битве при Анкаре разбил Баязида. Разгромив турецкое войско, монголы двинулись к Смирне (Измиру) и за две недели взяли город.
Успех в Смирне является одним из ярчайших проявлений военного искусства Железного хромца. В 1332 году правителем Смирны, этого богатого города на побережье Эгейского моря, стал сельджукский султан Умур-бей. Через 12 лет, пока Умур-бей совершал опустошительный набег на побережье Эгейского моря, город был занят родосскими рыцарями. Много позже османский султан Баязид I в течение семи лет пытался выбить их оттуда. Он даже смог захватить верхнюю крепость, однако из нижней крепости прогнать родосцев не смог.
Разбив Баязида при Анкаре, Тимур форсированным маршем двинулся прямо к Смирне и 1 декабря 1402 года осадил город. В первый же день осады он послал главе защитников города шевалье Гийому де Мину ультиматум, предлагая принять ислам и платить дань. В противном случае завоеватель угрожал поголовным истреблением всех жителей и защитников. Ультиматум был отклонен, и штурм начался. Войска Тимура атаковали город с трех сторон (с четвертой располагалась гавань). В ход пустили стенобитные орудия, зажигательные стрелы и греческий огонь. Однако гарнизон крепости стоял твердо, и штурм был отбит.
Потерпев неудачу, Тамерлан приказал сомкнуть кольцо блокады. Вокруг города насыпали большой земляной вал. Десять тысяч человек круглосуточно вели подкопы. Под прикрытием специальных осадных башен, передвигавшихся на колесах и помещавших в себя до 200 воинов, засыпали камнями ведущий во внутреннюю гавань канал для галер. Рыцари за ночь едва успели спасти из ловушки свои корабли. Над гаванью был возведен деревянный настил, позволявший вести осаду города и с четвертой стороны. После этих приготовлений штурм возобновился. Приступы следовали один за другим. Город забрасывался огромным количеством зажигательных стрел и снарядов с греческим огнем. Осажденные оборонялись отчаянно, но силы их все убывали. На 15-й день город пал. Лишь небольшое количество рыцарей смогло уйти на галерах. Все оставшиеся на берегу и в стенах города были умерщвлены. Когда через несколько дней к городу подошла родосская эскадра, ее обстреляли из пушек головами казненных.
Вскоре после этого триумфа Тамерлан, везя за собой в клетке Баязида, вернулся в Самарканд, где и умер в 1405 году.

Тохтамыш являлся прямым потомком Чингисхана – пра-пра-правнуком его старшего сына Джучи – и имел полное право на ханский престол в Золотой Орде. Год его рождения точно не известен, но, судя по всему, он появился на свет не позднее 1360 года и не ранее 1358 года.
Карьера Тохтамыша начинается с того момента, когда его дядя, Урус-хан (1368–1377 годы правления), являвшийся ханом Ак-Орды (Белой Орды), задумал вмешаться в дела соседней Золотой Орды, захватить в ней власть и встать во главе всего ордынского государства. На курултае, который он собрал по этому поводу, Туй-ходжа (родной брат Урус-хана) резко высказался против подобных намерений, за что был казнен. Юный сын Туй-ходжи, Тохтамыш, опасаясь за свою жизнь после казни отца, бежал из Ак-Орды.
В 1376 году, когда Урус-хан уже завоевал и Старый, и Новый Сарай, Тохтамыш появился в Самарканде, столице Мавераннахра. Тамерлан был в этот момент в очередном походе, в местности Кочкар, в верхнем течении реки Чу (территория современного Кыргызстана). Занятый объединением под своей властью отдельных владений Средней Азии, он прекрасно понимал опасность, угрожавшую ему от усиления Ак-Орды. Тем более опасным представлялось для него объединение Ак-Орды с Золотой Ордой. Он распорядился принять царевича как можно любезнее и сам немедленно направился через Ургенч в Самарканд.
По прибытии в столицу Тимур всячески обласкал Тохтамыша, дал ему много золота, скота, пастбищ, оружия и, наконец, войско.
Пока Урус-хан был в походе на Волге, власть в Ак-Орде находилась в руках его сына Кутлуг-буги. Против него и выступил Тохтамыш. В первом же сражении, произошедшем в 1375 году, Кутлуг-буга был убит. Однако гибель царевича не подорвала боевой дух ак-ордынцев. Тохтамыш потерпел поражение и вновь нашел приют у Тимура. Вскоре от Урус-хана в Самарканд бежал один из его эмиров Едигей. Урус-хан потребовал от Тимура выдачи Тохтамыша и Едигея, угрожая войной, тот ответил отказом и выступил в поход. Урус-хан мобилизовал Джучиев улус, и оба войска встретились зимой 1377 года у пограничного города Сыгнак. Зима поначалу была очень дождливой, но потом наступили холода, и выпало очень много снега. Обе стороны отказались от битвы, так как воины от мороза не могли держать в руках оружие. Весной же Урус-хан умер.
Тамерлан передал командование в кампании против Ак-Орды Тохтамышу, снабдил его всем необходимым, в том числе новым, еще более сильным войском. Теперь Тохтамышу пришлось иметь дело с другим сыном Урус-хана – Тактакией. И вновь Тохтамыш был разбит. Брошенный всеми, он бежал к Сырдарье, снял с себя одежду и бросился вплавь через реку. Гнавшийся за ним один из военачальников Тактакии ранил беглеца стрелой в руку. С большим трудом Тохтамыш перебрался на другой берег реки и там спрятался в кустах. Здесь, в самом жалком виде, и нашел его присланный ему Тамерланом на помощь Барлас. Тохтамыш вторично с позором вернулся в Самарканд.
Однако летом 1377 года Тохтамыш вновь выступил с войском, на этот раз против преемника скоропостижно скончавшегося Тактакии Тимур-Мелик-оглана. Неудачливый претендент и здесь потерпел полное поражение.
Тем не менее Тамерлан осенью 1377 года в четвертый раз отправил своего незадачливого ставленника отвоевывать Ак-Ордынский престол. На этот раз Тохтамыш наконец-то одержал верх. Он захватил города Сыгнак, Сауран и другие и объявил себя ханом Ак-Орды.
Весной 1378 года новый хан Белой Орды уже вступил в Поволжье, где довольно быстро подчинил своей власти Сарай-Берке и другие города. Теперь единственным и главным соперником Тохтамыша стал хан Мамай. И когда последний в 1380 году потерпел поражение от Дмитрия Донского, Тохтамыш напал на него и в битве на Калке (на том самом месте, где полтора столетиями ранее состоялось первое столкновение русских с монголами) окончательно уничтожил своего конкурента на престол.
Став ханом объединенной Золотой Орды, в которую не входил теперь только Хорезм, Тохтамыш в 1382 году предпринял поход на Москву. Полная удача этого грабительского предприятия вселила в Тохтамыша окончательную уверенность в своем всемогуществе. Он дошел до того, что начал (с 1383 года) чеканить монеты со своим именем и в подвластном его покровителю Тамерлану Хорезме. Так был сделан первый шаг к их разрыву.
В 1385 году Тамерлан разбил султана Ахмеда (владыку Азербайджана), но в Тебриз не пошел. Тогда на Тебриз решил напасть Тохтамыш, зимой того же года выступив в поход во главе армии из девяти туменов. После 8 дней осады жители города предложили Тохтамышу большой выкуп. Коварный золотоордынский хан выкуп взял, но после этого, нарушив договор, ворвался в город и подверг его полному разграблению. Затем он опустошил еще несколько городов и, взяв 200 тысяч пленных и богатую добычу, ушел.
Занятый в это время завоеванием Исфагана и Шираза, а также укреплением своей власти в Иране, Тимур не имел возможности тотчас же ответить на недружественные действия своего бывшего ставленника. Он направил в Азербайджан большой отряд, но дал ему наказ не вступать в сражение с Тохтамышем. Однако едва авангард Тимура переправился через Куру, как Тохтамыш напал на него и вынудил вернуться. Тимур выслал навстречу Тохтамышу новый отряд под командованием своего сына Мираншаха. Во время произошедшей стычки Мираншаху удалось захватить в плен нескольких знатных людей из окружения Тохтамыша. Тимур оказал им почетный прием.
После этого Тимур в ноябре 1386 года отправился в Грузию и, выставив там усиленный гарнизон, перекрыл путь в Иран не только через Дарьяльское ущелье, но и через Дербент. Тохтамыш же в это время заключил договор с эмиром Могулистана Комар-ад-дином, создав угрозу владениям Тимура в Средней Азии.
К концу 1380-х годов стало очевидно, что Тохтамыш ищет случая для столкновения с Тимуром. В 1387-1388 годах, используя отсутствие последнего, он совершил нападение на Мавераннахр. Там он склонил к восстанию против Тимура потомка «золотого древа Джучи» – Сулеймана Суфи. Более того, Тохтамыш опустошил окрестности Саурана, дошел до Бухары и Ташкента, но не смог взять их и ограничился разорением окрестностей.
Тимур, в этот момент находившийся в Ширазе, выслал 30-тысячный конный корпус для защиты Самарканда и сам со всей своей армией отправился следом. В феврале 1388 года, узнав о приближении Тимура, золотоордынцы отошли в Хорезм. Именно в этой ситуации изменили Тохтамышу и перешли к Тимуру Тимур-Кутлуг (сын Тимур-Мелика) и Едигей. В ответ на это Тохтамыш убил свою жену (сестру Едигея), мать шестерых его детей. В лагере хана начались волнения.
Узнав от бежавших о раздорах в лагере Тохтамыша, Тимур тут же выступил в направлении Хорезма. Он практически без боя взял Ургенч, который приказал за неповиновение сравнять с землей, и преследовал отступающего хана Тохтамыша до самых пределов Золотой Орды.
Тохтамыш, оказавшись вновь в своих владениях, объявил мобилизацию и собрал огромное войско из русских, черкесов, булгар, кипчаков, аланов и других народов. И в 1391 году встретил Тимура на реке Кундурча.

[ZHAN]

Войско Тимура мало в чем принципиально отличалось от монгольского войска эпохи Чингисхана.
Что касается состава войск Тохтамыша, то Шереф-ад-Дин Али Иезди, рассказывая о походе Тимура против Тохтамыша, говорит о войске золотоордынского хана в следующих словах: «из русских, черкесов, булгар, кипчаков, аланов, жителей Крыма... башкирдов и мокши (мордвы) собралось войско изрядно большое». Главной ударной силой армии Тохтамыша являлись тюрко-монгольские кочевники Ак-Орды – левое крыло в войске улуса Джучи.

Поход против Тохтамыша Тимур начал зимой 1390/1391 года. Выступив из Самарканда, он переправился через Сырдарью. Зиму он провел под Ташкентом, совершив поклонение гробнице шейха Маслахата в Ходженте.
22 января 1391 года Тимур с войском покинул Ташкент и направился к Отрару. Узнав о приготовлениях Тимура, Тохтамыш предпринял попытку предотвратить столкновение. Он послал своему благодетелю в подарок сокола и 9 быстроходных коней, предлагая мир и покорность. Тимур принял послов Тохтамыша в Отраре и, посоветовавшись со своими эмирами, ответил, что больше не верит хану. Затем, используя послов как проводников, 21 февраля 1391 года он выступил в поход против Тохтамыша.

Золотоордынский хан узнал об этом лишь 6 апреля, когда войско Тимура прибыло в Сары-Су. Он объявил срочную мобилизацию, предполагая расположить свои войска у Крык-Куле и ударить на противника в момент его переправы через Яик (ныне река Урал).

6 мая, ввиду нехватки продовольствия, Тимур велел устроить большую облавную охоту. Отдохнув несколько дней, войско Тимура двинулось дальше и в конце апреля достигло Улуг-дага. Здесь, в центральном Казахстане, он велел высечь надпись на камне, после чего поднялся с войском до реки Тобол.
12 мая Тимур поставил перед своим авангардом, которым командовал его внук мирза Мухаммед, задачу найти врага. Активно заработали разведчики, и тактика Тохтамыша становилась все яснее; золотоордынцы намеревались как можно больше измотать противника перед решающим столкновением. Тимур перешел с войском Тобол, повернул на запад и за шесть дней достиг реки Яик. Он не стал переправляться там, где его ожидали, а направил армию к самым верховьям реки, где перешел на другой берег без всякого сопротивления.

Тохтамыш, узнав о том, что его противник быстро приближается, вынужден был спешно отойти. В результате часть прибывавших к нему подкреплений оказалась легкой добычей войск Тимура. Тем не менее численность обоих войск к моменту столкновения была примерно одинаковой.
Тохтамыш увел свое войско на северо-запад, вглубь страны, намереваясь как можно больше утомить противника, оторвав его от среднеазиатских баз. Отступая по пересеченной и лесистой местности, он мог, сражаясь на каждом шагу, значительно ослаблять неприятельскую армию. Леса способствовали устройству засад, скрытым передвижениям, внезапным нападениям, а также сокрытию численности армии и характера маневрирования. Тамерлан не мог не понимать сложившейся обстановки, поэтому он предпринял попытку обойти левый фланг войск Тохтамыша. В случае успеха это позволяло отрезать противнику путь отступления к его кочевой столице, находящейся на луговой стороне Волги (между нынешними Самарой и Чистополем), где паслись бесчисленные стада. Таким образом, Тамерлан получал возможность овладеть огромной добычей, неограниченными запасами провианта и свежих лошадей. Однако Тохтамыш сумел парировать этот маневр, переменив расположение своих главных сил.

Когда окончательно прояснилась тактика Тохтамыша, Тимур расположил главные силы армии в лагере, приказав своему сыну Омар-шейху с 20-тысячным корпусом как можно скорее настичь Тохтамыша и навязать ему сражение. Омар-шейх, обнаружив войско золотоордынцев, напал на него и после непродолжительного боя отошел. Однако Тохтамыш, опасаясь подвоха, не стал его преследовать и, устроив лагерь, решил дать сражение в долине реки Кундурча.

С одной стороны, расчеты золотоордынского хана были правильными. Войско Тимура, в течение 6 месяцев двигавшееся по вражеской территории, было ослаблено в первую очередь из-за ограниченности остававшихся у него продовольственных запасов. Однако выбор места сражения оказался неудачен. Кундурча, берущая начало недалеко от нынешнего города Сергиевска, сначала течет в направлении на юго-запад, затем поворачивает на северо-запад, после чего, делая плавную дугу, далее несет свои воды прямо на юг, пока не соединяется с рекой Сок перед самым впадением ее в Волгу, образуя таким образом почти треугольную долину. Поэтому в случае отступления Тохтамыша можно было полностью разгромить его войска, прижав их к Волге – что в итоге и произошло. Тимур же на случай отступления имел удобный тыловой рубеж – достаточно крупную реку Сок, позволявшую организовать крепкую оборону.
Тамерлан разделил свое войско на семь кулов (корпусов), выделив по кулу для прикрытия правого и левого флангов, выдвинув один кул в авангард и один, насчитывающий до 20 кошунов (отрядов от 50 до 150 человек в каждом), оставив в резерве. Сам полководец с несколькими кошунами находился сразу же за центральным кулом, отдав его под непосредственное командование своего сына Сулейманшаха, и рядом с кулом под командованием мирзы Мухаммед-Султана. Такое же членение войска, посчитав его наиболее удачным, Тимур применил впоследствии в битве с Тохтамышем на Тереке в 1395 году и в битве с Баязидом под Анкарой в 1402 году. Правым крылом командовал другой сын Тимура – мирза Мираншах. Во главе левого фланга был поставлен Омар-шейх. Для обеспечения возможного отхода левого фланга и центра, а также для пресечения обхода со стороны противника, дополнительный кул левого крыла окопался по берегам реки Сок.
Тохтамыш построил свое войско в традиционной монгольской манере, широко раскинув левое и правое крылья с целью осуществления обычной тактики – флангового обхода врага. Фронт его войска вытянулся вдоль реки Кундурча, за которой на луговой стороне Волги (между Самарой и Чистополем) паслись бесчисленные стада Золотой Орды. Оттуда же ожидались новые подкрепления.

Численность и того, и другого войска составляла около 200 тысяч человек.
Грандиозное сражение началось утром 18 июня 1391 года. Золотоордынцы сразу же начали обходить неприятеля своим левым флангом, охватывая войска Тимура и отрезая ему путь к своей кочевой столице. Кроме того, Тохтамыш предполагал прижать противника к реке Сок, чтобы ограничить ему возможность маневра. Левый фланг Тохтамыша, обойдя противостоящие войска Тимура, вышел в тыл оконечности правого вражеского крыла.
Тимур бросил на поддержку своего правого фланга мощный резерв. Войско мавераннахрцев достаточно быстро опрокинуло правый фланг золотоордынцев, однако, увлекшись погоней, очень скоро само оказалось в окружении. Тем не менее мавераннахрцы не растерялись и, кошун за кошуном, отстреливаясь из луков, спешивались, устраивая настоящее полевое укрепление из щитов. Воины, встав на одно колено, посылали тучи стрел в наседавших бойцов Тохтамыша. Сам хан Золотой Орды не успел использовать свое преимущество; пока он раздумывал, какие части отправить против окруженных воинов Тимура, Мухаммед-Султан со своим корпусом произвел стремительную конную атаку и смел золотоордынцев. После этого бой затих по всей линии: первый день сражения не принес перевеса ни той, ни другой стороне.

На следующий день Тохтамыш, воспользовавшись тем, что Тамерлан основное внимание уделял своему правому флангу, сумел утром обойти его левое крыло, которым командовал Омар-шейх, и ударил по нему с тыла. Теперь уже спешился кул Омар-шейха и, заняв круговую оборону, осыпал противника тучей стрел.
Тимур послал ему на выручку мирзу Рустема, который после короткого боя опрокинул золотоордынцев. Теперь были разбиты оба фланга Тохтамыша. Успех стал клониться на сторону Тамерлана. Однако тем временем второй день сражения тоже закончился, вновь не принеся ни одной из сторон окончательного перевеса.

После этого в лагере Тохтамыша произошел раскол. Поссорились два эмира, Бекбулат-оглан и Актау. Последний, не добившись от Тохтамыша удовлетворения за свою обиду, увел свое племя с поля боя в район Азова. Правый фланг золотоордынцев оголился.

На третий день Тохтамыш, верный своей тактике, произведя новую перегруппировку армии, вновь попытался обойти противника с флангов. Несмотря на потерю целого корпуса, он еще располагал достаточными силами для продолжения борьбы. Однако, сознавая, что затягивать противостояние далее не в его интересах, золотоордынский хан решил добиться быстрого перелома в битве и полного разгрома противника. С этой целью, связав атаками оба фланга противника и дождавшись введения в бой его резерва, он неожиданно нанес большими силами стремительный удар по центральной части войска Тимура.
Первая линия среднеазиатского войска была просто сметена этой атакой. Возникла опасность полного разгрома сил Тимура. Со своим кулом он вынужден был отойти к укреплениям на реке Сок, где задержал наступление врага. Связь между крыльями прервалась, в то время как Тохтамыш держал свои фланги и центр под полным контролем. Наступил критический момент боя.
Тамерлан, принадлежа к военачальникам, которые не отвергают никаких средств для достижения цели, послал своего сотника Табина Бегадера с отрядом отчаянных смельчаков, дав им приказ во что бы то ни стало пробиться к золотоордынскому знаменосцу и опрокинуть его. Отряду конницы, состоящему из 8 тысяч человек, он приказал демонстративно ставить шатры и готовить пищу. После всего этого, по совету своего верного эмира Саида-Берке, с криком «Ягы когды!» («Враг бежит!») Тимур со своим туменом бросился на центр золотоордынцев.
Табину Бегадеру удалось опрокинуть знаменосца противника. Жуткие вопли «Ягы когды!» вкупе с потерей знамени и видом привольно отдыхающей конницы мгновенно изменили картину боя: золотоордынцы растерялись, дрогнули и начали отступать.
Воодушевленные мавераннахрцы, подхватывая общий боевой клич, лавиной устремились за ними. Разгром был полный: многие золотоордынцы погибли, будучи прижаты к берегу Волги, всего Тохтамыш потерял около половины своей армии. Однако, судя по тому, что Тимур не стал преследовать Тохтамыша далее волжских пределов, силы его также были изрядно подорваны. После сражения он приводил в порядок свои войска в течение 26 дней.

