Ленин. Человек, который изменил всё

[ZHAN]

Главная ударная сила – чехословаки. Ленин видит угрозу и 19 июля пишет Подвойскому:

«Чехословацкая (и кулацкая) опасность так серьезна, что, по-моему, Вам бы взять на себя (и Троцкий, вероятно, согласится) объезд Западного и Южного (немецких) фронтов и т. п. для ускорения передвижки войск оттуда на чехословацкий фронт?»

На следующий день петроградскому начальству:

«Необходимо двинуть maximum рабочих из Питера… Мы погибнем наверняка от чехословаков, ежели не сделаем отчаянных усилий для прибавки сотен и тысяч руководящих рабочих для превращения киселя в твердое нечто».

Чехословаки 22 июля вошли в Симбирск.

Ленин говорит по прямому проводу со Сталиным 24 июля:

«О продовольствии должен сказать, что сегодня вовсе не выдают ни в Питере, ни в Москве. Положение совсем плохое. Сообщите, можете ли принять экстренные меры, ибо, кроме как от Вас, добыть неоткуда. В Ярославле восстание белых подавлено. Симбирск взят белыми или чехами».

Сталин отвечал:

«Позавчера ночью из Туркестана послано все, что можно было послать… запасов хлеба на севере Кавказа много, но перерыв дороги не дает возможности отправить их на север. До восстановления пути доставка хлеба немыслима. В Самарскую и Саратовскую губернии послана экспедиция, но в ближайшие дни не удастся помочь вам хлебом. Дней через десять надеемся восстановить линию. Продержитесь как-нибудь, выдавайте мясо и рыбу, которые можем прислать вам в избытке. Через неделю будет лучше».

Ленин:

«Посылайте рыбу, мясо, овощи, вообще все продукты, какие только можно и как можно больше».

Екатеринбург, где неделей раньше расстреляли семью Романовых, был взят чехословаками 25 июля. Ленин настаивает на новых мобилизационных мерах. 27 июля Зиновьеву:

«Сегодня получили известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идет на нас, осуществляя план соединительного натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков… Категорически предупреждаю, что положение Республики опасное и что питерцы, задерживая посылку рабочих из Питера на чешский фронт, возьмут на себя ответственность за возможную гибель всего дела».

Первого августа Ленин писал командованию Восточного фронта:

«Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань – Урал – Самара».

Карт окажется куда больше. 3 августа части Добровольческой армии Деникина вступили в Екатеринодар. Они также заняли Новороссийск, который стал главными морскими воротами для доставки военной помощи английскими судами. Тысячи красноармейцев на Юге России были уничтожены.

«Из-под Екатеринодара ушло около двухсот тысяч войск и беженцев, – напишет Алексей Толстой. – Те, кто остался, были зарублены, повешены, замучены станичниками. В каждой станице качались трупы на пирамидальных тополях. Красным мстили теперь без пощады, не опасаясь их возврата».

К сентябрю численность Добровольческой армии возросла до 35–40 тысяч. Деникинцы заняли западную часть Кубанской области и Ставрополь и закрепились на побережье Черного моря.

Активные бои начались на Восточном фронте после того, как 7 августа чехословаками и белогвардейскими отрядами была захвачена Казань. Троцкий руководил операцией из Свияжска и бил тревогу по поводу сложившейся ситуации. 30 августа Ленин телеграфировал Троцкому:

«Если есть перевес и солдаты сражаются, то надо принять особые меры против высшего командного состава, объявить ли ему, что мыслимо применим образец французской революции и отдать их под суд и даже под расстрел как Вацетиса, так и командарма под Казанью и высших командиров».

И в это время открыто выступили уже сами страны Антанты. В Архангельске и Мурманске были высажены английские, французские, сербские войска, Американские экспедиционные силы в Северной России (AEFNR), которые 31 июля захватили Онегу.


Рассказывал командовавший войсками Северной области генерал Владимир Владимирович Марушевский:

«Отдельные группы этих войск, постепенно подвигаясь от Архангельска по всем направлениям, заняли, вернее, закупорили все подходы к Архангельску по долинам рек, являющихся сосредоточием возможных на Севере путей сообщения. Этим свойством и объясняется тот секрет, что небольшие части могли удержать область в своих руках в течение полутора лет. Кроме рек были заняты и Мурманская, и Архангельская железнодорожные линии».

Кедрову Ленин поручил остановить интервентов.

«Было решено предоставить мне некоторую воинскую часть, также несколько орудий и пулеметов, с которыми я через два-три дня выехал на Архангельск. И, находясь в пути на Архангельск и участвуя в первых стычках со вторгшимися в край англо-французами, я держал связь с Кремлем и чувствовал невидимую руку, которая направляла и руководила всеми военными операциями… В первую же неделю продвижение англо-французов в глубь страны было приостановлено, и непосредственная угроза занятия Вологды устранена».

Созданное на Севере российское правительство во главе с эсером Чайковским ждала нелегкая судьба: англичане организовали переворот, который осуществил капитан Чаплин.

«Приблизительно через три недели после восстановления на севере России демократического правительства в одну прекрасную ночь все были арестованы по соглашению Чаплина с генералом Пулем и отправлены на Соловецкий остров в монастырь»1524, – возмущался Керенский. Западным правительствам и спецслужбам не нужны были в новом руководстве России болтуны и социалисты. Николаю Васильевичу Чайковскому, участнику еще легендарного народнического кружка «чайковцев» 1869 года, на тот момент было 79 лет. После протеста находившихся тогда в Архангельске союзных дипломатов, правда, правительство Чайковского было возвращено с Соловков. Но сам он уехал в Париж, и на его место был посажен русский генерал Миллер. «Фактически полным хозяином края был британской службы генерал Мейнард, который командовал всеми оккупационными силами союзников».

Японское правительство 2 августа заявило, что пошлет во Владивосток войска для защиты чехословаков. В тот же день японский десант захватил Николаевск-на-Амуре. Во Владивосток под командование генерала Отани прибыли две японские дивизии, два британских батальона, два американских пехотных полка и три тысячи французов и итальянцев. К сентябрю японские войска занимали уже огромную территорию – от Камчатки до Байкала. Численность только японских войск на Дальнем Востоке достигла 70 тысяч. Помощь им оказали подразделения казачьих атаманов Семенова и Калмыкова, а также созданные интервентами Временное правительство автономной Сибири, сменивший его Деловой кабинет, Сибирская областная дума с ее Сибирской армией.

Начали высаживаться американские экспедиционные силы на востоке России, которые возглавлял генерал Уильям Грейвс.

«В то время, когда я прибыл во Владивосток, представители союзников, говоря о русских, имели в виду бывших царских офицеров и чиновников, которые чувствовали себя достаточно спокойно и не боялись каждый вечер появляться на Светланской – главной улице Владивостока – в своих роскошных мундирах. Представители других классов назывались “большевиками”… Все уверяли меня, что большевики объединились с немецкими и австрийскими пленными и планировали захватить находившиеся во Владивостоке склады».

Восьмого сентября Грейвсу сообщили, что англичане, французы, японцы и чехи хотят идти до Волги и желают знать, как поведут себя Соединенные Штаты. Грейвс проинформировал Вашингтон и 27 сентября получил телеграмму:

«американские войска не продвинутся западнее озера Байкал».

Ленин ответил на прямую американскую интервенцию, как мог. В августе 1918 года он написал «Письмо американским рабочим», где утверждал:

«Американские рабочие не пойдут за буржуазией. Они будут с нами, за гражданскую войну против буржуазии».

Естественно, это послание, вызвавшее живой интерес в леворадикальных кругах Америки, не добавило Ленину симпатий в официальном Вашингтоне.

К началу осени под контролем чехословацких и западных частей оказалась, словами Черчилля,

«вся русская территория от реки Волги до Тихого океана, почти не меньшая по размерам, чем Африканский континент».

Сложнейший клубок противоречий завязался и в Закавказье, где в добавление к местным, российским, турецким и немецким силам тоже теперь появились войска Антанты. Турция продолжала военные операции, захватив Елизаветполь (Кировабад, Ганджа), Кюрдамири и устремившись к Баку. Оборону города организовывала Бакинская коммуна во главе с Шаумяном, но 1 августа ее свергла Диктатура Центрокаспия, в которую входили дашнаки, эсеры и меньшевики. Турки продолжали наступление на Баку и прорвались через Волчьи ворота в район Биби-Эйбата. Но 4 августа к пристаням Бакинского порта начали подходить корабли с английскими войсками, приглашенными Центрокаспием. Шаумян с коммунарами 14 августа ретировались на 17 кораблях. Но они «были окружены около острова Жилого военной флотилией “Диктатуры Центрокаспия” и насильно возвращены в военный порт, войска разоружены и на этих же кораблях отправлены в Астрахань. Бакинские же комиссары и другие руководящие работники (35 человек) во главе с Шаумяном арестованы и заключены в тюрьму». 26 бакинских комиссаров было расстреляно. В течение следующих двух лет Москве будет не до Закавказья, которое оказалось отрезано мятежными казачьими областями, горцами Северного Кавказа, а затем и деникинцами. Меж тем в Закавказье шла настоящая межнациональная резня, живо напоминавшая Средневековье.

Август 1918 года стал моментом открытого разрыва отношений между Советской Россией и Антантой. Иоффе рекомендовал Ленину сохранить дипотношения. Предсовмина 3 августа ответил:

«Проводить “прежнюю” политику неразрыва с Антантой после Онеги – смешно. Нельзя же даму с ребеночком сделать опять невинной».

Ленин пишет воззвание:

«Внешний враг Российской Советской Социалистической Республики, это – в данный момент англо-французский и японо-американский империализм. Этот враг наступает на Россию сейчас, он грабит наши земли, он захватил Архангельск и от Владивостока продвинулся… до Никольска-Уссурийского. Этот враг подкупил генералов и офицеров чехословацкого корпуса».

Локкарт писал, что

«Москва неистовствовала… На протяжении нескольких дней один слух сменялся другим. Количество высадившихся войск все возрастало и дошло до ста тысяч… Даже правительство растерялось и начало упаковывать архивы».

Пошли демонстративные рейды по диппредставительствам Англии и Франции.

«Мы не могли не реагировать на эти насильственные мероприятия, рассматривавшиеся большевиками как ответ на наши насильственные мероприятия в Архангельске, отправились на следующий день все сообща к Чичерину, довели до его сведения о разрыве дипломатических сношений и потребовали наши паспорта».

С американцами, хотя они тоже участвовали в интервенции, отношения рвать не стали, и именно в американском консульстве находили убежище остававшиеся в Москве западные дипломаты, которые не сидели сложа руки.

Затем их деятельность получит в СССР название «заговора послов». Находим в воспоминаниях Локкарта:

«Я воспользовался этим временем для финансового обеспечения дружественных нам русских организаций, очень нуждавшихся в поддержке… Раздобыть наличные деньги было не трудно, хотя банки и были закрыты, а девизные операции воспрещены. Многие русские обладали крупными запасами наличных рублей, которые они охотно обменивали на переводы на Лондон».

По официальной советской версии, заговор готовили Локкарт, Нуланс, Фрэнсис. Их целями были военный переворот, захват Кремля, Вологды и открытие дороги на столицу интервентам, высадившимся в Архангельске. Рейли, по информации чекистов, возглавлял боевое крыло заговорщиков.

«Его план был смелым и далеко идущим и предусматривал ни больше ни меньше как арест всего большевистского руководства, включая Ленина и Троцкого руками их латышской охраны».

Большинство латышских стрелков было в Красной Армии. Но до 10 тысяч латышей сражалось в рядах белых, и многие из них считали, что большевики, замирившись с немцами, предали и Латвию.

Британские разведчики через агента Локкарта латыша Шмитхена вышли на командира артиллерийского подразделения Берзина с предложением службы англичанам для выполнения задания:

«содействие свержению Советской власти и оккупации Москвы английскими войсками и установлению военной диктатуры».

Западным спецслужбам не повезло, Шмитхен уже работал на ЧК, а Берзин станет это делать.

Берзин попросил на операцию 5 миллионов рублей, не встретив возражений. 17 августа Рейли передал Берзину первый большой пакет с деньгами. Рейли утверждал, что его целью было провести Ленина и Троцкого по улицам первопрестольной без штанов – на потеху публике. По версии большевистского обвинения, их собирались немедленно расстрелять. Переворот был намечен на 28 августа, когда должно было состояться расширенное заседание ВЦИК в Большом театре. Об этом сразу стало известно властям, причем не только от Берзина, который принес тяжелый холщовый мешок с миллионом рублей прямо в кабинет Свердлова. Заседание ВЦИК перенесли на 6 сентября. Чекисты продолжали игру.

Для противодействия интервенции и подрывным действиям со стороны Антанты Ленин готов был еще активнее разыгрывать карту Германии. Немцам было все сложнее поддерживать военное присутствие на огромных просторах России, и они поспешили зафиксировать свои позиции на востоке. Иоффе начал переговоры о расширении формата взаимодействия. С немецкой стороны был поставлен вопрос и о военном сотрудничестве. Ленин соглашался обсуждать его. Чичерин рассказывал:

«После долгого совещания с ВИ я лично поехал к новому германскому послу Гельфериху, чтобы предложить ему условиться о совместных действиях против Алексеева на юге и о возможности отправки германского отряда, по соглашению с нами, для нападения на антантовские войска у Белого моря. Дальнейшее развитие этого плана было прервано внезапным отъездом Гельфериха».

Ленин 20 августа информировал Чичерина о просьбе Людендорфа,

«чтобы по мурманскому делу мы послали в Берлин высшего офицера для выработки деталей».

На возмущение Воровского по поводу якобы «панического» обращения за помощью к немецкому империализму Ленин 21 августа отвечал:

«Ни тени паники не было. “Помощи” никто не просил у немцев, а договорились о том, когда и как они, немцы, осуществят их план похода на Мурман и на Алексеева. Это совпадение интересов. Не используя этого, мы были бы идиотами. Не паника, а трезвый расчет».

Меж тем Иоффе успешно завершил переговоры о заключении Русско-германского добавочного договора к Брестскому мирному договору и финансового соглашения, которые были подписаны 27 августа. Германия выводила свои войска из Эстляндии и Лифляндии, а Россия отказывалась от суверенных прав на них. Москва обязывалась признать границы Украины, как они были определены Третьим Универсалом, то есть по максимуму, в составе восьми губерний. Правда, так и не признала. Немцы уходили из Курской, Орловской, Воронежской губерний, Донской области и Черноморского побережья вне Кавказа. РСФСР признавала независимость Грузии, а Германия удерживала турок от захвата Баку. В окончательном тексте освобождение российского Севера от войск Антанты возлагалось на Москву. Германия должна была взяться за армию Алексеева. Но это Берлин, стоявший на грани поражения, был уже не в состоянии сделать.

[ZHAN]

Безопасность в Кремле худо-бедно обеспечивалась. Да и Ленин был еще не самой узнаваемой фигурой. Мария Ильинична вспоминала:

«В первые годы Советской власти широкие слои трудящихся не знали часто ВИ в лицо – не до фотографирования было… И бывало, что когда ВИ входил в Кремль, здание правительства или даже в свою квартиру, часовые резко бросали: “Пропуск”, подозрительно поглядывая на просто одетого человека. ВИ, который обычно делал им под козырек, спокойно вынимал пропуск из кармана и терпеливо ждал, пока часовой его рассматривал».

Привычные прогулки Ленин тоже осуществлял в основном по территории Кремля.

Хуже с охраной было в местах отдыха. Летом 1918 года Ленин отдыхал на даче Бонч-Бруевича в деревне Комаровка близ станции Тарасовка Северной железной дороги.

«Там нашлись две свободные комнатки на втором этаже дачки, находившейся рядом с домом, где жила семья Владимира Дмитриевича. Столоваться мы должны были у него… Но побывали мы на ней не более двух-трех раз, несмотря на гостеприимство В. Д. Бонч-Бруевича. Дело в том, что ВИ любил отдыхать в полном уединении… А в Тарасовке было довольно многолюдно. Но самым большим злом на даче в Тарасовке были комары, которых ВИ совершенно не переносил… Другой дачи не было, и, чтобы подышать свежим воздухом в свободный день, мы с тех пор взяли себе за правило выезжать хотя бы на несколько часов за город, забирая с собой вместо обеда бутерброды. Ездили в разных направлениях, но скоро излюбленным местом ВИ стал лесок на берегу Москвы-реки, около Барвихи… Товарищ Гиль, шофер ВИ, со своим авто располагался поблизости – охраны у ВИ тогда не было».

И совсем сложно было с охраной на массовых мероприятиях, которые Ленин начал усиленно посещать летом 1918 года, когда позиции Советской власти сильно шатались.

Утром 30 августа председатель Петроградской ЧК Урицкий был застрелен поэтом Леонидом Каннегисером. Вспоминал Зиновьев:

«Всего несколько недель тому назад я таким же образом подъехал к месту убийства Володарского, где застал его бездыханное, но еще теплое тело. Из Смольного позвонил ВИ. С волнением он выслушал сообщение о гибели Урицкого.

– Я попрошу сегодня же тов. Дзержинского выехать к вам в Петроград.

Через несколько минут ВИ позвонил сам и настоятельно потребовал, чтобы были приняты особые меры охраны других наиболее заметных питерских работников».

Продолжала Мария Ульянова:

«Настроение было тревожное. В то время по пятницам на фабриках и заводах устраивались митинги, и Ильич обыкновенно выступал на них. Собирался он ехать в районы и в этот день. Я попросила т. Бухарина заехать к нам обедать и помочь нам отговорить Ильича от выступлений в этот день. Ильич отшучивался и не давал определенного ответа: “Там, мол, посмотрим, как выйдет”… Около 5 часов Ильич пришел из своего кабинета уже в пальто и сказал мне, что все же поедет на митинг, и категорически отказался взять меня с собой».

В ту пятницу Ленин агитировал на заводе Михельсона. В своем выступлении он доказывал, что обвинения большевиков в недемократичности – демагогия, а чтобы защитить социализм, рабочие должны дать отпор белочехам. Заключительными его словами были:

– Мы должны были все бросить на чехословацкий фронт, чтобы раздавить всю эту банду, прикрывающуюся лозунгами свободы и равенства и расстреливающую сотнями и тысячами рабочих и крестьян. У нас один выход: победа или смерть!

Ленин даже не подозревал, насколько близко смерть уже подкралась к нему. Интерактивная часть не предусматривалась, но по дороге к автомобилю Ленин вступил в разговоры с работницами. Гиль даст показания:

«Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел протянутую из-за нескольких человек женскую руку с браунингом. Были произведены три выстрела, после чего я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе».

Фанни Каплан была схвачена сразу же, и только Гиль уберег ее от самосуда толпы. На допросе она объяснит:

– Стреляла я в Ленина потому, что считаю его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм.

Машина спешит в Кремль. Мария Ильинична видит из окна:

«Шофер соскакивает и открывает дверцы. Этого никогда раньше не бывало. Ильича выводят из автомобиля какие-то незнакомые люди. Он без пальто и без пиджака, идет, опираясь на товарищей. Бегу вниз по лестнице и встречаю их уже поднимающимися наверх. Ильич очень бледен, но идет сам, поддерживаемый с двух сторон… На мой вопрос Ильич успокаивающе отвечает, что ранен, только в руку, легко; бегу отворять двери, приготовлять постель, куда через несколько минут Ильича и укладывают… Теперь уже около восьми… Бегу в Совнарком и прошу скорее вызвать врачей: Ильич ранен. Тов. Винокуров, бывший там, бежит со мной: он ведь врач и может оказать первую помощь».

Александр Николаевич Винокуров был наркомом соцобеспечения:

«ВИ обычно аккуратно, без опоздания, являлся на заседания Совнаркома, и мы были удивлены, почему его так долго нет. Вдруг меня вызывают из зала заседания в квартиру ВИ… Он был бледен как полотно. Я немедленно уложил его в постель, снял с него сюртук, жилет и рубашку и, оказав ему первую помощь (наложил асептическую повязку, дал возбуждающих капель и др.), немедленно велел вызвать наркомздрава тов. Семашко и заведующего Мосздравотделом Обуха. В то время подошла… Вера Михайловна Бонч-Бруевич (тоже врач). Ввиду того что положение ВИ было очень тяжелое, пульса у него почти не было, были сильные боли, мы немедленно, не ожидая консилиума, сделали подкожное впрыскивание морфия и затем для поднятия пульса подкожное впрыскивание камфары. Вскоре явились Семашко и Обух, а за ними и специалисты (хирург Минц и терапевт Туманов), которые осмотрели ранение и установили диагноз. Одна пуля раздробила ВИ плечевую кость, произведя перелом кости. Другая пуля вошла сзади со стороны лопатки, пробила легкое, вызвав сильное кровотечение в плевру, и засела спереди шеи под кожей».

Прибежала Крупская:

«Ильичева кровать была выдвинула на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя:
– Ты приехала, устала. Поди ляг.

Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое:
– Конец».

«Среди немногих людей, которых он пожелал видеть, когда его привезли с завода Михельсона, была Инесса Федоровна». Съезжались по зову Семашко все московские светила медицины.

«Вот Вейсброд, Обух, Минц. Позднее Розанов, Мамонов. Они серьезны, бледны. На наши вопросы дают неопределенные ответы – случай серьезный, ничего пока нельзя сказать, но организм сильный. Тяжелая ночь. Ильич лежит и слабо стонет».

Профессор-хирург Владимир Николаевич Розанов впервые увидел Ленина:

«Сильный, крепкий, плотного сложения мужчина; бросалась в глаза резкая бледность, цианотичность губ, очень поверхностное дыхание. Беру ВИ за правую руку, хочу пощупать пульс, ВИ слабо жмет мою руку, очевидно здороваясь, и говорит довольно отчетливым голосом:
– Да, ничего, они зря беспокоятся.

Я ему на это:
– Молчите, молчите, не надо говорить. – Ищу пульс и, к своему ужасу, не нахожу его, порой он попадается, как нитевидный. А ВИ опять что-то говорит, я настоятельно прошу его молчать, на что он улыбается и как-то неопределенно машет рукой. Слушаю сердце, которое сдвинуто резко вправо, – тоны отчетливые, но слабоватые. Делаю скоро легкое выстукивание груди – вся левая половина груди дает тупой звук. Очевидно, громадное кровоизлияние в левую плевральную полость, которое и сместило так далеко сердце вправо. Легко отмечается перелом левой плечевой кости, приблизительно на границе верхней трети ее с серединой».

В ту военную пору хирурги обладали колоссальным практическим опытом диагностики и лечения ранений.

«Приходилось учитывать и своеобразный, счастливый ход пули, которая, пройдя шею слева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, ВИ, конечно, уже не было бы в живых».

Доли миллиметра, на которые отклонилась пуля, избавили историю от фундаментального изменения траектории. Например, Сталин мог бы не успеть стать тем, кем он в итоге стал…

«После консультации длинное и долгое обсуждение официального бюллетеня о состоянии здоровья Владимира Ильича… После этого опять пошли к ВИ…

– Ничего, ничего, хорошо, со всяким революционером это может случиться.

А пульса все нет и нет. Вечером снова консультация, и так каждый день, утром и вечером… Пульс восстановился только через двое суток, то есть стал таковым, что его можно было назвать удовлетворительным. Через четыре дня общее состояние настолько улучшилось, что позволительно было подумать о том, чтобы приняться за правильное лечение перебитой руки».

Едва придя в себя, Ленин дал знать товарищам и недругам, что его рано списывать со счетов. 6 сентября шло заседание Петроградского Совета. Зиновьев взял слово для срочного заявления.

– Товарищи, в моих руках телеграмма, писанная уже самим товарищем Лениным.

Совет разражается ураганом восторженных аплодисментов. Телеграмма эта подана сегодня в 1 час 10 мин. дня из Кремля. Это, по-видимому, первая телеграмма товарища Ленина после начала его выздоровления».

Ленин приходил в себя. Но нужно было время для реабилитации, лучше всего – на свежем воздухе. Мальков уверяет, что именно его вызвал Свердлов, у которого находился председатель Московского губисполкома.

«Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.
– Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня».

Местом выздоровления станут Горки. В предреволюционные годы усадьбой владели миллионерша Зинаида Григорьевна Морозова, вдова и наследница Саввы Морозова, и ее третий муж – московский градоначальник Анатолий Анатольевич Рейнбот, уволенный в 1907 году за коррупцию и расстрелянный большевиками в 1918-м. Сапронову, которому было поручено обеспечить охрану, имение «очень понравилось»:

«Совершенно сохранившийся старинного типа дворянский дом, хорошо оборудован, паровое отопление, электрическое освещение, водопровод и другие удобства. Стоит на возвышенном красивом месте, у подножья большой пруд, невдалеке речка Пахра, кругом очень большой красивый парк, продолжением которого является почти со всех сторон лес. К Горкам с двух сторон идут прекраснейшие шоссе… В тот же день после осмотра Горок я отправился на завод “Проводник” взять пять человек рабочих, которые наспех произвели ремонт водопровода, отопления, и через несколько дней дом был готов».

Выбор в пользу Горок решило и еще одно обстоятельство, на которое обращал внимание охранявший Ленина Александр Васильевич Бельмас: дом

«имел телефонную связь с Москвой. В то время телефонной связи загородных мест с Москвой, кроме Горок, нигде не было».

Мария Ильинична вспоминала:

«Наконец и ходить можно. Можно ехать и в Горки на окончательную поправку. Ильич протестует, но Вейсброду удается все же настоять, что он поедет проводить его туда. Машина трогается».

Крупская:

«Дом был хорошо отстроен, с террасами, с ванной, с электрическим освещением, богато обставлен, с прекрасным парком. В нижнем этаже разместилась охрана: до ранения охрана была весьма проблематична… Не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет, и умер; в ней и поселились. Но и маленькая комната имела три больших зеркальных окна и три трюмо».

Для охраны Ленина из состава свеаборгского отряда ВЧК было сформировано подразделение из 20 чекистов. Информация о месте пребывания Ленина была закрытой. Сапронова охрана ВЧК не удовлетворила.

«Чувство величайшей ответственности за целость единственного вождя величайшей из великих революций не давало мне покоя… Тогда мы решили организовать добавочную охрану. В одной из дач, под видом отдыха в санатории, поселились несколько человек и негласно принимали участие в охране. Из прилегающих к дому дач пришлось выселить живущих в них».

Что делать с таким большим домом, не знали не только его новые хозяева, но и обслуга. Особенные проблемы возникли с отоплением.

«Из-за того, что на зиму не была спущена из труб вода, они все полопались. Первый раз починили, пустили отопление, вдруг обнаруживается течь. Остановили отопление, починили, пустили, и снова течь в новом месте и так без конца»1554.

Зато, пишет Крупская,

«рядом с комнатой, где мы поселились, в большой комнате красовались два камина. К каминам мы привыкли в Лондоне…

– Затопите-ка камин, – попросил Ильич.

