При этом и соратники, и недруги отмечали у Ленина те качества, которые обычно присущи подлинным лидерам. Прежде всего, он свято верил в свою миссию. Хотя слово «свято» сам бы он категорически отверг как проявление тупого обскурантизма. Он знал себе цену.
«Понимал ли он все свое значение? – задавал себе вопрос Бухарин. – Я не сомневаюсь ни одной секунды, что да».
«Непоколебимая вера в себя, которую много лет позднее я назвал его верою в свою предназначенность, в предначертанность того, что он осуществит какую-то большую историческую миссию, меня сначала шокировала…»
Ленин был уверен в своем безусловном праве руководить партией, хотя бы в силу организационных способностей. И говорил Валентинову:
«Плеханов – первоклассный ученый, но я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь мне указал, кого за последние 25 лет он организовал и способен ли он вообще что-либо и кого-либо организовать. О других – Аксельроде, Засулич, Старовере – смешно и говорить».
Ленин был фанатиком, каким и бывает вождь. Александр Константинович Воронский – литературный критик, руководивший одновременно военно-боевой организацией большевиков в Свеаборге, – утверждал:
«Ленин, конечно, “одержимый”. Он всегда говорит об одном и том же. С разных, иногда с самых неожиданных сторон он десятки раз рассматривает, в сущности, одно основное положение. Вообще же он говорит, как человек, у которого одна основная идея, “мысль мыслей”, непрестанно сверлит и точит мозг и около нее, как по орбитам вокруг солнца планеты, кружатся остальные. Основное ядро никогда не рассеивается в сознании, ни на минуту не уступает своего места гостям. Этот хозяин прочно живет в своем жилище»346. Что же это за миссия, за “мысль мыслей”? Как мы знаем, имя ей – революция. Если бы он с юности не думал о ней двадцать четыре часа в сутки, Октябрьской революции могло и не произойти. Ленин был максималистом, действовавшим по принципу, им же провозглашенному: «Кто не за революцию, тот против революции. Кто не революционер, тот черносотенец».
Был ли Ленин мужественным человеком? Да, потому что человек не мужественный в принципе не может претендовать на лидерство, а тем более на борьбу с государственной машиной и на руководство страной. Но он не путал мужество с безрассудным риском и точно не готов был слишком уж рисковать самим собой.
«Он никогда не пошел бы на улицу “драться”, сражаться на баррикадах, быть под пулей, – замечал Валентинов. – Это могли и должны были делать другие люди, попроще, отнюдь не он. В своих произведениях, призывах, воззваниях он “колет, рубит, режет”, его перо дышит ненавистью и презрением к трусости… Даже из эмигрантских собраний, где пахло начинающейся дракой, Ленин стремглав убегал. Его правилом было “уходить подобру-поздорову” – слова самого Ленина! – от всякой могущей ему грозить опасности… Он был начальником Генерального штаба и всегда помнил, что во время войны он должен обеспечить главное командование».
Ленин любил сокрушать своих противников на расстоянии, избегая дуэлей.
К сильным сторонам Ленина – и подпольщика, и руководителя – относилось его крайне внимательное отношение к вопросам конспирации, от него ничего без надобности не утекало.
«Устойчивой, непреходящей ленинской страстью была его любовь к секретам, подпольным конспиративным связям, тайным операциям, – писал Волкогонов. – Вождь русской революции был Жрецом тайн: исторических, политических, моральных, партийных, революционных, дипломатических, военных, финансовых. Ленинские “архиконспиративно”, “совершенно секретно”, “тайно”, “негласно” оттеняют одну из существенных граней ленинского портрета».
У него будет больше кличек и псевдонимов, чем у кого-либо в российской истории: Старик, Ильин, Петербуржец, Фрей, Карпов, Тулин, Мюллер, Рихтер, Иорданов, Петров, Майер и множество других.
Нередко входя в раж, Ленин действовал как азартный игрок.
«Азарт был свойством его натуры, но он не являлся корыстным азартом игрока, он обличал в Ленине ту исключительную бодрость духа, которая свойственна только человеку, непоколебимо верующему в свое призвание, человеку, который всесторонне и глубоко ощущает свою связь с миром и до конца понял свою роль в хаосе мира, – роль врага хаоса», – замечал Горький.
Азарт Ленина отмечала Алексинская, с мужем которой он играл в шахматы:
«Есть хорошие шахматисты, которые настолько любят и ценят красивый процесс игры, что сами исправляют ошибки противника, Ленин не из этого числа: его интересует не столько игра, сколько выигрыш. Он пользуется каждой невнимательностью партнера, чтобы обеспечить себе победу. Когда он может взять у противника фигуру, он делает это со всей поспешностью, чтобы партнер не успел одуматься. В игре Ленина нет элегантности».