Историческое и военное значение
Поражение Тохтамыша в июне 1391 года имело далеко идущие последствия. Пытаясь восстановить свое былое могущество, золотоордынский хан приступил к поиску новых союзников. Результатом его переговоров с Грузией стал грузинский поход Тимура. А сношения Тохтамыша с Египтом привели впоследствии к столкновению Тимура и Баязида. Кроме того, в поисках денег Тохтамыш вынужден был продать Москве право на владение Нижним Новгородом, Городцом, Муромом, Тарусой и Мещерой, что привело к усилению Московского княжества и последующему возрождению Руси.

[ZHAN]

В борьбу с турецким султаном эмир Тимур вступил во время своего семилетнего завоевательного похода на Запад (1399–1404 годы). Возвратясь в мае 1399 года в Самарканд, Тимур немедленно приступил к подготовке войны с Баязидом и его союзниками, султанами египетским и багдадским. Вероятно, грядущая схватка виделась ему довольно продолжительной, ибо после победы над турками он хотел двинуться на Египет, а затем переправиться в Европу; все это предполагалось осуществить в течение ближайших семи лет.
Все войны Тимура представляли из себя некую цепочку, в которой завершающее звено доставляло средства для ведения организации нового похода.

Боевой дух противостоящих армий сильно различался. В то время как султан не желал обращать никакого внимания на поднимавшееся в его войсках недовольство и легкомысленно, даже с некоторым хвастовством, отправился перед самым началом битвы на охоту, где промешкал довольно долгое время, Тимур обеспечил себе все те выгоды, которые могла дать сложившаяся обстановка, и даже постарался по возможности посеять рознь в рядах турок. На сторону Тимура перешли правители некоторых соседних с Турцией азиатских государств – так, властители Ширвана Ибрахим I и Шеки Сиди Ахмед присоединились к войскам эмира вместе со своими ополчениями.

Вплоть до 1402 года Тимур не спешил вступать в решительную схватку с Баязидом и лишь испытывал его, стараясь понять и узнать врага. С этой целью эмир неоднократно отправлял к султану посольства и, говоря о себе как о защитнике ислама, явно не хотел оказаться зачинщиком войны против такого же, как и он, врага христиан. Однако переписка между обоими восточными владыками становилась все более и более резкой, и поэтому Тимур – для устрашения ли Баязида, или же ради принуждения его к объявлению войны – первым в 1400 году двинулся в завоеванные османами земли. В августе того же года он взял приступом две важнейшие крепости Сивас (Себастию) и Малатию, находившиеся на плодородных равнинах Малой Азии. Эти крепости стали базой для всех дальнейших действий Тимура в Малой Азии.

Удовольствовавшись их захватом, Тимур продолжал донимать Баязида перепиской, а сам обратил свое оружие против Сирии, ибо владевший ею египетский султан был довольно силен и опасен как возможный союзник Баязида. Взяв и разгромив столицу Сирии Дамаск и обратив египетского султана в бегство, Тимур пошел к Мосулу, а оттуда к Багдаду, владетель которого, хотя и признавал его власть, но мог отложиться в случае успехов Баязида. Поэтому, под предлогом возмущения багдадцев, Тимур, взяв этот город после трехмесячной осады, уничтожил все его защитные сооружения, в том числе и цитадель.
Обезопасив себя таким образом с фланга и тыла в ожидании окончательного разрыва с Баязидом, Тимур двинулся в Грузию. Намекая на владычество над мусульманскими народами, он произнес известную фразу: «В одном котле не могут вариться две бараньи головы». Победа над Баязидом действительно делала его властелином Центральной Азии и Ближнего Востока.

Тем временем в 1401 году Баязид покинул Бруссу и поспешил в Армению, где занял земли между Эрзинджаном и Малатией, делая тем самым прямой вызов восточному владыке. Он чувствовал себя настолько уверенно, что отправил византийскому императору требование сложить с себя регалии суверенного правителя, признав себя османским наместником, грозя в противном случае предать разрушению и истреблению всю империю. Император Иоанн отказался принять эти требования, и жители Константинополя уже готовились к осаде, когда эмир Тимур, взяв Сиву и Энфенджан, потребовал от Баязида, чтобы он казнил или, по крайней мере, изгнал нашедших у него приют непокорных Тимуру князей – особенно туркмена Кара-Юсуфа, предводителя Кара-Кюнлу (туркменского рода «Чернобаранных»), грабившего караваны в Мекку и Медину, защиты от которого просили у среднеазиатского эмира паломники. Узнав о приготовлениях Баязида к войне и отправке им отрядов в Алеппо, Эдессу и Диарбекир, Тимур двинул свои войска на турок.

Отправка османами войск к этим трем городам свидетельствует о том, что они еще не теряли надежды на помощь египетского султана – и надеялись своим приближением к Багдаду вызвать в нем восстание. К тому же если бы Тимур был вынужден избрать театром военных действий южную часть Малой Азии, то при малейшей его неудаче надежды Баязида могли бы исполниться. Но, будучи искусным полководцем, Тимур стал угрожать из Грузии тылу турецкого войска и этим самым сумел перенести войну в северную часть Малой Азии.
На требование эмира весной 1402 года сдать ему крепость Кемаху вблизи Эрзинджана султан долго не отвечал и только после того, как крепость была захвачена маверранахрцами, и все войско ушло к Сивасу, от Баязида пришел оскорбительный ответ, в котором Тимуру угрожали обесчестить его гарем. Ответ эмира не заставил себя долго ждать: Тимур, устремившись в Галатию, достиг Анкары – главного города одноименного турецкого вилайета, расположенного у верховий реки Сакарьи в Кутайском пашалыке Анатолии. В то время город насчитывал 20 000 (по другим сведениям – 80 000) жителей. Он был осажден Тимуром в июне 1402 года, но приближение войска султана Баязида вынудило эмира снять осаду и отступить на берег речки Чибук-Абады, где он расположился в укрепленном стане. Именно в это время Баязид, желая показать свое презрение к пришельцу, почти что на глазах Тимура занялся большой охотой в близлежащих горах, в ходе которой лишился до 500 своих воинов, погибших от зноя и жажды.
Тимур же, сняв осаду, вышел навстречу туркам, и 20 июня 1402 года оба войска встретились на равнине, лежащей к северо-востоку от Анкары, у подошвы горы Стелла.

Султан Баязид I правил Османской империей в 1389–1402 годах. В 1393 году он захватил Болгарию, Македонию, Фессалию и проник в Грецию. Венгерский король Сигизмунд, стремясь отразить нашествие турок на Европу, уговорил римского папу объявить крестовый поход, к которому присоединились баварские, французские, бургундские и польские рыцари. Но в 1396 году союзное воинство было разгромлено турками под Никополем. После этой победы турки в том же году начали осаду Константинополя.
В 1399 году византийский император Мануил II Палеолог (1391–1425 годы правления) отправился на Запад с просьбой о помощи, оставив вместо себя на престоле племянника-соправителя Иоанна VII. Европа также пыталась, но по-своему, предотвратить опасность турецкого нашествия: одни при этом надеялись на союз с турками, другие – на создание антитурецкой коалиции во главе с папой Римским.
Несмотря на потрясающие успехи турецкого правителя, государство, основанное им, все еще напоминало рыхлые восточные монархии, подобные державе Хорезмшахов. Османы перед началом войны с Тимуром имели слишком мало времени для консолидации вновь приобретенных территорий.
Чтобы противостоять огромной армии восточного пришельца, Баязиду пришлось мобилизовать не только османские отряды, но и ополчение эмиратов и княжеств, только недавно вошедших в государство. И если сербские отряды под Анкарой в целом показали себя с лучшей стороны, то малоазийские вассалы османов явно не желали сражаться за чуждые им интересы.
В целом решение турецкого султана начать войну с Тимуром можно назвать авантюрным. Его может объяснить только самоуверенность «Молниеносного султана», до этого всю свою жизнь шедшего от победы к победе.

Численность армий обеих сторон называют различно. У Тимура, по уверениям современников и летописцев, насчитывалось от 600 до 800 тысяч человек (последнюю цифру приводит Шереф-ад-Дин и указывает, что именно такой был «списочный состав» войска Тимура в начале войны с Баязидом). Естественно, эту цифру стоит разделить по крайней мере на два. Если из оставшейся цифры исключить потери в боях и при осадах крепостей, от болезней и смертности в походах, а также вычесть тех, кто был оставлен в качестве гарнизонов во взятых крепостях и отряды, контролирующие пути сообщения с Самаркандом, то можно полагать, что при Анкаре у него могло быть не более 140–150 тысяч человек.

Войско свое Тимур, по монгольскому обычаю, разделял на три равные части, из которых две составляли главные силы, а одна, разбитая пополам, образовывала правое и левое крылья. Правым крылом у него предводительствовали старший сын Мираншах и внук Абу Бекр, левым – два другие сына – Шахрух и Халиль, в центре же распоряжался его любимый внук Мирза Мухаммед во главе отборнейших дружин. Здесь же находилось главное знамя эмира, которое защищали важнейшие государственные сановники и 2000 латников. Сам Тимур возглавлял резерв.

Турецкие силы насчитывали до 400 000 ратников (по сообщению самого Тимура; по другим, более достоверным данным – 120 000). Большей частью это были азиатские войска, ненавидевшие султана за жестокость и скупость. Случаем невыдачи жалования как раз и воспользовался Тимур, которому благодаря наличию шпионов в османском лагере удалось переманить на свою сторону татарские части Баязида, в решительное мгновение оставившие своего султана.
Азиатской частью, составлявшей правое крыло, начальствовал старший сын султана Сулейман. На левом крыле стояли сербские вспомогательные дружины тяжелой конницы, предводительствуемые храбрым князем Лазарем Вуковичем. Сам султан с 10 000 янычар и другими османскими войсками стоял в центре, имея перед собой 32 индийских слона. Его старший сын Мухаммед находился во главе резервных соединений.

Битва происходила в три этапа. Началась она в 6 часов утра, согласно одним источникам – в пятницу 18 июня, согласно другим – 20 июня. Битва завязалась со столкновения на флангах боевых порядков. Рев тимуровских труб и боевой клич «сюрюн!» подали знак среднеазиатской армии, а со стороны турок, в свою очередь, раздались барабанный бой и крики «Аллах!»
Тимур выступил из своего стана и построил войско в боевой порядок, состоявший из правого и левого крыльев с их передовыми отрядами (авангардами) и из центра – который, судя по ходу сражения, был расположен уступом назад, так что оба крыла выдавались вперед. Впереди центра были поставлены в несколько рядов 32 слона с посаженными на них стрелками и метателями греческого огня, а позади центра, в запасе, находились 40 полков отборнейших войск под личным начальством самого Тимура. Вообще крылья во время подготовки к битве были весьма усилены. Над правым начальствовали старший сын Тимура Миран-шах и внук Абу-Бекр, над левым – два других сына, Шахрух и Халиль.


Битва при Анкаре

Баязид построил войско в боевой порядок, разделенный на центр и два крыла с резервом. Тылом оно было прижато к горам, и лишь на правом крыле предусматривались пути для возможного отступления. Именно там стояли азиатские войска под начальством Сулеймана.

Слоны, по-видимому, не принесли особой пользы или вреда, ибо Шараф-ад-Дин, описывая ход сражения, вовсе не упоминает о них. И если Тимур поставил их впереди своего центра, то, видимо, лишь для того, чтобы испугать лошадей и всадников Баязида и показать свои индийские трофеи, а никак не для деятельного участия в битве.

Абу-Бекр с передовыми частями правого крыла войск Тимура обошел по предгорьям левое турецкое крыло и стремительно ударил по нему с фланга и тыла, но натолкнулся на сербов. Они сражались с величайшей неустрашимостью и отразили нападавших, нанеся им большой урон. Их мужество спасло бы Баязида, если бы произошедшее в этот же момент нападение тимуровского авангарда на правое крыло войск Баязида не принесло Тамерлану немалый успех. Наступающие монголы охватили османские войска с левого фланга и тыла, но те продолжали оказывать упорное сопротивление – до тех пор, пока татары-наемники (около 18 000 человек), сражавшиеся рядом с ними, но подкупленные Тимуром, не перешли на его сторону. Увлекая за собой большую часть анатолийцев, они тем самым расстроили весь правый фланг османских войск, а позже помогли монголам окружить центр османов.
Один из главных военачальников правого крыла, Перислав (без сомнения, серб – свидетельство присутствия сербов и на этом крыле), оказался убит. После этого все крыло оказалось сбито со своих позиций и начало отступать. Для преследования отступавших и захвата пленных Тимур бросил вперед часть своей второй линии, а затем решил отрезать от Баязида и сербов левого крыла.
Однако сербский князь Лазарь, сомкнув ряды своих латников, нанес встречный удар и, сражаясь с необыкновенной храбростью, сумел пробиться к турецкому резерву, в котором находился султан со своим янычарским корпусом. Сам Тимур, пораженный стойкостью славянской рати, выразил свое восхищения сербами в следующих словах: «Эти оборванцы дерутся как львы» – и лично двинулся против них со своим резервом, чтобы, разделавшись с сербами, ударить по войскам, которыми командовал сам Баязид.

Начался второй этап сражения – окружение монголами главных сил турецкого войска. После жестокого боя и страшного кровопролития вся передовая линия турок была вынуждена отступать, но султан с главными силами все еще стоял на тыловой позиции – высотах, окаймлявших с севера место битвы. Вокруг него собирались и отступавшие с боем войска, и толпы беглецов. Увидев, что сражение проиграно, Лазарь (по другим сообщениям – Стефан) посоветовал султану отступить. Но гордый Баязид с негодованием отверг этот благоразумный совет и остался неподвижно стоять со своими янычарами на удерживаемой им высоте. Тогда Лазарь, Стефан и другие военачальники сербов и турок отделились от Баязида, чтобы прикрыть отступление его старшего сына, Сулеймана, к Бруссе, куда тот был увезен верховным визирем силой. В это же время Мухаммед с его резервными подразделениями оказался отрезан туменами Тамерлана от отца и, после неудачной попытки прорваться к тому, бежал на северо-восток, в горы.

Тем временем Тимур уже окружал Баязида со всех сторон, по выражению Шараф-ад-Дина, подобно тому, «как охотники окружают зверей на охоте, съезжаясь в общий круг». Однако следует отдать должное храбрости турецкого султана. Когда все вокруг обратились в бегство, он, покинутый своими сыновьями, военачальниками и союзниками, несмотря на невыносимый жар, жертвой которого пали многие янычары, упорно продолжал защищаться до самого заката, никоим образом не выказывая намерения признать свое поражение. Тюркская и татарская конница раз за разом подступала к таявшим рядам янычар, но всякий раз была отбита потоками стрел и ощетинившимися копьями турецких каре.
Лишь в ночной тьме, когда защитников последнего рубежа, уцелевших под ударами превосходящих сил монголов и изнемогающих от усталости и жажды, осталось совсем немного, султан все-таки покинул место боя и решился бежать. Но было уже слишком поздно. Когда лошадь Баязида пала, а вся свита столпилась вокруг поверженного султана, его захватила в плен дружина одного из монгольских беков.
Когда Баязид был представлен Тимуру, тот впервые в своей жизни проявил великодушие и ласково принял своего плененного противника, но, взглянув на него, засмеялся. Баязид заметил, что такому человеку не приличествует смеяться над несчастьем, и Тимур в ответ с усмешкой произнес: «Видно, судьба невысоко ценит власть и обладание обширными царствами, когда раздает их калекам: тебе – одноглазому уроду, и мне – хромому бедняку, которым к тому же стало тесно жить на земле».

Историческое и военное значение
Сражение при Анкаре потрясло Османскую империю. Тимур занял Бруссу и всю Малую Азию и Сулейман, наследник османского престола, был вынужден удалиться в Европу. Победа Тимура при Анкаре на несколько десятилетий отложила падение Константинополя и на время прекратила турецкую экспансию в Юго-Восточной Европе.
Однако Тимур вскорости умер, и Сулейман восстановил могущество османов, проведя военные и административные преобразования. Европа же так и не сумела воспользоваться представившейся передышкой, фактически бросив Византию на произвол судьбы.

[ZHAN]

Владыка Афганского государства Бабур начиная с 1519 года постоянно вмешивался во внутренние дела Делийского султаната, вступившего к тому времени в затяжной политико-экономический кризис. Наместники султана, правители отдельных областей, вынашивали и пытались осуществлять планы по созданию независимых государств, в связи с чем страну последние десятилетия сотрясали бунты, усмиряемые с огромным трудом. Частым явлением были набеги иноземных завоевателей, которых прельщала в Индии богатая добыча. Росло недовольство народа, уставшего от кровопролитных войн, налоговых поборов, религиозной розни и экономических неурядиц.
При этом юный султан Ибрахим, последний представитель династии Лоди, в 1517 году сменивший на престоле своего отца Сикандара, своими действиями только способствовал углублению общего кризиса. Правя в деспотическом стиле, он свысока и даже презрительно относился к провинциальным правителям и вообще к знати – часто лишал их вековых привилегий и жестоко карал непокорных, не жалуя и собственную родню. Одних по его приказу уничтожали за участие в заговорах, других по малейшему подозрению бросали в тюрьмы и тайно умерщвляли там, третьих убивали прямо в их дворцах. Все это вызывало возмущение и ненависть как среди феодалов, так и в народных массах.
Один из родственников султана, Давлат-хан, правитель Пенджаба, опасаясь, что Ибрахим может расправиться с ним, как с другими, обратился к Бабуру, стремясь с его помощью стать независимым государем. Для кабульского правителя, уже четырежды вторгавшегося в Делийский султанат, это был удобный и легитимный повод для новой экспедиции. Таким образом, в ноябре 1525 года Бабур начал пятый по счету поход в Индию. Он быстро занял Пенджаб, отняв его у Давлат-хана, Кашмир и приблизился к Дели.

Империя Моголов, 1525–1605 годы

Осознав нависшую опасность, Ибрахим Лоди собрал огромную армию и 21 апреля 1526 года дал бой войскам Бабура при Панипате, недалеко от Дели. Плохо обученная и наспех вооруженная армия Лоди, в которой к тому же было много лиц, симпатизировавших захватчикам, потерпела сокрушительное поражение, причем сам глава государства в числе других знатных военачальников был убит в бою. Дорога в Дели оказалась открыта, и вскоре Бабур вступил в город, короновавшись там как падишах.
Так на развалинах Делийского султаната возникло молодое и агрессивное государство Великих Моголов, основатель которого, считая себя карающей десницей Господней, стал продолжателем дела своего предка Тимура. Однако Бабур сразу же столкнулся с серьезными политическими трудностями, связанными с тем, что после смерти Ибрахима местные правители объявили себя независимыми государями, не подчинявшимися центральной власти. Моголы чувствовали себя чужаками в этой стране, их боялись и не любили.