Принесли дров, поискали трубы, их не было. Ну, подумала охрана, у каминов, должно быть, не полагаются трубы. Затопили. Но камины-то, оказалось, были для украшения, а не для топки. Загорелся чердак, стали заливать водой, провалился потолок».

В конце сентября Ленин приехал в Москву показаться лечащим врачам – Минцу, Мамонову и Розанову. Последний уверял, что пациент

«выглядел прекрасно: бодрый, свежий, со стороны легких и сердца – полная норма, рука срослась прекрасно, так что протез свободно можно было бросить; жалоба только одна: неприятные, порой болевые ощущения в большом и указательном пальцах больной руки – результат ушиба лучевого нерва. На этой консультации было решено, что доктору Мамонову делать больше нечего, а мы, хирурги, увидимся еще раз недели через полторы-две… Выражаясь нашим врачебный языком, можно сказать, что случай протек изумительно гладко».

Кто руководил страной в отсутствие Ленина? Свердлов. Вацетис, не встретив возражений, на заседании ВЦИК расскажет:

«В сентябре по случаю ранения ВИ работа в Совнаркоме заглохла, и это учреждение временно отошло на второй план. В ответственной роли руководителя обороной страны как по части законодательной, так и исполнительной оказался Всероссийский Центральный исполнительный комитет во главе с т. Свердловым. Свердлов в течение сентября и октября и даже в ноябре принимал довольно деятельное участие в делах РККА…»

[ZHAN]

Ленин быстро шел на поправку. Но покушение на него, убийства Урицкого и Володарского стали поводом для официального оформления политики «красного террора». Террор был продиктован и религиозной природой большевизма, не терпевший инакомыслия и инакодействия, и характером эпохи, и личностью вождя, и российской спецификой.

Марксизм-ленинизм не отрицал насилия. Сам Ленин писал, что

«социализм вообще против насилия над людьми. Однако, кроме христианских анархистов и толстовцев, никто еще не выводил отсюда, что социализм против революционного насилия».

При этом Ленин тщательно старался избегать ситуаций, когда на его имя могла бы лечь тень ответственности за акты террора. Он не оставлял своей подписи на приказах о расстрелах. Однако свидетельств тому, что именно он выступал главной движущей силой террора, предостаточно. Когда кто-нибудь в разговоре с моим дедом противопоставлял «гуманизм» Ленина зверствам Сталина, он только посмеивался. Молотов считал Ленина куда более жестким человеком, чем Кобу: не только Сталину, но даже куда более беспощадным Дзержинскому или Троцкому не раз доставалось от вождя за мягкотелость и либерализм:

«Кисельная у нас власть, а не диктатура».

Принципиальные решения о репрессиях, расстрелах важных заключенных принимались на заседаниях ЦК (позднее Политбюро), где Ленин председательствовал. Говорит Троцкий:

«Ленин при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора».

Подтверждают это и – относительно – миролюбивые женщины. Крупская писала:

«Ильич отмечал, что пагубно отразилась на судьбе Парижской коммуны та мягкость, с которой рабочие массы и рабочее правительство относились к заведомым врагам. И потому, говоря о борьбе с врагами, Ильич всегда, что называется, “закручивал”, боясь излишней мягкости масс и своей собственной».

Есть свидетельства и самого Ленина, разбросанные по десяткам статей, речей и записок, произнесенные и написанные задолго до выстрелов Каплан. Ленин 26 июня 1918 года с возмущением писал Зиновьеву:

«Только сегодня мы услышали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает».

Девятого августа Ленин наставлял председателя Нижегородского губсовдепа Федорова:

«В Нижнем, явно, готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.) навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. …Надо действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия».

И так далее.

Ленин был чужд нравственных колебаний и имел ярко выраженную склонность к жестокости. Впрочем, в своем пренебрежении к человеческим жизням он был вовсе не одинок в российской истории. Максим Горький в сердцах заметил:

«Поголовное истребление несогласно мыслящих – старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. От Ивана Грозного до Николая II этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди – почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема?»

Вот только никому из предшественников Ленина на российском престоле не приходило в голову объявлять и проводить политику массового террора в отношении собственных подданных. Горькому

«часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.

– Чего вы хотите? – удивленно и гневно спрашивал он. – Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы – что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки…

Я очень часто одолевал его просьбами различного рода и порою чувствовал, что мои ходатайства о людях вызывают у Ленина жалость ко мне. Он спрашивал:
– Вам не кажется, что вы занимаетесь чепухой, пустяками?».

Горький же фактически возьмет Ленина под защиту:

«Невозможен вождь, который – в той или иной степени – не был тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уоте Тайлоре, Фоме Мюнстере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее».

Сразу после ранения Ленина по инициативе Свердлова и Дзержинского было принято постановление «О красном терроре», который стал официальной политикой. Был опубликован приказ наркома внутренних дел Петровского:

«Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел».

Всего в отместку только за Урицкого казнили 800–900 классово чуждых горожан. В Москве были публично расстреляны 80 человек, среди них несколько высших царских сановников. За Ленина счет пошел уже на тысячи. В сентябре во исполнение декрета ВЦИК «О красном терроре» были образованы три концентрационных лагеря – два в Москве и один в Петрограде.

После покушения на Ленина принимались повышенные меры безопасности. «На перекрестках улиц стояли команды солдат, – замечал Локкарт. – По городу, внешний вид которого за сорок восемь часов совершенно изменился, полз страх». Ему трудно было не обратить внимание на перемены. Покушения были восприняты чекистами, помимо прочего, как начало реализации «заговора послов». В ночь на 1 сентября арестовали Локкарта. Но уже на следующий день освободили. Рейли ушел через Петроград.

Ленин вместе с тем не раз говорил о терроре как мере вынужденной и ответной.

– Террор был нам навязан терроризмом Антанты, когда всемирно-могущественные державы обрушились на нас своими полчищами, не останавливая ни перед чем. Мы не могли бы продержаться и двух дней, если бы на эти попытки офицеров и белогвардейцев не ответили беспощадным образом, и это означало террор.

И в чем-то он был прав. Белый террор был реальностью и носил ничуть не меньшие масштабы, чем красный. Вот что наблюдал генерал Грейвс:

«Солдаты Семенова и Калмыкова при поддержке японских войск носились по стране, словно дикие звери, грабя и убивая людей, но эти убийства можно было остановить в любой день, стоило лишь Японии пожелать этого. Когда возникали вопросы по поводу этих зверских убийств, ответ сводился к тому, что убитые люди большевики, и это объяснение, по-видимому, удовлетворило весь мир… Там действительно совершались ужасающие злодеяния, но их совершали не большевики, как думал весь мир. Я не погрешу против истины, если скажу, что на каждого человека, убитого большевиками в Восточной Сибири, приходится сотня убитых их противниками».

Грейвс приводил приказ колчаковского генерала Розанова от 27 марта 1919 года:

«Деревни, где жители оказывают нашим войскам вооруженное сопротивление, должны быть сожжены дотла. Мужчин следует расстрелять, домашнее имущество, повозки и прочее забрать в пользу армии».

В одной Екатеринбургской губернии при Колчаке были расстреляны более 25 тысяч человек.

Ленин не сильно преувеличивал, когда писал:

«Расстрелы десятков тысяч рабочих. Расстрелы даже меньшевиков и эсеров. Порка крестьян целыми уездами. Публичная порка женщин. Полный разгул власти офицеров, помещичьих сынков. Грабеж без конца. Такова правда о Колчаке и Деникине».

Нобелевский лауреат Борис Пастернак в «Докторе Живаго» был предельно точен:

«Изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали. От крови тошнило, она подступала к горлу и бросалась в голову, ею заплывали глаза».

Красный террор помог создать относительно боеспособную Красную Армию (как белый террор помогал создавать белую).

В отсутствие раненого Ленина постановлением ВЦИК от 2 сентября о превращении Советской Республики в военный лагерь был создан Революционный Военный Совет Республики (РВСР) как высший коллегиальный орган управления и политического руководства Вооруженными силами РСФСР. Под руководством Троцкого и его заместителя врача Склянского РВСР принял командование над всеми военными делами. Оперативное руководство операциями было возложено на штаб Реввоенсовета во главе с военспецами-генералами. Общее руководство осуществлялось Троцким из штабного поезда, на котором он возил с собой автомобили, службы связи, типографию, трибунал, санитарную команду, специалистов по военной инженерии, снабжению, артиллерии, уличным боям.

Троцкий в Свияжске уже 7 сентября получил телеграмму от Ленина:

«Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков-кровопийцев будет образцово-беспощадное».

Троцкий разделял ленинский подход.

«Надо было решиться на суровые меры. Я издал приказ, напечатанный в типографии моего поезда и оглашенный во всех частях армии: “Предупреждаю: если какая-либо часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир. Мужественные храбрые солдаты будут поставлены на командные посты. Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули”».

По приговорам полевых трибуналов расстреливались не только командиры и комиссары, но и рядовые бойцы.

Ленин же считал, что Троцкий проявлял недопустимую мягкость и укорял его 10 сентября:

«Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце».

Ленин зря беспокоился. В тот день Казань была освобождена Красной Армией.

«Сочетанием агитации, организации, революционного примера и репрессий был в течение нескольких недель достигнут необходимый перелом, – писал Троцкий. – Из зыбкой, неустойчивой, рассыпающейся массы создавалась действительная армия».

Железная дивизия Гая 12 сентября освободила Симбирск. Ленину видятся светлые перспективы, и он пишет Троцкому:

«Приветствую с взятием Симбирска. По-моему, надо напрячь максимальные силы для ускорения очистки Сибири. Не жалейте денег на премии. Телеграфируйте, спасено ли и сколько ценностей Казани. Я уже завтра начинаю заниматься делами».

«Взятие Симбирска – моего родного города, – уверял Ленин, – есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил».

А Вацетис вместо ранее предлагавшегося Лениным расстрела получил вновь созданную должность главнокомандующего Вооруженными силами РСФСР.

Сталин старался не отставать. Из Царицына он «железной, беспощадной метлой» прочищал тыл, самолично назначая и меняя командиров и комиссаров, чем приводил Троцкого в бешенство: «Категорически настаиваю на отозвании Сталина… У нас успехи во всех армиях, кроме Южной, в особенности Царицынской, где у нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия в верхах», – писал Троцкий Ленину 4 октября.

Сталин и Ворошилов обвиняли Троцкого в развале фронта и третировании

«виднейших членов партии в угоду предателям из военных специалистов… Наша новая армия строится благодаря тому, что рядом с новыми солдатами рождаются новые революционные командиры. Навязывать им заведомых предателей… – это значит расстраивать весь фронт».

Столкновение двух железных воль вновь высекало искры конфликта, в который Ленину пришлось вмешиваться. В споре о военспецах верх остался за Троцким. В октябре Сталина отозвали из Царицына. Но конфликт продолжится, и он будет иметь серьезные последствия как для судеб всех его участников, так и Вооруженных сил.

Красная Армия перешла в наступление, но была все еще слаба. Член Реввоенсовета 1-й армии Сергей Павлович Медведев писал Ленину о положении в борьбе с чехословаками:

«Я убедился, что у нас есть толпы вооруженных людей, а не крепкие воинские части… Большая часть из них состоит из добровольцев. Никакой военной выучке они не подвергались, и поэтому слишком трудно совершать с ними военные операции. Они могут совершить партизанский набег, но чуть только попадут под военный, а не партизанский огонь – они обнаруживают всю слабость свою и панически бегут от жалкой горстки опытного противника».

Но все же выздоравливавший Ленин был уже преисполнен оптимизма. 3 октября он уверенно утверждал:

«Мы решили иметь армию в 1 000 000 человек к весне, нам нужна теперь армия в три миллиона человек. Мы можем ее иметь. И мы будем ее иметь».

Разворачивалась система Всевобуча. И 23 октября Ленин радовался, что

«прошел тот период, когда мы были бессильны. И мы пошли вперед гигантскими шагами; прошел период, когда у нас не было армии, когда не было дисциплины; создалась новая дисциплина, и в армию пошли новые люди, которые тысячами отдают жизнь».

Создаваемая армия рассматривалась Лениным уже не только как инструмент обороны, но и как ударный отряд мировой революции.

«Мы должны победить не только белогвардейцев, но и всемирный империализм… Для этого Красная Армия нужна более всего».

Численность армии вырастет с 360 тысяч человек в июле до 800 тысяч в ноябре 1918 года.

Красная Армия начала одерживать первые победы и по причине относительной слабости противника. Наиболее существенное той осенью: началось разложение чехословацких частей, и они оказались в конфликте в белыми соединениями. Генерал Сахаров свидетельствовал о белочехах:

«Ясно, что из массы военнопленных-шкурников не могли образоваться крепкие воинские части… Как только встретили опасность, столкнулись с крепкими красными частями, то повернули назад. Отступление чехов с их “военной добычей” легло теперь всей тяжестью на русское многострадальное офицерство и добровольцев; плохо снабженные, полуголодные, недостаточно даже вооруженные, эти истинные герои прикрывали чешские эшелоны, наполненные здоровыми, сильными людьми, с обилием всяких запасов. Естественно, что чувства русских начали меняться и, вместо прежних иллюзий восхищения освободителями и братьями, стало нарождаться чувство возмущения и презрения к жадным и трусливым чужакам, нашим же военнопленным».

Белых офицеров особенно возмущало в чехословаках, помимо трусости и мародерства, еще и то, что они

«самым беззастенчивым образом поддерживали партию эсеров, добывали для нее власть над русскими массами».

[ZHAN]

На Государственном совещании антибольшевистских сил в Уфе 23 сентября – из самарского Комуча и омского Временного сибирского правительства – было создано Временное Всероссийское правительство – Директория во главе с правым эсером Авксентьевым. Директория заявила, что

«впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания является единственным носителем верховной власти на всем пространстве Государства Российского».

Но оттолкнула от себя значительную часть белого воинства и стратегов Антанты, увидевших в Директории признаки «керенщины». Возник запрос на новые фигуры. Ключевой из них стал адмирал Колчак. Еще летом 1918 года он был доставлен из США в Японию, где поправлял здоровье вместе с возлюбленной Анной Васильевной Тимирёвой на курорте в окрестностях Иокогамы. Там его разыскал глава русского отдела британского военного министерства Альфред Нокс, который писал начальству:

«Нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших планов на Дальнем Востоке».

Девятого октября Временное всероссийское правительство переместилось из Уфы, к которой приближалась Красная Армия, в Омск. А уже 13 октября чехословаками был доставлен в Омск и Колчак. Был создан исполнительный орган Директории – Всероссийский Совет министров во главе с экс-депутатом Госдумы от партии прогрессистов (между кадетами и октябристами) Петром Васильевичем Вологодским. Пост военного и морского министра Директории получил Колчак.

В сопровождении английского Мидлсекского батальона Колчак отправился в штаб Сибирской армии в Екатеринбург и начал знакомиться с фронтовыми частями, которыми командовали чешские генералы Гайда и Сыровой. Был разработан план прорыва красного фронта в направлении Пермь – Вятка – Котлас – на север-запад. Почему столь странное направление главного удара? «Сторонниками этой идеи были англичане, стремившиеся заменить протяженный путь снабжения сибирских войск через Владивосток более короткой северной коммуникацией через Архангельск».

В это время – в предсмертной агонии – активизировались турки и 15 сентября заняли Баку. Москва в ответ 20 сентября заявила об аннулировании Брестского договора в части, касающейся Турции, и не признала аннексию Турцией Батума, Карса и Ардагана. Тогда турецкие части заняли Дербент, 23 октября – Тимур-хан-шуру (Буйнакск) и пробивались в Порт-Петровск (Махачкала). Однако на большее Турции не хватило. В сентябре англичане разбили турок у Наблуса в Палестине и открыли себе путь к Дамаску, Халепу (Алеппо) и к границам Турции с юга. Прорыв войсками Антанты Балканского фронта привел к уничтожению или пленению германских и болгарских частей. Болгария капитулировала 29 сентября. Турция лишалась коммуникации с Германией и Австро-Венгрией, и для англо-французских армий открылась дорога на Стамбул.

Эти последние всполохи Первой мировой войны сопровождали возвращение Ленина в Кремль.

Зал заседаний Совнаркома подвергся по этому случаю чистке и мытью. Появились цветы.

«Все наличные члены Совнаркома и лица, имеющие право присутствовать на заседании, были налицо… На всем и на всех лежала печать праздничного настроения. Некоторые члены Совнаркома, беззаботные по части костюмов, приводили свои туалеты в порядок. Был приглашен фотограф и полученные изображения в виде открыток были пущены в широкую продажу».

Их раскупали, как горячие пирожки.

Ленин впервые «живьем» предстал перед общественностью 22 октября – под шумные, нескончаемые аплодисменты и крики “ура” – и выступил на объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета, фабзавкомов и профсоюзов.

Популярность Ленина после покушения и стремительного выздоровления зашкаливала.

[ZHAN]

Ленин чувствовал, предвкушал и торопил германскую революцию. Еще 1 октября он писал из Горок Свердлову и Троцкому:

«Дела так “ускорились” в Германии, что нельзя отставать и нам».

Ленин предлагал:

«Мы умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим в деле движения вперед начавшейся в Германии революции. Вывод: 1) вдесятеро больше усилий на добычу хлеба (запасы все очистить и для нас и для немецких рабочих). 2) вдесятеро больше записи в войско. Армия в 3 миллиона должна быть у нас к весне для помощи международной рабочей революции. Эта резолюция должна в среду ночью пойти всему миру по телеграфу».

И такая резолюция действительно была оглашена.

Теперь уже Ленин сам давал деньги на революцию – на германскую и мировую. 15 октября он писал Берзину в Берн:

«Денег у Вас много. Дадим еще и еще, без счета. Пишите, сколько. Издавать надо в 100 раз больше, на 4-х языках, листовки в 4–8–16–32 страницы. Нанять для этого людей».

18 октября Иоффе в Берлин:

«Мы бы должны играть роль бюро для идейной работы интернационального характера, а мы ничего не делаем!! Издавать надо во 100 раз больше. Деньги есть. Переводчиков нанять. А мы ничего не делаем! Скандал».

Своих единомышленников в Германии Ленин 18 октября подбадривал:

«Дорогие товарищи! Сегодня получено известие о том, что группа “Спартак” вместе с бременскими леворадикалами предприняла самые энергичные меры, чтобы способствовать созданию рабочих и солдатских Советов по всей Германии… С наилучшими приветами и твердой надеждой на то, что в ближайшем времени можно будет приветствовать победу пролетарской революции в Германии».

Сразу, как вернулся к активной работе – 22 октября, – Ленин утверждал:

– Революция назревает не по дням, а по часам, и это не только говорим мы, – нет, это говорят именно все немцы из военной партии и буржуазии.

На следующий день из тюрьмы освобожден лидер «Спартака» и немецких пораженцев Карл Либкнехт. На радостях германские пролетарии устроили антиправительственную демонстрацию у советского представительства. Ленин, Свердлов и Сталин пишут постпреду Иоффе в Берлин:

«Передайте немедленно Карлу Либкнехту наш самый горячий привет. Освобождение из тюрьмы представителей революционных рабочих Германии есть знамение новой эпохи, эпохи победоносного социализма, которая открывается теперь и для Германии, и для всего мира».

Пятого ноября немецкое правительство, наконец, решило, что Москва преступает все нормы приличия, и обвинило ее в провоцировании революции, потребовало немедленного отъезда Иоффе вместе со всем штатом. Но события раньше смели правительство. Восстание моряков в Киле, отказавшихся дать англичанам последний, «почетный» бой, вызвало цепную реакцию выступлений протеста по всей стране. В Мюнхене образовалось временное правительство на основе Советов во главе с Куртом Эйснером. Баварский король Людовик III отрекся от престола, его примеру последовали монархи Ольденбурга, Брауншвейга и Штутгарта. 7 ноября влиятельный депутат-социалист Филипп Шейдеман в ультимативной форме потребовал отречения кайзера.

Армейская верхушка считает положение безвыходным. Все союзники Германии к этому времени уже капитулировали, последний – Австро-Венгрия – 4 ноября. В Вене голод, национальные революции в Буковине, Чехии, Словакии, Галиции, Австрии, землях южных славян. На совете с кайзером в Спа генералы Гинденбург и Людендорф заявляют, что армия начинает выходить из повиновения, фронт может развалиться в любую минуту, и единственный выход – немедленное перемирие и либерализация правительства. В новый кабинет принца Макса Баденского вошли лидеры центристских партий, радикалы и социал-демократы.

В 1-ю годовщину Октябрьской революции 7 ноября Ленин открывал памятник Марксу и Энгельсу:

– Мы переживаем счастливое время, когда это предвидение великих социалистов стало сбываться. Мы видим все, как в целом ряде стран занимается заря международной социалистической революции пролетариата.

Восьмого ноября Ленин делал доклад о международном положении на VI съезде Советов и излагал диспозицию, оказавшуюся по ряду параметров довольно точной:

– Теперь демократические войска Англии и Франции должны будут служить «для поддержания порядка» – и это говорится, когда в Болгарии и Сербии Советы рабочих депутатов, когда в Вене и Будапеште Советы рабочих депутатов. Мы знаем, что это за порядок. Это значит, что англо-американские войска призываются играть роль душителей и палачей всемирной революции… Мы видим, что для Германии они готовят мир, полный настоящего удушения, мир более насильнический, чем мир Брестский.

Девятого ноября Макс Баденский сообщил кайзеру Вильгельму II, что социал-демократы требуют его отречения от престола.

«Рейхсканцлер, не дожидаясь моего ответа, возвестил от своего имени о моем якобы состоявшемся отречении, как и об отказе от трона со стороны кронпринца, который по этому поводу вообще не был запрошен», – жаловался Вильгельм II. Он предпочел укрыться в Нидерландах. Шейдеман из окна библиотека парламента провозгласил республику. Социал-демократ Эберт формирует кабинет из трех правых социал-демократов и трех представителей Независимой социал-демократической партии (НСДПГ).

Гинденбург признал легитимность правительства при условии восстановления дисциплины в войсках и принятия жестких мер против большевизма. Одновременно Либкнехт в Берлинском дворце Гогенцоллернов объявил Свободную социалистическую республику Германии. Спонтанно возникавшие рабочие и солдатские советы, черпавшие вдохновение в российском примере, начали захватывать власть в свои руки. 10 ноября делегаты от советов сформировали свое временное правительство – Совет народных уполномоченных».

«Известия из Германии о победе революции» были получены в Москве ночью 10-го. За подписями Чичерина и Ленина была направлена радиограмма «всем пограничным совдепам»:

«Канцлер Вильгельм отрекся от престола. Канцлер принц Баденский подал в отставку. Новым канцлером будет правительственный социал-демократ Эберт. Во всех крупных городах Южной Германии всеобщая забастовка. Весь германский флот на стороне революции. В руках революционного флота все германские гавани Северного и Балтийского морей. …Всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами доведите эти факты до сведения германских солдат».

Свершилось!

«8–9–10–11 ноября вести о германской революции целиком захватили Ильича, – рассказывала Крупская. – Он непрестанно выступал. Лицо его радостно светилось, как светилось 1 мая 1917 г. Октябрьские дни первой годовщины были одними из наисчастливейших дней в жизни Ильича».

13 ноября Москва денонсировала Брестский мир.

Об идейных метаниях Ленина в те дни вспоминал Чичерин:

«В момент крушения Германской империи первым решением ВИ было предложение помощи германскому народу для ведения им народной войны против вторжения иностранного империализма. Но Германская республика пошла по другому пути. Как только я прочитал ленту моих разговоров по прямому проводу с Гаазе, он сказал:
– Ничего не выйдет, это надо прекратить».

Германское правительство 21 ноября обратилось к Москве с просьбой сделать заявление о признании и обязательстве

«воздерживаться от всякого воздействия на немецкое население с целью образования другого правительства».

Отказаться от поддержки мировой революции?! Ленин, поразмыслив, дал 23 ноября инструкцию Чичерину:

«Надо составить ответ очень подробный и ядовитый. Признаем ли немецкое правительство? Признают ли его все Совдепы Германии? Если да, признаем и мы. “Не воздействовать?” Словом, печатью? С точки зрения демократии или диктатуры? Просим выяснить, но заявляем, что, если ультимативно потребуют, чтобы мы не вели агитации, мы из-за этого не порвем».

Так и ответили. Ленин полон предвкушений расширения и углубления революции. 26 ноября он утверждал:

– Советы рабочих депутатов образованы в Румынии и Австро-Венгрии. А в Германии советы высказываются против учредилки, и через несколько, может быть, недель падет правительство Гаазе-Шейдемана и будет заменено правительством Либкнехта.

В Берлине «красная неделя» – германские коммунисты попытаются силой захватить власть. Почти получилось.

«В руках коммунистов уже большая часть столицы, но правительство охраняется… Горсть преданных офицеров – преданных Германии, – переодетых в солдатскую форму, но хорошо вооруженных гранатами и пулеметами, охраняют слабое ядро гражданского правительства. Их только горсть, но они побеждают. Морская дивизия, зараженная большевизмом, захватывает дворец, но после кровопролитного боя выбита оттуда верными войсками».

Исключительная роль в спасении правительства принадлежала Густаву Носке, правому социал-демократу и рейхсминистру обороны, облеченному диктаторской властью. В коммунистическую риторику он войдет как «кровавый Носке».

Германские власти перешли в контрнаступление. 15 января 1919 года убиты Карл Либкнехт и Роза Люксембург. С балкона здания Моссовета Ленин выступал перед многотысячной толпой, над которой колыхались траурные знамена:

– Сегодня в Берлине буржуазия и социал-предатели ликуют… Эберт и Шейдеман, в течение 4-х лет гнавшие рабочих на убой ради грабительских интересов, теперь взяли на себя роль палачей пролетарских вождей. На примере германской революции мы убеждаемся, что «демократия» есть только прикрытие буржуазного грабежа и самого дикого насилия. Смерть палачам!

По итогам парламентских выборов 19 января было сформировано правительство социал-демократов, демократов и центристов во главе с Шейдеманом, президентом они назначили Эберта. Немедленная пролетарская революция в Германии не получилась. Но в следующие три месяца продолжались попытки установления советской власти – в Бремене, Штутгарте, Киле, Брауншвейге, Лейпциге, Дрездене, в Рурской области. Ленин был уверен, что Германия переживает свой 1917-й.

Перемирие в Компьене было подписано в железнодорожном вагоне на запасных путях и вступило в силу в одиннадцатом часу одиннадцатого числа одиннадцатого месяца 1918 года.

«В этот ноябрьский вечер владыками мира казались три человека, возглавлявшие правительства Великобритании, Соединенных Штатов и Франции, – писал Уинстон Черчилль. – В их руках были силы непобедимых армий и флотов, без разрешения которых ни одно надводное или подводное судно не смело пересекать морей. Не было ни одного такого мудрого, справедливого и необходимого решения, которое они не могли бы сообща провести в жизнь… В их руках была победа, – победа абсолютная, ни с чем не сравнимая. Как поступят они – победители?»