Безапелляционность суждений Ленина поразительна. Воронский полагал, что Ленин
«убеждал, подчиняя слушателей своему хотению и тем, что он не сомневался».
Он редко испытывал сомнения в собственной правоте, даже если потом видел и свои ошибки. Однако для признания ошибок требовалось время. Так, свою чрезмерную левизну в предреволюционный период Ленин признает только в 1921 году в записке, адресованной участникам III конгресса Коминтерна:
«…Когда я сам был эмигрантом (больше 15 лет), я несколько раз занимал “слишком левую” позицию (как я теперь вижу)».
Его въедливый американский биограф Луис Фишер, встречавшийся с Лениным, писал:
«Придя к какому-либо мнению, Ленин считал его непоколебимым и защищал его от человеческих доводов и перед лицом неопровержимых фактов, пока оно не заменялось новым взглядом, который Ленин защищал с той же убежденностью. Сомнения занимали мало места в умственном хозяйстве Ленина… Сотрудничество требует определенного компромисса, а этого слова не было в политическом лексиконе Ленина. Он был политическим изоляционистом, пахарем на одинокой борозде».
Действительно, если политика – искусство компромисса, то это не про Ленина. Он, писал Струве, «был лишен абсолютно всякого духа компромисса». Потресов утверждал:
«В пределах социал-демократии, или за ее пределами, в рядах всего общественного движения, направленного против режима самодержавия, Ленин знал лишь две категории людей и явлений: свои и чужие. Свои, так или иначе входящие в сферу влияния его организации, и чужие, в эту сферу не входящие и, стало быть, уже в силу этого одного трактуемые им как враги».
Многие видели Ленина раздраженным и даже взбешенным. Но при этом, похоже, никто не видел его испуганным и смятенным. Ленин, при всей его неврастении, был волевым человеком. Зиновьев называл его
«не только гигантом мысли, но гигантом воли, не только великим теоретиком, но и настоящим вождем».
От вождя у Ленина были также безграничное властолюбие и совершенно сознательная и подчеркнутая неразборчивость в средствах.
«В своем отношении к людям Ленин подлинно источал холод, презрение и жестокость, – утверждал Струве. – Мне было ясно даже тогда, что в этих неприятных, даже отталкивающих свойствах Ленина был залог его силы как политического деятеля: он всегда видел перед собой только ту цель, к которой шел твердо и непреклонно… Резкость и жестокость… была психологически неразрывно связана, и инстинктивно и сознательно, с его неукротимым властолюбием».
Ленин был внимательным читателем не только Маркса и Энгельса, но и Макиавелли, которого цитировал не раз, порой не называя его имени. Потресов видел:
«Цель оправдывает средства!.. Ленин был неукоснительным последователем этого макиавеллевского рецепта политики. Он как нельзя более удачно сумел его сделать основой для деятельности всей той части партии, которая пошла за ним и впоследствии преобразились из социал-демократии в коммунистическую бюрократию советской деспотии и авантюристов Коминтерна».
Но даже многие оппоненты Ленина ощущали на себе обаяние именно харизматической личности. Так, Потресов признавал, что
«ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал – господства над ними. Плеханова – почитали, Мартова – любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собой, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».
Что уж говорить о соратниках. Луначарский утверждал:
«Очарование это колоссально, люди, попадающие близко в его орбиту, не только отдаются ему как политическому вождю, но как-то своеобразно влюбляются в него».
Валентинов свидетельствовал:
«Сказать, что я в него “влюбился”, немножко смешно, однако этот глагол, пожалуй, точнее, чем другие, определяет мое отношение к Ленину в течение многих месяцев».
И подтверждал, что «к Ленину что-то притягивало». Что
«когда Ленина величали “стариком”, это, в сущности, было признание его “старцем”, то есть мудрым, причем с почтением к мудрости Ленина сочеталось какое-то непреодолимое желание ему повиноваться».
Ленин импонировал своим сторонникам и почитателям живостью, непосредственностью, оптимизмом и своеобразным чувством юмора.
«Он умел с одинаковым увлечением играть в шахматы, рассматривать “Историю костюма”, часами вести спор с товарищем, удить рыбу, ходить по каменным тропам Капри, раскаленным солнцем юга, любоваться золотыми цветами дрока и чумазыми ребятами рыбаков, – будет вспоминать Горький. – А вечером, слушая рассказы о России, о деревне, завистливо вздыхал:
– А мало я знаю Россию. Симбирск, Казань, Петербург, ссылка и – почти все!
Он любил смешное и смеялся всем телом, действительно “заливался” смехом, иногда до слез. Краткому, характерному восклицанию “гм-гм” он умел придавать бесконечную гамму оттенков, от язвительной иронии до осторожного сомнения, и часто в этом “гм-гм” звучал острый юмор, доступный человеку очень зоркому, хорошо знающему дьявольские нелепости жизни».