Захир-ад-Дин Мухаммед Бабур родился 14 февраля 1483 года в Фергане, в семье правителя Ферганского государства Умара Шейха Мирзы. По линии отца он принадлежал к пятому поколению потомков Тимура, а по линии матери – к четырнадцатому колену потомков Чингисхана. В 1494 году, после скоропостижной смерти Умара, 11-летний Бабур стал единоличным правителем Ферганы.
Несмотря на юный возраст, он сразу проявил себя как энергичный и властолюбивый правитель, на первых порах пытаясь овладеть богатыми территориями Самарканда и Бухары. В течение десяти лет Бабур непрерывно воевал, то занимая, то вновь теряя Самарканд и Фергану, сражаясь с могущественными врагами – большей частью безуспешно. Но неудачи не сломили волю Бабура и только закалили ее, даровав ему бесценный опыт ведения войны, который он потом блестяще использовал.
Изгнанный после длительных войн из собственных владений, Бабур с горсткой верных людей скитался по Ферганской долине, подчас существуя на подаяние и не имея крова над головой. Поскольку на родине ждать ему было нечего, он в 1504 году проник в Афганистан, вотчину потомков Тимура, где в то время тоже происходили непрерывные междоусобицы. Воспользовавшись сложной обстановкой, Бабур сумел овладеть Кабулом и Газни, встал во главе афганского государства и в течение ряда лет занимался усиленным оснащением армии и укреплением государства. В 1507 году он принял титул падишаха, а в 1508 году у него родился сын Хумаюн, будущий наследник.
Вплоть до 1513 года Бабур пытался восстановить свое былое влияние в Средней Азии, откуда некогда был изгнан, в том числе с помощью иранского шаха Исмаила – однако так и не смог этого добиться. Поэтому взор Бабура вскоре обратился в сторону не менее богатой страны, переживавшей в те годы не лучшие времена – Индии. Еще в 1503 году он услышал рассказ о победоносном походе Тимура на Дели, закончившемся захватом огромной добычи. С тех пор мысль о повторении подвига великого предка запала в его душу. Начиная с 1519 года Бабур совершил в общей сложности пять походов на территорию, подконтрольную султанам Дели, вмешиваясь в распри местных правителей и укрепляя свои позиции. Умер он в 1530 году от дизентерии, оставив Индию на попечение своему старшему сыну Хумаюну.
Бабур не получил систематического образования, однако от природы был наделен великолепной сообразительностью, практической сметкой и умом. Он стал одним из самых блестящих полководцев, умея синтезировать практически все военно-технические достижения того времени и использовать разные способы ведения боя. Бабур владел несколькими языками, обладал незаурядным литературным дарованием: так, он написал по-тюркски сборник изящных стихов, прославил свое имя как автор «Записок» («Бабурнамэ»), которые до сего дня считаются одним из лучших источников по культуре и истории Северо-Западной Индии начала XVI века. Он сочинил также стихотворный трактат «Мубайин», посвященный управлению государством. Современники в один голос отмечали его благородство, щедрость, широту души, верность семье и друзьям – все это выгодно отличало Бабура от большинства тогдашних властителей. Тем не менее он оставался сыном своего века, что сказывалось, в частности, в его необузданном властолюбии и жестокости.

Рана («правитель») Санграм Сингх, владыка раджпутского княжества Мевар, известный в народе как Рана Санга, был самым могущественным раджпутским царем того времени, выходцем из блистательной и влиятельной семьи. При нем Мевар достиг своего расцвета. Войско Санги наводило ужас на врагов своим абсолютным бесстрашием и презрением к смерти. Как и Бабур, с детства он хлебнул жизненных тягот и с ранних лет принимал участие в боевых действиях. Кроме того, Санга славился как искусный и хитрый дипломат.
Сменив на троне своего отца в 1509 году, Санга вел успешные войны с соседями, стремясь приумножить свои владения. Раджпутские князья Марвара и Амбара изъявили ему покорность, а раджи Гвалиора, Аджмера, Сикри, Калпи, Чандери, Бунди, Гограона и Рампура стали его данниками. Санга был близок к тому, чтобы объединить под своим началом все земли раджпутов. Он являлся давним недругом Ибрахима (дважды их армии сражались друг с другом, причем оба раза раджпутское войско становилось победителем), сильно раздражая того своей агрессивной политикой, направленной на свержение мусульманского и образование индуистского центра власти на Индостане. Будучи естественным врагом Лоди, он заключил соглашение с Бабуром, по которому не препятствовал последнему продвигаться вглубь индийских территорий, а после занятия афганским правителем Дели обязался отвести свою армию, стоявшую близ Агры, в Раджастан.
Санга хранил нейтралитет во время сражения Бабура с Ибрахимом при Панипате, и этот поступок повлиял на исход битвы – нетрудно представить, каким бы стал исход сражения в случае действенной помощи Санги Ибрахиму. Но в конечном счете нейтралитет оказался серьезным политическим просчетом. Бабур, в отличие от многих своих предшественников, покидавших Индию после грабительских походов, в действительности не собирался уходить после захвата столицы, на что втайне надеялся Санга, заключая с ним договор.
Увидев, что его дипломатия потерпела крах, Санга отказался уходить в Мевар и обосновался недалеко от Агры, постепенно наращивая там свое военное присутствие. Разумеется, это вызвало недовольство Бабура. Отношения между ними стали быстро ухудшаться, пока в конце концов не переросли в открытый конфликт. Бабур, понимая, что без победы над Сангой ему не видать прочной власти над Индией, стал готовиться к решающей битве. В своих «Записках» он неизменно отзывается о Рана Санге как о «нечестивом» – имея в виду не только то, что тот отстаивал индуистскую веру, но и то, что он не сдержал свои первоначальные обязательства; однако вряд ли Великий Могол был здесь до конца беспристрастным.
К началу битвы при Кханва Санга представлял собой лишь «часть воина»: на теле его насчитывалось до 80 шрамов от полученных ранений, он был лишен глаза, руки, хромал на одну ногу, однако не утратил воинственности и жаждал крови.

При Кханва армия Санги представляла собой средневековое феодальное ополчение, оснащенное мечами, луками, копьями и совершенно не имевшее огнестрельного оружия. Перед сражением войска обычно разворачивались в линию, причем центр и фланги являлись отдельными корпусами и возглавляли их часто практически независимые в своих решениях от главнокомандующего феодалы. Глубина фронта создавалась не резервом, а наличием авангарда – который, правда, не играл особой роли в сражении, имея целью лишь прикрытие разворачивающихся войск.
Тактика армий раджпутов имела ярко выраженный наступательный характер: обычно впереди шли слоны, имевшие целью разорвать строй противника. После этого в бой вступала кавалерия, атаковавшая либо плотными отрядами, либо лавой. В рукопашной схватке чаще всего сказывалось преимущество раджпута-фехтовальщика. Пехота была либо малочисленна и использовалась для защиты лагеря, либо же отсутствовала вовсе.

В армии моголов конница также составляла значительный процент. При определенном сходстве вооружения и тактики с кавалерией раджпутов она была более низкого качества, поэтому Бабур делал упор на иных родах войск. Это были артиллерия и стрелки-пехотинцы. Здесь огромную роль сыграла «мода» на османский тип вооружения, охватившая в то время всю Переднюю и Среднюю Азию. В армии Бабура было большое количество ручного стрелкового оружия, пушек, и даже мортир, использовавшихся в полевых сражениях. По османскому образцу Бабур применял подвижные полевые укрепления – например, попарно скрепленные цепями повозки, на которых находились легкие кулеврины.
Армия Бабура была небольшой, но зато она обладал огневой мощью, доселе невиданной в Индии. Тактика моголов являлась очень гибкой. При столкновении с численно превосходящим противником Бабур обычно использовал метод активной обороны, позволявшей измотать врага, после чего нанести ему окончательный удар.

В начале 1527 года создалась неопределенная ситуация, когда и Бабур не решался покидать Агру, и Санга не хотел возвращаться в Мевар. Тем временем влиятельный правитель княжества Меват Хасан-хан, которого хотели склонить на свою сторону и Бабур, и Рана Санга, решился в конце концов присоединиться к последнему. Узнав об этом, Бабур двинулся против Хасан-хана, и тот запросил помощи у своего нового союзника.
Собрав огромную армию, Рана Санга отправился в Меват и вскоре подошел к крепости Биана, занимавшей важное стратегическое положение на границе между владениями моголов и раджпутов. Крепость была занята им относительно легко. Бабур, желая опередить раджпутов, также послал отряд в 1500 человек для овладения городом. Однако в действиях его людей преобладали неразбериха и горячность, к тому же ражпуты намного превосходили врага численностью. В итоге моголы были полностью разгромлены.

Если бы Рана Санга развил полученный успех, он вполне мог рассчитывать на окончательную победу над Бабуром, поскольку психологическое и стратегическое преимущество было на его стороне. К тому времени, помимо Хасан-хана, к нему присоединился ряд крупных вождей, в том числе Силхади (Салах-ад-Дин) из Райсина, Барам Див и Нарсанг Див из Марвара, Медина Рао из Чандери, Махмуд Лоди, брат убитого делийского султана Ибрахима, и другие. Махмуд, за которым хитрый Санга дипломатично признал право на престол (стремясь удержать влиятельного союзника и давая понять Бабуру, кого именно он считает истинным властителем), привел с собой 10 тысяч сторонников; Медина Рао и раджи Марвара предоставили Санге 60 тысяч человек, а Хасан-хан – 10 тысяч.

Учитывая сложность ситуации, Бабур вызвал для подкрепления отряд своего сына Хумаюна, который тогда занимался приведением к покорности североиндийских правителей, и тот незамедлительно прибыл в ставку отца. Моголом удалось также привлечь на свою сторону Азиз-хана, дядю Ибрахима Лоди. Страшась предательства, могольский полководец отослал некоторых военачальников-индусов в отдаленные области под предлогом защиты границ.
Воины Бабура, которые и без того испытывали страх перед доблестью раджпутов, после известий о поражении своего отряда сильно пали духом. Известный астролог из Кабула Мухаммед Шариф подлил масла в огонь, рассказывая, что в эти дни Марс стоит на западной стороне неба, и этот зловещий знак предвещает непременное поражение Бабура. «Каждый день приходили дурные вести», – пишет Бабур в «Записках». Даже близкие ему военачальники уговаривали могола отойти в Панджаб и не подвергать себя риску.
Полководец моголов, стремясь поднять упавший воинский дух, предпринял ряд эффектных действий. Собрав войско, он перед его строем артистично вылил на землю чашу вина и разбил ее вдребезги, заявив, что отказывается пить спиртное, а также брить бороду вплоть до полной победы над врагом. С целью объединения всех индийских мусульман он объявил «священную войну» неверным – джихад. Таким образом, борьба в Индии, которую вел Бабур, впервые приобрела религиозный оттенок: с его слов выходило, что он не просто стремился удалить с политической сцены очередного опасного соперника, но хотел прославить ту религию, которой служил (интересно отметить, что к тому времени в рядах бабуровской армии находилось немало индуистских воинов). Последний довод оказался самым впечатляющим, и все армия поклялась на Коране сражаться до конца.
В течение нескольких недель Бабур тщательно готовил вооружение и защитные материалы. Отливались пушки, ковались мечи, увеличивалось количество огнестрельного оружия. Новым словом явилось создание попарно связанных ремнями из бычьей кожи переносных деревянных треножников, которые использовались как для защиты стрелявших из-за них мушкетеров, так и для размещения внутри них оружия.


Персидское и индийское оружие и доспехи XV–XVI веков – как широко распространенные, так и «экзотические»

Тем временем Бабур подошел к Кханва – деревне в области Биана, которая находилась в 37 милях к западу от Агры и в 10 милях от реки Сикри, где его уже поджидал Рана Санга. Армии сблизились друг с другом. Согласно «Запискам» Бабура, раджпутская армия насчитывала 2 лакха, то есть 200 тысяч человек; однако эта цифра представляется преувеличенной. Вряд ли активная сила раджпутов превышала 100 тысяч воинов. Что касается численности войск Бабура, то их насчитывалось гораздо меньше, чем у Рана Санги – вероятно, около 30 тысяч солдат. Накануне генерального сражения люди из авангарда армии Бабура вступили в короткую стычку с авангардом Санги, захватили несколько пленных, которым тут же отрезали головы и с торжеством показали в лагере. Это подняло дух моголов и вызвало одобрение их вождя.
У Бабура было достаточно времени для того, чтобы обустроить позиции своей армии. Он расположил ее в том же порядке, как и в сражении при Панипате. Впереди на одной линии находилась почти тысяча повозок с пушкам, связанных друг с другом железным цепями. За ними располагалась вся армия Бабура. Между парами повозок оставались промежутки в 50–60 метров, способные пропустить до 100 всадников. Позади них занимала позицию артиллерия под командованием Низамаддина Али Халифы. Устад Али Кули со своими мортирами и другими орудиями на колесах был поставлен перед центром правого крыла, которым командовал Хумаюн. Воины-мушкетеры под началом Мустафы-и-Руми со своими треножниками размещались в одну линию с пушками, сразу за рвом, вырытым там, где артиллерийская поддержка была сочтена недостаточной. Сразу за артиллерией построились всадники, разделенные на центр, правое и левое крылья, причем правый и левый фланги окаймляли отряды отборной кавалерии, которой поручались в бою особые тактические задачи.
Сам Бабур находился в центре. Его брат Чин Тимур и опытный военачальник Хусрав Кукалташ располагались справа от него. Сейид Махди-ходжа командовал левым крылом. Перед сражением Бабур проскакал на коне от одного фланга к другому, ободряя воинов и одновременно приказывая им не сходить с места без приказа. Тем самым каждый участник сражения знал свое место в бою и круг собственных обязанностей, что было очень важно для общего успеха операции.

Армия Рана Санги разделялась на четыре традиционные части – авангард, центр, правое и левое крылья, резерв отсутствовал. Под его началом находилось 7 высших раджпутских вождей, 9 вождей титула «рао», 140 командиров рангами ниже, 80 тысяч всадников и 500 боевых слонов.

[ZHAN]

В 9 утра 17 марта начался бой. Огромные полчища раджпутов с оглушительными криками стали приближаться к центру бабуровской армии. Однако тут же по приказу Устада Али Кули был сделан пробный выстрел из мортиры. Огромное каменное ядро с грохотом вылетело из ствола и врезалось в землю недалеко от передней линии раджпутов, внеся смятение в их ряды. Были испуганы и боевые слоны. Стоявшие в центре мушкетеры Бабура открыли интенсивный прицельный огонь, оказавшийся весьма эффективным.
Сознавая малочисленность своих сил и понимая, что противник постарается использовать численный перевес, Бабур планировал на первом этапе боя отсидеться за оборонительными рядами, массированно используя огнестрельное оружие; когда же враг достаточно ослабнет, следовало рискнуть и перейти в атаку. Могольский полководец полностью контролировал ситуацию в своем войске и постоянно рассылал курьеров, отдавая указания различным частям.
Мощная огнестрельная защита оказалась очень неприятным сюрпризом для Рана Санги. Благодаря ей центр сил Бабура стал совершенно неуязвим для раджпутских атак, поэтому правителю Мевара, который первоначально предполагал ударить по центру вражеской позиции, пришлось изменить свой план. Он резко ослабил натиск на этом участке и перегруппировал свои силы с тем, чтобы направить их атаку на правое и левое крылья могольской армии.
Сначала раджпуты бросились на правый фланг моголов, используя как прикрытие наступление боевых слонов. Натиск индусов был чрезвычайно силен, и правое крыло оборонявшихся сильно пострадало; моголы уже собирались отходить, но Бабур, разобравшись в ситуации, послал им на подмогу отряд Чин Тимура. После его энергичного вмешательства атака раджпутов захлебнулась; более того, Чин Тимур предпринял смелую контратаку, врубился в ряды раджпутов и продвинулся вглубь их расположения почти до центра, чем вызвал замешательство во всей вражеской армии. Однако раджпуты быстро пришли в себя и вновь атаковали правое крыло моголов. Чтобы отбить их наступление, Бабуру пришлось еще раз перебрасывать отряды из центра.

Моголы часто использовали в сражениях тактический прием тулгама, так называемое «соединение двух рогов полумесяца»: два мобильных кавалерийских отряда пытались одновременно обойти позиции соперника с флангов и окружить его. Эта тактика, которую Бабур позаимствовал у узбекских кочевников в период своей ранней военной карьеры и использовал почти в каждом сражении, в случае с раджпутами не удалась. Бабур несколько раз на протяжении битвы посылал группы тулгамы, которые находились на самых краях левого и правого крыльев его армии, против флангов раджпутов, но каждый раз те возвращались обратно, не достигнув успеха, так как численное превосходство раджпутов было слишком велико.

Индусы по приказу Рана Санги раз за разом шли в наступление на левое и правое крылья могольской армии. Благодаря подкреплениям, вовремя присылаемым Бабуром, моголы не только стойко держались, отбивая вражеские атаки, но и старались теснить противника в центр, под убийственный артиллерийский и мушкетный огонь. Раджпуты оказались совершенно беспомощны перед этим небывалым для них видом оружия, и смерть находила здесь обильную жатву: плотные ряды индусов представляли собой очень удобную мишень, так что почти каждая выпущенная моголами пуля находили свою цель.

В самый разгар сражения оставил поле боя и переметнулся к Бабуру один из знатных военачальников Санги, Силхади, находившийся на левом крыле, причем увел с собой немалые силы (6 тысяч человек). Это вызвало всплеск негодования в индусском войске и, конечно, внесло расстройство в его расположение.

Первый этап битвы продолжался примерно до 12:30 и в целом характеризовался относительно равной борьбой, не выявившей победителя. Раджпутам не удалось смять ряды могольской армии, а у моголов не хватало сил для окружения неприятеля. Тем не менее потери раджпутов были очень высоки.
Окончание первого этапа сражения совпало с некоторым затишьем, вызванным рядом факторов. Во-первых, наступило время второго, или великого намаза, когда накал боя традиционно стихал. Во-вторых, индусам требовалось немного прийти в себя: они пребывали в замешательстве из-за непривычной для них организованности и великолепной технической оснащенности бабуровских войск.

Эта временная передышка продолжалась в течение часа (сражение, конечно, продолжалось, но менее интенсивно), и после нее начался второй этап битвы. Почти сразу получил серьезное пулевое ранение предводитель раджпутов Рана Санга, свалившийся без чувств со спины царского слона. В связи с этим был утрачен контроль (и без того довольно слабый) за действиями индусских частей, которые оказались предоставлены сами себе. Чтобы не волновать простых воинов, военачальники тут же посадили на слона «лже-Сангу» – человека, который должен был самим фактом своего присутствия свидетельствовать, что вождь жив, здоров и полон воинственной энергии. Однако это так и не смогло внести координацию в усилия различных войсковых соединений раджпутов.

В это время по приказу Бабура вперед пошли его гвардейские части, которые находились в резерве, позади повозок и мушкетеров. Они выбрались из-за укрытия и атаковали центр врага. Одновременно с этим мушкетеры, которыми командовал Мустафа, выдвинули вперед свои треножники, тем самым приближая смертоносный огонь к раджпутскому войску и производя в нем настоящие опустошения. Наконец, приблизилась и колесная артиллерия, во главе которой стоял сам Бабур.
К этому времени битва стала всеобщей и закипела на всей линии фронта. Она происходила в облаках пыли и в полном сумбуре. Неся чудовищные потери из-за огнестрельного оружия, раджпуты все-таки упрямо контратаковали, пытаясь потеснить моголов, которые опять начали выдвигать вперед свои фланги. Победа висела на волоске, и даже могло показаться, что чаша весов вот-вот склонится на сторону индусов. Бабур послал дополнительный кавалерийский отряд на помощь центру, а Устаду приказали удвоить рвение. Храбрые воины раджпутов шли в одну атаку за другой; эти их последние атаки выглядели как жест отчаяния, поскольку ряды индусов буквально выкашивал огонь из мушкетов и пушек. И все-таки из-за их напора оба крыла могольских сил оказались отодвинуты назад. Линия флангов выровнялась с линией центра, куда также рвались раджпуты. Натиск слева был особенно силен, враги практически прорубились к месту, где находился Бабур.
Тем не менее огнестрельное оружие все-таки оказалось сильнее раджпутского героизма и презрения к смерти. Кроме того, индусы очень устали и уже не могли сражаться с прежним пылом. Видя, что напор атак раджпутов уже не тот, оба фланга моголов с воодушевлением двинулись в победную атаку. Уцелевшие индусы перестали оказывать сопротивление и рассеялись, обратившись в бегство. Моголы заняли опустевший лагерь Рана Санги, который находился в четырех милях от места сражения, и захватили множество трофеев. Часть победителей бросилась преследовать беглецов, добивая их прямо по дороге – однако, поскольку близился вечер, им пришлось вернуться обратно в лагерь.
Из черепов погибших раджпутов прямо на поле боя победители соорудили мавзолей.

Историческое и военное значение

После сражения Бабур стал именовать себя гази, т.е. «победитель неверных», подчеркивая значение одержанной им победы. Эта победа очень укрепила настроение могольского войска, от былой неуверенности не осталось и следа. Желая закрепить успех, Бабур подумывал продолжать кампанию и дальше, догнав Сангу в его Меваре, однако наступал жаркий сезон, и это обстоятельство заставило победителя прекратить преследование.