Ллойд Джордж, Клемансо и Вильсон договорились собрать конференцию в Версале и построить прочный фундамент вечного мира.

[ZHAN]

Это было время эйфории победителей и трагедий побежденных. Первая мировая унесла жизни 10 миллионов солдат, не считая потерь среди мирного населения. Чисто боевые потери Германии составили 1,8 млн, Австро-Венгрии – 1,3, Турции – 325 тысяч, Болгарии – 90 тысяч; России – 1,7 млн, Франции – 1,4, Великобритании – 743 тысячи, Италии – 615 тысяч, Румынии – 335 тысяч. В 1919 году французский поэт и философ Поль Валери писал, что

«теперь и мы, цивилизации, знаем, что мы смертны».

Три лидера, от которых в тот момент зависела судьба мира, готовились к Парижской конференции победителей в разном настроении и решая различные задачи.

«Окончание Великой войны подняло Англию на небывалую высоту», – справедливо констатировал Черчилль. Но прекращение войны стало и болезненным барьером.

«Нам нужно было собрать все свои силы, чтобы привезти на родину и демобилизовать наши войска, насчитывавшие тогда в Великобритании и за границей почти четыре миллиона человек, провести реконструкцию нашей промышленности и заключить мир».

Англия болезненно осознавала, что утратила роль мирового экономического и финансового центра, превратившись из кредитора США в их должника. Вернулась партийная политика, и представители различных партий вновь в привычном стиле вцепились друг другу в глотки.

«Массы выдвигали три ближайшие и весьма громкие требования: повесить кайзера, отменить воинскую повинность и заставить немцев заплатить все до последнего гроша».

Брошенный Ллойд Джорджем призыв «Обыскать их карманы» стал лозунгом дня. Волновалась армия.

После войны Франция, казалось, тоже вышла на пик своего мирового величия.

«Она еще истекает кровью, но она уже точно не сломлена. Поражение Германии и распад России и Австрии сделали ее первой и не имеющей себе равных страной континентальной Европы. Она приобрела новые африканские колонии, принадлежавшие раньше Германии. Она связала себя отношениями близкой дружбы и сотрудничества с Британией и Америкой. Никогда еще со времени Наполеона I слово “француз” не звучало так гордо».

Но каждый четвертый мужчина в возрасте от 18 до 30 лет погиб на войне. Север и восток страны – основные промышленные районы – развалены, испещрены окопами, воронками от бомб и снарядов, минными полями. На погашение долгов США и Англии Париж вынужден будет тратить четверть бюджета страны. «Отец победы» Жорж Клемансо основной задачей считал максимальное ослабление Германии, обеспечения базы для восстановления экономики за счет территориальных приращений и репараций с Берлина.

Самой могущественной фигурой на планете выглядел Вильсон. Участие более миллиона американских солдат в боях на Западном фронте стало решающим фактором успехов Антанты. США оказались единственной воюющей страной, экономика которой сделала рывок, прочно закрепившись на ведущей позиции в мире. Они производили 60 % чугуна и стали на планете, две трети нефти и 85 % автомобилей. Экспорт вырос с 2,4 до 7,9 млрд долларов, размер американских займов союзникам достиг 11 млрд долларов. Но было одно немаловажное осложняющее обстоятельство. Компьенское перемирие было подписано сразу же после промежуточных выборов, на которых демократы Вильсона потерпели поражение. Большинством в обеих палатах Конгресса теперь располагали республиканцы – сторонники «огораживания» от европейских проблем.

Отъезд Вильсона на конференцию в Европу вызвал в США настоящий ажиотаж. Когда «Джордж Вашингтон», нареченный кораблем мира, отходил от нью-йоркской пристани, в небе реяли аэропланы и прозвучал салют из 21 залпа. Еще бы: до того момента президент Соединенных Штатов ни разу не отправлялся в зарубежное турне. Клемансо и Ллойд Джордж пригласили Вильсона устроить встречу на острове Уайт (ныне широко известный офшор у британских берегов). 1 декабря 1918 года самые могущественные люди на планете собрались, чтобы обсудить будущее человечества. Как выяснится, мысли о России немало занимали их умы.

Прекращение Первой мировой войны, казалось бы, лишало западные державы интереса вмешиваться в российские дела. После капитуляции Германии, битва с которой была главным оправданием военного вмешательства в России, оправдывать такое вмешательство было сложнее. Но цели интервенции, связанные с поддержкой Белого движения и свержением советской власти, не были реализованы. «Красная угроза» ощущалась как все более реальная, особенно на фоне германских событий. И появились свободные от войны с немцами вооруженные силы. Именно это имел в виду Ленин, когда на фоне Германской революции предостерегал:

–Если мы никогда не были так близки к международной пролетарской революции, то никогда наше положение не было так опасно, как теперь. Империалисты были заняты друг другом. И теперь одна из группировок сметена группой англо-франко-американцев. Они главной задачей считают душить его главную ячейку, Российскую Советскую Республику.

Первым решением, принятым на острове Уайт, было – создать Лигу Наций, которая включала бы в себя все государства планеты. Но с одним исключением – России большевиков, которые

«представляют лишь интернационал – учреждение и идею, которая совершенно чужда и враждебна нашей цивилизации».

Вторая резолюция гласила:

«Русскому народу нужно предоставить возможность избрать национальное собрание, которое и должно рассмотреть поставленные на очередь вопросы мира».

Послали за Главнокомандующим союзными войсками маршалом Фошем:
– Что вы можете сделать в России?

– Особых трудностей нам не представится, и вряд ли придется долго воевать, – ответил он. – Несколько сотен тысяч американцев, горячо желающих принять участие в мировых событиях, действуя совместно с добровольческими отрядами и французскими армиями, с помощью современных железных дорог могут легко захватить Москву. Вам нужно только дать мне соответствующий приказ.

В ответ он услышал:
– Это не только вопрос военной экспедиции, это – вопрос мировой политики.

Большая роль в решении русского вопроса, считали лидеры держав, должна была быть предоставлена также Германии как имеющей в нем наибольший опыт. Это одновременно избавило бы немцев от комплекса национального унижения. Поэтому третья резолюция встречи гласила:

«Германию нужно пригласить помочь нам в освобождении России и восстановлении Европы».

Осведомленный генерал Лукомский замечал:

«Воевать с большевиками державы Согласия не хотели, да и настроение их войск, бывших на севере России, определенно указывало, что после окончания войны с Германией начинать непонятную для солдат борьбу с большевиками более чем рискованно».

Но в изобретательности западным столицам невозможно было отказать, а бросить уже начатое дело Гражданской войны в России было жалко.

Страны Антанты решили направить дополнительные силы в Россию, где их с понятным нетерпением ждали в белых армиях. В ноябре 1918 – феврале 1919 года 130 тысяч французских, английских и греческих военнослужащих высадились в Новороссийске, Севастополе, Одессе, Херсоне, Николаеве. Великобритания направляла 30-тысячную армию в Закавказье, которая высадилась в Батуме и быстро заняла Кавказскую железную дорогу от Черного моря до Баку. В Омске находились два английских батальона под командованием члена парламента полковника Уорда, а также несколько французских и итальянских отрядов. Поспешно создавалась сибирская белая армия. «Из одних только британских источников она получила 100 тысяч ружей и 20 пулеметов. Большинство солдат были одеты в мундиры британской армии».

Победоносный Запад консолидировал свой контроль над внутрироссийскими оппозиционными силами, сделав ставку на сильных игроков из императорской армейской верхушки, не имевших либеральных или социалистических представлений. В ночь с 17 на 18 ноября в Омске был совершен военный переворот. Директорию свергли и арестовали ее лидеров из числа эсеров – Авксентьева, Зензинова, Роговского. Вся полнота власти перешла Колчаку. Совет министров Сибирского правительства провозгласил Колчака Верховным Правителем России и Верховным главнокомандующим ее сухопутными и морскими силами. Но в середине декабря Верховным советом Антанты в Омск был направлен французский генерал Жанен в качестве Главнокомандующего русскими и союзными войсками. Колчак, становившийся было чисто декоративной фигурой, резко протестовал, после чего за Жаненом были оставлены функции командования только чехословацкими и другими союзными войсками на российской территории, кроме американских.

«Отбитый у большевиков чехами и белогвардейцами еще в августе 1918 года в Казани золотой запас Российской империи позволял Колчаку осуществлять крупные закупки оружия и военного снаряжения у союзников… Общая номинальная стоимость запаса превышала 650 миллионов рублей, а на оплату поставок из-за рубежа Правительством было израсходовано 242 миллиона». Заказы на снаряды и патроны были сделаны в Японии. Офицерские кадры начали готовить во Владивостоке, на острове Русском, англичане – в так называемой «школе Нокса». На Дальнем Востоке и в Сибири появились английские, американские, французские и японские компании, начавшие освоение золота, редких металлов, леса, пушнины.

В конце 1918 года численность колчаковской армии оценивалась в 100–120 тысяч человек. К марту 1919 года она выросла до 150–170 тысяч. Кроме этого, в Сибири были дислоцированы 36 тысяч японцев, 25 тысяч чехословаков, 4–5 тысяч американцев, 1–2 тысячи англичан и канадцев, тысяча французов, а также подразделения поляков, сербов, румын и итальянцев.

На юге, писал генерал Слащёв, после прибытия судов Антанты в черноморские порты

«в Добровольческой армии появились деньги, оружие, патроны… Район Добровольческой армии расширялся: она захватила Крым, юг Украины и Донецкий бассейн, Кавказ был в ее руках».

Добровольческая и Донская армии были объединены в Вооруженные силы Юга России под командованием Деникина. Против 45 тысяч белогвардейцев Красная Армия сосредоточила 140–150 тысяч штыков и сабель. 3 января 1919 года Ленин с тревогой телеграфировал Троцкому в Воронеж:

«Я очень обеспокоен, не увлеклись ли Вы Украиной в ущерб общестратегической задаче… Инициатива серьезных действий выпадает у нас из рук и под Астраханью, и на Каспийском море, и под Царицыном».

Опасался Ленин не зря. В январе – феврале 1919 года были поодиночке разбиты большевистские вооруженные отряды на Северном Кавказе. На Восточном фронте зимой большевиками серьезных проблем не предвиделось. Красная Армия в конце 1918 года имела там 750 тысяч бойцов. Но качество оставляло желать лучшего. Так, Ленин 31 декабря телеграфирует Троцкому:

«Есть ряд партийных сообщений из-под Перми о катастрофическом состоянии армии и о пьянстве, посылаю их Вам, просят Вас приехать туда. Я думал послать Сталина, боюсь, что Смилга будет мягок к Лашевичу, который тоже, говорят, пьет и не в состоянии восстановить порядок…»

Троцкий на следующий день отвечал из Воронежа:

«По оперативным донесениям 3-й армии я заключил, что там полная растерянность верхов, предложил сменить командование… Согласен на поездку Сталина с полномочиями партии и Реввоенсовета Республики для восстановления порядка, очищения комиссарского состава, строгой кары виновных».

Ситуация, с которой управлялся Ленин, была критической. Белые войска и западные державы на тот момент контролировали 5/6 территории России. Палитра антибольшевистских сил становилась все более впечатляющей. Против советского правительства выступили Великобритания, Франция, США, Япония, Финляндия, Латвия, Литва, Эстония, Польша, чехословацкий корпус, белая гвардия, многочисленные повстанческие отряды и бандформирования, сепаратистские правительства национальных окраин с собственными вооруженными силами. На контролируемой большевиками территории

«не существовало сколько-нибудь крупной террористической организации, которая так или иначе не сотрудничала бы со спецслужбами стран Антанты».

«Удивительным являлось и то обстоятельство, что на всех фронтах, тянущихся от Двины до Кавказа, шли бои, но война не объявлялась», – замечал Локкарт.

Планов у интервентов было громадье, но они материализовались далеко не в полном объеме.

Французская интервенция была самой краткосрочной: через четыре месяца войска были выведены из-за угрозы полного разложения и бунта на флоте. У Англии элементарно было мало денег.

«Ни одна страна не потратила на войну так много, как Британия: немногим менее десяти миллиардов фунтов стерлингов. Это была высокая цена даже за миллион квадратных миль, тем более, что управление ими требовало больше расходов, чем они приносили дохода…»

У Франции и Великобритании не было сил на новую войну, а у Соединенных Штатов не было желания. Но это вовсе не означало конца вмешательства, была и другая часть плана, состоявшая в том, чтобы, словами Черчилля,

«покрыть полностью наши обязательства в области снаряжения и снабжения антибольшевистских сил, пользуясь для этого нашими громадными запасами военного снаряжения, дав белым опытных и знающих офицеров и инструкторов для обучения их собственной армии. Из этого, естественно, вытекало, что мы должны постараться объединить все лимитрофные государства, враждебные большевикам, в одну военно-дипломатическую систему и добиться, чтобы и другие державы по мере возможностей действовали в том же направлении».

А таких лимитрофов после капитуляции Германии оказалось немало, а особенно на Украине. Ее территория распалась на множество изолированных районов, которые превратились в арены кровавых столкновений: националистов, казачьих атаманов с собственными бандформированиями, коммунистов, «зеленых», Добровольческой армии, поляков, французов, англичан, греков, вооруженных крестьянских шаек, уголовников.

В центре Украины, в Белой Церкви, 14 ноября 1918 года лидеры Украинской социал-демократической партии образовали Директорию. Внутри нее были и сторонники военного союза с Москвой, как Винниченко; и категорические противники, которые выступали за союз с Антантой, как Петлюра, который сформировал собственные отряды и двинул их на Киев. Туда же с севера устремились красные войска Щорса и Боженко. Немцы сохраняли военное присутствие на Украине до конца ноября, после чего заключили перемирие с Петлюрой. Это позволило германским войскам организованно эвакуироваться, а Петлюре – 14 декабря занять Киев. Скоропадский успел с немецким поездом бежать в Берлин. Командующий высадившимися на Юге Украины союзными войсками французский генерал Ансельм не захотел иметь дело с Директорией, а предпочел взаимодействовать с Добровольческой армией Деникина.

На западе Украины сразу после капитуляции Австро-Венгрии 1 ноября была провозглашена Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР), объединившая земли Восточной Галиции и Буковины. Претензии на нее как неотъемлемую часть Польши тут же заявила Варшава. 3 ноября войска полковника Сикорского (в годы Второй мировой войны он возглавит лондонское эмигрантское правительство) заняли Перемышль, а 22 ноября – Львов. Началась польско-украинская война. Правительство ЗУНР обратилось за помощью к Петлюре. Тот откликнулся направлением войск и подписанием договора между ЗУНР и киевской Директорией об объединении двух украинских государств. Но поляки с этим вовсе не смирились, к весне в Восточной Галиции действовало до 80 % всех польских вооруженных сил, и действовало успешно, стремясь поставить Версальскую конференцию перед фактом своего контроля над этим регионом.

[ZHAN]

Ближе к Новому году Ленин распорядился сформировать – в Судже – Временное рабоче-крестьянское правительство Украины, руководить которым с поста главного комиссара Госбанка был отправлен уроженец Киевской губернии Георгий Пятаков. Ему помогали Ворошилов и Федор Андреевич Сергеев (товарищ Артем). Свои притязания на власть правительство Пятакова подкрепило силами вновь образованных 1-й и 2-й Украинских дивизий, которые уже в декабре взяли Чернигов и Полтаву, а в январе – Харьков и Екатеринослав. К этому правительству примкнули и силы атаманов Донченко и Зеленого. 16 января 1919 года Директория не придумала ничего лучшего, как объявить войну РСФСР.

В Беларуси после вывода немецких войск поддерживавшаяся ими Беларуская Рада власть не удержала, уступив ее Временному рабоче-крестьянскому правительству БССР, созданному в Минске 31 декабря. В феврале первый Всебелорусский съезд Советов признал необходимым «немедленное слияние Белорусской Советской Республики с Литовской Советской Республикой». Точно такое же поручение дал и Первый съезд Советов Литвы. В результате была провозглашена Литовско-Белорусская Республика. От нее раздался призыв:

«Немедленно же вступить в переговоры с рабоче-крестьянскими правительствами РСФСР, Латвии, Украины и Эстляндии на предмет создания из этих республик одной Федеративной Социалистической Советской Республики».

Впрочем, в Литве все было не так просто. В Вильно, который еще не покинули немецкие войска, Национальная Тариба под председательством Анасаса Сметоны объявила об упразднении монархии и создании Литовской Республики. Первое правительство возглавил Вольдемарис. 16 декабря там же возник Совет рабочих, безземельных и малоземельных депутатов, который заявил о низвержении Тарибы и создании Временного рабоче-крестьянского правительства под руководством Мицкявичуса-Капсукаса, работавшего в сталинском Наркомнаце. В конце декабря Тариба эвакуировалась из Вильно вслед за немецкими войсками и обосновалась в Каунасе. Там ее с разрешения Антанты взял под опеку германский корпус генерала Гофмана. Вильно же 1 января 1919 года захватила Польша, считавшая его исконным польским городом. Теперь не утерпела Москва, успевшая признать независимость Литвы. Части Красной Армии через несколько дней выбили поляков из Вильно, Паневежиса и Шауляя.

В Риге 18 ноября 1918 года Народный Сейм провозгласил независимость Латвийской Республики и создал правительство во главе с председателем Крестьянского союза Карлисом Ульманисом. У нового государства не оказалось собственной армии, и она обратилась к немцам за помощью – организовать свой ландсвер. За это охотно взялся генерал фон дер Гольц, известный нам по его финской операции и захвату Гельсингфорса. Германия прислала вооружения на 26 рот, из которых, как планировалось, 18 будут литовскими, 7 – немецкими и 1 – русская, составленная из находившихся в немецком плену. К январю 1919 года латвийские вооруженные силы насчитывали уже 40 тысяч человек. На стороне большевиков выступала возвращенная на родину из России Латышская стрелковая дивизия. Она защищала Социалистическую Советскую Республику Латвию, провозглашенную в Валке. Руководить ею Ленин направил Петериса Стучку. При поддержке Красной Армии и войск Литовско-Белорусской Республики удалось оттеснить силы фон дер Гольца и Ульманиса в Лиепаю.

В Эстонии первым сорганизовалось таллинское Временное правительство, возглавляемое Яаном Тыннисоном. 11 ноября 1918 года появилась Эстонская Республика, ее президентом стал Константин Пяст. В пику ему в Нарве 29 ноября была провозглашена Эстонская Трудовая Коммуна под руководством Яана Альвеста. Временное правительство обратилось за подмогой к Финляндии и Британии. Английская эскадра 12 декабря вошла в Таллинский порт, привезя с собой оружие и более 20 тысяч добровольцев из Скандинавских стран, готовых побороться с большевизмом. Они выступили главной ударной силой, за неделю изгнавшей красноармейцев за пределы Эстонии.

Как видим, все более напористым игроком на западных границах становилось новое независимое государство, пользующееся полным расположением Антанты – Польша. На II съезде Советов, провозгласившем Советскую власть, от польских трудящихся выступал Дзержинский, который утверждал:

«У нас будет одна братская семья народов, без распрей и раздоров».

Этот оптимистический прогноз, мягко говоря, не оправдался. Как отмечал Вилнис Сиполс,

«с момента образования независимой Польши в конце 1918 г. и в течение последующих двух десятилетий Польша была одним из самых агрессивных государств Европы».

Россия признала независимость Польши еще во время Первой мировой войны. Декретом, подписанным Лениным 29 августа 1918 года, отменялись

«все договоры и акты, заключенные правительством бывшей Российской империи с правительствами королевства Прусского и Австро-Венгерской империи, касающиеся разделов Польши».

После поражения Германии и ее союзников Польша конституировалась как самостоятельное государство уже 7 ноября 1918 года, объединив земли австрийской Галиции и еще недавно российского Царства Польского. Недолго там было двоевластие. 11 ноября был создан Варшавский Совет рабочих депутатов. Параллельно Советы стали формировать правые социалисты – ППС-фракция, национальный рабочий союз, Бунд. А 14 ноября созданный еще немцами Регентский совет вручил власть Юзефу Пилсудскому.

Пилсудский был давним знакомым и коллегой Ленина. Впервые он был отправлен в ссылку по тому же делу о покушении на императора Александра III, по которому брат Ленина был казнен. Вернувшись из Сибири, Пилсудский возглавил Польскую социалистическую партию, участвовал в экспроприациях, вел пораженческую пропаганду. Во время Первой мировой войны он формировал польские воинские части, действовавшие в составе австро-венгерской армии. Пилсудский принял пост председателя Регентского совета, начальника страны и Верховного главнокомандующего. Ллойд Джордж напишет:

«Поляки нашли себе вождя, который очень хорошо подходил для предъявления требований, основанных не на справедливости, а на силе, и для которого патриотизм был единственным критерием права».

Ясно, что требования были предъявлены к России.

В сборнике «Из глубины», изданном в 1918 году, выдающийся философ права Павел Иванович Новгородцев писал:

«Не только государство наше разрушилось, но и нация распалась. Революционный вихрь разметал и рассеял в стороны весь народ, рассек его на враждебные и обособленные части. Родина наша изнемогает в междоусобных распрях. Неслыханное расстройство жизни грозит самыми ужасными, самыми гибельными последствиями. Захваты и завоевания неприятеля почти не встречают противодействия, и, кажется, всякий может сделать с Россией, что хочет. Только самые черные дни нашей прошлой истории могут сравниться с тем, что мы сейчас переживаем».

Новгородцев ошибался. Худшее было впереди.

[ZHAN]

Советская Россия казалась обреченной. И Ленин осознавал ее хрупкость.

Интервенции, Гражданской войне и потере большей части страны он противопоставил то, что до этого не удавалось никому – тотальную войну. Идея превратить всех, от мала до велика, в единый механизм, противостоящий внешним и внутренним вызовам, спаянный мессианской идеей, террором и железной дисциплиной, готовый идти на любые лишения, – настоящее ленинское know-how.

Для объединения усилий фронта и тыла в конце ноября 1918 года был создан чрезвычайный орган управления – Совет рабочей и крестьянской обороны (СРКО) во главе с Лениным. Это была надстройка над Совнаркомом, «формально высший чрезвычайный государственный центр власти, вставший над образованным 2 сентября Я. М. Свердловым и Л. Д. Троцким Революционным военным советом республики; фактически – ленинский орган диктатуры».

Ленин фактически делал то, что до него сделал Николай II, когда в 1915 году стал Верховным Главнокомандующим, и сделает Сталин в 1941 году – брал управление войной в свои руки. Но было и отличие: Ленин не сидел каждый день над картами и не планировал детали каждой военной операции. Он руководил именно стратегией тотальной войны.

Сергей Сергеевич Каменев, назначенный в сентябре 1918 года на должность командующего Восточным фронтом, которому предстояло стать Главкомом, рассказывал:

«Оказывается, можно просто, что называется формально, воевать – то, что имело место в империалистической войне, и можно действительно драться за победу – это то, чему меня научило руководство ВИ».

Ленин уничтожал грань между фронтом и тылом, превращая всю страну в единый военный лагерь. «Тыла, по сути дела, просто не существовало. Достигнуто это было правилом ВИ, согласно которому “раз дело дошло до войны, то все должно быть подчинено интересам войны, вся внутренняя жизнь страны должна быть подчинена войне, ни малейшее колебание на этот счет недопустимо”… Абсолютно новым в военном деле тут является постановка требования всю внутреннюю жизнь страны подчинить войне, – вот именно тут и стирались грани, отделяющие фронт от тыла, именно тут создавалась, если можно так выразиться, монолитность всей организации борьбы. Проведение в жизнь этого правила является новой наукой о войне. Государственные органы перестраивают свою работу. Создаются новые государственные органы с чрезвычайными полномочиями – Чусоснабарм [Чрезвычайный уполномоченный Совета Обороны по снабжению Красной Армии], Продарм. Местная власть перестраивается, где это необходимо по ходу событий, в гибкую, весьма подвижную, с громадными полномочиями организацию ревкомов, работа которых протекает в тесной увязке с военным командованием».

Создавалась жесткая партийная вертикаль, пронизавшая армию сверху донизу, параллельная военной вертикали. «Основным костяком Красной Армии были рабочий класс и революционные командиры – члены партии. Большевики были цементирующим началом в отношении как политической сознательности, так и боевой стойкости частей. Крестьяне из бедняков быстро сливались с основным костяком, усиливая его численно. Остальное крестьянство крепко обрабатывалось этими кадрами». Сама армия превращалась в инструмент политики.

Ленин тщательно подбирал и перебирал командный состав, и особенно комиссарский. «Нужно было большое знание качеств тех товарищей, которые получали ответственные назначения в Красной Армии, и ВИ знал каждого из них. Ближе я знал членов РВС фронта и армий… Знакомство этих товарищей с военным делом меня, достаточно искушенного в этой специальности, сплошь и рядом удивляло. В отношении же их боевых качеств: самоотверженности, находчивости, решимости, смекалистости – они были положительно выкованы и закалены по одной школе, по одному образцу. Самым же веским доказательством является то, что многие из членов РВС были позднее назначены командующими армиями и хорошо справлялись с делом управления войсками».

Одновременно Ленин окончательно становится на позицию широкого использования военспецов. Да, и от него можно было слышать немало заявлений в духе «военной оппозиции». 24 ноября 1918 года он утверждал, что

«старый командный состав состоял преимущественно из избалованных и извращенных сынков капиталистов, которые ничего не имели общего с простым солдатом. Поэтому-то теперь, строя новую армию, мы должны брать командиров только из народа. Только красные офицеры будут иметь среди солдат авторитет и сумеют упрочить в нашей армии социализм».

Ленин не испытывал никаких иллюзий в отношении лояльности военспецов:

«…Несомненно, что военспецы дадут в ближайшее время повышенный процент изменников, подобно кулакам, буржуазным интеллигентам, меньшевикам, эсерам».

Однако он придет к твердому выводу:

«Каким образом строить социалистическую армию при помощи специалистов царизма?! Оказалось, что мы ее построили только так. И если мы подумаем над задачей, которая здесь выпала на нашу долю, то нетрудно понять, что так только и можно было построить».

Красную Армию создавали профессиональные офицеры, охотно записывавшиеся в нее после начала немецкого наступления и интервенции западных держав. Красноармейскую форму надели высшие офицеры и генералы генштаба – Свечин, Егорьев, Зайончковский, Каменев и другие – и даже два бывших военных министра Николая II – Поливанов и Шуваев. Командный состав РККА на три четверти состоял из генералов и офицеров царской армии. На стороне большевиков воевали 775 генералов, 1726 офицеров бывшего императорского генштаба и 75 тысяч офицеров старой армии. В 1920 году Ленин скажет:

– Тысячи бывших офицеров, генералов, полковников царской армии нам изменяли, нас предавали, и от этого гибли тысячи лучших красноармейцев… Но десятки тысяч нам служат, оставаясь сторонниками буржуазии, и без них Красной Армии не было бы.