Луначарский писал, что Ленин «был живым, веселым – мажорным человеком».
Был ли Ленин великим оратором? Если понимать под ораторским искусством специальные риторические приемы, образность, пафос, поставленный голос, искрящийся юмор, отточенные метафоры, умение заставлять толпу неистовствовать, то скорее ничем этим Ленин не владел. Ему далеко в этом отношении было не только до Муссолини, Гитлера, Керенского или Троцкого, но и до Бухарина, Зиновьева или Луначарского. Даже Крупская весьма сдержанно описывала качества мужа как оратора:
«Голос был громкий, но не крикливый, грудной, тенор… Голос выразительный, но монотонный… Речь простая была, не вычурная и не театральная, не было “естественной искусственности”… Перед всяким выступлением очень волновался: сосредоточен, неразговорчив, уклонялся от разговоров на другие темы, по лицу видно, что волнуется, продумывает. Обязательно писал план речи».
Луначарский подтверждал:
«Владимир Ильич терпеть не мог красивых фраз, никогда их не употреблял, никогда не писал красиво, никогда не говорил красиво и даже не любил, чтобы другие красиво писали и говорили, считая, что это отчасти вредит деловой постановке вопроса».
А Соломон так и прямо писал:
«Он был очень плохой оратор, без искры таланта: говорил он хотя всегда плавно и связно и не ища слов, но был тускл, страдал полным отсутствием подъема и не захватывал слушателя».
Формально несильный оратор, Ленин тем не менее неплохо знал психологию масс и был в состоянии электризовать дружественные аудитории и вызывать шок в недружественных. Тот же Соломон признавал, что
«в России и до большевистского переворота, и после него толпы людей слушали его внимательно и подпадали под влияние его речей», и это объяснялось тем, что «он говорил всегда умно, а главное, тем, что он говорил всегда на темы, сами по себе захватывающие его аудиторию…».
Большое впечатление на слушателей в его выступлениях производили абсолютная безапелляционность и относительная (в сравнении со многими другими интеллигентами-революционерами) простота. Сталин говорил:
«Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, – все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных “парламентских” ораторов».
Академик Пивоваров считает главной ударной чертой Ленина, позволявшей ему добиваться успеха, «гениальное упростительство»:
«Упростить ситуацию до абсурда, свести многообразие и сложность к элементарному, принципиальную поливариантность истории – к прямой, как полет пули, линии».
Описание Ленина как оратора оставил Троцкий – сам мастер красноречия:
«Оратор продумал заранее свою мысль до конца, до последнего практического вывода, – мысль, но не изложение, не форму, за исключением разве наиболее сжатых, метких, сочных выражений и словечек, которые входят затем в политическую жизнь партии и страны звонкой монетой обращения. Конструкция фраз обычно громоздкая, одно предложение напластовывается на другое или, наоборот, забирается внутрь его. Для стенографов такая конструкция – тяжкое испытание, а вслед за ними – и для редакторов. Но через эти громоздкие фразы напряженная и властная мысль прокладывает себе крепкую, надежную дорогу…»
У Ленина в выступлениях было немало узнаваемых привычек.
«Говоря или споря, Ленин как бы приседал, делал большой шаг назад, одновременно запускал большие пальцы за борт жилетки около подмышек и держа руки сжатыми в кулаки. Прихлопывая правой ногой, он делал затем небольшой быстрый шаг вперед и, продолжая держать большие пальцы за бортами жилетки, распускал кулаки, так что ладони с четырьмя пальцами изображали растопыренные рыбьи плавники. В публичных выступлениях такая жестикуляция имела место сравнительно редко. При разговорах же, особенно если Ленин вдалбливал своим слушателям какую-нибудь мысль, в каждый данный момент он всегда бил словом только в одну мысль, эта жестикуляция, этот шаг вперед и шаг назад, игра сжатым и разжатым кулаком – происходила постоянно».
Ленин умел – точно, лучше других идеологов партии – находить для партии деньги. И мы это еще увидим. А денег партии революционной, подпольной, которой надо организовать укрытия, явки, транспорт, типографию, литературу, оружие, готовить боевиков, содержать кадры, нужно много. Ленин не столько зарабатывал сам, сколько подвигал других обеспечивать своей партии финансовую основу. В стране было немало состоятельных людей, готовых жертвовать на дело борьбы с самодержавием. Так, из среды старообрядческого бизнеса шла финансовая поддержка и большевистских организаций, которые через Максима Горького получали деньги от текстильного короля Саввы Морозова, нефтяного магната Дмитрия Сироткина и других.
Благодаря контролю над партийной кассой – секретными счетами в швейцарских и французских банках – Ленин, даже потерпев тактическое поражение, сохранял за собой «силу кошелька».