Бой длился десять часов, он был одним из самых упорных за всю историю Индии. Раджпуты потеряли огромное количество людей. Их трупы устилали все поле боя, множество их погибло от ран на дорогах, ведущих в города Раджастана. Главный их полководец получил серьезное ранение, другие вожди пали в бою: Хасан-хан Мевати, Равал Уди Сингх Багари, Рай Чандрабан Чохан, Бхупат Рао, Манимчанд Чохан, Дилпат Рао и многие другие. Колоссальные потери понесли правый и левый фланги, однако счастливо уцелели Махмуд Лоди и Медина Рао.
Но военная машина раджпутов вообще и Санги в частности оказалась подорванной. Правда, отдельные разрозненные группы индусов продолжали оказывать моголам сопротивление, особенно сильное – отряды ускользнувшего от преследователей Медины Рао; последний занял крепость Чандери и вплоть до января 1528 года удерживал ее. Что касается Санги, то он, укрепившись в крепости Ратхамбхор, через какое-то время попытался собрать новую армию, чтобы взять реванш за поражение. Узнав о его планах, Бабур решил окончательно расправиться со своим опасным соперником и уже готовил поход, пришло известие о смерти (январь 1528 года) Санги в результате сильного сердечного приступа. Владения Санги отошли к его сыновьям, которые номинально признали власть Бабура.

Для Бабура эта битва, которую Карл Маркс назвал «индийским Гастингсом», стала самой важной за весь период его походов в Индию. Он сумел подавить сопротивление самого сильного противника, который мешал окончательному установлению могольской власти в Индии.
Несмотря на свою доблесть, раджпуты были изначально обречены на поражение. Они довели до совершенства традиционные средства ведения войны в Индии и, в принципе, не имели в то время равных среди других индусов; однако им противостояли соперники из совершенно иной военной эпохи.
Во-первых, войска Бабура располагали огнестрельным оружием, прежде всего артиллерией, которая была абсолютно неизвестна индусам. Личная доблесть раджпутов не могла соперничать с первоклассным вооружением противника, даже несмотря на их численное преимущество.
Во-вторых, войско Бабура было более дисциплинированным и организованным, каждый воин досконально знал свою задачу. В армии же Санги всякий сражался на свой страх и риск.
В-третьих, тактика Бабура в выгодную сторону отличались от прямолинейного раджпутского способа ведения боя. Возможно, потери индийцев были бы гораздо меньшими, если бы не упрямство, с которым волны раджпутов шли в наступление снова и снова. По сути, Рана Санга как командующий проиграл Бабуру свое личное сражение: он практически не использовал маневр. Его прославленная кавалерия израсходовала свои силы во фронтальных атаках, не на высоте оказались и боевые слоны, пугавшиеся мушкетов и пушек.
В-четвертых, Бабуру удалось эффектными патетическими жестами перед боем воодушевить свою армию и придать в глазах воинов будущему сражению характер религиозной битвы – битвы против неверных. Хотя Санга мечтал о создании индуистского государства, очищенного от мусульман, в его войске было слишком много исламистов, чтобы со своей стороны выдвигать какие-то религиозные лозунги.
В-пятых, Бабур сумел воспользоваться некоторыми скрытыми разногласиями, существовавшими в лагере Санги, что позволило ему перетянуть на свою сторону ряд мусульман, служивших у владыки раджпутов.

В целом в битве при Кханва профессиональное регулярное войско моголов, принадлежавшее по своему типу к начинающейся эпохе Нового Времени, продемонстрировало свое безусловное превосходство над профессиональной, но иррегулярной армией средневековой Индии.

[ZHAN]

В конце XVI века правитель Японии Тоетоми Хидэеси (1538– 1598) активно продолжал политику по объединению страны, которую начал его предшественник Ода Нобунага. К 1590 году он успешно завершил это начинание и мог теперь приступить к осуществлению мечты, которую лелеял много лет – завоеванию Китая.
В 1586 году он пытался через португальских христианских миссионеров достать военные корабли для похода на материк, однако те отказались помочь ему, что вызвало гнев Тоетоми и высылку португальцев из страны.

Хидзеси требовал от Кореи предоставления коридора для прохождения в Китай и заявлял, что «моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведете, когда я пойду со своей армией против Китая». Первое время Хидэеси не считал Корею враждебной для себя, она интересовала его только как плацдарм для нападения на Китай. Однако Корея, хотя и являлась китайским протекторатом, считала себя равной Японии и вела себя по отношению к ней, как думали в Японии, слишком заносчиво. Корея от Японии (она ничего не ответила на требование предоставить проход японским войскам).

Существовало несколько причин для корейского похода Хидэеси. Помимо маниакального стремления к мировому господству (а Хидэеси мечтал покорить не только Китай и Корею, но также Филиппины и даже Индию) и желания отомстить маленькой строптивой стране, японскому правительству необходимо было как-то занять громадную армию самураев численностью примерно в полмиллиона человек, в одночасье ставших безработными после наступления мира на Японских островах. Победоносная война могла бы снять внутреннюю напряженность, дала бы возможность поживиться богатствами и земельными угодьями чужих территорий.

Корея была очень слабо подготовлена для отражения агрессии. Во-первых, корейские войска уступали японским по своему вооружению. Корейцы практически не имели представления о ручном огнестрельном оружии, у них отсутствовали аркебузы (правда, на вооружении флота имелись пушки). Во-вторых, по численности армия Корея тоже уступала японской. В-третьих, корейцами почти не было принято дополнительных мер по обороне побережья и городских поселений. В-четвертых, слабой была военная подготовка личного состава, его организованность и дисциплина, а среди командиров имелось немало бездарей и трусов, не способных самостоятельно проводить военные операции. В-пятых, оставляла желать лучшего и нравственная обстановка: двор купался в роскоши, повсюду процветали интриги, зависть, взяточничество. От воинской службы можно было откупиться за определенную мзду, так что служили в основном те, кто не мог заплатить, то есть бедняки. На фоне подобного катастрофического положения с сухопутными силами корейский флот выглядел куда более достойно.

В отличие от Кореи, японцы тщательно подготовились к войне. Они располагали могучей, опытной армией профессиональных бойцов-самураев, провоевавших большую часть жизни. Создавался мощный флот для перевозки войск и продовольствия, для участия в морских битвах. Формировались особые части для штурма крепостей. Армия и в целом население Японских островов подвергалось массированной идеологической обработке: в ход был пущен миф о том, что якобы еще императрица Дзингу на заре японской истории осуществила поход на Корею, считая эту страну частью «великой страны Ямато»; наступило-де время сделать мечту явью, а заодно отомстить корейцам за то, что те несколько сотен лет назад приняли участие в монгольском нашествии на Японию.

Основной контингент японской армии составляли войска тех феодалов, которые имели поместья на островах Кюсю и Сикоку. По приказу Тоетоми были сформированы 9 «дивизий» под руководством 32 высших офицеров, насчитывавшие в своем составе свыше 158 тысяч человек. Каждый феодал (дайме) в соответствии с уровнем своего дохода и географическим расположением своих владений должен был выделить определенное число воинов, а в некоторых случаях подготовить к отправке морские суда.
Помимо вышеупомянутых подразделений, Хидэеси рассчитывал также на вооруженные отряды остальных дайме, в том числе Токугавы Иэясу, будущего основателя династии Токугава; численность их войск превышала 100 тысяч человек. Военно-морскими силами Японии, готовыми к отплытию, командовали 11 адмиралов, под их началом находилось 9 тысяч матросов. Кроме того, у самого Тоетоми оставалась 30-тысячная армия. Таким образом, правитель Японии сумел мобилизовать и подготовить огромную армию в 300 тысяч человек, что составляло 1,5% от общего числа населения Японии в то время (20 млн человек). На подготовку этой армии ушло 7–8 месяцев.
Японская армия была разделена на два эшелона. Согласно стратегическому плану Тоетоми, разработанному им во всех деталях, первый удар должны были нанести семь дивизий, сконцентрированные на острове Цусима. Они высаживаются в Корее, закрепляются в главных центрах страны и оккупируют ее. Вслед за этим подтягиваются остальные силы японцев, выходят к границам Китая, разбивают китайскую армию в серии решительных сражений и занимают страну. План был тщательно продуман и взвешен, однако кое-что японский властитель все-таки упустил. Решающим изъяном плана явилась недооценка боевых качеств корейского флота.


Имджинская война (1592–1598)

Агрессия против Кореи началась в 1592 году. По корейскому календарю это был год «имджин», поэтому и вся кампания получила название Имджинской войны. В марте 1592 года Тоетоми в сопровождении пышной свиты покинул столичный дворец в Киото и вскоре прибыл в свою ставку на севере острова Кюсю, в замок Нагоя (современный Карацу), где непосредственно занялся осуществлением военной экспедиции. Сам он не собирался пересекать Корейский пролив и возглавлять армию в Корее, но хотел прибыть туда к тому времени, когда все уже будет сделано.

Высадке японцев абсолютно никто не препятствовал. Первой в середине апреля 1592 года высадилась Первая дивизия японцев под руководством Кониси Юкинага, вслед за ней – Вторая дивизия Като Киемаса. За ней последовала Третья дивизия под командованием Курода Нагамаса. После недолгого сопротивления пала крепость Пусан на юго-восточном побережье Кореи, и японские войска тремя колоннами двинулись к Сеулу, корейской столице. По пути они захватывали отдельные замки и крепости, нигде не встречая организованного сопротивления; в нескольких стычках корейские войска, которыми руководили совершенно бездарные военачальники, были разгромлены. Да и что могли поделать вооруженные луками и стрелами солдаты против мушкетов неприятеля!
Уже 3 мая японская армия вступила в Сеул, который незадолго до того оставил ван Сонджо, бежавший на север страны. Всеми японскими частями в Корее стал командовать Укита Хидэиэ, разместившийся в Сеуле в ожидании приказов от Хидэеси.
Отдохнув в Сеуле, японские войска двинулись дальше на север. В середине июня дивизия Кониси захватила Пхеньян, последний крупный город по пути к границе Китая, и вану пришлось перебираться еще дальше на север. Другая часть японских войск под руководством Като Киемаса двигалась на северо-восток страны; она заняла город Ёнхын и продвинулась почти до Манчжурии. Ей удалось взять в плен двух корейских принцев, которые пытались наладить сопротивление в городе Хверен.

Таким образом, на первых порах план Тоетоми развивался вполне успешно. Правителя Японии очень порадовало взятие Сеула, видимая легкость этого взятия внушала ему уверенность в будущем. Он даже намеревался лично прибыть в корейскую столицу. Однако теперь следовало приступить к реализации второй части плана – перебросить морем резерв в 52 тысячи человек, чтобы он мог соединиться с войсками в Пхеньяне и совместно проследовать в Китай.
За три месяца войны японцы овладели почти половиной страны, однако нельзя сказать, чтобы они смогли превратить Корею в удобный плацдарм для наступления на Китай. Далеко не все провинции были приведены в покорность, особенно это касалось Чолла – богатейшей хлебной житницы страны. Ширилось и народное сопротивление: по инициативе снизу была создана «Армия справедливости» (Ыйбен), которая действовала по всем законам партизанской войны, изматывая врага неожиданными вылазками, диверсиями и рейдами у них в тылу. Остававшееся в городах население всячески поддерживало это движение, будучи возмущено вызывающим поведением захватчиков. Жителей насильственно заставляли учить японский язык, приобщаться к японским обычаям. Вскоре «Армия справедливости» стала действовать совместно с регулярными частями корейской армии, что увеличило эффективность ее операций.

К началу войны у Кореи имелось четыре самостоятельных флотилии. Две из них располагались в Кенсане: одна, под командованием адмирала (чольтоса) Пак Хона – в левой полупровинции, около Тоннэ; другая, под командованием Вон Гюна – в правой полупровинции, на острове Кочжедо. Еще две находились в провинции Чолла, ими командовали Ли Сун Син и Ли Ок Ки. По существовавшим правилам, без санкции правительства никакая флотилия не имела права появиться в районе действий других флотилий; это правило, разумеется, способствовало распылению сил и невозможности совместных операций в экстремальных ситуациях. К счастью, подобный пробел был впоследствии ликвидирован.
В первые недели войны корейский флот понес ощутимые потери, прежде всего из-за трусливого поведения командования флотилиями провинции Кенсан. Когда в Корее узнали о приближении неприятеля, адмирал Пак Хон в панике сжег свои корабли и бежал. Другой командующий, Вон Гюн, столь же упорно избегал встреч с японскими кораблями, однако умудрился за 10 дней потерять 73 судна и все войска, подчиненные ему. У него оставалось всего 3 корабля, и только под давлением офицерского состава он обратился за помощью к Ли Сун Сину. Тот встретился с Вон Гюном 7 июня и согласился помочь своему несчастному коллеге.

Тот факт, что корейский флот довольно быстро оправился от поражений, является исключительно заслугой Ли Сун Сина. Этот адмирал еще до войны предпринимал энергичные усилия по повышению боевой готовности своих кораблей. Он всесторонне обучал личный состав, проводя с этой целью различные учения, создавал запасы военного снаряжения, изучал теоретически и практически вопросы стратегии и тактики. Дом командующего был всегда открыт для всех, кто мог представить любую оперативную информацию о противнике. Он пользовался большой популярностью в народной среде, однако вызывал зависть у некоторых своих коллег и придворных. От всего личного состава флота он требовал высокой организованности и железной дисциплины. При этом он не останавливался перед самыми крутыми мерами: так, уже во время войны, перед очередным боем он приказал за трусость отрубить голову одному офицеру и повесить ее на рее, в назидание другим.

Вакидзака Ясухару (1554–1626) – японский дайме (феодальный князь), чей род восходил к легендарному клану Фудзивара. Служил Акэти Мицухидэ, врагу Ода Нобунага, затем Хидэеси. В 1585 году получил во владение остров Авадзи и обосновался в замке Сумото, где имел годовой доход в 30 тысяч коку риса (1 коку примерно равен 180 литрам, этого количества обычно хватало одному человеку в течение года). Во время корейской экспедиции командовал частями японского флота. В 1600 году он стал вассалом Кобаякава Хидэаки, за которым последовал и на решающее сражение при Сэкигахара. Там Кобаякава во время боя перешел на сторону противника; то же самое сделал и Вакидзака. Принимал активное участие в этом сражении, после чего активно штурмовал замок Саваяма, в котором укрылись остатки преданных Исида Мицунари людей. В 1609 году ему пожаловали замок Осу, а в 1617 – Иида (Синано).

Куки Ёситака (1542–1600) – японский дайме, представитель древнейшего рода Фудзивара. Правитель провинции Сима, в которой выстроил знаменитый замок Тоба. Служил вначале семейству Китабатакэ в провинции Исэ, но затем перешел в подчинение Ода Нобунаги (1569 год) и принимал участие в его военных экспедициях. После смерти Ода в 1582 году перешел на службу к Тоетоми Хидэеси и участвовал под его руководством в различных сражениях на Сикоку, Кюсю и в Одавара, отличился своей преданностью и храбростью. Хидэеси назначил его командующим морскими силами в экспедиции на Корею. После смерти своего патрона присматривался к новому объединителю, Токугава Иэясу; будучи недоволен его решением не принимать ничью сторону в конфликте между семьями Ёситака и Инаба, ушел в отставку, затаив обиду. В 1600 году примкнул к Исида Мицунари и участвовал на его стороне против Иэясу в битве при Сэкигахара, тогда как его сын Моритака, напротив, был на стороне Иэясу. После разгрома сил Исида бежал в провинцию Кии (нынешняя префектура Вакаяма), однако благодаря заступничеству сына получил высочайшее прощение. Тем не менее, считая себя опозоренным, покончил с собой как настоящий самурай.

[ZHAN]

В конце XVI века правитель Японии Тоетоми Хидэеси (1538– 1598) активно продолжал политику по объединению страны, которую начал его предшественник Ода Нобунага. К 1590 году он успешно завершил это начинание и мог теперь приступить к осуществлению мечты, которую лелеял много лет – завоеванию Китая.
В 1586 году он пытался через португальских христианских миссионеров достать военные корабли для похода на материк, однако те отказались помочь ему, что вызвало гнев Тоетоми и высылку португальцев из страны.

Хидзеси требовал от Кореи предоставления коридора для прохождения в Китай и заявлял, что «моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведете, когда я пойду со своей армией против Китая». Первое время Хидэеси не считал Корею враждебной для себя, она интересовала его только как плацдарм для нападения на Китай. Однако Корея, хотя и являлась китайским протекторатом, считала себя равной Японии и вела себя по отношению к ней, как думали в Японии, слишком заносчиво. Корея дистанцировалась от Японии (она ничего не ответила на требование предоставить проход японским войскам).

Существовало несколько причин для корейского похода Хидэеси. Помимо маниакального стремления к мировому господству (а Хидэеси мечтал покорить не только Китай и Корею, но также Филиппины и даже Индию) и желания отомстить маленькой строптивой стране, японскому правительству необходимо было как-то занять громадную армию самураев численностью примерно в полмиллиона человек, в одночасье ставших безработными после наступления мира на Японских островах. Победоносная война могла бы снять внутреннюю напряженность, дала бы возможность поживиться богатствами и земельными угодьями чужих территорий.

Корея была очень слабо подготовлена для отражения агрессии. Во-первых, корейские войска уступали японским по своему вооружению. Корейцы практически не имели представления о ручном огнестрельном оружии, у них отсутствовали аркебузы (правда, на вооружении флота имелись пушки). Во-вторых, по численности армия Корея тоже уступала японской. В-третьих, корейцами почти не было принято дополнительных мер по обороне побережья и городских поселений. В-четвертых, слабой была военная подготовка личного состава, его организованность и дисциплина, а среди командиров имелось немало бездарей и трусов, не способных самостоятельно проводить военные операции. В-пятых, оставляла желать лучшего и нравственная обстановка: двор купался в роскоши, повсюду процветали интриги, зависть, взяточничество. От воинской службы можно было откупиться за определенную мзду, так что служили в основном те, кто не мог заплатить, то есть бедняки. На фоне подобного катастрофического положения с сухопутными силами корейский флот выглядел куда более достойно.

В отличие от Кореи, японцы тщательно подготовились к войне. Они располагали могучей, опытной армией профессиональных бойцов-самураев, провоевавших большую часть жизни. Создавался мощный флот для перевозки войск и продовольствия, для участия в морских битвах. Формировались особые части для штурма крепостей. Армия и в целом население Японских островов подвергалось массированной идеологической обработке: в ход был пущен миф о том, что якобы еще императрица Дзингу на заре японской истории осуществила поход на Корею, считая эту страну частью «великой страны Ямато»; наступило-де время сделать мечту явью, а заодно отомстить корейцам за то, что те несколько сотен лет назад приняли участие в монгольском нашествии на Японию.

Основной контингент японской армии составляли войска тех феодалов, которые имели поместья на островах Кюсю и Сикоку. По приказу Тоетоми были сформированы 9 «дивизий» под руководством 32 высших офицеров, насчитывавшие в своем составе свыше 158 тысяч человек. Каждый феодал (дайме) в соответствии с уровнем своего дохода и географическим расположением своих владений должен был выделить определенное число воинов, а в некоторых случаях подготовить к отправке морские суда.
Помимо вышеупомянутых подразделений, Хидэеси рассчитывал также на вооруженные отряды остальных дайме, в том числе Токугавы Иэясу, будущего основателя династии Токугава; численность их войск превышала 100 тысяч человек. Военно-морскими силами Японии, готовыми к отплытию, командовали 11 адмиралов, под их началом находилось 9 тысяч матросов. Кроме того, у самого Тоетоми оставалась 30-тысячная армия. Таким образом, правитель Японии сумел мобилизовать и подготовить огромную армию в 300 тысяч человек, что составляло 1,5% от общего числа населения Японии в то время (20 млн человек). На подготовку этой армии ушло 7–8 месяцев.
Японская армия была разделена на два эшелона. Согласно стратегическому плану Тоетоми, разработанному им во всех деталях, первый удар должны были нанести семь дивизий, сконцентрированные на острове Цусима. Они высаживаются в Корее, закрепляются в главных центрах страны и оккупируют ее. Вслед за этим подтягиваются остальные силы японцев, выходят к границам Китая, разбивают китайскую армию в серии решительных сражений и занимают страну. План был тщательно продуман и взвешен, однако кое-что японский властитель все-таки упустил. Решающим изъяном плана явилась недооценка боевых качеств корейского флота.