Налаживалась пропаганда в войсках (в царской армии ее чаще всего заменяла молитва).

«Сегодня красноармейские полки проходят интенсивнейшую политическую обработку, а завтра они – сильнейшие носители полученной зарядки – уже сами заряжают окружающую среду, поднимают эту среду на борьбу за задачи социалистической революции. Они вносят развал в ряды бойцов белогвардейских частей или войск интервентов».

Большевики организовали систематическую подрывную работу на территории противника. «Политическая работа идет и на территории, занятой белогвардейцами, она принимает и там свое боевое оформление в виде партизанских отрядов, – писал Сергей Каменев. – Эти последние, как и части Красной Армии, также становятся сильными не только как боевые единицы, но и как носители идеи и задач социалистической революции уже на территории врага».

Командование Красной Армии отказалось от веками проверенных методов позиционной войны. Для Фрунзе главной особенностью Гражданской войны была «величайшая маневренность и величайшая подвижность всех операций… В части тактики широкое применение имела практика образования ударных массированных кулаков. Затем ярко проявилось стремление искать решения путем энергичных наступательных операций».

Важнейшим инструментом тотальной войны становились собранные спецслужбы, не брезговавшие террором. Костяк кадров ВЧК составляли вчерашние революционеры-подпольщики, члены РКП(б). Вместе с тем стали широко использоваться и спецы из аппарата дореволюционных спецслужб, множество опытных контрразведчиков и разведчиков. Собственные кадры начали обучать в сентябре 1918 года. В феврале 1919 года был сформирован т. н. Секретный (впоследствии – Секретно-оперативный) отдел ВЧК, в функции которого входили наблюдение за членами и деятельность антисоветских партий, политических групп и организаций, а также борьба с исходившей от них контрреволюционной угрозой. Третья Всероссийская конференция ЧК в начале июня примет «Положение о секретно-политических отделах», задачей которых стали «охрана революционного порядка и предупреждение и пресечение подготавливающихся и совершенных контрреволюционных явлений».

Большевики создали весьма эффективную военную разведку, которая появилась у них едва ли не раньше, чем невоенная. В штабе РВСР был Разведывательный отдел. В ноябре 1918 года в составе Полевого штаба РВСР был создан центральный орган военной разведки – Регистрационное управление (Региструпр). В нем были поначалу два отдела – агентурный (разведка) и военного контроля (контрразведка), к которым вскоре добавилось первое подразделение радиоразведки – приемно-контрольная станция в Серпухове.

После передачи функции контрразведки в ВЧК Региструпр сосредоточился на добывании военной информации. С середины 1919 года он начал создание своих нелегальных резидентур, используя в основном каналы Коминтерна. Подавляющее большинство работавших на советскую разведку иностранцев были коммунистами, которым не надо было рассказывать об их собственных странах. Именно они сделали 1920–30-е годы «эпохой великих нелегалов». Самым секретным направлением деятельности Региструпра стало проведение специальных боевых операций в тылу противника. Одна из самых закрытых спецслужб России – Нелегальная военная организация – начала с подстегивания восстаний в Западной Белоруссии, занятой поляками.

В чем военные видели и как оценивали политическое руководство боевыми действиями?

Сергей Каменев был в восторге от Ленина, но не в восторге от Троцкого. Правда, воспоминания он писал уже после высылки Троцкого из СССР. Бесспорно лишь то, что Ленину приходилось постоянно разруливать конфликты, которые возникали у Троцкого с коллегами по высшему руководству страной и командующими фронтами и армиями. Ленин определял приоритетность фронтов, направления концентрации основных сил. Смилга свидетельствовал:

«Надо было видеть, с какой энергией распоряжался тов. Ленин, собирая силы на тот или другой участок. Вопросы пополнений, снабжения, усиления фронта политработниками, перемены командного и политического состава – все это отнимало у ВИ массу времени… Он часто выводил разговор за пределы непосредственной конкретности, интересуясь, знает ли история военного дела аналогичные случаи и как в том или другом деле способные военачальники поступали. Я утверждаю без колебаний, что к концу гражданской войны Советское правительство имело главу, превосходно разбирающегося в военных вопросах».

Одно из таких стратегических решений необходимо было принять в конце 1918 года. Ленин 15 декабря писал Склянскому:

«NB: паки и паки: ничего на запад, немного на восток, все (почти) на юг».

И это решение – о переброске основных сил на юг – было во многом оправдано, хотя и даст в дальнейшем простор Колчаку. Основная угроза Москве тогда шла с юга.

[ZHAN]

Той зимой Ленин нашел время принять Александра Ивановича Куприна, который ставил перед собой специальную цель: разглядеть Ленина. Наблюдательнейший писатель оставил «Моментальную фотографию»:

«Из-за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что-то “облическое”, что-то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная, ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно-синий костюм, очень опрятный, но не щегольской; белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный галстух. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите…

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно, красно-рыж. Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко-накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье!

Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся… От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости…

Голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок – давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах. Все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание, возведенное из песка ребенком. Но это только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности».

Не ко всякой – Куприн был не прав. В ту зиму «после работы Ленин часто заезжал к Инессе, благо ее квартира была рядом. 16 декабря он дал указание коменданту Кремля Малькову: “Подательница – тов. Инесса Арманд, член ЦИК. Ей нужна квартира на четырех человек. Как мы с Вами говорили сегодня, Вы ей покажете, что имеется, то есть покажете те квартиры, которые Вы имели в виду”. Арманд дали большую квартиру на Неглинной, установили “вертушку” – аппарат прямой правительственной связи. Если Ленин не мог заехать, писал записки».

Для нее в аппарате ЦК партии образовали отдел по работе среди женщин.

«Но и тут обиделась не Крупская, а главная соперница Арманд в борьбе за политический вес Александра Коллонтай. Она считала себя гранд-дамой революции, однако самой влиятельной женщиной в Советской России стала Инесса».

И как раз в это время ухудшилось здоровье у Крупской. «После ранения Ильича, тревоги за его жизнь и здоровье осенью у меня сделался острый рецидив болезни, – рассказывала она. – Доктора поили меня всякой всячиной, укладывали в постель, запрещали работать; плохо помогало. Санаториев тогда не было. Отправили меня отлеживаться в Сокольники, в лесную школу, где не полагалось говорить о политике, о работе. Завела дружбу с ребятами, а по вечерам приезжал почти каждый день Ильич, в большинстве случаев с Марией Ильиничной».

Неизвестно, насколько часто Ленин ездил проведывать супругу, но 19 января, когда для детей была устроена елка, он действительно поехал в Сокольники в сопровождении сестры. И вновь чуть не распрощался с жизнью. Мария Ильинична рассказывала:

«Кроме шофера нас сопровождал в этих поездках товарищ Чебанов, состоявший в охране ВИ… Поехали мы, помнится, около шести часов вечера. По случаю праздничного дня на улицах было довольно много народу… Когда мы были почти у железнодорожного моста, раздался вдруг крик: “Стой!” Кричали несколько человек, которые стояли у самой дороги.

Думая, что мы имеем дело с милиционерами, которые хотят проверить наши документы, и опасаясь, что, если не остановить сразу машину, можно подвергнуться обстрелу со стороны милиции, мы попросили шофера остановиться. Машина остановилась. Но каково же было наше изумление, когда остановившие наш автомобиль люди (помнится, их было трое) моментально высадили нас всех из автомобиля и, не удовлетворившись пропуском, который показал им ВИ, стали обыскивать его карманы, приставив к его вискам дула револьверов, забрали браунинг и кремлевский пропуск.

– Моя фамилия Ленин, – сказал им ВИ.

Но они не обратили на это внимания. Не понимая, что происходит и с кем мы имеем дело – формы у милиции тогда еще не было, – я бросилась к одному из остановивших нас, который продолжал держать дуло револьвера у виска ВИ. Это был высокий блондин в короткой теплой куртке, с серой меховой папахой на голове, с очень спокойным и невозмутимым лицом.

– Что вы делаете, – сказала я ему, – ведь это же товарищ Ленин! Вы-то кто? Покажите ваши мандаты.

– Уголовным никаких мандатов не надо, – спокойно ответил он мне с усмешкой.

Бандиты вскочили в автомобиль, направили на нас револьверы (особенно энергично действовал один из них, черный, с довольно-таки разбойничьей физиономией) и пустились во весь опор по направлению к Сокольникам. Надо отдать им справедливость, что вся эта операция была проделана так артистически ловко и необыкновенно быстро, что даже не обратила на себя внимания прохожих. Думаю, что бандиты поняли, что перед ними Ленин, потому что на лице одного из них было заметно какое-то замешательство, когда он посмотрел пропуск ВИ. Они почувствовали, вероятно, что попали в серьезную историю и что вся Москва (как и произошло на самом деле) будет поставлена на ноги для их поимки. Но рассуждать было уже поздно, и они, повторяю, во весь опор пустились наутек. А мы остались на дороге, не сразу придя в себя от неожиданности и от быстроты, с которой вся эта история произошла, а потом громко расхохотались, увидав, что товарищ Чебанов стоит с бидоном молока (мы везли молоко Надежде Константиновне)… Товарищ Гиль заявил, что он не решился стрелять, так как это привело бы лишь к выстрелам со стороны бандитов, и в этом он был, конечно, прав. Не мог стрелять и товарищ Чебанов, видя, что на ВИ наведены револьверы.

Но что же делать? Мы были на дороге около железнодорожного моста. Кто-то из прохожих указал нам, где помещается Сокольнический Совет, и мы отправились туда… Вызвали машину для себя, сообщили о происшедшем в ВЧК и, кажется, лично Дзержинскому. Пришел и председатель Совета или его заместитель. Покачивая головой, ВИ сказал ему, что это, мол, уже ни на что не похоже, что у самого Совета грабят на улице людей и спросил, часто ли это у них случается. Председатель ответил, что случается довольно часто, что они борются с бандитизмом, насколько могут, но это мало помогает… Тем временем подошла машина, и скоро мы катили уже по направлению к лесной школе на елку. К елке мы, правда, опоздали, но на вечере ребят все же присутствовали, хотя настроение у нас (у меня особенно) было для этого не особенно подходящее.

Между тем в ВЧК и уголовном розыске происшествие это вызвало переполох, все было поставлено на ноги, и в тот же вечер автомобиль наш был найден в противоположной части города – на набережной около Крымского моста. Благодаря обилию снега на улицах он застрял там в сугробе, бандиты разбежались, а около автомобиля, как рассказывал товарищ Гиль, поехавший на розыски его, лежали убитые милиционер и красноармеец. Как выяснилось потом, в Москве были в этот вечер убиты бандитами 22 постовых милиционера.

Бандиты, совершившие налет на автомобиль ВИ, были арестованы (часть из них была расстреляна при вооруженном сопротивлении) лишь через довольно продолжительное время. Это оказались матерые бандиты, мастера своего дела, имевшие за собой “богатое” прошлое по части грабежей и убийств. На следствии выяснилось, что главарь этой шайки Яков Кошельков писал своей невесте (сохраняем орфографию письма): “За мной охотятся, как за зверем, не какого не пощадят. Что же они хотят от меня? Я дал жизнь Ленину”».

А ведь и вправду дал.

Этот опыт из жизни Ленин впоследствии вспоминал, говоря о Брестском мире, который был для него своего рода сделкой с бандитом, приставившим пистолет ко лбу. И, оправдывая возможность компромиссов с миром капитала в статье «О компромиссах», он напишет:

«Допустим на автомобиль, в котором вы едете, нападают вооруженные бандиты. Допустим, вы, когда вам приставили револьвер к виску, отдаете бандитам автомобиль, деньги, ваш револьвер, и бандиты пускают в ход этот автомобиль и т. д. для совершения дальнейших грабежей. Налицо, несомненно, ваш компромисс с разбойниками… Спрашивается, назовете вы человека, который заключил такое соглашение с разбойниками, участником бандитизма?.. Нет, не назовете».

Через два дня после опасного приключения Ленина в Сокольниках в Версале открылась мирная конференция, на которой, с точки зрения главы Советского государства, империалистические бандиты делили мир.

– Я не знаю, страшнее ли дьявол, чем современный империализм, – сомневался Ленин.

В Париже собрались представители 27 государств, которые реально воевали или присоединились к победителям в самом конце войны. «Председательствовал Клемансо, строгий, суровый, белый, как лунь, в маленькой черной шапочке. Против него маршал Фош, всегда очень официальный, сдержанный, в сиянии славы и в то же время любезный. По правую и левую руку от них в роскошных креслах заседали представители держав-победительниц. Вокруг – гобелены, зеркала, позолота, яркие огни»1638. Не были представлены ни Советская Россия, ни Германия. Все главные решения принимались Советом десяти, а потом его наследником – Советом четырех: Клемансо, Ллойд Джорджем, Вильсоном и премьер-министром Италии Орландо: другие государства были допущены только в роли клиентов и просителей. «Одного этого было достаточно, чтобы сложилось впечатление диктата».

Ленин возмущался и злорадствовал:

– Это – звери, которые награбили добычу со всего мира и теперь не могут помириться. Эти четыре человека замкнулись в группе четырех, чтобы, боже упаси, не посыпались толки, – все они великие демократы… Они сами роют себе могилу, а там у них уже есть люди, которые их в эту могилу опустят и хорошенько закопают.

Ленин имел в виду коммунистов. Он заблуждался по поводу их возможностей, как и беззащитности великих держав от красной волны. И Ленин не был информирован, что четверки уже не было: с 20 марта по 19 апреля Ллойд Джордж, Клемансо и Вильсон заседали только втроем, причем разговор шел без переводчиков на английском. Именно в этом формате и были приняты основные решения.

В проекте резолюции VIII партконференции, проходившей в декабре 1919 года, Ленин нудно перечислит с добрый десяток мирных инициатив, с которыми большевики обращались к западным правительствам в дни работы Версальской конференции. Москва предлагала «всем державам Антанты, Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии, всем вместе и порознь, начать немедленно переговоры о мире» и поручала СНК и ВЦИК проводить политику в этом направлении.

Мирные инициативы правительства большевиков никого на Западе не заинтересовали. Тем не менее вопрос о будущем России был одним из центральных на конференции. Хотя и обсуждался почти исключительно в кулуарах. Вот как описывал расклад сил Ллойд Джордж. Решительно настроенный Черчилль, чья герцогская кровь не могла примириться с уничтожением царской семьи, убеждал в необходимости войны с большевиками силами английских и французских армий при поддержке и участии поляков, чехов, финнов и белогвардейцев. Лорда Керзона занимала более узкая цель. Побывав на Кавказе, он выступал самым решительным сторонником британской оккупации этого региона, чтобы спасти свободолюбивых горцев от деспотии Ленина и Троцкого. Еще более воинственно были настроены маршал Фош и его окружение, поддержавшие план Савинкова – организовать интервенцию польских войск генерала Галлера, выводимых из Франции, как прелюдию последующего полномасштабного вторжения в Россию западных союзных сил.

«…Я лично готов был рассматривать Советы как фактическое правительство России. Президент Вильсон был того же мнения. Мы оба, однако, учитывали, что наши коллеги на конференции не пойдут так далеко и что общественное мнение наших стран, напуганное насилием большевиков и угрозой дальнейшего распространения большевизма, тоже не поддержит нас».

В результате Вильсон и Ллойд Джордж действительно отвергли как наиболее воинственные проекты, так и протянутую руку Москвы.

[ZHAN]

Ллойд Джордж 16 января предложил, чтобы представители Москвы, а также те государства и генералы, с которыми Москва воевала, были приглашены в Париж, «подобно тому, как Римская империя приглашала военачальников плативших ей дань государств, для того, чтобы они давали отчет о своих действиях». Президент одобрил предложение Ллойд Джорджа. Совет десяти утвердил разработанное Вильсоном «Обращение к российским политическим группировкам», призывающее заключить перемирие и направить своих делегатов на переговоры.

Но место проведения конференции было изменено, и вместо Парижа были избраны Принцевы острова в Мраморном море. На один из этих островов вывозили всех бездомных собак из Константинополя, чтобы они пожирали друг друга. Ленин 24 января извещал Троцкого:

«Вильсон предлагает перемирие и вызывает на совещание все правительство России. Боюсь, что он хочет закрепить за собой Сибирь и часть Юга, не надеясь иначе удержать почти ничего. Это обстоятельство в связи с взятием Оренбурга, Луганска и Черткова заставляет нас, по-моему, напрячь все силы, чтобы в месяц взять и Ростов, и Челябинск, и Омск… К Вильсону придется, пожалуй, поехать Вам».

Чичерин рассказывал, что, узнав об идее конференции на Принцевых островах, Ленин

«сейчас же признал необходимым, не дожидаясь получения этого приглашения, обратиться к Антанте с нашим собственным предложением. Тут впервые в развитой форме была проведена его мысль об апелляции к экономической выгоде самой Антанты. Эта мысль стала одной из главных во внешней политике ВИ и постепенно получала все большее развитие».

Устами Чичерина 4 февраля Россия ответила согласием, подтвердив готовность принять предварительные условия держав: признать царские долги, открыть двери для иностранных инвестиций и концессий, прекратить подрывную революционную деятельность за рубежом, амнистировать противников ленинского режима и признать независимость Финляндии, Польши и Украины, но в обмен на дипломатические признания и прекращение интервенции. Ленин объяснит такое согласие слабостью страны и отсутствием революций за рубежом:

– Вот почему по отношению к Западной Европе, к странам Антанты нам приходится или придется повторить многое из того, что мы совершили во время Брестского мира. После брестского опыта нам будет гораздо легче это сделать. Когда нашему Центральному Комитету пришлось обсуждать вопрос об участии в конференции на Принцевых островах вместе с белыми, – что, в сущности, сводилось к аннексии всего, что белыми занято, – этот вопрос о перемирии не вызвал ни одного негодующего голоса в среде пролетариата, и так же отнеслась к этому и партия.

Однако конференция не состоялась. Как замечал Черчилль,

«большевики ответили согласием, которое по своей форме допускало, впрочем, различные толкования. Белые в Сибири и Архангельске, а также Набоков, Сазонов и другие представители антибольшевистских групп с презрением его отвергли. Сама мысль о переговорах с большевиками была совершенно неприемлема для представителей господствующей части общественного мнения как в Великобритании, так и во Франции».

После, когда работали 58 комиссий конференции, прозвучало английское предложение о создании 59-й «для рассмотрения возможностей союзной военной интервенции в России». Но ее так и не сформировали. Вместо этого американцы, с согласия Ллойд Джорджа, 22 февраля послали в Россию 27-летнего Уильяма Булллита, который руководил отделом информации американской делегации в Париже. Буллит встретился с Лениным и Чичериным, обсудил условия мира.

«Каждое слово наших предложений Буллиту было тщательно взвешено ВИ; тут же был назначен срок, после которого эти предложения теряли силу, – писал Чичерин. – ВИ тогда же говорил:

– Если они сейчас не примут наших предложений, то другой раз они от нас таких выгодных условий уже не получат».

Миссия Буллита пришла к выводам о том, что положение Ленина прочно, а победа Колчака и Деникина приведет к еще большей кровавой бойне. Буллит предлагал достичь компромисса и нормализовать отношения с Москвой. Позже Ленин возмущался:

– И как только беседовавший с нами доброжелательно за общим столом Буллит приехал на родину, его встретили с заушением, заставили выйти в отставку, – и я удивляюсь, как его еще не стащили на каторгу, по принятому империалистическому обычаю, за тайное сочувствие большевикам.

Заключения Буллита появились не вовремя. Еще одна революция – в Венгрии – и другие события, свидетельствовавшие о распространении большевизма в Германии, Польше, Прибалтийских государствах, Австрии, Италии и породившие «красный ужас» на Западе, отбили желание общаться с Советами. Армии Колчака как раз в это время достигли в Сибири значительных успехов. Вильсон отказался встречаться с Буллитом, а Ллойд Джордж заявил в парламенте, что не в курсе о его миссии. Возобладал консенсус, что только победа Белого движения возвратит Россию на путь истинный. Ллойд Джордж 16 февраля писал своему верному оруженосцу Филипу Керру:

«Может быть только одно оправдание вмешательству в дела России, а именно то, что Россия этого желает. Если это так, то в таком случае Колчак, Краснов и Деникин должны иметь возможность собрать вокруг себя гораздо большие силы, чем большевики. Эти войска могли бы снабдить снаряжением, а хорошо снаряженное войско, состоящее из людей, действительно готовых сражаться, скоро одержит победу над большевистской армией, состоящей из насильно завербованных солдат, особенно в том случае, если все население настроено против большевиков».

Пока неспешно шла Версальская конференция, большевики не сидели сложа руки. На Украине Ленин преобразовал Временное правительство Пятакова в Совнарком УССР, председателем которого стал Раковский (Крысто Станчев), говоривший на французском лучше, чем по-русски. Совнарком УССР 28 января выступил с декларацией, в которой поставил целью «объединение Украинской Советской Республики и Советской России на началах Социалистической Федерации». Подчиненные ему части Красной Армии вместе с несколькими примкнувшими бандгруппами в начале 1919 года заняли Харьков и Киев, вытеснив Директорию в Западную Украину. 19 марта войска Директории вновь двинулись на Киев, но были остановлены в 30 километрах – на реке Ирпень. После чего Украинская Красная Армия перешла в успешное контрнаступление и гнала петлюровцев до реки Збруч. В марте Первая Заднепровская бригада освободила Херсон от французов и греков, Николаев – от греков и немцев, 6 апреля заняла Одессу, а 8-го приступила к освобождению Крыма.

И здесь на повестку дня со всей остротой встал польский вопрос. Британия, Франция и США оказали большую помощь Варшаве в создании вооруженных сил, которые в начале 1919 года насчитывали уже 170 тысяч человек. Туда активно пошел западный капитал. Ленин рассказывал, как

«американские агенты и спекулянты являются скупать все богатства Польши, которая хвастается тем, что она существует теперь как независимая держава. Польша скупается агентами Америки. Нет ни одной фабрики, ни одного завода, ни одной отрасли промышленности, которые бы не были в кармане американцев».

Одновременно в Польше единый Совет с участием всех соцпартий в Варшаве. Ленин на VIII партсъезде утверждал:

– У поляков идет самоопределение пролетариата. Вот последние цифры относительно состава Варшавского Совета рабочих депутатов: от польских социал-предателей – 333, от коммунистов – 297. Это показывает, что там по нашему революционному календарю недалек уже Октябрь. Это не то август, не то сентябрь 1917 года.

Однако, как и в других подобных случаях, расчеты Ленина не оправдались. Советы под ударами властей летом 1919 года один за другим прекратят свое существование. А угроза военного столкновения между Россией и Польшей носилась в воздухе. Пилсудский видел свою стратегическую цель в том, чтобы (по словам Ричарда Пайпса)

«воспользоваться временной слабостью России, отсоединить от нее западные и южные окраины (Литву, Белоруссию и Украину) и превратить их в буферные государства… Замкнутая в пределах границ времен шестнадцатого века, лишенная земельных и ископаемых богатств Юга и Юго-Востока, Россия могла бы легко прийти в состояние второсортной державы, неспособной серьезно угрожать новообретенной независимости Польши».

У поверженной Германии польские легионы заняли Познаньщину, часть Верхней Силезии и пробились к морю у Данцига. В феврале 1919 года они двинулись на восток. 4 февраля войсковая группа Рыдз-Смилгы захватила Ковель. В феврале – марте польские войска захватили Сувалкскую и Гродненскую губернии, Брест, Слоним, Пинск, Барановичи. Правительство Литовско-Белорусской республики поспешило эвакуироваться в Минск. Не лучше оказалось положение и латвийского правительства Вольдемариса, его теснили поляки и немцы генерала Гофмана. Возник сплошной советско-польский фронт от Немана до Припяти. Под нажимом Парижа в Познани было подписано германо-польское перемирие, что позволило Варшаве перебросить свои войска на восток. Это создало полякам перевес над российскими частями, которые с начала марта перебрасывались в массовом порядке на Восточный фронт для схваток с колчаковцами.

Войска Колчака перешли в наступление 4 марта. Сибирская армия генерала Гайды нанесла удар между Оханском и Осой и вышла к Каме. В начале апреля белые укрепились в Ижевско-Воткинском районе, взяли Сарапул и даже ненадолго соединились в Печорском районе с частями Северного белого фронта. Еще более успешно действовала на мензелинском и бугульминском направлениях армия генерала Ханжина, которой удался стратегический прорыв центра Восточного фронта. Был взят Белебей, 5-я армия красных отходила на Симбирск и Самару. Ленин бросил клич о призыве на Восточный фронт членов профсоюзов и рабочих-добровольцев из 22 губерний. Туда же направлялись и стратегические резервы Главного командования. Ленин заметил синхронность действий своих врагов, заявив в марте 1919 года на VIII партсъезде:

– Для нас нет сомнений, что усиленное наступление с запада и востока, одновременно с целым рядом белогвардейских восстаний, с попытками разобрать железные дороги в нескольких местах, что все это представляет из себя совершенно ясно обдуманный и очевидно решенный в Париже шаг империалистов Согласия.

У Ленина был наготове асимметричный ответ Западу. Коминтерн.

Германская революция, протестные движения по всему миру по-прежнему создавали ощущение приближающейся мировой революции, без которой Ленин не видел будущего.

– Полная победа социалистической революции немыслима в одной стране, а требует самого активного сотрудничества, по меньшей мере, нескольких передовых стран, к которым мы Россию причислять не можем.

В конце декабря 1918 года Ленин давал Чичерину конкретные организационные задания:

«Нам надо спешно… подготовить международную социалистическую конференцию для основания III Интернационала».

Председатель СНК предлагал поручить Бухарину разработать платформу организации на основе принципов большевизма. Основой нового Интернационала Ленин видел:

«aa) партии и группы, которые мы имеем полное основание считать уже стоящими на базе III Интернационала и достаточно солидарными для формального основания III Интернационала; bb) партии близкие к этому, от коих мы ждем сближения и слияния; gg) группы и течения внутри социал-патриотических партий, более или менее близкие к большевизму… Кого мы зовем на нашу конференцию? Только aa + bb + gg и только тех, кто (1) решительно стоит за раскол с социал-патриотами… 2) за социалистическую революцию теперь и за диктатуру пролетариата; 3) в принципе за “советскую власть” и против ограничения нашей работы буржуазным парламентаризмом…»

Ленин пишет письмо к рабочим Европы и Америки:

«Теперь, 12 января 1919 года, мы видим уже целый ряд коммунистических пролетарских партий, не только в пределах бывшей империи царя, например, в Латвии, Финляндии, Польше, но и в Западной Европе, в Австрии, Венгрии, Голландии, наконец в Германии».

24 января в «Правде» было опубликовано воззвание от представителей восьми компартий (от РКП(б) подписали Ленин и Троцкий) «К Первому съезду Коммунистического Интернационала». В нем задачи еще не созданной организации определялись четко:

«Немедленный захват государственной власти… чтобы воплотить диктатуру рабочего класса, а в некоторых местах и полупролетариата, то есть крестьянской бедноты».

Проведение учредительного конгресса Коминтерна за рубежом оказалось невозможно из-за неизбежных репрессий в любой стране, которую можно было выдумать. Пришлось в Москве, но и туда прорвалось лишь незначительное число леваков из-за границы. На Первый Учредительный конгресс Коминтерна (2–6 марта 1919 года) собрались 34 делегата, из них 24 представляли РКП(б) и подконтрольные ей партии из стран, ранее входивших в Российскую Империю. Остальные были в основном из партий, созданных на базе военнопленных, находившихся на ее территории.

– Пусть буржуазия еще свирепствует, пусть она еще убивает тысячи рабочих, – победа за нами, победа всемирной коммунистической революции обеспечена, – оптимистично заявлял Ленин на открытии конгресса.

Первый конгресс больше походил на презентацию опыта РСФСР. Основной доклад Ленина был посвящен главным образом Советам как высшей форме демократии для трудящихся. Представителям «старого мира» Ленин грозил революцией и гражданской войной. Коминтерн виделся как единая всемирная партия. Вошедшие в него партии считались его «секциями», включая и РКП(б). С самого начала работы Коминтерна речь шла не только о мировой революции, но и международной поддержке Советской России. Об этом можно было судить по обращению конгресса «К рабочим всех стран», первые два пункта которого гласили:

«1. Невмешательство Антанты во внутренние дела Советской России. 2. Немедленное отозвание всех находящихся в настоящее время в Европейской и Азиатской России войск союзников».

На торжественном собрании всего советского руководства и делегатов съезда, состоявшемся 6 марта в честь создания Коминтерна, Ленин радовался:

– Товарищи, присутствующие в этом зале, видели, как основывалась первая Советская республика, они видят теперь, как основался III, Коммунистический Интернационал, они увидят все, как будет основана Всемирная Федеративная Республика Советов.

Встал вопрос о местопребывании штаб-квартиры новорожденного Коминтерна. Размещение в Москве было невыигрышным. Неизбежны были обвинения в том, что все коммунисты мира являются «агентами Ленина». Попытки перенести штаб-квартиру в Европу в первую пару лет существования Коминтерна предпринимались. Но те бюро, что удалось создать – Венское, Скандинавское, – были не более чем представительствами Исполкома Коминтерна. Компартии преследовались повсеместно. Ленин справедливо замечал:

«Большевиков высылают десятками и дюжинами из самых свободных республик мира, точно боясь, что десяток или дюжина большевиков способны заразить весь мир».

[ZHAN]

Тем не менее Ленин не сильно преувеличивал, когда говорил о стремительном распространении идей большевизма по планете и его разрушительном воздействии на партии II Интернационала. Аксельрод в 1919 году сетовал:

«Большевикам удалось убедить почти весь цивилизованный мир, что они единственные подлинные социалисты и что та политика, которой они придерживаются в России – есть самый настоящий, последовательный социализм. Большинство, – пожалуй, даже подавляющее большинство, наших товарищей на Западе, ослепленное кровавой победой над всеми антибольшевистскими социалистическими партиями в России, поверило большевикам на слово, что вся социалистическая оппозиция состоит из людей, которые изменили знамени интернациональной социал-демократии, изменили русскому пролетариату и которые поэтому контрреволюционеры».

В статье «Два года Советской власти» Ленин сохранял предельный оптимизм:

«Советская власть задавлена и замучена натиском врагов на Россию. Но Советская власть тем не менее уже победила весь мир – победила в том смысле, что сочувствие масс трудящихся повсюду уже завоевано нами. Победа во всем мире Советской власти дело обеспеченное. Вопрос только во времени… Эта борьба кончится победой Всемирной Советской республики».

После окончания конгресса Коминтерна Ленин ненадолго поехал в Петроград. Там 10 марта от сыпного тифа умер Емельянов – супруг Анны Ильиничны и на тот момент член коллегии наркомата торговли и промышленности. Ленин был на похоронах, стоял в почетном карауле. И назад в Москву, где уже собирался VIII съезд РКП(б).

VIII съезд РКП(б) был важен прежде всего тем, что именно он определил характер и структуру власти партии. На нем приняли программу партии (хотя и не без борьбы, в которой тон задавали вновь левые коммунисты во главе с Бухариным и Пятаковым, выступившие против лозунга самоопределения народов вплоть до отделения). Самоопределение оставили, но партию централизовали.

VIII съезд РКП(б) принял решение о централизации партии, подтвердив

«существование единой централизованной Коммунистической партии с единым ЦК, руководящим всей работой партии во всех частях РСФСР. Все решения РКП и ее руководящих учреждений безусловно обязательны для всех частей партии, независимо от национального ее состава. Центральные комитеты украинских, латышских, литовских коммунистов пользуются правами областных комитетов партии и целиком подчинены ЦК РКП,

– говорил Ленин. На съезде он продавливал формальное выделение Политбюро из состава. В связи с этим состоялось редкое для партии обсуждение вопроса о структуре государственной власти, границах полномочий отдельных институтов и разграничении полномочий партийных и советских структур. Докладчик по оргвопросу Зиновьев назвал его «главной плоскостью трений». Осинский возражал против предложенной Лениным схемы:

– Получается такая вещь, что это Политическое бюро из пяти человек как раз и решает главные вопросы, а пленарное заседание собирается для общих разговоров, для обсуждения… а целых четырнадцать членов ЦК попадают в положение членов второго разряда.

Осинский предлагал расширить Политбюро до 12 человек и формировать его из наркомов. Это была почти западная формула полномочного кабинета министров.

– Во-первых, Совет Народных Комиссаров превратится в правительство в полном смысле этого слова. Он должен будет постоянно руководить политикой, т. к. там будут наиболее ответственные политические работники. С другой стороны, ЦК всегда будет находиться на месте, ему даже не придется заседать для решения отдельных вопросов, так как эти вопросы будут решаться в заседании Совета народных комиссаров.

Зиновьев был тверд:

– Бюро должно быть узкое и сплоченное, чтобы оно могло собираться ежедневно.

Как напишут в сталинском «Кратком курсе»:

«При обсуждении этого вопроса съезд дал отпор оппортунистической группе Сапронова-Осинского, отрицавших руководящую роль партии в работе Советов».

Итогом обсуждения на съезде стала резолюция о взаимоотношениях партии и Советов:

«Советы являются государственными организациями рабочего класса и беднейшего крестьянства, проводящими диктатуру пролетариата в течение того времени, пока отомрет какое бы то ни было государство. Коммунистическая партия является организацией, объединяющей в своих рядах только авангард пролетариата и беднейшего крестьянства – ту часть этих классов, которая сознательно стремится к проведению в жизнь коммунистической программы. Коммунистическая партия ставит себе задачей завоевать решающее влияние и полное руководство во всех организациях трудящихся: в профессиональных союзах, кооперативах, сельских коммунах и т. д. Коммунистическая партия особенно добивается проведения своей программы и своего полного господства в современных государственных организациях, какими являются Советы».

Ленин в полемику решил не встревать, ограничившись короткой репликой в заключительном слове:

– По организационному вопросу мы решили так легко стоявшие перед нами проблемы потому, что история отношений партии к Советам наметила все эти решения, нам пришлось только подытоживать.

Между тем именно это решение определило примат партии над государственными и общественными структурами во все последующие годы Советской власти. Зиновьев в 1922 году подтвердит:

«Партия стала привеском к Советам, в Советах стал заводиться бюрократизм, и мы дали лозунг – “Назад в партию!”, чтобы партия как таковая могла начать бороться с болезненными явлениями советской власти».

Партийным аппаратом изначально руководил Свердлов, занимавший как председатель ВЦИК и официально второе место в советской иерархии. 16 марта, накануне VIII съезда РКП(б), он умер от испанки.

Заменить его оказалось сложно. Пришлось задуматься над созданием целой системы, пригодной для страны. И они были созданы принятым съездом Уставом партии. Было впервые дано определение «внутренней структуры Центрального Комитета». Выглядело все гармонично, даже идиллически:

«Центральный Комитет имеет не менее двух пленарных заседаний в месяц в заранее установленные дни. Все наиболее важные политические и организационные вопросы, не требующие самого спешного разрешения, обсуждаются на этих пленарных собраниях Центрального Комитета.

Центральный Комитет организует, во‑первых, Политическое бюро, во‑вторых, Организационное бюро, в‑третьих, Секретариат.

Политическое бюро состоит из 5 членов Центрального Комитета. Все остальные члены ЦК, имеющие возможность участвовать в том или ином заседании Политического бюро, пользуются в заседании Политического бюро совещательным голосом. Политическое бюро принимает решения по вопросам, не терпящим отлагательства, и о всей своей работе за две недели делает отчет очередному пленарному собранию Центрального Комитета.

Организационное бюро состоит из 5 членов Центрального Комитета… Организационное бюро собирается не реже 3 раз в неделю. Организационное бюро направляет всю организационную работу партии. Организационное бюро отчитывается перед Пленумом ЦК каждые две недели.

Секретариат ЦК состоит из одного ответственного секретаря, члена Организационного бюро ЦК, и 5 технических секретарей из числа опытных партийных работников. Секретариат организует ряд отделов. Секретариат отчитывается перед пленумом ЦК каждые две недели».

Это не было организационной революцией: и ЦК, и Оргбюро, и Секретариат уже существовали. Новыми стали формализация Политбюро ЦК РКП(б) и введение поста Ответственного секретаря (на него только полтора года спустя назначат Крестинского). Но рычаги власти в партии, ранее сосредоточенные в руках Свердлова, были разведены.

К оставшимся трем членам прежнего Бюро ЦК – Ленину, Сталину и Троцкому – в обретшее всю полноту власти в партии Политбюро после съезда на пленуме ЦК добавились Каменев и Крестинский, а кандидатами в члены ПБ стали Зиновьев, Бухарин и Калинин. Пленум также постановил:

«Организационное бюро составляется из тт. Крестинского, Сталина, Белобородова, Серебрякова и Стасовой. Кандидат к ним т. Муранов, который вместе с тт. Невским и Максимовским составляет агитационно-разъездное бюро. Секретарем ЦК избирается т. Стасова».

В мае – сентябре 1919 года по решению VIII съезда пройдет перерегистрация членов партии. По сути, это была ее первая чистка:

«очищение партии от некоммунистического элемента, главным образом от лиц, примазавшихся к партии ввиду ее господствующего положения и использующих в своих личных интересах звание члена партии».

Все члены партии сдавали свои партбилеты, заполняли новые анкеты и представляли рекомендации двух членов партии с как минимум полугодовым стажем и известных парткому. Прием новых членов был на время прекращен.

«Единственная правительственная партия в мире, которая заботится не об увеличении числа членов, а о повышении их качества, об очистке партии от “примазавшихся”, чтобы оставить в партии только сознательных и искренне преданных коммунизму», – хвалился Ленин.

В центре внимания VIII съезда – предсказуемо – была и военная политика. Интригу в этой части раскрывал Семен Иванович Аралов, комиссар штаба РВСР и создатель советской военной разведки:

«Незадолго до открытия съезда В. И. Ленин вызвал меня из Серпухова, где находился штаб РВСР… Главное, говорил Ильич, надо доложить съезду подлинную обстановку, не скрывать никаких недостатков, безобразий, разложения тех или иных частей, например, в 3-й армии, на Северном Кавказе, на Южном фронте, Украине, под Царицыном… ВИ подчеркнул: ничего не скрывать – ни хорошего, ни плохого… Ленин напомнил, что положение грозно сейчас и будет грозно дальше. Рекомендовал так и сказать: “грозно”».

Основной вопрос – отношение к спецам.

Троцкого на съезде, обсуждавшем его – военный – вопрос, не было. Основным докладчиком выступал Сокольников. Почему так? Аралов предлагал объяснение.

«Доклад должен был сделать Троцкий, но, зная отрицательное отношение к себе со стороны большинства военных делегатов, он добился разрешения от ЦК не участвовать в работе съезда и уехал на Восточный фронт, где в то время под Уфой и Пермью шли большие бои. Обсуждение доклада Сокольникова было перенесено в военную секцию. Прения здесь развернулись горячие. Большинство было на стороне “военной оппозиции” – 37 делегатов. Линию ЦК, В. И. Ленина отстаивали 20 делегатов. Сокольников предложил сторонникам Ленина покинуть секцию и первым ушел. За это ВИ основательно пробрал его.

Вечером 21 марта состоялось пятое (закрытое) заседание съезда (протоколы этого заседания не опубликованы). Возле трибуны была повешена большая карта, на которой по совету Ленина были нанесены цветные линии фронтов: зеленым цветом – начало 1918 года, синим – конец 1918 года, а красным – к моменту съезда… Мною было отмечено, что за последние два с половиной месяца фронт расширился до 8 тысяч верст, то есть до такого расстояния, какого никогда не было ни в какой войне. Это говорило о большом успехе Красной Армии. Но в последние дни наблюдался поворот к худшему…

Силы противника на Северном фронте достигли 136 тысяч человек. Они состояли главным образом из англичан, американцев, французов и небольшого количества чехов и сербов. На Западном фронте под руководством германских специалистов действовала 150-тысячная армия. На Украинском фронте войска противника насчитывали до 70 тысяч человек. Среди них имелись французские, английские, итальянские, греческие части. На Восточном фронте Колчак и белочехи объединили свои части в 6 корпусов».

Основные спикеры от «военной оппозиции» – В. Смирнов, Сафаров, Ворошилов, Голощекин, Ярославский, Минин. Ленин был

«как-то по-особенному внутренне собран, сосредоточен и в то же время заметно взволнован… В. И. Ленин с предельной ясностью вскрыл всю вздорность выступлений оппозиционеров, направленных на введение в армии коллективного командования, что неизбежно привело бы к партизанщине, расхлябанности, разболтанности и неразберихе».

Но Ленин не мог не считаться и с критикой Троцкого со стороны «военной оппозиции». Поэтому Ленин для баланса подготовил постановление ПБ с требованием к Троцкому «увольнять и перемещать военных работников-коммунистов не иначе, как через партийную организацию оргбюро ЦК» и более внимательно к ним относиться.

В дни VIII съезда партии грянула революция в Венгрии. 20 марта Будапешт получил ноту Совета четырех: Венгрия должна была отдать две трети своей территории. 3,5 млн венгров – четверть от их общего числа – и полтора миллиона немцев оказывалось бы на территории других государств. Премьер Беринкеи, не отвергая и не принимая ультиматум, передал руководство правительством социал-демократам. А те немедленно вступили в альянс с коммунистами, создав Революционный правительственный совет во главе с Шандаром Гарбаи. Министром иностранных дел стал Бела Кун, который три года находился в российском плену, возглавлял венгерскую, а затем и интернациональную группу в РКП(б). Это правительство объявило об установлении Советской власти, диктатуры пролетариата, национализации банков и промышленных предприятий и установлении союзнических отношений с Москвой.

На VIII съезде РКП(б) венгерским товарищам была обещана поддержка:

«Рабочий класс России всеми силами спешит к вам на помощь».

Но помочь оказалось не так просто. Ленин 21–22 апреля шлет телеграмму Вацетису и Аралову:

«Продвижение в часть Галиции и Буковины необходимо для связи с Советской Венгрией… Вторая задача – установить прочную связь по железным дорогам с Советской Венгрией».

Троцкий и Вацетис, в свою очередь, торопили командующего Украинским фронтом Антонова-Овсеенко.

Первого мая от имени РСФСР и УССР последовал ультиматум Румынии, которой предлагалось в 48 часов очистить Бессарабию, предоставив ее трудящимся самостоятельно определять свою судьбу. Ультиматум остался без ответа. 6 мая в Одессе было сформировано Временное рабоче-крестьянское правительство Бессарабии под председательством Ивана Николаевича Криворукова, выпустившее манифест об образовании Бессарабской Советской Республики и вхождении ее в состав РСФСР. 13 мая Ленин подбадривал Бела Куна:

«Уверен, что, несмотря на громадные трудности, пролетарии Венгрии удержат власть и укрепят ее… Зверский мир Антанты усилит везде сочувствие к Советской власти. Вчера украинские войска, победив румын, перешли Днестр».

25 мая Ленин умилялся:

«Всего за два с небольшим месяца существует Советская власть в Венгрии. А в смысле организованности, венгерский пролетариат, видимо, уже обогнал нас».

[ZHAN]

Но именно в этот момент – синхронно – начал наступление Деникин, атаман Григорьев поднял бунт против Советской власти, польские войска атаковали Галицию, намертво отрезая советские войска от Венгрии. Зато не было преград для похода на Будапешт чешских, румынских и сербо-хорватских войск. В Сегеде французы в экстренном порядке создали Национальное правительство Венгрии, министром обороны в котором стал австро-венгерский адмирал Миклош Хорти. Он тоже двинулся на Будапешт. Советская республика пала 1 августа. Ленин говорил:

«Пусть сейчас румынская колчаковщина пляшет на трупах венгерских рабочих. Но мы знаем, что это торжество не долгое».

Оказалось – довольно долгое. К власти пришел Хорти, установивший жесткий авторитарный режим. С его войсками придется сражаться в Великую Отечественную.

В начале апреля – новая революция – провозглашена Баварская советская республика. В декларации, подписанной Эрнстом Никишем, Революционный совет Баварии отрекся от сотрудничества с «презренными» Эбертом и Шейдеманом, продолжавшими империалистическое и капиталистическое дело Второго рейха. Организовали революцию в Баварии независимцы, для Ленина – оппортунисты. Он явно этого не знал, иначе не стал бы 7 апреля посылать телеграмму Беле Куну:

«Ленин просит Вас приветствовать Баварскую советскую республику».

Но 13 апреля в Мюнхене была провозглашена республика Советов во главе с коммунистом Евгением Левине. Носке поспешил вызвать прусские войска, чтобы поскорее покончить с «безумным карнавалом». 35-тысячная армия, не зная жалости, вырезала до тысячи революционеров. Военные продолжали и после исполнять власть в Баварии, которая стала центром притяжения всех антиреспубликанских и националистических сил.

Среди них было и тайное общество «Туле» – баварская ветвь «Ордена германцев», – одержимая оккультизмом и антисемитизмом. Именно в этой среде обнаружили в свастике символ чистоты крови. В Мюнхене находился «маленький капрал» Адольф Гитлер, участвовавший в подавлении восстания и проводивший активную пропагандистскую кампанию против красных в лагере Лехфельд. 24 февраля 1920 года на митинге в парадном зале Гофбройн-хауса он озвучит программу из 25 пунктов, которая останется путеводной звездой созданной в тот же день НСДАП.

Красные всполохи в Европе подогревали антисоветские настроения в западных столицах.

Интервенция и помощь белым продолжилась, но был и новый раунд дипломатической активности. Он был связан с инициативой известного норвежского полярного исследователя Нансена, который предлагал организовать помощь России продуктами и лекарствами. Ответ от лидеров Антанты: такая помощь возможна при условии приостановки военных действий на территории России. Нансен обратился к Ленину, который в тот же день – 4 мая – инструктировал Чичерина и Литвинова по поводу ответа:

«Если перемирие для мира, то Вам прекрасно известно, что мы за… Принцевы острова сорвали не мы, а монархисты и погромщики евреев, восстановители помещичьей земли – разъяснить, развить, доказать эти три пункта, что Деникин и Колчак 1) монархисты; 2) громят евреев; восстанавливают землевладение помещиков, вводят выкуп для крестьян. Мы соглашались на перемирие для переговоров о мире, конечно, с настоящими виновниками войны, а не с пешками, т. е. с Англией, Францией, Америкой… Если не политика, а гуманитарное, благодарим, принимаем, зовем, приезжайте, контролируйте, и мы поедем куда угодно (время, место) и заплатим даже по тройной цене лесом, рудой, судами».

Вступать в диалог с Лениным западные лидеры не стали.

С общей линией в отношении России Верховный совет союзников определился к концу мая. 26-го числа за подписями Клемансо, Ллойд Джорджа, Вильсона, Орландо и японского делегата Сойондзи ушла нота в адрес Колчака. Ему была предложена помощь

«оружием, военным снаряжением и продовольствием для того, чтобы дать этому правительству возможность сделаться правительством всей России, но с условием».

Кондиции были перечислены: после взятия Москвы созвать Учредительное собрание (либо прежнее, либо избрать новое); провести выборы:

«признать независимость Финляндии и Польши; урегулировать вопрос о границах с прибалтийскими странами, «кавказскими и закаспийскими территориями», с арбитражем Лиги Наций; признать за мирной конференцией право определить будущее Бессарабии; ввести Россию в Лигу Наций и сотрудничать в «ограничении вооружений и военной организации»; признать внешний долг.

Колчак согласился. Оговорил только, что определение границы Польши с Россией, равно как окончательное решение финляндского вопроса и судьбы Бессарабии, принадлежат Учредительному собранию, а по отношению к национальным группам Эстонии, Латвии, Литвы, Кавказским и Закаспийским признавалась принципиально автономия их, размеры которой должны быть определены для каждой народности отдельно.

Ответ лидеров западных держав устроил, и обещанная помощь пошла. Черчилль напишет в меморандуме 15 сентября:

«Англия заплатила по номиналу около 100 млн, Франция от 39 до 40 миллионов фунтов стерлингов. Соединенные Штаты содержали и продолжали содержать в Сибири около 8 тысяч солдат; Япония содержит в Восточной Сибири армию численностью от 30 до 40 тыс., и в настоящее время эта армия получает еще подкрепления. Армия адмирала Колчака, снабженная главным образом британским оружием, достигла в мае численностью 300 тыс. чел. Армии генерала Деникина составляют около 250 тыс. солдат. Кроме них следует принять во внимание финнов, которые могли бы дать около 100 тыс. чел. Были также эстонцы, латыши и литовцы, и их общий фронт тянулся от Балтийского побережья вплоть до самой Польши. И, наконец, были могущественные польские армии, помощь могла быть получена от Румынии и – в меньшей степени – от Сербии и Чехословакии».

Но при этом для западных держав – в их мыслях о будущем России – наиболее благоприятным представлялся сценарий ее расчленения.

Не менее жестко обходились с Германией. Союзники огласили условия мирного договора с ней седьмого мая 1919 года. Немецкая делегация их отвергла. Правительство Шейдемана подало в отставку, но Эберт ее не принял. Он поинтересовался у Гинденбурга, сможет ли Германия дать отпор, если союзники возобновят наступление. Гинденбург молча вышел из кабинета. Германия согласилась подписать договор, оговорившись, что ее силой принудили

«согласиться даже на те условия мира, которые… направлены на то, чтобы обесчестить немецкий народ».

Версальский договор был подписан 28 июня. Германия лишалась земель на востоке и на западе, страна потеряла 13 % территории и 10 % населения. Ее армия, авиация и флот распускались. Страна выплачивала репарации, в основном Франции и Бельгии, размеры которых и были определены. Германии было запрещено сооружать укрепления на Рейне и держать там войска (Рейнская демилитаризованная зона), объединяться с Австрией. Рейнскую область и Пфальц должны были оккупировать на срок до 10 лет английские, французские, бельгийские и американские войска. Ее основные реки – Рейн, Эльба, Одер и Дунай – оказались под международным контролем. Данциг становился вольным городом и передавался под опеку Лиги Наций. Берлин лишался всех колониальных владений. Запрещался импорт оружия, боеприпасов, военных материалов, строительство и покупка подлодок.

Было решено ввести систему мандатов Лиги Наций и раздать их державам-победительницам. Франция получила от Турции Сирию и Ливан, Великобритания – Месопотамию (Ирак) и Палестину, в северной части которой пообещала создать еврейское государство. Южную Африку наградили мандатом на управление Германской Юго-Западной Африкой. Немецкие колонии Того и Камерун Лондон и Париж поделили между собой. Германскую Восточную Африку оприходовала Британия, уступив также претендовавшим на нее Бельгии территории в Руанде и Бурунди, а Португалии – треугольник Кионга на севере Мозамбика. В АТР Япония получила мандат на управление Марианскими, Каролинскими и Маршалловыми островами, Австралия – Новой Гвинеей, Новая Зеландия – Самоа.

Неудивительно, что Ленину такой мир даже чем-то понравился:

«Версальский мир доказал даже глупцам и слепцам, даже массе близоруких людей, что Антанта была и осталась таким же кровавым и грязным империалистическим хищником, как и Германия».

«Германию не просто лишили ее заморских владений, но и отрезали от нее крупнейшие территории с преимущественно немецким населением, а также отправили в долговое рабство к англо-американскому “картелю”».

Устав Лиги Наций был изложен в первых 26 статьях Версальского договора. Ее штаб-квартира помещалась в Женеве. Ее основными органами становились Ассамблея, в которой участвовали все признанные государства, а также Совет в составе государств-победительниц – Великобритании, Франции, США, Италии и Японии. На Ленина Лига не произвела сильного впечатления:

«Лига наций – союз только на бумаге, а на деле это группа хищных зверей, которые только дерутся и нисколько не доверяют друг другу».

В Париже 14 июля состоялся пышный международный парад победителей. Но геополитически позиции Франции были весьма уязвимы. Киссинджер объяснял:

«Перед войной у Германии были сильные соседи как на Востоке, так и Западе. Она не могла осуществлять экспансию ни в одном из направлений, не натолкнувшись на сопротивление крупного государства: Франции, Австро-Венгерской империи или России. Но после заключения Версальского договора Германии на Востоке не противостоял никто».

Кроме того, Ленин справедливо замечал:

– Франция в долгу, как в шелку. Раньше она была самым богатым ростовщиком. Теперь она должна втрое больше Америке, чем другие государства. Она идет к банкротству. Она в безвыходном положении.

Это, по мнению Ленина, и предопределяло агрессивность в отношении России Парижа, все еще к тому же надеявшегося выбить из Москвы дооктябрьские долги. Версальский мир не удовлетворил и англичан. Джон Мейнард Кейнс, входивший в британскую делегацию в Версале, утверждал, что условия репараций для Германии были заведомо невыполнимыми и пагубными для всей европейской и мировой экономики. Берлин нуждается в “реабилитации”, чтобы взбодрить мировой спрос. Американцы же вообще настолько ушли в себя, что Версальский договор остался нератифицированным Конгрессом.

Версальский договор был чудовищным. И не только потому, что противоречил всем без исключения принципам, провозглашенным лидерами Антанты, воплощенным в 14 пунктах Вильсона. Он сделал фактически неизбежной новую мировую войну. Границы были нарезаны так, что заставили миллионы и миллионы людей сразу взывать к их пересмотру.

«Версаль на деле породил не мировой порядок, а что-то вроде внешнеполитической партизанской войны», – заключал Киссинджер.