Имджинская война (1592–1598)

Агрессия против Кореи началась в 1592 году. По корейскому календарю это был год «имджин», поэтому и вся кампания получила название Имджинской войны. В марте 1592 года Тоетоми в сопровождении пышной свиты покинул столичный дворец в Киото и вскоре прибыл в свою ставку на севере острова Кюсю, в замок Нагоя (современный Карацу), где непосредственно занялся осуществлением военной экспедиции. Сам он не собирался пересекать Корейский пролив и возглавлять армию в Корее, но хотел прибыть туда к тому времени, когда все уже будет сделано.

Высадке японцев абсолютно никто не препятствовал. Первой в середине апреля 1592 года высадилась Первая дивизия японцев под руководством Кониси Юкинага, вслед за ней – Вторая дивизия Като Киемаса. За ней последовала Третья дивизия под командованием Курода Нагамаса. После недолгого сопротивления пала крепость Пусан на юго-восточном побережье Кореи, и японские войска тремя колоннами двинулись к Сеулу, корейской столице. По пути они захватывали отдельные замки и крепости, нигде не встречая организованного сопротивления; в нескольких стычках корейские войска, которыми руководили совершенно бездарные военачальники, были разгромлены. Да и что могли поделать вооруженные луками и стрелами солдаты против мушкетов неприятеля!
Уже 3 мая японская армия вступила в Сеул, который незадолго до того оставил ван Сонджо, бежавший на север страны. Всеми японскими частями в Корее стал командовать Укита Хидэиэ, разместившийся в Сеуле в ожидании приказов от Хидэеси.
Отдохнув в Сеуле, японские войска двинулись дальше на север. В середине июня дивизия Кониси захватила Пхеньян, последний крупный город по пути к границе Китая, и вану пришлось перебираться еще дальше на север. Другая часть японских войск под руководством Като Киемаса двигалась на северо-восток страны; она заняла город Ёнхын и продвинулась почти до Манчжурии. Ей удалось взять в плен двух корейских принцев, которые пытались наладить сопротивление в городе Хверен.

Таким образом, на первых порах план Тоетоми развивался вполне успешно. Правителя Японии очень порадовало взятие Сеула, видимая легкость этого взятия внушала ему уверенность в будущем. Он даже намеревался лично прибыть в корейскую столицу. Однако теперь следовало приступить к реализации второй части плана – перебросить морем резерв в 52 тысячи человек, чтобы он мог соединиться с войсками в Пхеньяне и совместно проследовать в Китай.
За три месяца войны японцы овладели почти половиной страны, однако нельзя сказать, чтобы они смогли превратить Корею в удобный плацдарм для наступления на Китай. Далеко не все провинции были приведены в покорность, особенно это касалось Чолла – богатейшей хлебной житницы страны. Ширилось и народное сопротивление: по инициативе снизу была создана «Армия справедливости» (Ыйбен), которая действовала по всем законам партизанской войны, изматывая врага неожиданными вылазками, диверсиями и рейдами у них в тылу. Остававшееся в городах население всячески поддерживало это движение, будучи возмущено вызывающим поведением захватчиков. Жителей насильственно заставляли учить японский язык, приобщаться к японским обычаям. Вскоре «Армия справедливости» стала действовать совместно с регулярными частями корейской армии, что увеличило эффективность ее операций.

К началу войны у Кореи имелось четыре самостоятельных флотилии. Две из них располагались в Кенсане: одна, под командованием адмирала (чольтоса) Пак Хона – в левой полупровинции, около Тоннэ; другая, под командованием Вон Гюна – в правой полупровинции, на острове Кочжедо. Еще две находились в провинции Чолла, ими командовали Ли Сун Син и Ли Ок Ки. По существовавшим правилам, без санкции правительства никакая флотилия не имела права появиться в районе действий других флотилий; это правило, разумеется, способствовало распылению сил и невозможности совместных операций в экстремальных ситуациях. К счастью, подобный пробел был впоследствии ликвидирован.
В первые недели войны корейский флот понес ощутимые потери, прежде всего из-за трусливого поведения командования флотилиями провинции Кенсан. Когда в Корее узнали о приближении неприятеля, адмирал Пак Хон в панике сжег свои корабли и бежал. Другой командующий, Вон Гюн, столь же упорно избегал встреч с японскими кораблями, однако умудрился за 10 дней потерять 73 судна и все войска, подчиненные ему. У него оставалось всего 3 корабля, и только под давлением офицерского состава он обратился за помощью к Ли Сун Сину. Тот встретился с Вон Гюном 7 июня и согласился помочь своему несчастному коллеге.

Тот факт, что корейский флот довольно быстро оправился от поражений, является исключительно заслугой Ли Сун Сина. Этот адмирал еще до войны предпринимал энергичные усилия по повышению боевой готовности своих кораблей. Он всесторонне обучал личный состав, проводя с этой целью различные учения, создавал запасы военного снаряжения, изучал теоретически и практически вопросы стратегии и тактики. Дом командующего был всегда открыт для всех, кто мог представить любую оперативную информацию о противнике. Он пользовался большой популярностью в народной среде, однако вызывал зависть у некоторых своих коллег и придворных. От всего личного состава флота он требовал высокой организованности и железной дисциплины. При этом он не останавливался перед самыми крутыми мерами: так, уже во время войны, перед очередным боем он приказал за трусость отрубить голову одному офицеру и повесить ее на рее, в назидание другим.

Вакидзака Ясухару (1554–1626) – японский дайме (феодальный князь), чей род восходил к легендарному клану Фудзивара. Служил Акэти Мицухидэ, врагу Ода Нобунага, затем Хидэеси. В 1585 году получил во владение остров Авадзи и обосновался в замке Сумото, где имел годовой доход в 30 тысяч коку риса (1 коку примерно равен 180 литрам, этого количества обычно хватало одному человеку в течение года). Во время корейской экспедиции командовал частями японского флота. В 1600 году он стал вассалом Кобаякава Хидэаки, за которым последовал и на решающее сражение при Сэкигахара. Там Кобаякава во время боя перешел на сторону противника; то же самое сделал и Вакидзака. Принимал активное участие в этом сражении, после чего активно штурмовал замок Саваяма, в котором укрылись остатки преданных Исида Мицунари людей. В 1609 году ему пожаловали замок Осу, а в 1617 – Иида (Синано).

Куки Ёситака (1542–1600) – японский дайме, представитель древнейшего рода Фудзивара. Правитель провинции Сима, в которой выстроил знаменитый замок Тоба. Служил вначале семейству Китабатакэ в провинции Исэ, но затем перешел в подчинение Ода Нобунаги (1569 год) и принимал участие в его военных экспедициях. После смерти Ода в 1582 году перешел на службу к Тоетоми Хидэеси и участвовал под его руководством в различных сражениях на Сикоку, Кюсю и в Одавара, отличился своей преданностью и храбростью. Хидэеси назначил его командующим морскими силами в экспедиции на Корею. После смерти своего патрона присматривался к новому объединителю, Токугава Иэясу; будучи недоволен его решением не принимать ничью сторону в конфликте между семьями Ёситака и Инаба, ушел в отставку, затаив обиду. В 1600 году примкнул к Исида Мицунари и участвовал на его стороне против Иэясу в битве при Сэкигахара, тогда как его сын Моритака, напротив, был на стороне Иэясу. После разгрома сил Исида бежал в провинцию Кии (нынешняя префектура Вакаяма), однако благодаря заступничеству сына получил высочайшее прощение. Тем не менее, считая себя опозоренным, покончил с собой как настоящий самурай.

[ZHAN]

Ли Сун Син (1545-1598) – величайший корейский адмирал. Выходец из семьи Ли из Токсу, округ Кэпун. Третий ребенок в семье незнатного чиновника. Его родители переехали вместе с ним в Асан, где с тех пор и оставались в дальнейшем представители семьи Ли. В 1566 году зачислен в армейское училище, которое закончил в 1576 году, выдержал экзамен для зачисления на военную службу и назначен комендантом крепости Тонгуби в провинции Хамген. В 1579 году стал офицером при штабе армии командующего частями провинции Чхунчхон. С 1583 года снова находился на севере страны, в Хамген, и в качестве коменданта крепости Конвон участвовал в отражении атак чжурчжэней (манчжуров). В том же году умер его отец Ли Чон, и Ли Сун Сину, в согласии с традициями того времени, пришлось на два года уйти со всех своих постов в знак траура по умершему.
В 1586 году получает очередное назначение – командиром гарнизона крепости Чосан в провинции Хамген. В 1587 году сталкивается с интригами со стороны командующего армейскими частями Хамген Ли Иля, уволен с поста и разжалован в рядовые. В 1588 году возвращается домой. Но уже в 1589 году назначается офицером в штабе командующего частями провинции Чолла. В 1591 году назначен командующим флотилией левой полупровинции Чолла. Принял активное участие в борьбе с японскими агрессорами во время Имджинской войны 1592–1598 годов, нанес японцам ряд серьезных поражений.

К началу своей первой военной операции Ли Сун Син имел в своем распоряжении 85 кораблей. Поскольку на суше в то время преобладал полный хаос в военном отношении, его штабу пришлось также взять на себя функции своеобразного боевого центра всей провинции. В середине июня, когда был захвачен Сеул, и дальнейшее продвижение японской армии могло привести к полному разгрому корейской армии и захвату всей территории страны, флотилия Ли Сун Сина, выйдя из своей базы в порту Ёсу, атаковала базу вражеского флота в районе островов Кадокто и Кочжедо и уничтожила более половины из 50 японских судов. Продвигаясь дальше, к провинции Кенсан, где концентрировались основные японские силы, флотилия Ли Сун Сина потопила еще несколько кораблей противника и перебила большое количество японских солдат и матросов. Таким образом, уже первая операция флотилии Ли Сун Сина, вышедшей в воды провинции Кенсан, завершилась уничтожением 42 японских кораблей. При этом потери корейцев составили всего одного раненого.

После короткого отдыха адмирал Ли в июле 1592 года провел вторую экспедицию, четырежды разбив японские силы – в Сочхонской бухте (8 июля), у Танхо (9 июля), Танханхо (13 июля) и Юлхо (15 июля). Именно в Сочхонской бухте Ли Сун Син впервые и с большим успехом применил свои кобуксоны (о чем см. ниже). Всего во время второй экспедиции флот Ли Сун Сина уничтожил 72 японских корабля. Японские суда отступили на свою базу в Пусане.
В августе последовала третья экспедиция Ли Сун Сина.

В 1597 году из-за происков завистников, прежде всего адмирала Вон Гюна, под предлогом несоблюдения приказа главнокомандующего армией и флотом Квон Юля приговорен к смертной казни, позже замененной на тюремное заключение. В тюрьме, однако, Ли Сун Син пробыл лишь месяц; памятуя о его былых заслугах, бывшего адмирала по указу корейского вана освободили, и в ранге рядового он присоединился к армии Квон Юля. Тем временем корейский флот был почти полностью уничтожен в результате бездарных действий его командующего Вон Гюна. Сам Вон Гюн был убит в бою, и поэтому Ли Сун Сина вновь назначили командующим. Ему удалось восстановить прежний престиж корейских военно-морских сил и вновь нанести поражения японским флотоводцам. Однако в последнем и решающем сражении Имджинской войны 16 декабря 1598 года, атакуя отступавшие в Японию корабли, он получил смертельное пулевое ранение и скончался.

Ли Сун Син был идеальным героем своего времени. Верный сын своих родителей, любящий отец, преданный слуга монарха, патриот, популярный в народе, храбрец, а также гениальный военный стратег, который в битвах с численно превосходившими его японцами использовал очень надежную тактику – борьбу с ними в прибрежных водах с применением кобуксонов. Японцы панически боялись кораблей Ли Сун Сина, хотя последних было значительно меньше, чем японских кораблей.

Ли Сун Син обладал прекрасной технической смекалкой. По модели судов, использовавшихся еще в середине XV века, он нарисовал чертеж уникального корабля, не имевшего в то время в мире никаких аналогов. Адмирал поручил своему главному судовому инженеру На Таэ Ёну построить на основе этого чертежа судно, получившее впоследствии название кобуксон – «черепаха», поскольку по своему внешнему виду оно походило на аналогичное животное.
Эта было не очень крупное плоскодонное судно, составленное из тяжелых досок, толщиной в 10 см. Длина его превышала 20 м, ширина носовой части составляла 4 м, в средней части судна – 5 м, чуть больше трех метров была ширина кормы. Высота бортов, обшитых семью толстыми досками, составляла больше 2 м. Голова «черепахи» находилась в носовой части, в длину она имела примерно 1 м 30 см, в ширину – около 1 м. В ней находились четыре пушки, стрелявшие картечью или дротиками с железными наконечниками, а в случае необходимости распространявшие вокруг корабля дымовую завесу (сернистый дым). На носу имелся таран. На корме (хвосте «черепахи») возвышалась орудийная башенка. На нижней палубе имелось по 6 отверстий для пушек с левого и правого борта, на верхней – по 22. На мачте реял флаг с китайским иероглифом «черепаха».

Когда корабль вступал в бой, мачта убиралась под палубу; после обстрела противника флот таких кораблей шел на сближение и пытался взять его на абордаж. На каждом кобуксоне имелось по 10 весел с каждого борта, что давало «черепахе» возможность обгонять суда противника даже во время штиля. Таким образом, корабль представлял собой своего рода деревянный броненосец, весь экипаж которого располагался внутри. Помимо больших, были и более мелкие «черепахи», которые использовались для поддержки основного типа судов.
Нос корабля украшала резная голова дракона, а сам «панцирь» черепахи представлял собой округлую дощатую крышу, полностью закрывавшую палубу. Самое интересное: «панцирь» был обшит железными листами, что, во-первых, давало артиллеристам более надежную защиту, а во-вторых, затрудняло абордаж. Это также делало корабль неуязвимым для вражеских стрел и ядер. Вдобавок к этому «черепаха» была покрыта многочисленными длинными и острыми железными шипами, вделанными в корпус судна и препятствовавшими свободному передвижению противника по палубе. Обычно их прятали под пучками соломы. Для прохождения по кораблю самого экипажа оставалась только узкая дорожка, тянувшаяся от носа до кормы судна, и еще одна пересекала его посередине. Все остальное пространство было занято шипами.

Кобуксон – корейский броненосец (современная реконструкция)

Кобуксон на плаву

Несмотря на внешнюю тяжеловесность, кобуксон мог свободно маневрировать – он легко передвигался под градом вражеских стрел и ядер, свободно шел на таран. Это чудо тогдашней техники было впервые спущено на воду лишь за два дня до вторжения Японии, поэтому толком испытать его корейцы не успели. По существу, творение Ли Сун Сина намного опередило свое время: ведь это был первый броненосец, эффективно применять которые в морском бою научились только лет через триста. Японский историк Токутоми признает, что кобуксон был самым лучшим и наиболее совершенным кораблем того времени. Японцы, воевавшие в Корее, испытывали суеверный ужас перед «черепахой», считая, что такое создание не мог изобрести человеческий разум.

По своим общим параметрам японский флот сильно уступал хорошо оснащенной и современной японской армии. Сам Хидэеси не был моряком, поэтому понятно, что он, как и большинство его соратников, представлял себе суда лишь как плавучие платформы, удобные для перевозки личного состава, снаряжения и т. п. Его флот в целом был плохо подготовлен для ведения военных действий. Большинство кораблей было оснащено только одним квадратным парусом и веслами, и не могло свободно маневрировать. Командование не имело достаточного боевого морского опыта. Таким образом, на море японцы могли рассчитывать только на свое численное преимущество, но не на качественный перевес. Всего японская флотилия состояла из 2-3 тысяч судов. Каждый корабль мог вместить в себя в среднем 60 человек. В основном японские суда либо вовсе не имели палуб, либо имели частичные палубные покрытия. В длину они насчитывали около 15-20 м, в ширину – 3 м.

Корабли корейцев были крупнее японских, маневреннее и быстрее. На каждом парусном военном судне насчитывалось до сорока и больше пушек (чхонтхон), которые по своей огневой мощи намного превосходили артиллерийское вооружение японских судов. С кораблей могли также пускать горящие стрелы и метать бомбы из катапульт. Качество стрельбы у корейцев также было выше, чем у японских моряков. Корейский флот отличался хорошей организованностью и тактической слаженностью. При приближении к противнику левое крыло обычно ложилось в бейдевинд, а правое выдвигалось вперед: тем самым вся эскадра выстраивалась в кильватерную линию, что давало ей преимущество в совокупном «весе» залпа. Кроме того, адмирал Ли старался использовать фактор знания родных прибрежных вод: ему, в отличие от японцев, были известны здесь все необходимые фарватеры.

14 августа 1592 года состоялась морская битва возле острове Хансан, которой суждено было стать одной из самых громких за всю Имджинскую войну. Этот бой явился составной частью очередной, третьей по счету экспедиции Ли Сун Сина. Незадолго до ее начала адмирал Ли соединил свои силы с силами другого адмирала, Ли Ок Ки, в результате количество кораблей в его эскадре возросло до 90. Вскоре он узнал о скоплении неприятельских судов возле островов Кадокто и Кочжедо, в проливе Кеннэрян, и тотчас во главе флота выступил им навстречу со своей базы в Ёсу.
Адмирал Ли Сун Син и его помощник Ли Ок Ки встретили неприятельскую эскадру близ Кеннэрян среди россыпи островов у южного побережья провинции Чолла. Японцы имели очевидное намерение обогнуть юго-западный угол полуострова и двинуться вдоль западного побережья по направлению к Пхеньяну, на соединение с армией Кониси. Первым флотом японцев, состоявшим из 70 кораблей, руководил главнокомандующий Вакидзака Ясухаро, ему помогал вице-командующий Тото Такатора. Вторым флотом из 40 кораблей командовал Куки Ёситака. Кроме того, имелись корабли Третьего флота, число которых ныне неизвестно; им руководил Като Ёсиакира, недавно прибывший в Корею по распоряжению Хидэеси.

Бухта была слишком тесной для того, чтобы в ней мог развернуться весь корейский флот. Поэтому Ли Сун Син послал вперед всего 6 обычных артиллерийских кораблей, которые, по его замыслу, должны были вступить в короткий бой с японской эскадрой и выманить ее в открытое море, к острову Хансан, где в засаде находились основные силы корейцев.

План адмирала полностью удался. Корейские суда появились перед японцами, открыли огонь, а потом сделали вид, что не решаются продолжать сражение, и начали отступать. Самураи сразу позабыли об осторожности, и японские корабли наперегонки бросились за отступавшими корейцами, совершенно не заботясь о порядке. Всего в погоню отправилось 73 корабля (36 больших, 24 средних и 13 малых). Первым вырвался вперед Вакидзака на своем флагмане, оставив позади остальных, которые следовали за ним. Вскоре его догнал корабль Куки. Интересно, что в начальной стадии сражения Вакидзака и Куки одновременно забросили абордажные крюки на один из корейских кораблей. Вместо того, чтобы объединить силы, Вакидзака приказал одному из своих людей перерубить канат соперника. Куки был взбешен и собирался потребовать сатисфакции, однако, пока они пререкались, корейское судно сумело ускользнуть. Этот эпизод хорошо иллюстрирует значение личного подвига для японских самураев, готовых ради него поступиться совместной борьбой против общего врага.

Подождав, когда японцы выйдут в открытое море, Ли Сун Син неожиданно появился из засады с основными своими силами. Он приказал всему флоту построиться «крылом аиста», то есть стать в одну линию с выступающими вперед флангами. Корейцы старались окружить неприятеля, ведя из пушек очень сильный огонь и тараня «черепахами» борта японских кораблей. От столь неожиданного поворота событий японцы пришли в полное смятение. Обстреливаемый со всех сторон, атакуемый таранами кобуксонов, их флот сбился в беспорядочную кучу. Только немногие из японских судов пытались взять противника на абордаж или хотя бы отвечать выстрелами пушек и мушкетов. Вскоре все думали только о бегстве. Из отряда Вакидзаки ушли невредимыми лишь 14 кораблей, а 400 японцев из его команды бросились вплавь в море, стремясь добраться до необитаемого острова Хансан. Сам Вакидзака чудом остался жив, когда на его флагман корейцы обрушили ливень горящих стрел. Ему удалось высадиться на берег и добраться сушей до Кимхэ. Остальные адмиралы стали отходить к гавани Анголь. Корейский флот преследовал их, непрерывно подвергая обстрелу, и японцы смогли оторваться от преследования только в сумерках.