Но был и другой аспект. Россия и Германия – на правах изгоев Версаля – выглядели как потенциально естественные партнеры. И у них появлялся естественный и общий враг – Польша.

[ZHAN]

Москва стала островом в океане фронтов. Как напишет Маяковский,

«Москва – островком, и мы на островке.
Мы – голодные, мы – нищие,
С Лениным в башке и с наганом в руке».

С Запада – поляки. В апреле в Польшу из Франции были переправлены 70 тысяч военнослужащих армии генерала Галлера, созданной по большей части из американцев польского происхождения, которые сражались на Западном фронте в составе французской армии. Они были незамедлительно брошены на западноукраинский фронт. Полякам помогла Венгерская революция. Чтобы не допустить прорыва туда Красной Армии, Совет десяти Парижской конференции разрешил Варшаве занять Восточную Галицию до реки Збруч для «охраны от большевистских банд».

Поляки также 21 апреля взяли Вильно, установив контроль над юго-востоком Литвы. Ленин 24 апреля подписал под телеграммой Главкому:

«С потерей Вильны Антанта еще больше обнаглела. Необходимо развить максимальную быстроту для возвращения в кратчайший срок Вильны, чтобы не дать возможности белым подтянуть силы и закрепиться».

Однако польские легионеры продолжали наступление на Двинск. Не случайно на этом фоне появление декрета СНК от 1 июня «Об объединении советских республик: России, Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии для борьбы с мировым империализмом». Армии всех республик соединялись в единые вооруженные силы РСФСР. В состав Красной Армии влились три украинские, одна латвийская и одна беларуско-литовская армии.

Польша стала главным бенефициаром Версальской системы. Она получила все, что хотела – за счет Германии, бывшей Австро-Венгрии и России. «Польша была чекой от гранаты под Версальским мирным договором», – провидчески уже тогда замечал Черчилль. Ленин видел:

– Из Польши Версальский мир создал государство-буфер, который должен оградить Германию от столкновения с советским коммунизмом и который Антанта рассматривает как оружие против большевиков.

Версаль развязал полякам руки. Варшава, высвободившая свои войска, ранее занятые разборками с немцами, предприняла с 28 июня новое наступление в Восточной Галиции силами трех армий, которые 2 июля вошли в Тарнополь. Директория бежала в Каменецк-Подольский и эвакуировала свои подразредения за Збруч. А 21 ноября Верховный совет Антанты предоставит Польше 25-летний мандат на управление Восточной Галицией. Польша теперь выступила как одна из стран-интервентов, имевшая к тому же к России большие территориальные претензии.

Версальский мир обернулся еще большим кошмаром для Литвы и Беларуси. Державы-победительницы не смогли или не слишком старались умерить аппетиты Варшавы, и она сохранила за собой добрую половину Литвы, захваченную ранее. А затем, преодолевая сопротивление Красной Армии, в августе поляки займут Минск, Слуцк, Бобруйск и уже было переправились через Березину, но красноармейцы отбросили их назад. Все эти завоевания Польша осуществила даже без объявления состояния войны с Россией.

Ситуация в Прибалтике серьезно угрожала Северной столице. На протяжении всего 1919 года над Петроградом нависала угроза захвата. С востока – Олонецкая добровольческая армия, представлявшая заседавшее в Гельсингфорсе Олонецкое правительство, претендовавшее на карельские земли. С запада поджимал Северный корпус, подчиненный Николаю Николаевичу Юденичу, состоявший из русских белогвардейцев, Эстонской стрелковой дивизии, финских частей. Он действовал при поддержке британского флота и признавал верховенство Колчака. В Гельсингфорсе был создан Русский политический комитет под председательством бывшего министра исповеданий Временного правительства Антона Владимировича Карташова. Финансирование предприятия обеспечивал крупнейший российский нефтепромышленник Степан Георгиевич Лианозов, поддержанный скандинавскими и английскими банками.

В апреле Олонецкая добровольческая армия захватила Олонец и продвинулась к Лодейному полю. 2-я эстонская дивизия теснила армию Советской Латвии. Перешли в наступление и немецкие войска фон дер Гольца. 2 апреля на заседании Моссовета Ленин бил тревогу:

– Теперь немцы идут на Двинск, чтобы отрезать Ригу. С севера им помогают эстонские белогвардейцы на деньги, которые посылает Англия, при помощи добровольцев, которых посылают шведы и датчане, насквозь подкупленными миллиардерами Англии, Франции и Америки.

Командир одного из немецких отрядов – Хан Монтейфель – 22 мая сверг Ульманиса, правительство Латвии около двух месяцев проведет в море на борту корабля под защитой британского флота. Ленин телеграфирует Троцкому:

«Рига, видимо, потеряна. Весьма вероятно предательство латышских буржуазных офицеров. Возможна также подготовка общего решительного наступления на всем Западном фронте».

Немецкие войска продолжали расширять зону контроля в Прибалтике вплоть до заключения Версальского мира, когда их услуги оказались уже не нужны. 3 июля фон дер Гольц начал вывод своих войск в Восточную Пруссию. Немецко-латвийская война прекратилась, Ульманис вернулся в премьерское кресло.

Зато в наступление перешел Северный корпус совместно с 1-й эстонской дивизией. Белые прорвали большевистский фронт под Нарвой и наступлением в обход Ямбурга обратили части Красной Армии в бегство. 15 мая после бомбардировки с кораблей эстонской Чудской флотилии был занят Гдов.

В Петроград был направлен Сталин, который получил указание:

«Надеюсь, что поголовная мобилизация питерцев поведет к их наступлению, а не сидению в казармах».

Одновременно Лениным была дана команда на эвакуацию неспособного носить оружие населения из Питера и окрестностей, включая Кронштадт:

«Совершенно благонадежных отправляйте на Дон, неблагонадежных в концентрационные лагеря, неопределенных в Орловскую и подобные неприфронтовые, но и не голодные губернии».

Под ударами Эстонской дивизии и Северного корпуса 25 мая пал Псков. Не дремало и координировавшее свои усилия с Юденичем все еще многочисленное подполье в Петрограде. На сторону белых перешло в мае несколько частей 7-й армии, включая полк Городской охраны Петрограда, открыв фронт на одном из самых ответственных участков.

Ленин 27 мая телеграфировал Сталину:

«Вся обстановка белогвардейского наступления на Петроград заставляет предполагать наличность в нашем тылу, а может быть и на самом фронте, организованного предательства. Похоже на то, что враг имеет полную уверенность в отсутствии у нас сколько-нибудь организованной военной силы для сопротивления и, кроме того, рассчитывает на помощь с тыла (пожар артиллерийского склада в Ново-Сокольниках, взрывы мостов, сегодняшние известия о бунте на Оредеже). Просьба обратить усиленное внимание на эти обстоятельства, принять экстренные меры для раскрытия заговора».

И снова 3 июня Сталину:

«Зная постоянную склонность Питера к самостийности, думаю, что Вы должны помочь Реввоенсовету фронта объединить все армии… Сегодня узнал о переходе к врагу еще одного питерского полка и об отказе вступать двух полков. Надо усилить надзор и влитие рабочих. Насчет иностранцев советую не спешить высылкой. Не лучше ли в концлагерь, чтобы потом обменять».

Десятого июня Ленин пишет проект постановления ЦК:

«Признать Питерский фронт первым по важности. Руководиться этим при распределении войск и т. д.».

В ночь на 13 июня началось антисоветское восстание на форте Красная Горка, прикрывавшем подступы к Петрограду, а затем и на соседних фортах Серая лошадь и Обруев. 16 июня восстание на Красной Горке было подавлено. Сталин хвастался перед Лениным:

«Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опровергает морскую науку… Быстрое взятие Горки объясняется самым грубым вмешательством со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившим до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой».

Ленин шлет пополнения из Центральной России и с Восточного фронта. 21 июня началось контрнаступление Красной Армии на Севере. 27 июня советские войска Западного фронта взяли на восточном берегу Ладожского озера Видлицу, где находились основные склады белофинских формирований. Части 7-й армии, оборонявшей Питер, летом отогнали и Олонецких добровольцев, и Северный корпус. Большевики также нанесли массированный удар по подполью в Петрограде, действуя широким неводом, в который попадали причастные и непричастные, достаточно эффективно разрушая белогвардейскую агентурную сеть.

На Юге с конца апреля 1919 года Деникин предпринял широкомасштабное наступление по трем направлениям – на Харьков, Донбасс и Астрахань. 7 мая Ленин писал Каменеву в Киев:

«Мы, несомненно, погибнем, если не очистим полностью Донбасс в короткое время. С войсками Махно временно, пока не взят Ростов, надо быть дипломатичным, послав туда Антонова лично и возложив на Антонова лично ответственность за войска Махно».

Махновцы стали временными союзниками против белых. Поднял мятеж атаман Григорьев, воевавший сперва за Петлюру, а затем за Советы и прославившийся при взятии ими Николаева и Одессы. Он занял Елисаветград (Кировоград) и подошел к Екатеринославу (Днепропетровск). Мятеж удастся подавить только к июлю.

Политбюро в Москве 28 мая приняло постановление «О военно-экономическом союзе с Украиной», которое предусматривало объединение шести наркоматов РСФСР и УССР. А на следующий день мятеж против Москвы поднял уже Махно. Его Революционно-повстанческая армия захватила Гуляй-Поле, Бердянск, Мелитополь, Екатеринослав, чем немало поспособствовала успеху похода Деникина.

Кавказская армия генерала Врангеля 18 июня взяла Царицын (Волгоград). Тогда же бригада генерала Слащёва после десантной операции в Коктебеле овладела всем Крымом и выдвинулась в Северную Таврию. Прибыв в Царицын, в эйфории от этих побед Деникин 20 июня издал директиву, которая приказывала Кавказской армии наступать на Москву через Саратов, Пензу, Нижний Новгород и Владимир; армии генерала Сидорина – на Москву в направлении а) Воронеж, Козлов, Рязань и б) Новый Оскол, Елец, Кашира; генерала Май-Маевского – на Москву через Курск, Орел, Тулу; генералу Добровольскому – занять Херсон и Николаев. Врангель напишет:

«Директива эта, получившая впоследствии название “Московской”, являлась одновременно смертным приговором армиям Юга России. Все принципы стратегии предавались забвению. Выбор одного главного операционного направления, сосредоточение на этом направлении главной массы сил, маневр – все это отсутствовало. Каждому корпусу просто указывался маршрут на Москву… Мне и поныне непонятно, как мог этот документ выйти из-под пера генерала Деникина».

Тем не менее Добровольческая армия Май-Маевского в конце июня заняла Харьков и Екатеринослав. В августе ее части изгнали Красную Армию из Херсона, Николаева и Одессы. Успехи Деникина вызвали восторг в столицах Антанты. Подтверждал Черчилль:

«По совету генерального штаба, начиная с июля, Англия оказывала ему главную помощь, и не менее 250 тысяч ружей, двухсот пушек, тридцати танков и громадные запасы амуниции и снаряжения были посланы через Дарданеллы и Черное море в Новороссийск. Несколько сотен британских армейских офицеров и добровольцев в качестве советников, инструкторов, хранителей складов и даже несколько авиаторов помогали организации деникинских армий».

Сам Деникин не был склонен преувеличивать значения западной помощи:

«Мы отторгали от советской власти плодороднейшие области, лишали ее хлеба, огромного количества военных припасов и неисчерпаемых источников пополнения армии… Состав Вооруженных сил Юга России с мая по октябрь возрастал последовательно от 64 до 150 тыс. Таков был результат нашего широкого наступления».

[ZHAN]

Десятого июля Ленин пишет письмо ЦК организациям партии «Все на борьбу с Деникиным!», которое начиналось словами:

«Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции».

Ленин публично – не часто с ним бывало – настаивает на усилении террора:

«Выловить ли и посадить в тюрьму, иногда даже расстрелять сотни изменников из кадетов, беспартийных, меньшевиков, эсеров, “выступающих” (кто с оружием, кто с заговором, кто с агитацией против мобилизации, как печатники или железнодорожники из меньшевиков и т. п.) против Советской власти, то есть за Деникина? Или довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян? Выбор не труден».

На Восточном фронте весной колчаковцы заняли Уфу, Стерлитамак, Орск, Актюбинск, подходя к Волге, сближаясь с Добровольческой армией Деникина и отрезая сообщение Москвы с Туркестаном. Восточный фронт был объявлен большевиками «главным фронтом республики», на него бросались дополнительные силы, но белые продолжали наступать – Ижевск, Сарапул, Елабуга, Екатеринбург. Однако Ленин сохранял оптимизм:

– Ни одного полка, ни одной роты не возьмем мы с Южного фронта. Для Восточного фронта мы соберем новые армии, и для этого объявлена нами мобилизация. Эта мобилизация будет последней, она даст нам возможность покончить с Колчаком, т. е. кончить войну, и на этот раз навсегда.

СНК 10 апреля принял декрет о призыве в Красную Армию рабочих и крестьян 1886–1890 годов рождения (то есть 29–33-летних) в Петрограде, Москве и нескольких неземледельческих губерниях. Помогло не сразу. Ленин писал петроградским организациям:

«Я имел подробный доклад Вацетиса и начальника штаба. Вывод печальный. – Необходимо деятельное напряжение сил. Надо не дать остыть теперешнему подъему, а продержать его минимум 2 месяца и еще усилить. Иначе не кончим войны, а кончить ее надо во что бы то ни стало, ибо признаки усталости масс (100 000 дезертиров) все учащаются».

26 апреля части Восточного фронта Каменева перешли в контрнаступление, и за две недели колчаковцы были отброшены от Волги.

И здесь неожиданно… Рассказывал сам Каменев:

«5 мая 1919 года было получено телеграфное распоряжение Троцкого о снятии меня с должности командующего фронтом. Увольнение с должности было произведено в весьма “деликатной” форме: был дан отпуск и денежное пособие. Но вот за что я был отстранен от командования – я и до сего дня не знаю».

Каменев приехал в Москву и, не добившись ответа на этот вопрос от Склянского, собрался уже уезжать. Но тут его вызвали в Кремль.

«ВИ, смеясь, о чем-то говорил с тов. Склянским и, когда я вошел, задал мне вопрос о Восточном фронте, – продолжал Каменев. – В начале моего доклада ВИ взял железнодорожный атлас “Железные дороги России”, издание Ильина, и по этому картографическому материалу мне и пришлось делать доклад… Обращая внимание ВИ на красивое в военном отношении развитие операции, я стал восхищаться ее красотой. ВИ немедленно подал реплику, что нам необходимо разбить Колчака, а красиво это будет сделано или некрасиво – для нас несущественно». Каменеву было «приказано возвращаться в Симбирск и вновь принять командование Восточным фронтом… Одновременно мне было передано приказание ВИ немедленно ехать в Серпухов, где находился тогда штаб главнокомандующего, и “договориться” с последним».

Оказалось, что инициатива отставки Каменева принадлежала Вацетису и Троцкому, а сама отставка вызвала протесты командиров Восточного фронта. 20 мая Ленин телеграфировал Троцкому:

«В связи с телеграммой шифром от трех командиров Восточного фронта я предлагаю назначить Каменева командующим фронтом».

И 25 мая Реввоенсовету Восточного фронта:

«По вашему настоянию назначен опять Каменев. Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы».

Ленин гнал одну волну мобилизации за другой. 31 мая Совет Обороны принял написанное Лениным постановление. Первое:

«На 4 месяца (с 15. VI по 15. Х) мобилизовать всех служащих в советских учреждениях мужского пола от 18 до 45 [лучше больше, ибо часть освободим] лет, заменив их женщинами или временно сократив известную часть работы… Мобилизованные отвечают по круговой поруке друг за друга, и их семьи считаются заложниками в случае перехода на сторону неприятеля или дезертирства, или невыполнения данных заданий и т. п.».

3 июня Ленин инструктировал Реввоенсовет Восточного фронта:

«Обратите сугубое внимание на оренбургских казаков и на башкир, ибо при предыдущем наступлении мы наглупили, прозевали и не использовали этих сил. Мобилизуйте их спешно…»

Но красноармейцы явно перевыполняли задание вождя. 9 июня была отбита Уфа, в которую первой вошла дивизия Василия Ивановича Чапаева. Фрунзе, командовавший южной группой фронта, рапортовал:

«Колчак сломан и разбит на пять шестых».

Ленин злорадствовал:

– Не только рабочих и крестьян, но и патриотически настроенную интеллигенцию, поголовно саботировавшую в свое время, ту самую интеллигенцию, которая в союзе с Антантой, – и ее оттолкнул Колчак… Даже кулаки восстают против Колчака!

При этом Каменев продолжал самовольничать и даже провоцировал конфликты с Вацетисом:

«В июне я в полном смысле слова не исполнил приказа главнокомандующего. Наступление на Восточном фронте развивалось вполне успешно. Белогвардейские армии Колчака откатывались за Уфу, и в это время главнокомандующий отдал приказ остановиться на реке Белой. Я отказался остановить наступление. Решение вопроса перешло к ВИ».

В разгар жарких боев на всех фронтах разыгралась целая драма, которая привела к смене Лениным Главнокомандующего Красной Армией. Сам предсовнаркома образно объяснит свои мотивы в письме в ЦК:

«Т. Троцкий ошибается: ни причуды, ни озорства, ни каприза, ни растерянности, ни отчаяния, ни “элемента” сих приятных (Троцким с ужасной иронией бичуемых) качеств здесь нет. А есть то, что Троцкий обошел: большинство Цека пришло к убеждению, что ставка “вертеп”, что в ставке неладно, и в поисках серьезного улучшения, в поисках средств коренного изменения, сделало определенный шаг. Вот и все».

Что же произошло?

В верхушке разгорелся жаркий спор о стратегических приоритетах: куда бросать основные силы? Вот как позиции сторон описывал Троцкий.

«Вацетис считал, что после первых наших крупных успехов против Колчака нам не следует зарываться слишком далеко на восток, по ту сторону Урала. Он хотел, чтобы Восточный фронт зазимовал на горном хребте. Это должно было дать возможность снять с востока несколько дивизий и перебросить их на юг, где Деникин превращался во все более серьезную опасность. Я поддержал этот план. Но он встретил решительное сопротивление со стороны командовавшего Восточным фронтом Каменева… и членов Военного Совета Смилги и Лашевича».

Ленин резко выступил против предложений Троцкого.

Пятого июля, «чтобы разрубить гордиев узел», Троцкий предлагает ЦК свою отставку. Политбюро и Оргбюро решают: «принять отставки абсолютно не в состоянии». Но возможности руководить Восточным фронтом его лишает. Необходимо

«сделать наиболее удобной для т. Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам т. Троцкий».

Ему предоставлялось право

«всеми средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе, и, если он пожелает, постарается ускорить съезд партии».

Тот уверял:

«Само по себе разногласие имело чисто деловой характер. На отношениях моих с Лениным оно, разумеется, не отразилось ни в малейшей мере».

Полагаю это было не совсем так. Обратимся к мемуарам Данишевского.

«Для ознакомления с положением в штабе Реввоенсовета Республики была направлена в Серпухов 5 и 6 июля 1919 года особая комиссия ЦК РКП(б). В своей записке (7 июля) на имя ЦК РКП(б) я категорически настаиваю на срочной смене главного командования и отстранения от работы ряда ответственных штабных работников».

Данишевский предлагает поставить во главе вооруженных сил

«С. С. Каменева и П. П. Лебедева, которые успешно развернули наступление на Восточном фронте и вплотную подошли к ликвидации нашего противника на этом фронте… Троцкий яростно и упорно высказывался против смены главного командования. На первом заседании ЦК по этому вопросу определенного решения еще не приняли. ВИ ограничился главным образом отдельными замечаниями, выясняющими положение вопросами и т. п., но видно было, что он недоволен главным командованием. На следующий день было назначено дальнейшее обсуждение этого чрезвычайно важного вопроса. Троцкий на заседание не явился. На запрос, в чем дело, им было сообщено, что он чувствует себя больным и прийти не может. Об этом было передано ВИ. Он выслушал это сообщение, чуть-чуть улыбнулся и подошел к телефону. Он сказал Троцкому, что ЦК его ждет, что вопрос должен быть решен сегодня.

– Если вы серьезно больны, то ЦК может собраться у вас, – заявил ВИ Троцкому.

Минут через 15–20 явился Троцкий, и заседание было продолжено. Троцкий снова резко настаивал на необходимости оставить прежнее главное командование, указывал, что нет основания для смены его, заявлял о своем уходе в случае, если смена будет осуществлена. Все реплики ВИ указывали на то, что он уже твердо стоит за смену главного командования… Так и было решено. Троцкий заявил, что он уезжает на юг».

Версия Сергея Каменева:

«ВИ с непревзойденным талантом решил стратегический военный вопрос: принятое решение об отказе остановить наступление остается в силе. Ликвидация Колчака продолжается с еще большим нажимом. Проработан план переброски сил на Южный фронт по календарным срокам. Главнокомандование сменяется. Ставка главнокомандования перемещается в Москву. Недовольный принятым решением, председатель РВС Троцкий подает в отставку. Отставка Троцкого не принимается. Троцкий после этого долгое время не руководит и не присутствует в РВС. Он ездит в своем поезде, но не появляется на Восточном фронте, так как перестал им интересоваться».

Ночью Данишевский на автомобиле направился в Серпухов.

«Все произошло так, как намечалось. 8 июля 1919 года был объявлен новый состав Реввоенсовета Республики со включением в него нового главнокомандующего С. С. Каменева и членов – Смилги, Гусева, Рыкова».

Троцкий отбыл на юг. Каменев замечал:

«Самоустранение Троцкого от руководства РВСР в связи с перемещением штаба главнокомандования в Москву, на мой взгляд, мало отразилось на работе главнокомандования. Мне кажется, что это обстоятельство привело в ряде случаев к непосредственному руководству ВИ работой РВСР».

Только осуществив все эти перестановки в военном ведомстве, Ленин позволил себе отдохнуть. Правда, не далеко, в Горках. 18 июля он писал в Петроград Горькому:

«Дорогой А. М.! Приезжайте отдохнуть сюда – я на два дня часто уезжаю в деревню, где великолепно могу Вас устроить и на короткое и на более долгое время. Приезжайте, право!»

Дмитрий Ульянов тоже отдыхал с братом:

«Летом 1919, 1920 и 1921 годов ВИ любил ходить купаться на Пахру. Обыкновенно он приходил и говорил мне перед обедом или вечером:
– Пойдем купаться.

Или же я звал его купаться. Он шел в косоворотке, без пояса, одетый совершенно по-дачному. Мы направлялись на Пахру… Обычно с нами шел кто-нибудь из охраны… Иногда мы брали лодку, так как берег на этой стороне илистый, а на той стороне хороший песчаный пляж, переезжали на тот берег».

Сапронову запомнилось другое:

«При случае ВИ увлекался играми, например, в городки. У нас в Горках были в моде городки. Многие увлекались ими до бесчувствия».

Городки не были сильной стороной Ленина. «Ленин играл плохо, – вспоминал «правдист» Николай Леонидович Мещеряков, – а Бухарин был у нас лучшим игроком и гордился этим, кажется, больше, чем своей литературной работой… У Бухарина бывало так, что если он делал промах, то палка у него летела всегда слева, и Ленин говорил, что это оттого, что Бухарин еще не расстался с левым коммунизмом».

Прогулки Ленина по окрестностям, пусть и не такие продолжительные, как в Швейцарии, доставляли очевидные проблемы его все более многочисленной охране. Сапронов жаловался:

«Тов. Ленин от охраняющего удирал: скроется в кустах, в лесу, и баста. Туда, сюда, его нет. Приходилось отыскивать тов. Ленина, но делать это так, чтобы он не догадался… Тов. Ленин часто с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной уходили далеко в лес или в поле гулять. В это время отдыхающие товарищи также шли гулять в том же направлении, держась на некотором расстоянии, притворяясь, что собирают цветы, грибы или еще что… Трудновато было с тов. Лениным в смысле охраны во время купанья. Там были все (кроме Полидорова) пловцы такие, что едва речку переплывали, тов. Ленин же поперек речки редко когда плавал, а с легкостью рыбы вдоль ее. Уплывет, бывало, на полверсты, вылезет на берег и сидит. Плыть за ним никто не мог, а идти по берегу… знали, что он этого недолюбливал. В таких случаях как хочешь, так и выкручивайся».

Отдыхать в то лето толком не получалось. Сводки с фронтов не давали расслабиться, были и вдохновляющими, и пугающими.

Продолжал радовать Восточный фронт. Контрудар Южной группы фронта под командованием Фрунзе привел к освобождению ранее потерянных территорий, взятию в июле Екатеринбурга и Челябинска. Колчаковские войска отошли за Урал. 29 июля Фрунзе принял Восточный фронт у получившего повышение Каменева.

В августе, развивая наступление, красные взяли Троицк, Курган, Кустанай. Только переброска большого количества красноармейских сил с Восточного фронта на Южный и Петроградский позволила колчаковцам в сентябре задержать наступление на реке Тобол. Верховный совет Антанты

«решил не оказывать больше помощи Колчаку, который, очевидно, быстро терял под собой почву и переставал быть хозяином положения».

Ранее одобренные поставки еще продолжали поступать во Владивосток вплоть до октября. Но сами англичане уже спешили покинуть Сибирь.

«Полковник Уорд и его Миддлсекский полк 8 сентября отплыли из Владивостока в Англию, а 1 ноября их примеру последовал и Гемпширский полк. С этих пор только британская военная и железнодорожная миссии оставались в качестве представителя Великобритании в Сибири».

Неплохо шли дела большевиков на Северо-Западе. В августе красноармейцы снова овладели Псковом. В эту непростую для Юденича минуту руку помощи решительно и в своеобразной форме протянули англичане. Они стали энергично вооружать Эстонию и подталкивать ее к участию в военных действиях. В Ревельском (Таллинском) порту разгружались британские танки, бронеавтомобили, орудия и винтовки. 18 августа семь британских торпедных катеров осуществили торпедную атаку Кронштадта, британские летчики бомбили Кронштадт и Красную Горку.

[ZHAN]

Ленин в этих условиях предпринял решительный дипломатический маневр. С его подачи Чичерин 31 августа отправил правительству Эстонии ноту, в которой предложил

«вступить в мирные переговоры, которые имели бы целью установить границы Эстляндского государства, пределы нейтральной зоны между русскими и эстляндскими войсками… на базисе неуклонного признания независимости Эстляндского государства».

4 сентября последовал положительный ответ, и уже 10-го ПБ назначило делегацию на мирные переговоры под руководством Литвинова и Воровского, а также созвало совещание с «представителями ЦК компартий Эстляндии, Латвии, Финляндии, Литвы и Белоруссии для обсуждения вопроса об одновременном предложении мира правительствам этих стран», которое одобрило начало переговоров.