Что касается тех 400 человек, что высадились на Хансане, то они были обречены на голодную смерть – их ожидала пища из морской травы и сосновых шишек. Ли Сун Син приказал Вон Гюну стеречь их, пока основная часть корейского флота преследовала японцев. Однако до Вон Гюна дошли слухи о приближении еще одного японского флота, и он покинул свой пост, что дало возможность запертым на острове японцам построить из подручного материала плоты и добраться до материка.

Всего в сражении при Хансандо было уничтожено, сожжено и захвачено в плен 59 японских кораблей.
Через пару дней, возвращаясь из Хансандо, флот Ли Сун Сина попытался выманить 42 корабля (21 большой, 15 средних и 6 малых) под командованием Куки, стоявших на рейде в гавани Анголь, но те не сразу поддались на корейскую хитрость. Большие корабли японцев выстроились у входа в гавань, прикрывая транспортные суда. Ли Сун Син посылал свои корабли по одному-два, они давали бортовой залп по японским судам и уходили, а их место занимала следующая пара. Японцам надоели эти «комариные укусы», и они бросились в атаку. Повторилась история двухдневной давности: Ли Сун Син быстро пустил на дно большинство крупных кораблей противника. Расправившись с ними, он уничтожил и транспортные суда.
В общей сложности за период третьей операции адмирала японцы потеряли свыше 100 кораблей и 2500 человек их команд. Многие японские моряки рассеялись по побережью, где они становились добычей местных ополченцев. Адмирал Ли писал в своем судовом дневнике: «Негодяи разбегались во все стороны. Если они замечали парус хотя бы рыбачьей лодки, то пугались и не знали, как им быть». Корейцы сохранили все свои корабли, потеряв убитыми 19 и ранеными около 100 человек.


Морское сражение при Хансандо

Так закончилась одна из самых великих морских битв в мире, которую часто сравнивают с Саламинским сражением 480 года до н.э.
Эта победа Ли Сун Сина, как и многие другие, была одержана благодаря двум основным факторам: великолепным тактическим приемам (прежде всего, умелому заманиванию неприятеля в ловушку) и превосходству в вооружении. Адмирал «поймал» японцев на их собственной психологии победителя, которая не позволяла им отсиживаться, но понуждала рваться в бой, забывая о доводах разума. Корейские экипажи показали отличную выучку, дисциплинированность, организованность, а офицерский состав – высокое оперативное искусство. Японцы не имели в своих рядах ни одного адмирала, который хотя бы отдаленно приближался по уровню своего таланта к Ли Сун Сину.

Историческое и военное значение

Сражение при Хансандо заставило японцев отложить на неопределенное время вторжение в Китай и резко изменило весь ход войны в Корее. Японский флот не смог прорваться к западному побережью Кореи, чтобы оказать поддержку своей армии. Между тем успех вторжения зависел от объединения флота с армией в Пхеньяне. Теперь, вместо того, чтобы готовиться к дальнейшей агрессии против Китая, японцы стали возводить укрепления на южных рубежах Кореи, опасаясь окончательно лишиться коммуникаций с метрополией. Только в Пусане японский флот мог чувствовать себя в относительной безопасности, тогда как во всем Корейском проливе безраздельно господствовали корейцы. Успехи Ли Сун Сина создали благоприятные условия для действий корейской армии и ополчения, которые с новым воодушевлением стали повсюду теснить противника.
После победы при Хансандо адмирал Ли был назначен главнокомандующим объединенным корейским флотом трех провинций – Чолла, Кенсан и Чхунчхон, что, безусловно, способствовало лучшей координации действий флотилий.

[ZHAN]

После того, как в 1598 году умер Тоетоми Хидэеси, могущественный правитель Японии, носителем верховной власти в стране стал его 5-летний сын Хидэери. Незадолго перед смертью Хидэеси распорядился создать совет из пяти регентов, которые должны были править до совершеннолетия Хидэери. К ним и перешла реальная власть после смерти Хидэеси. Это были влиятельные и сильные князья: Укита Хидэиэ, Маэда Тосииэ, Мори Тэрумото, Уэсуги Кагэкацу и Токугава Иэясу.

Пять членов Регентского совета обладали более чем третью всех земель, а из них самым могущественным был Токугава, владевший большей частью равнины Канто. Высокое экономическое положение Токугавы естественным образом способствовало его амбициозным настроениям. Не особенно таясь, он вынашивал планы стать единоличным лидером страны. Остальные великие князья были недовольны подобным положением вещей и постепенно подходили к идее военного противодействия его планам. Однако между ними не было единства во взглядах.

Наиболее активным оппонентом Иэясу стал не один из его официальных соправителей, а дайме по имени Исида Мицунари. В свое время Хидэеси приблизил его к себе за умение проводить чайную церемонию, возвысив затем до уровня министра юстиции. Затеяв с Исида тонкую дипломатическую войну, Иэясу рассчитывал, что тот посеет раздор в совете регентов и спровоцирует ту войну, из которой он, Иэясу, должен был выйти победителем. Однако в своих интригах Иэясу старался не задевать имя Хидэеси.

Конфликт начала сторона противников Токугавы. В ставке последнего обратили внимание, что один из регентов, Уэсуги Кагэкацу, принялся усиленно вооружаться и возводить укрепления. А Уэсуги был из тех, кто громко возмущался «самоуправством» Иэясу и хотел ограничить рост его влиятельности. В мае 1600 года Токугава отправил к нему послов с целью выяснить причину этих военных приготовлений, однако тот ответил в столь оскорбительной форме, что это дало Иэясу легитимный повод самому готовиться к войне. Однако в реальности он больше следил за деятельностью Исида, поскольку армией Уэсуги было кому заняться: у Токугава в этом регионе (провинция Айдзу) имелись надежные союзники. Тем не менее внешне он всячески показывал, что собирается воевать именно с Уэсуги, делая это для того, чтобы спровоцировать Исида на открытый бунт и расправиться с ним и его людьми.

Мицунари воспользовался именем Хидэери для того, чтобы сколотить из влиятельных князей коалицию против Токугавы. Поскольку у последнего имелось немало недоброжелателей, Исиде удалось привлечь на свою сторону многих дайме. Многие из них были обязаны своему возвышению Тоетоми Хидэеси. Они не являлись вассалами Иэясу, однако сделали свой выбор в его пользу. Обе враждующие стороны пытались склонить на свою сторону людей из стана противника, действуя где подкупом, где обещаниями, а где прямой угрозой. Исида не брезговал и взятием заложников из семейств, действовавших против него.

Желая переиграть своего противника, Иэясу сделал вид, будто движется на восток, к Уэсуги. Он выступил из Осака 26 июля, а на следующий день подошел к замку Фусими, где встретился с его хозяином и своим старинным другом, 62-летним Тории Мототада. Тории должен был задержать Исида под стенами своего замка и дать возможность Иэясу выиграть время.
10 августа Иэясу подошел к Эдо. Потом он, не торопясь, двинулся на север, в Ояма – как бы для того, чтобы вступить в бой с Уэсуги, но при этом сам внимательно следил за тем, что происходило в столице, в Киото. Кампания против Уэсуги не была для него главным делом, ибо Иэясу, как уже говорилось, имел ценных союзников – Датэ Масамунэ и Могами Ёсиакира, которые примерно в то же время смогли нанести Уэсуги ряд поражений и не дали ему возможности покинуть свои владения, перейдя от обороны к наступлению.

Вскоре после прибытия в Ояма Иэясу получил известия, что Мицунари созрел для начала борьбы. Тот оставил свой замок в Саваяма и собирался приступить к решительным действиям, встав во главе мощной армии. Эта ситуация вполне устраивала Иэясу, ибо он вовсе не собирался идти походом на Уэсуги.

Группировка Исида Мицунари, которая вошла в историю как «Западная армия» (армия же Токугавы, по контрасту, была названа «Восточной»), начала свое противостояние силам Токугавы с того, что 27 августа осадила замок Фусими. У Исида было гораздо больше воинов, чем защитников замка, и все понимали, что крепость обречена; тем не менее она оказала довольно упорное сопротивление. Штурм длился целых 10 дней, прежде чем отряды Мицунари сумели занять Фусими, потеряв при этом 3 тысячи человек. Сам Тории Мототада погиб.
Теперь Мицунари собирался с помощью всех князей, сочувствовавших его замыслу, атаковать Иэясу через провинцию Мино в Микава. Этот план был основан на смелом, но ошибочном предположении, что Иэясу связан борьбой с Уэсуги и потому будет не способен сражаться на два фронта. С этими мыслями Мицунари отправился в Гифу, где его хорошо принял Ода Хидэнобу, внук Ода Нобунаги, первого объединителя Японии. Оттуда он 19 сентября отошел в замок Огаки. Однако вскоре до него дошли сведения о враждебных действиях со стороны самураев из Танго, Исэ и Оми, и поэтому он был вынужден откомандировать значительные силы своего главного корпуса, чтобы разобраться со смутьянами. В то же время ряд важнейших дайме, на которых Исида очень рассчитывал, отказались выступать против Иэясу. Среди них, например, был один из регентов, Мори Тэрумото, сильнейший генерал того времени. В отсутствие такого полководца Мицунари пришлось брать командование Западной армией на себя. Сам он был смел и имел кое-какой опыт ведения войны, однако уступал по своим полководческим качествам Иэясу; кроме того, армия его была хуже организована и имела «пятую колонну», о которой совершенно не догадывался главнокомандующий.

Замок Гифу также имел определенное стратегическое значение, поскольку находился недалеко от двух основных дорог Японии – Токайдо и Накасэндо. В 17 милях от этого замка располагался другой замок, Киесу. Обе крепости во времена Ода Нобунаги были важными военными базами. Если Гифу охранял союзник Исида, то в Киесу находился Осаки Гэмба, вассал Фукусима Масанори, союзника Иэясу.

Иэясу понимал, что если Западная армия захватит Киесу, это даст ей возможность блокировать любое движение из центра страны на восток и тем самым помешает его перемещениям. Поэтому уже 11 сентября он послал крупный воинский контингент (две «дивизии» общей численностью 34 тысячи человек) по Токайдо, а также приказал своему сыну Хидэтада с 30 тысячами человек двигаться по Накасэндо. Оба эти подразделения должны были соединиться в провинции Мино, где к ним присоединился бы сам Иэясу. Последний намеревался ударить по врагу в Мино и прочно закрепиться в важном регионе, отобрав у Мицунари крепость Гифу. Именно опираясь на этот район, Ода Нобунага три десятка лет назад установил господство над государством. Авангард Иэясу под руководством Фукусима, Хосокава и других испытанных воинов быстро двигался по Токайдо, и все его отряды собрались вместе в Киесу 21 сентября.

26 сентября Фукусима и другие командиры получили от Иэясу приказ выступать. В течение нескольких следующих дней они пересекли реку Кисо и после недолгого боя заняли цитадель Гифу, где стали ожидать прибытия Иэясу. Тем временем тот изучал положение дел, находясь в Эдо, и лишь удостоверившись в преданности и военной компетенции Фукусима и его армии, вышел со своими частями. Он прибыл в Киесу 17 октября, приведя с собой более 30 тысяч солдат. 20 октября Иэясу подошел к возвышенности возле Асакава, что всего в трех километрах к северо-западу от Огаки.

Таким образом, противники оказались недалеко друг от друга. Город Огаки, где находился Исида, располагался примерно в 25 км от Гифу. В последние недели к нему непрерывно стекались союзники со своими войсками. Последним к Исида прибыл полководец Кобаякава Хидэаки. Огаки занимал в целом неудобную позицию, поскольку стоял в стороне от дорог, и Иэясу мог просто запереть Исида в замке. Опасаясь подобной перспективы, тот 20 октября отдал приказ направить войска в какое-нибудь удобное место, где можно было бы сразиться с Восточной армией. После долгих размышлений решили отправиться к деревне Сэкигахара.

Исида Кацусигэ (Мицунари) (1563-1600) происходил из рода Фудзивара. Сын Исида Тамэсигэ. Родился в Оми, в возрасте 13 лет поступил на службу Тоетоми Хидэеси. В 1585 году стал служащим отдела дзибу-се, в ведении которого находидись вопросы генеалогии, наследования, браков и погребений, музыки и пр. Был одним из буге (магистратов, членов Регентского совета) при Хидэеси и получил в пользование замок Саваяма (доход – 186 тысяч коку риса в год). Принимал участие в экспедиции в Корею как генеральный инспектор при штабе главнокомандующего Укита Хидэиэ. После смерти Тайко (Хидэеси), подозревая Токугава Иэясу в имперских амбициях, решительно восстал против него, сформировав крупную воинскую коалицию.

Токугава Иэясу (1542 1616), – первый сегун клана Токугава, правитель Японии в 1603-1605 годах. Родился в замке Окадзаки (Микава), получил при рождении имя Такэтие. В 1547 году его отец искал помощи у Имагава Ёсимото против Ода Нобунаги и послал сына вместе с пятьюдесятью другими юным самураями, заложником в Суруга. Мальчик пребывал заложником долгое время, претерпев немало злоключений. В возрасте 12 лет (1554 год) он впервые надел самурайские доспехи. Через два года во время церемонии гэмбуку (когда мальчик становится совершеннолетним) он получил имя Мотонобу. В 1558 году женился на дочери Сэкигути Тиканага, вассала Имагава, и вскоре получил разрешение вернуться в свою собственную провинцию, где поменял имя на Мотоясу. Едва прибыв в Окадзаки, он начал готовиться к войне против Нобунага, который угрожал провинции Микава. Завоевав два замка, Тэрабэ и Хиросэ, а также западную часть этой провинции, Мотоясу вступил в Суруга. В это же время, в 1560 году, Имагава был разгромлен и убит в бою при Окэхадзама (Овари). Поскольку его патрон ушел из жизни, Мотоясу заключил мир с Ода.
Чтобы освободиться из зависимости от клана Имагава, он отказался от имени Мотоясу и принял в 1565 году имя Иэясу, под которым и стал известен впоследствии. В 1567 году он получил разрешение от императора сохранить имя Токугава за своей семьей. Тогда же познакомился со знаменитым воителем Такэда Сингэном и какое-то время составлял с ним альянс, благодаря которому смог расширить свои владения за счет побежденного ими Имагава Удзидзано. Его слава постепенно росла, так что все прежние вассалы Имагава предложили ему свои услуги. В 1570 году Токугава с отрядом в 10 тысяч человек участвовал в победной битве Ода Нобунаги против Асакура и Асаи при Анэгава (Оми).
Тем временем его отношения с Такэда Сингэном портятся и начинаются военные столкновения между ними. В 1571 году Сингэн осадил Иэясу в замке Хамамацу, а в 1572 году разбил его силы в окрестностях замка. Однако буквально на следующий день Токугава Иэясу устроил внезапную вылазку из замка и разгромил войско Сингэна.
В 1582 году Нобунага, тогдашний правитель Японии, погиб от руки Акэти Мицухидэ, и когда Иэясу узнал об этом, он немедленно двинулся против убийцы. Однако тот успел умереть раньше, чем Иэясу смог подойти со своим войском. Тогда Токугава вернулся в Окадзаки и не принимал участие в кампании при Сидзугатакэ (1583 год). На следующий год он принял предложение Ода Нобуо (сын Ода Нобунаги) бороться против Тоетоми Хидэеси. Армия последнего была разбита при Комакиями (Овари), но вскоре после этого Иэясу оставил своего союзника и заключил альянс с побежденным, скрепив его своей женитьбой на дочери Хидэеси.
В следующие годы он был занят хозяйственными делами в своих доменах. В 1590 году вернулся к военной жизни, участвовал в кампании против Ходзо. В этой экспедиции он захватил 8 провинций равнины Канто. Иэясу разбогател, и его доход в 2 557 000 коку риса в год позволил ему иметь достаточную власть в своих областях. В качестве резиденции он выбрал маленький порт Эдо в Мисаси и воздвиг здесь огромный замок – впоследствии Эдо превратился в столицу Японии, город Токио. Хидэеси выбрал Токугаву как одного из 5 членов своего Совета и приблизил к себе. В канун своей смерти Хидэеси вручил ему своего сына Хидэери (1598 год). После смерти Хидэеси Иэясу вел себя так, будто он являлся единственным правителем, и не считался с мнением остальных членов Совета. Вскоре возникли серьезные трения между ним и великими дайме, которые обвинили его в узурпации власти.

[ZHAN]

Восточная армия, армия Иэясу, состояла из трех крупных эшелонов:
1) подразделения Хидэтада, 38 тысяч человек;
2) силы, занятые при Сэкигахара, в том числе 30 тысяч человек под прямым руководством Иэясу, плюс несколько контингентов Фукусима, Курода и других генералов – 74 тысячи человек;
3) войска, стоявшие на холме Нангу и в Огаки – 26 тысяч.
Всего, таким образом, под ружьем у Токугава Иэясу имелось 138 тысяч человек.

Западную армию составили:
1) войска, собранные в Сэкигахара, из них больше половины были представлены Укита, Кобаякава и Мори Хидэиэ, всего 82 тысячи;
2) силы, занятые в осадных операциях или защищающие Огаки – 13 тысяч.
Общая численность войск, которыми располагал Исида Мицунари – 95 тысяч человек.

Таким образом, с обеих сторон выступили свыше 230 тысяч солдат. Подобные крупные соединения самураев собирались очень нечасто, однако и меньшие по численности армии должны были решать вопрос снабжения провиантом. Армии часто вынуждены были жить, конфискуя амбары с зерном или только что созревший рис. Октябрь 1600 года представлял собой хорошее время для войны, потому что урожай был уже снят, и проблем с довольствием не возникало.

К 1600 году основным оружием являлось ружье, за ним по значимости следовали копья, потом луки. Огнестрельное оружие называли тэппо, и оружие под этим общим именем обычно классифицировались не по калибру, но по массе пули; этот вес варьировался от 15 до 110 граммов. Пушки в те времена считались малоэффективными: они стреляли ядрами массой в 1–2 кг, причем только на небольшое расстояние, и в целом были ненадежны. Уже после Сэкигахара от английских и голландских торговцев были получены более качественные орудия, которые с успехом использовались при осаде замка Осака в 1615 году. Копья длиной в 3 метра и более также играли при Сэкигахара важную роль – они были главным холодным оружием как пехоты, так и конницы.

В бою при Сэкигахара участвовали и лучники, хотя и не в большом количестве. Лук преимущественно использовали искусные снайперы, этот вид оружия был эффективен тогда, когда во время осады требовалось снять со стены врагов. Воины Сацума из-за использования лука казались во многом старомодными, экзотично смотрелся и их полководец Симадзу Тоехиса, вступивший в бой с этим оружием. Что касается меча, то большинство сражавшихся имели один или пару (длинный и короткий) мечей впридачу к основному оружию, будь то мушкет, копье или лук, были ли они в седле или пешком. Впрочем, классическая нодати, или меч с длинным лезвием, использовался редко, его рассматривали как старомодное и неуклюжее средство ведения боя.

Наиболее важным оружием при Сэкигахара являлось огнестрельное. В 1542 году в Японию, на остров Кюсю, прибыли первые европейцы – португальцы. Самое большое восхищение у японцев вызвало огнестрельное оружие. Это были фитильные ружья – аркебузы. Аркебуза являлась достаточно легким оружием, чтобы целиться без опоры, применявшейся для более тяжелого мушкета. Поскольку время было неспокойное, успех этого вида оружия был огромный. Пройдя месячный курс обучения стрельбе, один князь из рода Симадзу приобрел за огромную сумму два экземпляра, после чего отдал ружья главному кузнецу-оружейнику, чтобы тот скопировал оригинал. Вскоре было налажено ружейное производство. Технология изготовления ружей распространилась очень быстро, и кузнецы отовсюду стали приезжать на Кюсю, чтобы учиться искусству изготовления нового вида оружия.
Японцы ввели ряд усовершенствований в аркебузы. Например, они изобрели лакированные футляры, чтобы ружья, когда ими не пользовались, оставались сухими. Далее они создали водонепроницаемый щиток для запального отверстия, чтобы можно было вести стрельбу в дождь.
Аркебуза имела и свои недостатки – например, процесс ее перезарядки требовал немалого времени. К тому же она стреляла, особенно на первых порах, не так точно, как лук. Несмотря на это, уже в 1555 году Такэда Сингэн, один из великих полководцев того времени, приобрел 300 мушкетов, а в 1571 году отдал приказ своим командирам сокращать количество копий в войсках и запасаться ружьями, а также устраивать учения солдат для проверки меткости стрельбы. За аркебузой было будущее.