В Лондоне поняли, что теряют инициативу, и 11 сентября лидеры всех антисоветских сил, действовавших на Северо-Востоке, были приглашены по английским дипломатическим каналам в Ревель, где британский бригадный генерал Марч продиктовал условия: нужно в течение часа сформировать единое правительство Северо-Западной области России, которое первым своим решением признает независимость Эстонии. В противном случае помощь Лондона прекращается. Через час правительство было. Его председателем был назначен Лианозов. Военным министром – в его отсутствие – Юденич. Эстония получила признание и взамен обещала поддержку военной силой, чтобы «освободить Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии от большевицкого ига».

При этом все более зловещей выглядела угроза с юга.

«Первый мой как главнокомандующего доклад ВИ по оперативным вопросам был в последних числах июля 1919 года в связи с угрожающим положением под Курском, – рассказывал главком Каменев. – Операция имела ограниченную задачу – предупредить наступление противника встречным ударом с целью отбросить белогвардейщину от Курска и захватить Харьковский узел… Операция началась в начале августа и на первых шагах развернулась довольно успешно: части Южного фронта заняли Валуйки, Купянск, Волчанск и подходили к Чугуеву, но тут были приостановлены белогвардейской конницей генерала Шкуро, после чего наше наступление захлебнулось. Кроме того, 10 августа Южный фронт был прорван конницей Мамонтова, прошедшего рейдом по нашим тылам».

Ленин в гневе писал Склянскому:

«Должно быть, нет ни одной боеспособной части против Мамонтова: это прямо позор и полное нерадение Реввоенсовета или полное прозевывание. Надо принять меры поэнергичнее!.. Путейцы говорят, что наши части против Мамонтова боятся вылезть из вагонов. Такие части посылая, Реввоенсовет Республики срамит себя».

Политбюро 13 августа направило телеграмму Раковскому, Троцкому и Косиору в Киев:

«Настоятельно рекомендуем закрыть все комиссариаты, кроме военного, путей сообщения и продовольствия. Мобилизуйте всех поголовно на военную работу и поставьте задачей продержаться хоть немного недель, слив в одно учреждение Совнарком, Совобороны, ЦИК и ЦК КПУ».

Не сильно помогло. 30 августа дивизия генерал-майора Бредова маршировала по Киеву. Конный корпус Мамонтова в августе взял Тамбов и Козлов. Ленин 16 сентября высказывал Гусеву:

«С Мамонтовым застой. Видно, опоздание за опозданием. Опоздали войска, шедшие с севера на Воронеж. Опоздали с перекидкой 21 дивизии на юг. Опоздали с автопулеметами. Опоздали со связью… Видимо, наш РВСР “командует”, не интересуясь или не умея следить за исполнением. Если это общий наш грех, то в военном деле это прямая гибель».

Между тем Добровольческая армия Май-Маевского, нанося тяжелые удары советским армиям, двигалась прямо на Москву. Деникин не скрывал удовлетворения:

«7 сентября 1-й армейский корпус ген. Кутепова, разбив наголову 12 советских полков, взял Курск… 17-го ген. Шкуро, переправившись неожиданно через Дон, захватил Воронеж… 30-го войска 1-го корпуса овладели Орлом и продолжали двигаться к Туле… В начале октября 5-й кавалерийский корпус ген. Юзефовича взял Новгород-Северск. На всем фронте войска Добровольческой армии захватывали десятки тысяч пленных и огромные трофеи».

Главком Каменев признавал, что

«подготовиться к генеральным событиям Южный фронт не успел… Перегруппировку же сил пришлось производить уже в процессе начатых белогвардейщиной операций, сразу же развернувшихся не в нашу пользу. 17 сентября 1919 года добровольческая армия Деникина перешла в наступление, захватив у нас Курск и развив наступление на Орел. Для руководства обороной Южного фронта ЦК назначил тов. Сталина».

ЦК 20 сентября разослал циркулярное письмо:

«В борьбе с Деникиным должен быть использован весь тот запас революционной энергии, которым обладает наша партия… Все коммунисты должны быть извлечены из тех учреждений, где они могут и должны быть заменены беспартийными работниками, женщинами, инвалидами гражданской войны. Коммунисты должны быть переданы в распоряжение военных властей. Всякая коллегиальность должна быть сокращена до минимума. Дискуссии и обсуждения должны быть заброшены».

В сентябре ВЧК раскрыл в Москве заговор белогвардейского «Всероссийского Национального центра», имевшего отделения во многих крупных городах, в том числе на Урале и в Сибири и координировавшегося из штаба Деникина. По мере приближения его войск к Москве, НЦ готовил восстание, имея в виду «вырезать всех большевиков». Вечером 25 октября в зале МК партии в Леонтьевском переулке большое совещание партработников. В зале некуда яблоку было упасть. Ждали Ленина. Тот все не ехал. И вдруг через окно влетели две бомбы, 12 партработников погибло на месте, 55 были ранены. Это вызвало панику в городе и привело к кратковременной эвакуации Ленина из Москвы.

Рассказывал Сапронов:

«В Москве напряженность невероятная: контрреволюционные банды продолжают устраивать заговоры. ВЧК открывает новые притоны этих бандитов, последние далеко не выловлены, и неизвестно, кого изберут они своей очередной жертвой. При таких условиях ехать тов. Ленину в Горки, о которых известно всем бандам, по меньшей мере, было рискованно… После некоторого раздумья решили ехать в имение Васильевское, Звенигородского уезда, верст 60–70 от Москвы, из них 6–7 верст – лесом, по грязи. Там только что губисполком начал организовывать дом отдыха.

Ночь темная, сверху моросил дождь. По шоссе хотя и с небольшими приключениями, но в общем доехали быстро, но, как только свернули в сторону, начали прыгать по колдобинам и нырять по болотам. Донырялись так, что, проехав с версту от шоссе, одна машина нырнула по самый кузов в грязь. Все вышли из машин, начали помогать тянуть, залезли по колено в грязь, но ничего не выходит. Все кипятятся, волнуются, нервничают. Спокойнее всех ВИ, – трунит и издевается, что столько, мол, народу и не могут вытащить одной машины. Кто-то с досадой изрекает:
– Мы на ней ехали, теперь она на нас.

Спасло положение то, что эта беда стряслась в лесу. Все, недолго думая, пустились собирать хворост – в этой работе и ВИ участвовал, – вскоре набрали большое количество его, наложили под колеса, и машина с трудом вылезла… К счастью, больше ничего худого не случилось, и мы наконец-то часа в 2–3 утра добрались до конечного пункта. Совхоз весь спал крепким сном, и даже ни один пес не залаял, спали и обитатели организуемого дома отдыха – не разбудил их и шум машин… Обстановка не особенно, но местность тов. Ленину очень понравилась. По крайней мере, настолько, что он охотно там пробыл дня два, но не настолько, чтобы он повторил туда свою поездку».

Преступников, устроивших теракт в Леонтьевском, обнаружат в рядах организации «Анархисты подполья», которую в ноябре чекисты ликвидируют.

[ZHAN]

Нагрузки на Ленина той осенью были безумными. Крупская подтверждала:

«Вторая половина 1919 г. была еще тяжелее первой. Особенно тяжелы были сентябрь, октябрь, начало ноября… На имя ВИ приходила масса анонимных писем, содержащих в себе ругань, угрозы, карикатуры… И хотя ни на минуту не ослабевала у Ильича уверенность в победе, но работал он с утра до вечера, громадная забота не давала ему спать. Бывало проснется ночью, встанет, начнет проверять по телефону, выполнено ли то или иное распоряжение, надумает телеграмму еще какую-нибудь добавочную послать. Днем мало бывал дома, больше сидел у себя в кабинете, приемы у него шли. Я в эти горячие месяцы видела его меньше обыкновенного, мы почти не гуляли…»

Но именно в эти месяцы произошел коренной перелом в Гражданской войне. Одной из немаловажных причин стало изменение позиции Запада, который продолжал антисоветскую борьбу, но утратил веру в конечный успех Колчака и Деникина. Ллойд Джордж утверждал:

«Только в этом году мы уже истратили более 100 миллионов на Россию… Россия не хочет, чтобы ее освобождали. Давайте займемся собственными делами, а Россия о своих делах пусть печется сама».

Нокс писал своему правительству:

«Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым».

В августе было принято решение о выделении последнего «пакета помощи» Деникину, в сентябре Лондон решил отказаться от направления помощи Прибалтийским государствам.

В США Республиканская партия язвительно критиковала планы президента, направленные к исправлению человечества, и настойчиво требовала возвращения американских войск и уплаты по американским займам. Вильсон отправился в длительный тур по стране, пропагандируя Версальский мир и Лигу Наций. Но 2 октября у президента случился обширный инсульт, который сделал его практически нетрудоспособным на оставшиеся полтора года президентства. В ноябре сенат окончательно отклонил ратификацию Версальского договора из-за статьи 10, которая предусматривала обязанность государств-членов Лиги Наций оказывать помощь другим государствам-членам, которые являются жертвами агрессии. В этом усматривалось покушение на право Конгресса объявлять войну. В этих условиях в США просто не оставалось сил, по-настоящему заинтересованных в интервенции в Россию.

Подходы Ленина к Западу тоже заметно менялись. Он начал заманивать перспективами возобновления торговли и предоставления концессий в России. 25 сентября он писал:

«Прочный мир был бы таким облегчением положения трудящихся масс в России, что эти массы, несомненно, согласились бы и на предоставление известных концессий».

А вскоре – 5 октября – в ответах на вопросы «The Chicago Daily News»:

«Мы за решительную договоренность с Америкой, – со всеми странами, но особенно с Америкой».

Осенью союзники начали эвакуировать свои войска с Севера России. «Шесть с половиной тысяч русских, желавших покинуть Северный край, были отправлены морем в освобожденные прибалтийские государства и на юг России. 27 сентября закончилась эвакуация Архангельска, а 12 октября был эвакуирован Мурманск». В то же время британские войска оставили Закаспийскую область и Закавказье, за исключением района Батума.

Выдыхалось наступление Деникина. «В начале октября Вооруженные силы Юга России занимали фронт параллельно нижнему плесу Волги до Царицына и далее по линии (примерно) Воронеж – Орел – Чернигов – Киев – Одесса, – описывал диспозицию Деникин. – Этот фронт прикрывал освобожденный от советской власти район, заключавший 16–18 губерний и областей, пространством в 810 тыс. квадратных верст с населением в 42 млн».

Ленин 13 октября телеграфирует Смирнову и Фрунзе директиву ЦК –

«ограбить все фронты в пользу Южного. Обдумайте экстреннейшие меры, например, спешную мобилизацию местных рабочих и крестьян для замены ими ваших частей, могущих быть отправленными на Южфронт. Положение там грозное».

16 октября армия Деникина остановилась на подступах к Туле.

«Для парирования этого удара Деникина нами спешно создавались две контрударные группы: одна – в районе Карачева, где была образована XIII армия Уборевича, и другая – в районе Воронежа, куда с Царицынского фронта перебрасывалась конница Буденного».

Переброшенные с Западного фронта 9-я стрелковая, Эстонская и Латышская дивизии красных 20 октября заняли Воронеж.

«С победой под Воронежем обстановка начала резко меняться в пользу советских войск, – писал Буденный. – Конный корпус выходил на правый фланг главной ударной группировки деникинской армии, рвавшейся на Москву. Под угрозой оказывались важнейшие железнодорожные артерии и тылы белых, питавшие их ударные части в районе Курска, Орла».

В результате начавшегося масштабного контрнаступления правый фланг Южного фронта бывшего полковника Егорова к середине ноября вышел на линию Киев – Курск.

Одна часть армии Деникина – в составе Добровольческой армии, донцов, кубанцев и терцев – отходила на Кавказ; войска Шиллинга и Драгомирова – в Новороссию, прикрывая Николаев – Одессу; Слащёва – в Крым. Армии советского Южного фронта 12 декабря освободили Харьков и выдвинулись к Екатеринославу и Киеву, где была восстановлена Советская власть.

Ленин стал уделять самое пристальное внимание украинским делам. Центральный вопрос – не спугнуть украинцев. Написанный Лениным в ноябре проект тезисов ЦК о политике на Украине предусматривал:

«1. Величайшая осторожность в отношении к националистским традициям, строжайшее соблюдение равенства украинского языка и культуры, обязательство изучать украинский язык для всех должностных лиц».

В декабре Ленин писал:

«Нас нисколько не может удивлять – и не должна пугать – даже такая перспектива, что украинские рабочие и крестьяне перепробуют различные системы и в течение, скажем, нескольких лет испытают на практике и слияние с РСФСР, и отделение от нее в особую, самостийную УССР, и разные формы их тесного союза, и т. д., и т. п.».

Ленин догадался, что Украиной будет сложно управлять без привлечения ряда чисто украинских политических группировок, пусть ранее и враждовавших с большевиками. Так в компартию влились левые эсеры-боротьбисты, максималисты из группы Светлова – Бердникова, революционные коммунисты.

«Боротьбисты отличаются от большевиков, между прочим, тем, что отстаивают безусловную независимость Украины, – замечал Ленин. – Большевики из-за этого не делают предмета расхождения и разъединения, в этом не видят никакой помехи дружной пролетарской работе… Среди большевиков есть сторонники полной независимости Украины, есть сторонники более или менее тесной федеративной связи, есть сторонники полного слияния Украины с Россией».

В январе – начале февраля 1920 года под контроль красных перешли Херсон, Николаев и Одесса. Армия ЗУНР в ноябре подчинилась Вооруженным силам Юга России Деникина, а после их разгрома – Красной Армии. Но дальше продвижение советских войск на Запад было остановлено: они вошли в соприкосновение на Днестре с армией Румынии, захватившей Бессарабию; и на Збруче – с польскими войсками и потрепанными петлюровскими отрядами.

Удары 9-й и 11-й армий Юго-Восточного фронта Шорина позволили занять Донбасс, после чего основной центр войны с деникинцами переместился на Северный Кавказ. Деникин к этому времени располагал 54 тысячами солдат и офицеров. В начале января 1920 года красными были взяты – Царицын, Ростов и Новочеркасск. Но ворваться в Крым не позволили войска Слащёва.

Все внимание – на Северный Кавказ. Ленин 4 февраля сообщал Сталину решение ЦК:

«В течение ближайших недель Вы все внимание и всю энергию сосредоточите на обслуживании Кавказского фронта, подчиняя ему интересы Юго-Запфронта».

Но одновременно Ленин ставил перед Сталиным и взаимоисключающую задачу: использовать силы Юго-Западного фронта для противостояния с Польшей. 10 февраля телеграмма Сталину в Харьков:

«Я считаю очень важным войска, свободные после взятия Одессы, не держать на Днестре, а двинуть на Запфронт, чтобы обеспечить себя от поляков».

Решающим на Кавказском фронте стало сражение при Торговой в ночь с 18 на 19 февраля, в которой участвовали «двадцать четыре кавалерийских полка противника общей численностью около десяти тысяч сабель. Жуткую картину представляла степь, усеянная сотнями убитых и замерзших белоказаков. Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные, стоя по пояс в снегу рядом со своими застывшими лошадьми».

Ленин не успокаивается, подгоняет Сталина,

«считая важнейшей и неотложной задачей побить до конца Деникина, для чего надо Вам ускорить подкрепления Кавкфронту изо всех сил»».

Старик настаивал:

«Положение на Кавказском фронте приобретает все более серьезный характер. По сегодняшней обстановке не исключена возможность потери Ростова и Новочеркасска, а также попытки противника развить успех далее на север с угрозой Донецкому району. Примите исключительные меры для ускорения перевозок сорок второй и латышской дивизий и по усилению их боеспособности».

Ленин знал, о чем писал. На рассвете 20 февраля белые начали контрнаступление и ворвались в Ростов-на-Дону. Однако уже 25 февраля 8-я армия отбросила их на левый берег Дона.

Первого марта конармия пошла в наступление на станицу Атаман-Егорлыкскую. «По сути дела сражение при Егорлыкской было завершающей операцией по ликвидации деникинщены…» Далее шесть красных армий в течение марта взяли Ставрополь, Екатеринодар (Краснодар), Грозный, Новороссийск, Порт-Петровский (Махачкала), а к началу мая вышли на границы Грузии и Азербайджана. Остатки деникинских формирований оставались только в Крыму. Ленин страшно недоволен и 15 марта пишет в Реввоенсовет:

«Обратить сугубое внимание на явно допущенную ошибку с Крымом (вовремя не двинули достаточных сил)… Все усилия на исправление ошибки».

А 17 марта телеграфировал Сталину:

«Только что пришло известие из Германии, что в Берлине идет бой, и спартаковцы завладели частью города. Кто победит, неизвестно, но для нас необходимо максимально ускорить овладение Крымом, чтоб иметь вполне свободные руки, ибо гражданская война в Германии может заставить нас двинуться на Запад на помощь коммунистам».

В этот момент деморализованные остатки деникинских войск переживали еще и кризис руководства. Деникин написал заявление об отставке. Замену нашли в генерале Врангеле.

5 апреля Врангель вступил в командование Вооруженными силами Юга России. «Состояние войск, прибывших в Крым из Новороссийска, было поистине ужасно: это была не армия, а банда. Орудия и обозы были брошены. Ружья и часть пулеметов сохранил еще Добровольческий корпус, в который была сведена Добровольческая армия, под командой Кутепова. Донцы и кубанцы в большинстве и этого не имели». В апреле Перекопская группа 13-й армии Уборевича опять пошла в наступление на Крым, но вновь без результата. Готовилось еще одно наступление, но в этот момент основное внимание Юго-Западного фронта оказалось переключено на поляков.

Коренной перелом на Северо-Западе произошел тоже в октябре 1919 года, когда началось новое наступление на Петроград войск Юденича совместно с 1-й эстонской дивизией.

«На западных подступах к Петрограду стояла 7-я армия, – писал Троцкий. – Длительная неподвижность тяжело отразились на ней. Бдительность ослабела… Первый же крепкий удар с запада окончательно выбил 7-ю армию из равновесия. Она стала откатываться почти без сопротивления, бросая оружие и обозы».

Юденич за две недели овладел Ямбургом, Красным Селом, Гатчиной, Детским Селом и Павловском.

«Дни между 11 и 16 октября 1919 года были самыми тревожными, – писал главком Каменев. – …Под Петроградом дела значительно ухудшились, приходится принимать крайние меры, бросать резерв, созданный специально для защиты Тулы. По телефону тут же тов. Склянский сообщает о принятом решении ВИ. Этот резерв был назван “пиковой дамой” – последний козырь, долженствующий дать нам выигрыш… Чувство ответственности принимаемого решения буквально жгло мозг. Более сложной обстановки я за весь период гражданской войны не помню. Непоколебимое спокойствие ВИ в это время являлось самой мощной поддержкой главнокомандования».

Каменев явно преувеличивал степень этого непоколебимого спокойствия. Вот что сообщал Троцкий:

«Питерские руководители, и прежде всего Зиновьев, сообщали Ленину о превосходном во всех отношениях вооружении противника: автоматы, танки, аэропланы, английские мониторы на фланге и прочее. Ленин пришел к выводу, что успешно бороться против офицерской армии Юденича, вооруженной по последнему слову техники, мы могли бы только ценою оголения и ослабления других фронтов, прежде всего Южного… Оставалось, по его мнению, одно: сдать Петроград и сократить фронт. Придя к выводу о необходимости такой тяжкой ампутации, Ленин принялся перетягивать на свою сторону других… Крестинский… стал на мою сторону. Кажется, и Сталин присоединился ко мне. Я несколько раз в течение суток атаковал Ленина. В конце концов, он сказал:
– Что ж, давайте попробуем».

Ленин решил защищать Петроград и 14 октября телеграфировал Зиновьеву:

«Ясно, что наступление белых – маневр, чтобы отвлечь наш натиск на Юге. Отбейте врага, ударьте на Ямбург – Гдов. Проведите мобилизацию работников на фронт. Упраздните девять десятых отделов. Мобилизация всех сил на фронт у нас еще нигде не проводилась, хотя много писалось о том, есть и постановление Центрального Комитета, и циркулярные письма. Надо успеть их прогнать, чтобы вы могли опять оказывать свою помощь Югу».

Ленин констатировал в воззвании красноармейцам Петрограда:

«Враг напал среди переговоров с Эстляндией о мире, напал на наших красноармейцев, поверивших в эти переговоры. Этот изменнический характер нападения – отчасти объясняет быстрые успехи врага. Взяты Красное Село, Гатчина, Вырица. Перерезаны две железные дороги к Питеру. Враг стремится перерезать третью, Николаевскую, и четвертую, Вологодскую, чтобы взять Питер голодом».

Троцкий 16-го возглавил оборону Петрограда. Ленин слал ему шифротелеграмму:

«Мы послали вам много войска, все дело в быстроте наступления на Юденича и в окружении его. Налегайте изо всех сил для ускорения. Громадное восстание в тылу Деникина на Кавказе, и наши успехи в Сибири позволяют надеяться на полную победу, если мы бешено ускорим ликвидацию Юденича».

[ZHAN]

В дождливые осенние дни редкие лучи солнца освещали купола Исаакия, которые бойцы Юденича наблюдали с высот Красного Села и Дудергофа. 20 октября Колчаку и Деникину ушли сообщения о взятии Петрограда, и на следующий день белогвардейские газеты вышли с большими аншлагами, посвященными этому событию. Радовались рано. Перелом ситуации описал Троцкий:

«Как только внизу почувствовали, что Петроград сдан не будет, что, в случае необходимости, он будет обороняться внутри, на улицах и площадях, настроение сразу изменилось. Наиболее смелые и самоотверженные, подняли головы… Из рабочих кварталов повеяло новым духом на казармы, на тылы, на армию в поле».

А дальше… Предоставим слово гениальному Александру Куприну:

«Наступили холодные дождливые дни и мокрые ночи, черные, как чернила, без единой звезды… Англичане, обещавшие подкрепить движение белых на Петербург своим военным флотом, безмолвствуют, и лишь под занавес, когда большевики, в безмерно превосходных силах, теснят, окружают Белую армию и она уже думает об отступлении, лишь тогда перед Красной Горкой появляется английский монитор и выпускает несколько снарядов с такой далекой дистанции, что они никому и ничему вреда не приносят.

Англичане обещали оружие, снаряды, обмундирование и продовольствие. Лучше бы они ничего не обещали! Ружья, присланные ими, выдержали не более трех выстрелов, после четвертого патрон так крепко заклинивался в дуле, что вытащить его возможно было только в мастерской. Их танки были первейшего типа (“Времен войн Филиппа Македонского”, – горько острили в армии), постоянно чинились и, пройдя четверть версты, возвращались, хромая, в город. Французские “Бебе” были очень хороши, но командовали ими англичане, которые уверяли, что дело танков лишь производить издали потрясающее моральное впечатление, а не участвовать в бое… Они развращали бездействием и русских офицеров…»

Все двадцатые числа шли беспрерывные бои под Пулково. В этот момент подкрепления Красной Армии ударили по обнажившемуся правому флангу армий Юденича и вышли к Луге. Белые части, потерявшие почти половину личного состава в трехнедельных боях, начали панический отход. К середине ноября части красной 7-й армии вышли на границы Эстонии.

«Наступает зима, – описал Куприн драму побежденных. – У Нарвы русские полки не пропускаются за проволочные заграждения эстонцами. Люди кучами замерзают в эту ночь. Потом Нарва, Ревель и бараки, заваленные русскими воинами, умирающими от тифов… Я только склоняю почтительно голову перед героями всех добровольческих армий и отрядов, полагавших бескорыстно и самоотверженно душу свою за други своя».

В Кремле разгорелся спор: перейти ли границу с Эстонией, чтобы добить Юденича и эстонскую армию, как настаивал Троцкий, или «не влезать в эту западню», против чего предостерегал Чичерин. Однако эстонское руководство облегчило выбор, сначала объявив нежелательным присутствие на ее территории сил Юденича и заседавшего в Таллине правительства Русской Северо-Западной области во главе с Лианозовым. А затем согласившись на мирные переговоры.

Они начались 5 декабря, делегацию возглавлял Красин. Что удивительно, предварительные условия диктовала эстонская сторона: выплатить задолженности с 1917 года по пенсиям эстонским пенсионерам, причем золотом, возвратить эвакуированные в годы Первой мировой войны в глубь России предприятия и культурные ценности, признать предложенную Таллином границу по реке Нарве. Красин эти требования отверг и уехал. А 16 декабря части 7-й Красной Армии форсировали Нарву и углубились на эстонскую территорию.

Затем вернулась новая делегация во главе с Иоффе, которая получила от Ленина указание идти на любые уступки в имя мирного договора. И Иоффе пошел. 31 декабря было подписано соглашение о прекращении военных действий, а 2 февраля – мирный договор. Москва признала независимость Эстонии – раньше стран Антанты, отказалась от прав на Нарву и заложенный Иваном III Ивангород, от российских судов и оборудования, которые оказались на тот момент в эстонских портах, выплатила 15 миллионов рублей золотом. При этом, как замечал биограф,

«Ленин радовался заключению мира с Эстонией так, будто выиграл “битву народов”».

Сам он 2 февраля на сессии ВЦИК утверждал:

– Мир с Эстонией имеет громадное всемирно-историческое значение, и поэтому, добившись мирного договора с правительством, которое тоже становится демократическим и которое теперь будет иметь прочные отношения с нами, но которое до сих пор поддерживалось всем империалистическим миром, мы должны смотреть как на акт громадной исторической важности.

Так неожиданно начали оформляться новые отношения РСФСР с обретавшими независимость окраинами, которые полгодом ранее являлись братскими советскими республиками – после заключения 1 июня военно-политического союза.

«В самой партии восторжествовало мнение о гораздо большей опасности “великодержавного шовинизма”, нежели “буржуазного национализма”».

Деникин был возмущен таким разбазариванием земель и уверял, что «советская власть могла легко, без особого труда покончить с западными лимитрофами». Почему же она этого не сделала?

«Советы пошли на тяжелые жертвы, не оправдываемые нисколько политическими и стратегическими условиями, чтобы… прорубить “окно в Европу”, создав на нейтральной почве своего рода свободную факторию для комиссионных или прямых торговых сделок, для облегчения сношений с внешним миром, для спекуляции, пропаганды и заговоров»1765, – считал Деникин. Ленин подтверждал:

– Этот мир – окно в Европу, которое даст нам возможность начать товарообмен с Западом.

Юденич просил у Антанты корабли для перевоза остатков своих войск на Юг России, но его голос уже никто не слышал. 22 января 1920 года генерал издал приказ о роспуске армии. На Севере 6-я армия бывшего генерал-майора Самойло в результате Шенкурской операции 21 февраля вошла в Архангельск, откуда бежал правитель Северной области Миллер с немногочисленными остатками белых войск и зарубежных контингентов – французских, итальянских и сербских. 7 марта был взят Мурманск.