Селение Сэкигахара находится примерно в 12 милях за Огаки, у подножия горы Ибуки, занимая важный перекресток на Накасэндо. Ранним вечером 20 октября, когда Иэясу держал совет с генералами возле Акасака, Западная армия выступила в Сэкигахара. Стояла отвратительная погода: лил мелкий дождь, который позже превратился в настоящий ливень, сопровождаемый сильным ветром с озера Бива. Дорога, по которой двигались войска, была узкой, склоны гор образовали воронку для ветра, вдобавок по ним лились потоки дождевой воды. Вокруг царила непроглядная мгла. В результате несколько десятков тысяч солдат превратили путь в непролазную грязевую ванну.

21 октября, около часа ночи, дивизия Исида подошла к Сэкигахара. Высшие чины приютились в домах вдоль дороги Хокурикудо, остальные поместились на близлежащих холмах. В 4 утра подошел контингент из провинции Сацума, за ним части Кониси Юкинага и Укита Хидэиэ. Несмотря на трудности пути, армии Исида удалось занять удобные позиции; она перегородили дорогу на Осака, так что Иэясу пришлось бы атаковать их позиции в лоб.
Утро было сырым и туманным, видимость составляла метра два. Солдаты спали, сушились, чистили оружие. Ближе к рассвету командиры начали выстраивать их в боевом порядке, прямо в густом тумане.

Дорогу на север на левом фланге закрывал сам Исида Мицунари, расположивший свой штаб в небольшой роще на вершине невысокого холма. Прямо перед ним разместился его главный военный советник Сима Сакон, а также Гамо Хидэюки с отрядом из гарнизона Осаки. Справа от дороги стояли отряды клана Симадзу под командованием Симадзу Ёсихиро, перед ним расположился со своим отрядом Симадзу Тоехиса, вооруженный луком.
Центр Западной армии составляли два крупных отряда – Кониси Юкинага и Укита Хидэиэ. У Накасэндо стояли самураи под командованием Тода Хирацука, Киносита и Отани Ёсикацу. За Накасэндо, у подножия холма Мацуо, разместились ветеран корейской войны Вакидзака Ёсицугу и Отани Ёсицугу, страдавший проказой и по этой причине не покидавший паланкина. Вершину холма Мацуо, то есть крайний правый фланг позиций Исида, занимал Кобаякава Хидэаки.
Некоторые командиры Исида втайне готовились переметнуться на сторону противника. Первым из таких потенциальных предателей был Кобаякава, который давно уже таил обиду на Мицунари. Кстати, Иэясу предполагал, что в разгар сражения Кобаякава обязательно перейдет к нему. Так оно впоследствии и оказалось.

Восточная армия, которой командовал Токугава, двинулась к Сэкигахара около 3 часов утра 21 октября. Ее солдаты также промокли под дождем и вынуждены были строиться в тумане. Части Восточной армии настолько близко подошли к неприятелю, не зная об этом, что авангард Фукусима Масанори, полководца Токугава, при построении столкнулся с арьегардом Укита Хидэиэ, который двигался к месту своего расположения. Однако обошлось даже без перестрелки. К семи утра Восточная армия выстроилась в боевой порядок.

С обеих сторон билось примерно по 80 тысяч человек. Однако не все они оказались вовлечены в сражение, ибо поле боя было тесным, здесь не хватало места для развертывания больших масс людей. Более того, ряд сторонников Мицунари либо из-за предательства, либо из-за неумелого руководства так и остались недвижимы. Таких насчитывалось свыше 30 тысяч человек. Со стороны же Иэясу были задействованы все войска, хотя армия Токугава Хидэтада в 38 тысяч человек, которой пришлось идти по Накасэндо, не смогла, к большому огорчению Иэясу, вовремя появиться на поле битвы.
Подножие горы Ибуки начинается в нескольких сотнях метров от Накасэндо. Основная часть армии Иэясу заняла этот промежуток. Правым крылом командовал Курода Нагамаса. Рядом с ним стоял отряд Хосокава Тадаоки. Далее располагались части Като Ёсиаки и Танака Ёсимаса. На левом фланге у дороги находился Ии Наомаса. Через дорогу, впереди остальных, встал Фукусима Масанори, только река Фудзи отделяла его от отряда Вакидзака. Позади него были Кегоку Такатомо и Тодо Такатора, а за ними на южной дороге, примыкавшей к Накасэндо, разместилось войско Хонда Тадакацу.

Таким образом, возле Сэкигахара собрались самые опытные военачальники Японии. Вот-вот должно было начаться одно из самых важных сражений в японской истории. Токугава выглядел очень спокойным. Позавтракав вареным рисом, он медленно облачился в доспехи. Шлема он не надел, обошелся только шелковой шапочкой. Затем командующий Восточной армии обратился с короткой и энергичной речью к своей свите, сказав: «Есть только два пути: либо вернуться домой с головой врага в руках, либо быть принесенным, но без собственной головы».

В 8 часов утра 21 октября 1600 года туман неожиданно рассеялся и ушел верх по склонам Ибуки. Противники впервые увидели друг друга. Забили походные барабаны, зазвучали сигнальные горны. Западной армии было невыгодно первой начинать атаку – она находились в более выигрышной позиции.
Тем не менее Иэясу приказал начинать атаку. Издав боевые кличи, часть воинов под началом Ии Наомаса пошла вперед против одного из отрядов Западной армии. Потрясая копьями, они врезались в ряды самураев Западной армии и опрокинули их, тогда как остальные воины Ии двинулись против дивизии Укита. Одновременно с ними Фукусима атаковал Укита, перейдя Накасэндо. Самураи Укита залпами из аркебуз отбросили их, а потом скатились по грязи на врага, размахивая обнаженными мечами. Первая атака перешла в жестокую рукопашную схватку, и тогда остальные передовые части Восточной армии двинулись прямо на Исида. Второй их ряд выступил вперед, чтобы атаковать Кониси. Сима Сакон, советник Исида, был ранен пулей и вынужден был отойти в тыл. Самураи Сацума неподвижно стояли на месте, ибо их предводитель Симадзу Ёсихиро решил, что их время еще не настало – хотя Исида Мицунари приказывал, требовал, а потом уже и просил его начать действовать.
Отряд Кониси был фактически расколот надвое атакой восточных самураев под руководством Тодо и Кегоку, однако равновесие отчасти восстановил Отани Ёсицугу, имевший хорошо обученные подразделения, которые отбросили наступавших. В целом на этом этапе сражения преимущество оставалось за «западными». Они имели численный перевес, и это сказывалось на ходе сражения.

Одно время Восточная армия даже готова была дрогнуть, она терпела большой урон и собиралась отойти; однако подход свежего резерва под командованием Хатисука Ёрисиэ и других частей восстановил баланс сил и продлил как саму борьбу, так и неопределенность ее исхода. Обе армии теперь были совершенно равны по своим силам, так что они равномерно то нападали, то, наоборот, отступали, подобно морским волнам. Долгое время ни та, ни другая сторона не могли привести битву к решительному исходу.

В конце концов Исида решил бросить в бой свой правый фланг, и дал Кобаякава сигнал ударить с холма Мацуо во фланг Восточной армии. Но тот даже не пошевелился. Сигналы Исида становились все более отчаянными. Наконец, даже Кониси и Отани послали гонцов на холм, убеждая начать атаку, но безуспешно: ни один человек из отряда Кобаякава не двинулся. Отани заподозрил неладное. Еще до этого вызывающего бездействия отряда он заметил, что атаки Восточной армии почему-то обходят холм Мацуо стороной. Тогда Мицунари принял некоторые меры предосторожности. Правое крыло его армии под командованием Отани Ёсицугу развернулось на 90 градусов на случай, если Кобаякава ударит против них.

Иэясу тоже ждал, что предпримет Кобаякава, и сильно нервничал. Вероятно, он все-таки не был до конца уверен в его дезертирстве. Чтобы спровоцировать Кобаякаву на выступление, Иэясу послал нескольких стрелков выстрелить в его сторону. Словно очнувшись от сна, самураи Кобаякава бросились вниз по склону холма на Отани. Воины Отани были готовы к этой атаке, они открыли огонь из аркебуз, и десятки трупов предателей покатились по склону. Увидев этот отпор, Иэясу приказал наступать по всему фронту.

До какого-то момента Отани превосходно удерживал свои позиции против атак изменников и «восточных». Но тут к Кобаякава присоединился еще один изменник – Вакидзака тоже напал на Отани. Самураи Отани, уступая в числе, все были перебиты, а сам Отани Ёсицугу с помощью одного из приближенных покончил с собой.

Дивизию Кониси теснили назад. Люди Кобаякава прорвались сквозь остатки войск Отани, обошли дивизию Укита и атаковали Кониси с тыла. Со всех сторон раздавались крики «Предательство!». Потом была атакована дивизия Укита. Сам ее командир ринулся сквозь толпу самураев, чтобы лично расправиться с предателем Кобаякава, однако его офицеры удержали его и заставили отступить вместе с ними.

Таким образом, центр Западной армии был полностью разбит, и Исида бросил все силы против отрядов Восточной армии, атаковавших высоту, которую занимал он сам. Но и он вскоре тоже бежал, оставив на поле боя только клан Симадзу. Их лидер Тоехиса пал, так что вскоре Симадзу Ёсихиро оказался единственным из командиров, не покинувшим Сэкигахара. Под его началом оставалось примерно восемьдесят самураев, окруженных огромной массой врагов. Ии Наомаса захотел вызвать Ёсихиро на поединок. Однако он сам представлял собой великолепную мишень, в своих красных доспехах с золотыми рогами, и воины Сацума всадили ему пулю в левую руку.
Но силы были слишком неравны. Поэтому Симадзу Ёсихиро, пришпорив коня, вместе с остатками отряда Симадзу прорвался сквозь толпу вражеских самураев и ускакал прочь по дороге, на юго-запад. Обогнув гору Нангу, они наткнулись на авангард частей Мори Тэрумото и Киккава Хироиэ, союзников Исида, которые провели утро в долине, прислушиваясь к шуму битвы. Симадзу сообщил им о поражении. После этого известия Киккава дезертировал, что побудило Мори отказаться от удара по левому флангу Иэясу, который он хотел нанести.

В два часа дня Иэясу понял, что сражение выиграно. Он сел на походный стул и сказал, плотно завязав шнурки забрала: «Одержав победу, подтяните шнурки шлема» – это изречение стало с тех пор крылатым. Затем, подняв жезл в руке, он приступил к церемонии осмотра голов. К нему подходили с докладами командиры – Курода Нагамаса, Хонда Тадакацу и Фукусима Масанори, его сын Тадаеси. Когда к главнокомандующему подошел раненый Ии Наомаса, Иэясу лично перевязал его руку. Наконец подошел и Кобаякава, молча склонившись в знак почтения. В тот же день прибыл пристыженный Токугава Хидэтада, спешивший на поле боя, но все-таки опоздавший.

В целом силы противников перед боем были равными. Они были примерно одинаковы по количественному составу, по вооружению, наконец, по личной отваге. У Западной армии позиции оказались более выигрышными, особенно в условиях размякшей почвы. Иэясу сильно рисковал, пойдя на них в атаку. Неизвестно, как сложилась бы в дальнейшем судьба битвы, если бы не измена некоторых командиров Исида Мицунари, которые не просто покинули позиции, но перешли на сторону врага. Возможно, основную роль в победе Иэясу сыграл Кобаякава.
К своему несчастью, Исида не имел необходимого авторитета в войске; он считался лишь первым среди равных, потому ему не подчинялись беспрекословно, в то время как в Восточной армии Токугава Иэясу имел, по сути, неограниченную власть. Нельзя забывать и о большем военном опыте 58-летнего Иэясу: к тому времени за его плечами было несколько десятилетий тяжелейших боев и десятки выигранных сражений.

Оставшийся день и ночь на 22 октября Иэясу провел в своем лагере. Он приказал Кобаякава и другим командирам, дезертировавшим от Мицунари, следовать за беглецом и взять его замок Саваяма. Замок был взят, однако Исида Мицунари вновь бежал и еще неделю скрывался от плена на горе Ибуки. Его близкие бежали в Саваяма, где покончили с собой.
6 ноября 1600 года Исида был схвачен в деревне Игути, препровожден в Киото и обезглавлен в Сидзоговара вместе с Кониси Юкинага, Анкокудзи Экэй, фаворитом Мори Тэрумото, который сражался при Сэкигахара – монахом Анкокудзу, а также другими военачальниками Западной армии. Кониси Юкинага как самураю было предложено совершить самоубийство, однако он сослался на свою веру (Кониси был ревностным христианином), и потому его казнили.


Историческое и военное значение

Битва при Сэкигахара имела важное историческое значение. Она стала предпоследней из больших самурайских битв (если считать последней битву при Осаки в 1615 году), причем именно здесь было сломлено сопротивление вольных дайме, и центростремительные движения окончательно возобладали в Японии над центробежными. Период, начавшийся с правления Иэясу, стал самым мирным периодом за всю историю государства: воинственные Токугава, пришедшие к власти на крови, обеспечили отсутствие войн на все время своего владычества.

[ZHAN]

К концу правления императора Шах-Джахана из династии Великих Моголов (правил в 1627–1658 годах) держава преемников Бабура занимала довольно значительную территорию.

Империя Моголов в XVI–XVII веках

Династия Великих Моголов прославилась также своими многочисленными внутренними распрями. Нередкими были случаи военных конфликтов между сыновьями и отцами, неподчинение младших братьев старшим. Сам Шах-Джахан восставал против собственного отца, императора Джахангира.
В сентябре 1657 года Шах-Джахан заболел, и поползли слухи, что болезнь его смертельна. К тому времени страна фактически была разделена на уделы, которыми управляли четыре сына императора. Старший сын Шах-Джахана, 43-летний принц Дара Шикох, получил во владение Пенджаб, Кабул и Мультан, то есть северо-западные территории страны. 41-летний Шуджа являлся властителем Бенгалии, 39-летний Аурангзеб правил Деканом, 33-летний Мурад – Гуджаратом. Формально властителем всех земель оставался сам император.

Из четырех братьев Дара был наиболее приближен к отцу и постоянно пребывал вместе с ним в Агре. Именно Дару заболевший Шах-Джахан официально назначил своим преемником, стремясь предотвратить братоубийственные распри. Однако отец не предвидел всей глубины ненависти, которую питали к старшему остальные братья – равно как и ненависти Дары к ним. Решение Шах-Джахана вызвало протесты других его сыновей и ввергло империю в политический кризис, а потом и в гражданскую войну за престолонаследие.

Первым бунт поднял Мурад. В декабре того же года он объявил себя императором и велел чеканить монеты и читать в мечетях кутбу в свою честь. То же самое чуть позже сделал Шуджа в Бенгалии, который к тому же собрал большое войско и двинулся с ним к Агре, торопясь занять ее до подхода армий Аурангзеба и Мурада.
Шуджа достиг Бенареса в феврале 1658 года. Наследный принц Дара Шикох, сосредоточившись на отражении угроз со стороны двух младших братьев, отправил против него армию под руководством своего старшего сына Сулеймана Шикоха и раджи Джай Сингха из Амбера. Противники встретились 24 февраля 1658 года под Бахадурпуром, недалеко от Бенареса, и вступили в, в ходе которой Шуджа потерпел поражение и отошел в Бенгалию – не понеся, впрочем, ощутимых потерь.

Ситуацию с бунтом Мурада и Шуджи быстро оценил Аурангзеб, решивший использовать ее в своих собственных интересах. Он слыл мастером политической интриги, был скрытным и хитрым человеком; при императорском дворе находились его люди, что позволяло Аурангзебу быть в курсе того, что происходило в Агре.
Аурангзеб начал готовиться к войне с Дарой сразу, как только узнал о болезни отца. Для начала он занял переправы через реку Нармада – для того, чтобы, с одной стороны, воспрепятствовать утечке нежелательной информации о своих приготовлениях, а с другой – для подготовки переправы через реку по понтонным мостам. К нему также отошло руководство над войском полководца Шах-Джахана Мир Джумлы, которого он насильно удерживал в Декане, не разрешая возвращаться в Агру. Однако, в отличие от Мурада, Аурангзеб формально не заявил о том, что вступает в противостояние с отцом или старшим братом. По его собственной версии, он собирался отправиться в Агру для того, чтобы напоследок увидеться со своим умирающим отцом. Аурангзеб вступил в переписку с Мурадом и в письмах советовал тому быть осторожным, порицая принятие им монаршего титула. Позднее оба брата договорились объединиться для того, чтобы выступить сообща против Дары, которого считали изменником делу ислама, а после победы разделить империю между собой. По этому соглашению Мурад должен был получить треть добычи и земель, включая Пенджаб, Афганистан, Кашмир и Синд (т. е. именно те территории, которыми владел Дара Шикох), а все остальное доставалось бы Аурангзебу. Одним из лозунгов Аурангзеба стало очищение империи от ереси, в которую ввергли ее два старших брата (Шуджа был шиитом, тогда как Дара придерживался очень либеральных воззрений на религию и славился своей веротерпимостью).

Войны в империи Моголов в XVII веке

Аурангзеб заручился расположением провинций Голконда и Биджапур, чтобы не иметь осложнений в тылу, когда он отправится в поход. К февралю его приготовления были завершены; в конце зимы он покинул свою столицу, город Аурангабад. После месячной стоянки в Бурханпуре Аурангзеб пересек Нармаду и достиг Дипалпура, где соединился с силами Мурада. Оттуда оба принца проследовали в Дхармат, в 14 милях к юго-западу от Удджайна.

Узнав о том, что принцы самовольно оставили свои уделы в Декане и Гуджарате, Дара Шикох послал армию под руководством махараджи Джасванта Сингха и Касим-хана, чтобы заставить их вернуться обратно. Дара считался официальным, законным властителем империи и поэтому имел номинальную власть над всеми остальными удельными царями, в том числе и над своими братьями. Двойное руководство отправленной им армии не лучшим образом сказалось на ее дисциплине и слаженности. Исход сражения, состоявшегося 15 апреля 1658 года, был в принципе предрешен заранее. Сингх и Касим-хан не смогли заставить объединившихся братьев отойти назад и при этом понесли тяжелые потери. Многие мусульманские офицеры перешли на сторону восставших.

Мухи-ад-дин Мухаммед Аурангзеб, фактически осуществлявший руководство в битве при Самугархе, родился 3 ноября 1618 года. Во время бунта своего отца Аурангзебу пришлось перенести тяжелые испытания: вместе со старшим братом Дарой он оказался в заложниках у деда, пока Шах-Джахан не подчинился Джахангиру и не получил от него прощение. Из-за этих и других переживаний его регулярное образование началось только тогда, когда ему исполнилось10 лет. Аурангзеб отличался прилежностью в учебе, прекрасно разбирался в Коране и хадисах, овладел арабским, персидским, турецким языками, а также хинди, с рвением занимался теологией, однако не испытывал большого тяготения к искусству.
Параллельно общекультурному шло и его военное образование. Аурангзеб имел большие склонности к военному делу и сумел стать прекрасным воином. В 1636 году отец назначил его правителем Декана (Дакхина), которым он правил с 1636 по 1644 год. С молодых лет Аурангзеб получил репутацию хорошего солдата, администратора и дипломата. В феврале 1645 года он был поставлен властителем Гуджарата, которым правил вплоть до 1647 года, когда ему поручили провести экспедицию в Балх (Средняя Азия). Увы, несмотря на свои превосходные полководческие способности, Аурангзеб не смог занять область за Сырдарьей, поэтому его отозвали ко двору, но потом отдали ему в подчинение Мультан, которым он правил с 1648 по 1652 год. Находясь здесь, он пытался овладеть Кандагаром, но обе его осады этой крепости (в 1649 и 1652 годах) оказались безуспешны. Шах-Джахан был рассержен и потому в 1652 году вновь перевел сына в Декан, которым тот и управлял до 1658 года, когда в империи начались внутренние распри, в итоге приведшие к его воцарению на троне моголов. В Декане Аурангзеб почти сумел подчинить себе царства Голконду и Биджапур, после чего пришло известие о болезни Шах-Джахана.
В частной жизни Аурангзеб вел себя почти безукоризненно. Он был очень трудолюбив, методичен, требователен к себе, аскетичен в своих привычках, любил чтение. Будучи очень набожным человеком, молился, как полагалось, по пять раз в день, непременно посещал мечеть, соблюдал рамадан и т. п. Физически он был силен, а также смел, вынослив, хладнокровен – посреди битвы мог сойти с коня, чтобы сотворить намаз. Хороший стратег и тактик, Аурангзеб всегда знал, как сыграть на слабостях и ошибках соперника. Однако он являлся фанатично верующим мусульманином суннитского толка, при нем процветала религиозная нетерпимость, что не способствовало единству поданных.

Дара Шикох, наследный принц имел куда более мягкий характер; нет сомнений, что его правление было бы более гуманным, однако позволило ли бы это сохранить единство обширной державы – сейчас сказать трудно.
Несомненно, Дара был смелым человеком, однако во время сражения он совершил несколько непоправимых ошибок, что ставит под сомнение его полководческие способности. Хуже того, он потерял контроль над армией, в результате чего успехи, которые одерживали некоторые его корпуса, так и не стали прологом к общей победе.

После сражения при Кханве, вооруженные силы Великих Моголов претерпели значительную эволюцию. Прежде всего в них были включены местные войска, в том числе и кавалерия раджпутов. Эти «туземные» части составляли примерно 50% всей армии. Вторая половина могольских войск являлась наемной. Ее комплектовали эмиры – фактически вожди наемных отрядов. Здесь можно было встретить самые разные подразделения – среднеазиатскую и афганскую конницу (как легкую, так и латную), персов и турок, служивших в пеших частях (мушкетеры), и даже европейцев, обслуживавших значительные артиллерийские парки.
В большом количестве использовались верблюды и слоны. Последних стали одевать в тяжелые латы, чтобы сделать их менее уязвимыми для мушкетных пуль.

Боевой слон позднемогольской эпохи в полном доспехе. Около середины XVIII века

В целом военное дело в армиях Великих Моголов было поставлено достаточно высоко. Существовали особые ведомства, занимавшиеся вопросами комплектования армии, ее вооружения, организации снабжения войск. В Дели имелся огромный воинский арсенал, благодаря которому можно было оснастить целую армию – как огнестрельным, так и холодным оружием. Особое внимание уделялось устройству лагерей, организации охранения, разведки.

Организация войск в государстве Великих Моголов в XVII веке

Известия о сражении при Дхармате чрезвычайно расстроили Дару. Он жаждал реванша и стал готовиться к личной встрече с младшими братьями на поле боя. Большинство его военачальников не верило в успех предприятия. Наиболее верные сторонники Дары, равно как и сам Шах-Джахан, советовали подождать подхода сил Сулеймана Шикоха, у которого находились наиболее боеспособные части.
Однако наследный принц не желал никого и ничего слушать и рвался в битву. Мобилизовав значительную часть мужского населения Дели и его окрестностей, 22 мая он вышел к Дхолпуру на реке Чамбал, что в 40 км к югу от Агры. Здесь войска Дары заняли удобную позицию и стали поджидать Аурангзеба и Мурада, сооружая оборонительные рубежи.

Вначале братья действительно подошли к Дхолпуру и расположились лагерем напротив лагеря Дары, на противоположном берегу реки. Но поскольку через нее было трудно переправиться, они воспользовались изменой одного из раджей Дары и ночью снялись с лагеря, собираясь перейти реку в другом месте. Совершив глубокий рейд в обход позиций старшего брата, мятежники в конце концов расположились на подступах к Агре, в тылу у Дары, возле деревни Самугарх, спокойно занявшись подготовкой к сражению.

Узнав об этом неожиданном маневре врагов, Дара был вынужден оставить свои укрепленные позиции и отправиться к Агре. Несколько дней обе стороны стояли друг напротив друга, не предпринимая никаких движений, не вступая в бой. Советники снова предлагали Даре подождать прихода Сулеймана. Но тот, не желая ни с кем делиться славой победы, все-таки отдал своим частям приказ строиться в боевой порядок.
По словам Ф. Бернье, французского посланника при дворе Аурангзеба, армия Дары насчитывала не менее 100 тысяч всадников, свыше 20 тысяч пеших воинов, большое количество слонов и 80 орудий. Цифра эта наверняка преувеличена: немало воинов находилось в армии Сулеймана Шикоха; следует также принять во внимание большие потери правительственной стороны во время сражения при Дхармате. Вряд ли наследнику престола удалось собрать более 60 тысяч человек.
Тем не менее это большая цифра – которая, правда, не позволяет говорить о высокой боевой эффективности армии Дары. В войске находились различные племенные, национальные и профессиональные группы, зачастую враждовавшие друг с другом и большей частью не имевшие боевого опыта. Среди воинов было немало людей, далеких от войны и годившихся разве что для охраны лагеря: мясников, цирюльников, кузнецов, портных, плотников и т. д. Многие из них были храбрыми людьми, однако их отвага не дополнялась хорошими воинскими навыками.
Костяк ополчения наследного принца составляли раджпуты, славившиеся своей доблестью, а также старые ветераны Шах-Джахана. Армии не хватало слаженности и дисциплинированности, а между мусульманскими и индусскими командирами существовали довольно прохладные отношения. Первые ревниво относились к тому, что Дара одаривал своей благосклонностью последних, и потому многие из них втайне были уже готовы переметнуться к Аурангзебу.

Перед центром армии Дара устроил батарею из всех своих 80 тяжелых полевых орудий. Они были расставлены в один ряд и связаны цепями, чтобы помешать возможному кавалерийскому прорыву противника. Расстояние между пушками равнялось примерно 10 м. Во второй линии плотными рядами стояли несколько тысяч пеших мушкетеров. В третьей линии находилось 500 верблюдов, на которых сидели стрелки с тяжелыми мушкетами; за верблюдами располагались слоны в защитных панцирях. За слонами стояли основные силы армии Дары, располагавшиеся, в свою очередь, тремя эшелонами. Первый насчитывал около 12–14 тысяч человек – это была лучшая часть всего войска. В это число входили: раджпуты (5–7 тысяч); гвардия Дары (3 тысячи), восседавшего в самом центре на могучем слоне и превосходно видного с любой точки поля боя; афганцы (4 тысячи). Слона Дары окружало несколько слонов с музыкантами.
Вторая линия главных сил была разделена по фронту на две части, в каждой из которых насчитывалось по 10–15 тысяч человек. Стоявшим слева корпусом командовал Рустам-хан и сын Дары Сифир Шикох, справа – Халилулла-хан. Позади боевой линии находился резерв численностью в 10 тысяч человек.
Такое многоэшелонное построение армии было вызвано не рельефом поля боя (сражение происходило в пустынной местности, пересеченной неглубокими оврагами), а желанием сделать глубину войск максимальной, чтобы повысить их устойчивость в сражении с профессиональными солдатами мятежников.

Аурангзеб также расположил артиллерию впереди, двумя батареями. За ней выстроился авангард из 10 тысяч человек во главе с Мухаммед-султаном, опытным и осторожным военачальником. Главные силы, находившиеся во втором эшелоне, состояли из правого и левого крыльев, примерно по 10 тысяч человек в каждом. Эти войска также были снабжены легкими пушками. Кроме того, здесь же расставили метателей небольших гранат, привязанных к палочкам и называвшихся банн. Эти индийские «гренадеры» бросали гранаты с расстояния в несколько десятков метров, целясь прежде всего во вражеских лошадей, пугая их и причиняя ранения, а то и убивая. Наконец, имелся резерв численностью до 5 тысяч человек, который находился за центром расположения армии. В самой середине войска в башенке на слоне находился Аурангзеб. Другие латные слоны были рассредоточены среди масс конницы и пехоты в качестве своеобразных опорных пунктов.

Дара приказал занимать позиции очень рано, еще до рассвета, не дав своим воинам выспаться. Построение из-за неопытности солдат заняло долгое время, но было завершено к восьми утра. Поскольку основная битва началась только в полдень, его люди вынуждены были много часов подряд стоять на одном месте, изнывая от жары и сухого ветра. Это лишило сил многих солдат еще до начала боя.

Аурангзеб, наоборот, дал своим солдатам возможность выспаться. Вечером, накануне сражения, он обратился к воинам со словами напутствия, призывая стремиться к подвигам, способным прославить их имена во всем мире. В целом моральный дух в армии Аурангзеба был значительно выше, чем в войсках Дары Шикоха.

Утром 29 мая 1658 года, пока армия Дары пассивно стояла в ожидании, братья приказали своим войскам начать наступление. Не теряя строя, их армии прошли за три часа несколько километров, отделявших вражеские силы друг от друга. Когда войска Аурангезеба приблизились, Дара приказал открыть огонь из пушек.
Поскольку он неверно рассчитал дистанцию, эта пальба не дала результатов, так что в течение целого часа порох расходовался впустую, только застилая черным дымом поле боя. Что касается Аурангзеба, то он приказал ответить лишь одним залпом пушек, приберегая порох для более важного момента. Зато его легкая кавалерия обрушила на противника шквал стрел – который, впрочем, как и огонь из пушек Дары, на какое-то время стих из-за внезапно начавшегося проливного дождя. Когда дождь кончился, обстрел возобновился с обеих сторон.

[ZHAN]

Непосредственно битва началась в жаркий летний полдень. Дара скомандовал своим войскам идти в атаку по всей линии фронта и сам двинулся вперед. Возглавило наступление левое крыло под началом Рустам-хана. Артиллеристы Аурангзеба, которыми командовал Саф Шикан-хан, а также мушкетеры, стоявшие позади них, встретили атакующих мощным залпом огня и нанесли им серьезный урон. Нападавшие растерялись, однако Дара призывал свои войска продолжать движение. Рустам-хан попытался сместиться вправо, нанося удар по вражескому авангарду и выходя из зоны действия правой батареи Аурангзеба. Но пушки были и здесь: новый мощный залп оборонявшихся оказался точен и вызвал в частях Дары беспорядок.
Однако наследный принц личным примером увлек за собой конницу, которая сумела прорвать фронт артиллерии Аурангзеба, обратила в бегство его верблюдов и пехоту. Один из отрядов прорвался до лагеря мятежников и захватил его, оказавшись в глубоком тылу вражеской позиции. Сам Дара вернулся в центр, окруженный своей гвардией.

Аурангзеб наблюдал за ходом боя с высоты своего слона, и когда увидел успешное продвижение отряда Рустам-хана, отдал приказ о контратаке. Ее возглавил Бахадур-хан, однако он ненадолго задержал продвижение противника. Главные силы Рустама повернули с целью прорваться к самому Аурангзебу. Тому пришлось вызывать отряды из резерва и брать части с левого фланга, чтобы остановить наступление противника. После ожесточенной схватки продвижение Рустам-хана было остановлено, его отряд разгромлен, сам он убит. Остатки его соединения бежали.

Еще одним кризисным пунктом на поле боя стал левый фланг Аурангзеба. Раджпуты императорского авангарда под руководством Чхатра Сал Хады и Рам Сингха атаковали отряд Мурада Бахши, вбивая клин между восставшими братьями. Мурад получил три раны стрелами в лицо, а спина его слона, по словам очевидцев, была усеяна стрелами, как шкура дикобраза. Рам Сингх и многие другие раджпуты пали мертвыми в этой схватке, но отряд Мурада был вынужден отойти. При этом он оказался отрезанным от основных сил своего брата. Видя подобное положение дел, Аурангзеб поспешил на помощь левому крылу. Раджпуты успели развернуть свой строй и нанесли встречный удар. Однако личная гвардия вождя мятежников сумела не только остановить раджпутов, но и перехватить инициативу: вместе с пришедшим в себя отрядом Мурада они с двух сторон нажали на индусских воинов, к тому времени уже изрядно утомленных. Раджпуты, наверное, были бы перебиты все до единого, однако Аурангзеб, впечатленный их отвагой, проявил несвойственное ему великодушие и приказал остановить избиение.
Удивительную пассивность все это время проявляло правое крыло Дары, которым командовал Халилулла. По словам Ф.Бернье, он: «...держался в удалении... как будто не участвуя в битве, и не позволял никому из своих всадников пустить хоть одну стрелу под предлогом, что они являются резервным корпусом {что было неправдой} и что у него имеется приказ вступить в бой только в крайнем случае. Но действительной причиной, которую он скрывал в своем сердце, было старое оскорбление, нанесенное ему Дарой».
Тем самым 10–15 тысяч воинов, имевших возможность реально повлиять на исход сражения, были фактически выключены из боя из-за предательского поведения их командира. По всей видимости, Халилулла находился в тайном сговоре с врагом и осуществлял заранее обдуманный план. В решающий момент он перешел на сторону Аурангзеба.

Что касается самого Дары, то наследный принц заметил, что его левый фланг после первоначального успеха теряет организованность. Вскоре ему доложили о гибели Рустам-хана и об окружении силами противника довольно большой группировки кавалерии, выдвинувшейся далеко вперед. Дара решил идти на помощь своему левому флангу. Однако, покинув центр, он утратил контроль над большей частью армии. Здесь не осталось никого, кто мог бы отдавать распоряжения, все спуталось. Из-за черных клубов порохового дыма сложно было понять, что творится на другом конце поля битвы.
Более того, поскольку армия Дары штурмовала позиции противника, она мешала огню собственной артиллерии, которая вынуждена была вообще замолчать, тогда как пушки Аурангзеба продолжали беспрепятственно выкашивать людей наследного принца, едва те приближались к неприятельскому центру.

На флангах сражение между тем превратилось в схватки слабо организованных кавалерийских отрядов. На левом фланге оба противника пребывали в расстроенном состоянии, и Дара попытался именно здесь переломить ход сражения. Несмотря на пересеченную местность, он стал собирать конные отряды для нового натиска – однако получив сообщение о сложном положении, в которое попали раджпуты, бросился с лучшими своими всадниками на противоположное крыло. Этот рейд оказался бессмысленной тратой времени, так как помощь Дары опоздала, и ему пришлось возвращаться – мимо всей армии Аурангзеба – на левый фланг.

Тем не менее он рассчитывал на победу, надеясь, что новое усилие сокрушит противника. Действительно, беспорядок царил и на позициях мятежников. Аурангзеб в какой-то момент под рукой имел только 1000 конных лейб-гвардейцев, которые еще не были вовлечены в рукопашные схватки.

Наступила решающая фаза сражения. Всеми забытый авангард Аурангзеба сохранял позицию в самой середине поля битвы все это время и весьма экономно тратил силы. Видя, что большая часть войск Дары опрокинута, а его центр находится в беспорядке и не пытается перейти в наступление, Мухаммед-султан, командовавший здесь, развернул обе свои батареи против отрядов, собиравшихся вокруг Дары, и атаковал его при поддержке артиллерийского огня. С другой стороны, резерв Аурангзеба под командованием Шейхмира предпринял обходной маневр, намереваясь окружить наследного принца. Неприятель со всех сторон охватил еще сражающиеся отряды правительственных войск.

Это стало началом конца. Слон Дары превратился в удобную мишень для неприятеля, и приближенные посоветовали ему пересесть на коня. Подобный шаг стал причиной растерянности среди солдат: увидев, что сиденье на царском слоне опустело, императорские воины уверились, будто их военачальник погиб. К растерянности добавлялись также физическая усталость и жара; лишенные необходимой мотивации, воины Дары прекратили сопротивление и в панике бежали с поля боя. С ними бежал и сам Дара, спасаясь верхом на коне.

Сражение при Самугархе, 1658 год

Победа была полной. В армии наследного принца пало 10 тысяч человек, весь его лагерь, все пушки были захвачены Аурангзебом. Особенно тяжелые потери понесли отряды раджпутов: в двух сражениях, при Дхармате и Самугархе, погибли двенадцать раджпутских вождей знаменитой царской семьи Хада, не считая глав менее высоких родов.

В знак своей победы (честь которой он, впрочем, дипломатично приписал своему брату Мураду) Аурангзеб повелел переименовать Самугарх в Фатехабад, что означает «Город победы».
Прибыв в Агру, униженный Дара Шикох не осмелился встречаться с отцом (который советовал ему до поры до времени не вступать в битву с братьями) и, забрав семью и горстку приближенных, отправился в Дели, чтобы попытаться там еще раз собрать армию и дать очередной бой Аурангзебу и Мураду.

Историческое и военное значение

После поражения при Самугархе начались скитания наследного принца: его постоянно преследовали ищейки младшего брата. В какой-то момент ему удалось собрать крупную армию на деньги владыки Ахмадабада, он опять выступил против Аурангзеба, и вновь у него ничего не вышло – Дара был жестоко разгромлен и бежал. В конце концов блуждания привели его в Афганистан, в Дадар, где в июне 1669 года он был выдан людям нового императора человеком, которому доверился. Дару пленили и отправили в Дели, где бросили в тюрьму, а 1 сентября того же года казнили, обвинив в ереси и государственной измене. Чуть раньше был схвачен и его сын Сулейман Шикох, которого после суда отправили в Гвалиор, где тот был отравлен.

В течение двух лет Аурангзеб завершил междоусобную войну, расправившись со всеми соперниками, в том числе со своим братом Мурадом (вначале захватив его в плен, а в 1661 году казнив), и стал единоличным хозяином всей Могольской империи.
При Аурангзебе империя, которой он управлял вплоть до своей смерти в 1707 году, стала высокоцентрализованной деспотией. Император обладал абсолютной властью, но при этом имел собственного премьер-министра, как Людовик XIV. Будучи исключительно дотошным человеком, он вникал в малейшие детали администрирования, сам читал все обращенные к нему петиции, лично отвечал на них. Генералитет и министры находились под его неусыпным контролем, никто не мог похвастаться самостоятельностью. Логическим следствием подобного положения вещей стала административная пассивность и беспомощность власти. Вдобавок религиозное рвение Аурангзеба, истового мусульманина-суннита, толкало его к насаждению религиозной нетерпимости и подавлению любых проявлений свободы воли среди поданных.
В итоге правление Аурангзеба стало началом заката величественной Могольской империи. Несмотря на то, что она насчитывала 21 провинцию и имела на вооружении высококлассную армию, правительство не могло сдержать центробежные процессы, зачастую вызванные недальновидной политикой самого императора. После его смерти эти процессы развернулись в полную силу и привели к появлению полунезависимых индийских государств.

Основными причинами поражения войска Дары Шикоха следует считать следующие:
1) слабая боевая подготовленность и организованность;
2) негативный моральный климат, непреодолимые противоречия между индусскими и мусульманскими вождями;
3) недостаточные боевые навыки самого Дары – он оказался более слабым полководцем, чем Аурангзеб, и совершил ряд тактических просчетов как до битвы, так и во время нее. Самый главный просчет, по-видимому, заключался в поспешности, с которой он стремился в битву с союзными братьями, и нежелании соединяться с силами своего сына Сулеймана;
4) слабый авторитет и непопулярность Дары;
5) предательство некоторых военачальников, особенно Халилуллы.

С другой стороны, победе Аурангзеба сопутствовали такие обстоятельства:
1) высокий душевный настрой – воины союзных братьев выходили на поле боя с психологией победителей, за их плечами уже была победа над правительственными частями;
2) наличие существенной религиозной мотивации – Аурангзеб внушил своим людям, что они сражаются за правое дело, за низвержение ереси и установление истинного исламского порядка;
3) высокая сплоченность войсковых соединений, их организованность, дисциплинированность, прекрасные боевые качества;
4) полководческий талант Аурангзеба, великолепное видение ситуации и умение удерживать ее под контролем. К полководческой искусности можно присовокупить и его дипломатический талант, благодаря которому Аурангзеб налаживал связи с нужными людьми, в том числе и в армии своего противника.

В целом битва при Самугархе оказалась довольно редким сражением в истории войн, когда успех был достигнут благодаря последовательно проведенной оборонительной тактике, которая, впрочем, не исключала возможностей для контратак, приведших в конце концов к положительному для Аурангзеба исходу.

Источник: Светлов Р. Великие сражения Востока. М.: Яуза, Эксмо, 2009