После того как войска Деникина и Юденича были отброшены от столиц, пять армий Восточного фронта с конца октября начали наступление на колчаковские войска в Западной Сибири. Петропавловск был очищен от них 31 октября, Омск – столица Верховного правителя – 14 ноября. В декабре красным подчинились Семипалатинск, Барнаул, Ново-Николаевск, Томск. 24 декабря в Иркутске началось восстание. 27 декабря поезда Верховного Правителя были задержаны чехами в Нижнеудинске. Судьбу Колчака сильно осложнило одно обстоятельство, писал хорошо осведомленный Черчилль, что

«он вез с собой в другом поезде императорскую казну, состоявшую, во‑первых, из слитков золота общей стоимостью на 650 миллионов рублей, и, во‑вторых, из различных драгоценностей и ценных бумаг (уже значительно обесцененных) на 500 миллионов рублей… Генерал Жанен, приняв на себя (4 января) ответственность за неприкосновенность русского золота, провел целых 10 дней в бесплодных переговорах по этому поводу. А тем временем большевики двигали свои военные силы к Иркутску, и местные социал-демократическое правительства с каждым днем становились все красней и красней».

В итоге Жанен просто предал Колчака, заявив:

«После того, как я предлагал ему передать золотой запас под мою личную ответственность и он отказал мне в доверии, я ничего уже не могу сделать».

Колчак был арестован и заключен вместе со своим премьер-министром Пепеляевым в иркутскую тюрьму.

Колчака допрашивала следственная комиссия Политцентра, иркутской власти, состоявшей из эсеров и меньшевиков (с негласным большевистским участием). Политцентр сменил местный реввоенсовет, где уже преобладали большевики. А на Иркутск шли войска Каппеля. 7 февраля Колчак был расстрелян на льду реки Ушаковки, недалеко от ее впадения в Ангару. В тюрьме оставалась Тимирева. Дзержинский лично распорядился о ее освобождении, дописав:

«Мы за любовь не сажаем!»

Это вовсе не спасло ее от арестов в будущем. Впрочем, она переживет ГУЛАГ и выступит консультантом фильма «Война и мир» Сергея Бондарчука, где снимется в эпизодической роли. А какова судьба золота?

«По всей вероятности, большая часть попала в руки советского правительства, но нет оснований предполагать, что они получили все, – утверждал Черчилль. – Шесть месяцев спустя министр финансов правительства Врангеля начал неприятные запросы о миллионе долларов золота, которые, по слухам, поступили в один из банков Сан-Франциско».

А что же доблестные белочехи? «Эти легионеры сошли с исторической сцены, на которой они играли героическую роль до тех пор, и смешались с оборванной и деморализованной сибирской аудиторией». Чехословаки потянулись из Владивостока на родину.

К востоку от Байкала все еще располагалась 70-тысячная японская армия, а также остатки колчаковских формирований («каппелевцы»), перешедшие в подчинение атаману Семенову, который еще в январе 1919 года образовал де-факто подконтрольную Токио Бурят-Монгольскую республику, а затем собственное Правительство Российской Восточной Окраины.

31 января 1920 года произошел переворот во Владивостоке, власть представителя Колчака была свергнута и сформировано Временное правительство Дальнего Востока – подконтрольная большевикам Приморская областная земская управа. Она собиралась вернуться в состав РСФСР, а силы Красной Армии в Сибири рвались на восток.

Ленин категорически воспротивился, полагая, что до времени новому образованию невредно будет существовать в виде независимого государства. 19 февраля он доказывал Троцкому:

«Надо бешено изругать противников буферного государства (кажется, таким противником является Фрумкин), пригрозить им партийным судом и потребовать, чтобы все в Сибири осуществили лозунг: “ни шагу на восток далее, все силы напрячь для ускоренного движения войск и паровозов на запад в Россию”. Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением вглубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление».

Белогвардейцы и интервенты на востоке страны получили шанс воспрянуть. 20 февраля атаман Семенов, носивший теперь титул Верховного главнокомандующего Восточным фронтом Русской армии, заявил о создании Дальневосточной армии.

В феврале – мае 1920 года драматические события разворачивались в Николаевске-на-Амуре. Город, занятый японцами, был осажден красными партизанами. Японцы попробовали разоружить партизан, но в итоги сами были разоружены и перебиты. Через месяц японцы направили в город большой отряд. Партизаны, отступая, расстреляли всех пленных японцев и белогвардейцев. Японцы в качестве «платы за кровь» заняли Северный Сахалин. В ночь на 5 апреля японские солдаты окружили все правительственные здания во Владивостоке, ворвались в Военный Совет, арестовали находившихся там Сергея Лазо, Всеволода Сибирцева и Александра Луцкого. Их пытали в японской военной контрразведке, а затем вывезли в Уссурийск и сожгли живьем в топке паровоза.

Чтобы не начинать войну с Японией, Ленин предпочел формально отказаться от суверенитета РСФСР над Дальним Востоком. Представители советских органов Временного земского правительства в Верхнеудинске (Улан-Удэ), Временного исполкома Амурской области с центром в Благовещенске и владивостокской Приморской областной земской управы собрались в Верхнеудинске и 6 апреля 1920 года провозгласили создание Дальневосточной Республики. У нее были свои президент, парламент, избираемый на многопартийной основе, и ответственный перед ним Совет министров. Формально независимая, а в реальности буферная республика управлялась через назначенное из Москвы Дальневосточное бюро ЦК РКП(б). У ДВР была и своя Народно-революционная армия, созданная из разрозненных партизанских отрядов, во главе с бывшим штабс-капитаном Эйхе. Ленин разъяснял суть ДВР:

– Буфер есть буфер, чтобы выждать время, а потом побить японцев.

В июне 1920 года Токио заключило с ДВР перемирие и вывело свои войска из Забайкалья. Народно-революционная армия ДВР повела наступление на Семенова, отряды генерала Каппеля и вторгшиеся из Монголии части барона Унгерна фон Штернберга.

Из состава Восточного фронта еще в августе 1919 года был выделен фронт Туркестанский – в составе трех армий. Возглавил его Фрунзе. В ходе Актюбинской операции была разгромлена колчаковская Южная армия генерала Белова, очищено от белых пространство от Оренбурга до Аральского моря, что позволило соединиться с Туркменистанской Республикой, более года отрезанной от РСФСР. Огромный Туркестанский край включал в себя Сыр-Дарьинскую, Ферганскую, Самаркандскую, Закаспийскую и Семиреченскую области. А были еще формально независимые Бухарский эмират и Хивинское ханство.

В результате Уральско-Гурьевской операции в конце 1919 года Туркестанский фронт сломил сопротивление казацких частей Уральской армии генерала Толстого и полков автономистской Алаш-Орды и утвердил советскую власть в Уральской области.

В январе 1920 года отряд Красной Армии вошел на территорию Хивинского ханства для поддержки вспыхнувшего там восстания «младохивинцев». Хан Сейид Абдулла отрекся от престола и бежал в Афганистан, власть оказалась в руках местного ревкома. При содействии Москвы в апреле был созван Курултай – 1-й Всехивинский съезд трудящихся, который провозгласил образование Хорезмийской Советской Народной Республики. Реальную власть там сразу же стали осуществлять органы Туркестана, но формально отношения РСФСР и Хорезма были урегулированы 13 сентября подписанным между ними союзным договором. В Бухаре же по-прежнему правил эмир, признаваемый до времени Москвой.

К концу 1919 года Ленин был уже уверен в своей окончательной победе. На VII Всероссийском съезде Советов он утверждал:

– Перед нами открывается дорога мирного строительства. Нужно, конечно, помнить, что враг нас подкарауливает на каждом шагу и сделает еще массу попыток скинуть нас всеми путями, какие только могут оказаться у него: насилием, обманом, подкупом, заговором и т. д.

Но уже начинается полоса возобновления отношений с государствами Антанты. Литвинов в ноябре поехал в Копенгаген, в начале 1920 года Красин – в Лондон.

«Внимательнейшим образом следя, чтобы противная сторона не поставила нам какой-нибудь ловушки, и тщательно разбирая каждое предложение, ВИ в общем твердо держал курс на торговое соглашение с Англией», – писал Чичерин.

В январе 1920 года Верховный совет Антанты принял решение о прекращении экономической блокады России. На Западе уже обозначился кризис, и вспомнили о российском рынке. Правда, в заявлении союзников говорилось, что отмена блокады «ни в коем случае не означает изменения политики союзников по отношению к Советскому правительству». То есть признавать его и не собирались. Тем не менее 2 февраля на сессии ВЦИК Ленин осторожно-радостно отмечал:

– Факт снятия блокады является крупным фактом международного значения и показывает, что наступила новая полоса социалистической революции. Ибо блокада была в самом деле главным, действительно прочным оружием в руках империалистов всего мира для задушения Советской России.

[ZHAN]

После этого к Ленину зачастили западные журналисты. Отвечая 18 февраля на вопрос британской «Daily Express» об отношении к снятию блокады, председатель СНК заявил:

«Мы относимся к этому как к большому шагу вперед».

Буквально через день в беседе с американским корреспондентом Линкольном Эйром из «The World» Ленин более осторожен в оценках:

– Трудно поверить в искренность такого неопределенного предложения, которое, видимо, сочетается с приготовлениями к нападению на нас через территорию Польши… Более внимательное изучение убеждает нас с том, что это парижское решение представляет собой просто ход в шахматной игре союзников, мотивы которой до сих пор неясны.

– Считаете ли Вы серьезной возможность польского наступления?

– Вне всякого сомнения, Клемансо и Фош весьма и весьма серьезные господа, а между тем один из них выработал этот агрессивный план, а другой собирается его осуществлять… Если Польша пойдет на такую авантюру, то это приведет к новым страданиям для обеих сторон и к ненужной гибели новых человеческих жизней. Но даже Фош не сможет обеспечить полякам победу. Они не смогли бы победить нашу Красную Армию, даже если бы сам Черчилль воевал вместе с ними.

Ленин сумрачно усмехнулся, откинув назад голову. И продолжал более серьезным тоном:

– Мы, конечно, можем быть сокрушены любой из великих союзных держав, если они смогут послать против нас собственные армии. Но они не осмелятся это сделать.

[ZHAN]

В начале 1920 года – после краха Юденича, Колчака и Деникина – в Москву пришла эйфория. И хотя Дальний Восток был еще в руках интервентов, Запад – в руках поляков, а Закавказье – в руках врагов большевизма, Ленин говорил о переводе страны на мирные рельсы.

Реввоенсовет 3-й армии, дислоцированной на Урале, обратился к нему с предложением использовать войска для восстановления хозяйства и преобразовать всю 3-ю армию в 1-ю армию труда. Эту инициативу поддержало 18 января Политбюро. Ленин говорил:

– Ради восстановления транспорта мы создаем трудовые армии, одна из которых приступила к постройке дороги Александров – Гай-Гурьев для подвоза нефти. Мы не можем демобилизовать армию, потому что у нас есть еще враги, как Польша. Демобилизации мешает и разруха транспорта. Поэтому мы употребим армию для восстановления транспорта.

В январе вышло постановление ВЦИК и СНК:

«Разгром контрреволюции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контрреволюционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление Советской власти дают ныне возможность Рабоче-Крестьянскому правительству отказаться от применения высшей меры наказания (т. е. расстрела) к врагам Советской власти».

Только возобновление Антантой попыток путем вооруженного вмешательства или материальной поддержки мятежных царских генералов вновь нарушить устойчивое положение Советской власти… могут вынудить возвращение к методам террора. Запрет действовал до конца мая 1920 года, когда в связи с польской интервенцией разрешение на расстрелы получили 16 губернских ЧК из 51.

Во внутрипартийной дискуссии, предшествовавшей IX съезду РКП(б), доминировали уже чисто мирные вопросы. Ленин намечал приоритеты:

«Центральным пунктом порядка дня на предстоящем съезде является, сообразно особенности переживаемого исторического момента, вопрос о хозяйственном строительстве и в частности о мерах, приемах, способах, результатах орабочивания главков, центров, аппаратов Советской власти вообще».

Что ставило в центр вопрос о роли профсоюзов и об экономической политике. На предсъездовских партийных форумах в губерниях развернулись на удивление острые дебаты, выплеснувшиеся и на съезд партии, который открылся в конце марта.

Борис Михайлович Волин (Фрадкин), возглавлявший Брянский губком, запомнил:

«Его открытие – в Большом театре, его работа и закрытие – в Кремле, в неблагоустроенном, запущенном еще с царских времен зале, с дощатой трибуной, с кумачовой занавесью, отделяющей президиум от машинисток (после VIII съезда партии этот зал получил имя Свердлова). Съезд был бурный и напряженный».

Ленин во вступительном слове сказал несколько слов о мало его занимавших оргвопросах. Отчет делать не стал.

– Для истории Советской власти время еще не настало. Если бы и настало, то мы, скажу за себя, – думаю, и за ЦК, – историками быть не собираемся, а интересует нас настоящее и будущее.

При этом он постулировал тезис, который потом припишут Сталину, об обострении классовой борьбы по мере успехов Советской власти:

– На нашей революции больше, чем на всякой другой, подтвердился закон, что сила революции, сила натиска, энергия, решимость и торжество ее побед усиливают вместе с тем силу сопротивления со стороны буржуазии. Чем мы больше побеждаем, тем больше капиталистические эксплуататоры учатся объединяться и переходят в более решительное наступление.

Официальный доклад делал Бухарин. А тон в профсоюзной дискуссии задавал Шляпников.

«Он презирал функционеров, “эту жрущую массу”, сомневался в Коминтерне, видя в нем слишком много паразитов, жадных до денег», – писал французский троцкист Виктор Серж.

Шляпников доказывал, что центральное место в управлении производством должно принадлежать отраслевым профсоюзам. Томский – начальник ВЦСПС – тоже считал необходимым усилить роль подведомственной ему организации в противовес единоначалию «буржуазных специалистов» в коллегиальных органах хозяйственного управления. С другой стороны, Рязанов, напротив, предлагал ограничить сферу компетенции профсоюзов исключительно вопросами охраны и тарификации труда. Ленин был против перехода хозяйственного управления в руки профсоюзов и подчеркивал их политико-воспитательное значение («школа коммунизма»). При этом никто не выступал против партийного доминирования в профсоюзах, или, как тогда говорили, их огосударствления.

Пошла схлестка по вопросу о единоначалии и коллегиальности, битву затеяли сторонники демократического централизма, или децисты, под руководством Сапронова, Осинского, В. Смирнова при поддержке со стороны Рыкова, Томского, Бубнова, Пятакова.

«Они позволяли себе даже личные выпады против Ленина, – возмущался Волин. – Будучи избранным в секретари съезда и сидя в президиуме, я внимательно следил за тем, как реагировал на все это ВИ. Усмехаясь и щуря глаза, он, не подавая ни одной реплики… записывал то, что оппозиционеры говорили об организационной политике ЦК партии, о единоличии и коллегиальности, о “маленькой кучке партийной олигархии” и т. п.».

Сам Ленин непреклонен:

– Сплошь и рядом рассуждение о коллегиальности проникнуто самым невежественным духом, духом антиспецтва. С таким духом победить нельзя. Для того, чтобы победить, надо понять всю глубочайшую историю старого буржуазного мира, и чтобы строить коммунизм, надо взять и технику, и науку и пустить ее в ход для более широких кругов, а взять ее неоткуда, кроме как от буржуазии.

«Брестский период», как он его назвал, был верхом беспомощности Советской власти, напомнил Ленин:

– Это был период сплошной коллегиальности. Из этого исторического факта не выскочишь, когда говорят, что коллегиальность – школа управления. Нельзя же все время сидеть в приготовительном классе школы!

Другим острым вопросом на съезде стал общий курс экономической политики. Доклад от имени ЦК делал Троцкий. Полагаю, его тезисы – апогей «военного коммунизма», самая левая точка. Опыт военного строительства предлагалось применить к остальной жизни. Троцкий доказывал, что

«принуждение играет и будет играть еще в течение значительного исторического периода большую роль. По общему правилу человек стремится уклониться от труда. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное…».

Поэтому необходимы: прикрепление рабочих к заводам и фабрикам в соответствии с хозяйственным планом, применение по отношению к ним тех же форм принуждения, которые существуют в армии; создание трудовых армий на постоянной основе;

«карательные меры, от которых мы не уйдем, по отношению к шкурникам, дезертирам труда, – словом, целая сложная система духовных мероприятий, организационных, материальных, премиальных, карательных, репрессивных».

Вызов Троцкому бросили те же децисты, возражавшие против подчинения существующего госаппарата военным, а также против неизбежного в таком случае единоначалия. Ленин крушил децистов, но не возражал Троцкому. Единственным, хотя и существенным, дополнением Ильича в резолюцию съезда была мысль о том, что

«применение целых трудовых армий, с сохранением армейского аппарата, может быть оправдано лишь постольку, поскольку необходимо сохранить армию в целом для военных задач».

То есть Ленин не хотел, чтобы Троцкий помимо вооруженных сил контролировал и всю экономику через трудармии. Остальные мысли Троцкого были закреплены решением съезда. Массовые мобилизации по трудовой повинности должны были «идти по тому же пути, по которому мы шли в создании Красной Армии».

Съезд закончил работу избранием ЦК, при этом было принято одно организационное решение, имевшее продолжение: усилить Секретариат введением в него трех членов ЦК, постоянно в нем работающих. Этими тремя стали Крестинский, Преображенский и Серебряков. Все они окажутся сторонниками Троцкого.

Волин продолжал:

«Съезд приближался к концу (было 5 апреля 1920 года). Ленин под горячие аплодисменты делегатов и гостей закончил свое краткое заключительное слово. Не успел председательствовавший на заседании Г. И. Петровский объявить о закрытии съезда, как на трибуну стали подниматься делегаты съезда и, отмечая, что наступает пятидесятилетие со дня рождения В. И. Ленина, произносили взволнованные речи, полные любви и благодарности великому вождю и учителю… Ленин сначала насторожился, а затем стал слушать ораторов с явным нетерпением. Весь его облик выражал глубокое недовольство. Он вышел из-за стола президиума, быстрыми шагами покинул президиум и через секретарскую направился на третий этаж к себе. А выступления продолжались одно за другим. Поступают от Ленина коротенькие протестующие записки. Вдруг в углу зазвенел телефон. Я подошел и снял трубку.

– Очень прошу к телефону председательствующего, – сказал ВИ с явным волнением в голосе.

Смущенный, я позвал Григория Ивановича. Через несколько секунд к столу президиума вернулся расстроенный Петровский и при стихшем зале сообщил, что ВИ устроил ему “нагоняй”, что он решительно настаивает на “гильотинировании” этого “безобразия”, на прекращении этого “хвалебного словесного потока”. Но “безобразие” это, естественно, продолжалось. Выступают М. И. Калинин, Е. М. Ярославский, Ф. Я. Кон и многие другие. Никто на этот раз не хочет подчиняться требованиям Ленина. Восторженные речи льются от всего сердца, со всех сторон несутся здравицы ВИ».

Если уже две с половиной недели до юбилея Ленина ему было не укрыться от поздравлений, то что уж говорить о самом юбилее.

Секретарь МК Мясников отвечал за торжественное собрание.

«Назначили на вечер большое собрание членов московской организации, пригласили для изложения своих воспоминаний Каменева, Сталина, Горького и других, устроили музыкальное отделение с лучшими номерами (товарищ Ленин очень ценил игру страдивариусов и исполнение на рояли)».

«Коммунистический вечер», как его назвали, проходил в зале МК на Большой Дмитровке (теперь там Генпрокуратура РФ). Выступали соратники по руководству, поздравляли, помимо упомянутых, Ольминский, Луначарский, пролетарские поэты Кириллов и Александровский.

«Собравшиеся недоумевали, где Ленин, почему его нет при открытии собрания, – рассказывал Волин. – Только после выступлений ряда ораторов… – уже после перерыва – неожиданно для всех при общем волнении появился встреченный радостными возгласами ВИ».

Мясников уверял, будто заманил Ленина обещанием, что это будет «концертное отделение, на котором будут присутствовать его любимые артисты – Шор, Крейн и другие, он тогда рассмеялся, согласился и через 5 минут был у здания Московского комитета. Мы гурьбой вышли к нему навстречу, окружили его и привели на сцену, а тысячная масса собравшихся… устроила ему самую теплую, дружескую бурную овацию и заставила сказать несколько слов, которые он посвятил нашей партии».

– Я, прежде всего, естественно, должен поблагодарить вас за две вещи: во‑первых, за те приветствия, которые сегодня по моему адресу были направлены, а во‑вторых, еще больше за то, что меня избавили от выслушивания юбилейных речей, – начал Ленин.

И рассказал об одном из полученных в тот день подарков – от Стасовой. Это был рисунок известного карикатуриста Каррика, который тот нарисовал в 1900 году по случаю юбилея народника Михайловского. На ней – российские социалисты были изображены малыми детьми, пришедшими поздравить заслуженного Михайловского. Стасова написала Ленину, что его усилиями партия теперь превратилась во взрослого человека.

– Передаю эту карикатуру на рассмотрение всем с тем, чтобы избавили нас впредь вообще от подобных юбилейных празднеств.

После чего заговорил о положении партии, предупредив ее от зазнайства.

– Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение, – именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться… Позвольте мне закончить пожеланием, чтобы мы никоим образом не поставили нашу партию в положение зазнавшейся партии.

«Концертное отделение прошло в очень уютной, чисто товарищеской обстановке, – писал Мясников. – Я помню, что он в этот вечер был особенно весел. По-видимому, в его памяти воскресли самые радостные дни его жизни, самые лучшие страницы героической истории нашей партии».

[ZHAN]

Похоже, Ленин в начале 1920 года искренне не хотел войны с Польшей. Осенью он расскажет на закрытой части IX партконференции:

– Перед польской войной мы отнеслись к вопросам с чрезвычайной осторожностью и предложили полякам, польской буржуазии самым торжественным образом специально даже в манифесте от имени ЦИК мир, на условиях в высшей степени выгодных для них, поляков, мир, невыгодный для целого ряда рабочих и крестьян, народностей, которые были под игом польских помещиков и буржуазии. Мы предложили мир на основании линии Пилсудского, т. е. той линии, на которой поляки стояли до начала наступления 26 апреля текущего года, т. е. линии, по которой они получали всю Белоруссию и порядочный кусок Украины.

Варшава хотела большего. Второго февраля в докладе перед ВЦИК Ленин подтверждал, что

«с Польшей вопрос стоит очень остро. Мы имеем целый ряд сообщений, что помимо буржуазной, помещичьей Польши, помимо воздействия всех польских капиталистических партий, все государства Антанты из кожи лезут, чтобы втравить Польшу в войну с нами…»

В американской прессе тема готовящейся агрессии России против Польши вообще стала одной из центральных. Об этом был и первый вопрос, который задал Ленину корреспондент «Universal Service» Карл Виганд 6 февраля. Ответ был однозначным:

«Мы самым торжественным и официальным образом от имени СНК и от имени ВЦИКа заявили о наших мирных намерениях. К сожалению, французское капиталистическое правительство подстрекает Польшу напасть на нас (вероятно, и Румынию)».

Но при этом Ленин заботился о концентрации вооруженных сил на западе. 10 февраля он писал Сталину в Реввоенсовет Юго-Западного фронта в Харьков:

«Я считаю очень важным войска, свободные после взятия Одессы, не держать на Днестре, а двинуть на Запфронт, чтобы обеспечить себя от поляков».

И вновь 14 февраля в Реввоенсовет Юго-запфронта Сталину:

«Сообщите точнее, какие меры предлагаете для создания галицкого ударного кулака для того, чтобы не тасовать дивизий; дипломатия наша должна не шуметь, а молчать о Галиции».

Меж тем разведка доносила о бурных военных приготовлениях Польши. 25 февраля Ленин подтверждал:

«Подвоз военного снаряжения в Польшу продолжает идти: они продолжают подвозить оружие, у нас есть точные сведения, что Польша совершает перегруппировки войск, рассчитанные на наступление».

Ленин 27 февраля телеграфирует Троцкому:

«Все признаки говорят, что Польша предъявит нам абсолютно невыносимые, даже наглые условия. Надо все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта. Считал бы необходимым экстренные меры для быстрого подвоза всего, что только можно, из Сибири и с Урала на Запфронт. Боюсь, что мы немного поторопились с трудармиями, если их не используем целиком для ускорения подвоза на Запфронт. Надо дать лозунг подготовиться к войне с Польшей».

Первого марта на I Всероссийском съезде судовых казаков Ленин продолжал бить тревогу и протягивать оливковую ветвь:

– Польские помещики и капиталисты бурлят, бросают угрозы, что они хотят себе территории 1772 года, что они желают себе подчинить Украину… Величайшим преступлением было то, что Польша была разделена между немецким, австрийским и русским капиталом, что этот раздел осудил польский народ на долгие годы угнетения… Мы не хотим войны из-за территориальной границы, потому что мы хотим вытравить то проклятое прошлое, когда всякий великоросс считался угнетателем.

И одновременно Ленин предупреждал коллег, что чрезмерное миролюбие может выйти боком, согласившись с обращенным к нему письмом Чичерина:

«В Польшу прибыло 5000 французских офицеров, ожидается Фош, и мало шансов избежать войны. Наше систематическое миролюбие доказывает польским массам, что им нечего бояться нас, угрозы же будут использованы империалистами, чтобы испортить благоприятное для нас настроение масс. Но абсолютно необходимы достаточные военные приготовления. Надо быть готовыми к наихудшему».

Ленин от себя добавил:

«Литвинов также предупреждает, что Польша будет воевать, что наши мирные предложения считают слабостью».

Через два дня после торжества настроение юбиляра было испорчено – свои войска в наступление повел Пилсудский. Польша – с внешней помощью – неплохо подготовилась к большой войне, чтобы приступить к «окончательному решению русского вопроса». Был подписан секретный протокол с Симоном Петлюрой о разделе Украины: Польша признавала его главой независимой Украины и обещала вернуть Киев, Петлюра «уступал» Галицию.

Ленин утверждал, что

«сотни французских офицеров действовали и действуют в польской армии, что все вооружение, вся финансовая и военная помощь целиком дана Польше Францией.

Глава советского правительства сильно ограничивал круг стран, вооруживших Польшу. К апрелю только из военных запасов США в Польшу было направлено продовольствие, 3 млн комплектов униформы, 4 млн пар ботинок, 300 самолетов, 200 танков, 20 тысяч пулеметов. Американцы прислали боевых летчиков. Франция передала Варшаве 2 тысячи артиллерийских орудий, 300 самолетов, 3 тысячи пулеметов, 560 тысяч винтовок. В Польше появилось большое количество военных специалистов. Только из Франции прибыла миссия в составе 9 генералов, 29 полковников, 63 батальонных командиров, 196 капитанов, 435 лейтенантов и 2120 рядовых и унтер-офицеров. Значительной была британская миссия. Общая численность польских вооруженных сил с такой помощью к маю 1920 года составляла уже 963,5 тысячи человек.

Пилсудский лично возглавил 300-тысячное войско, которое 25 апреля начало наступление на восток. План войны, который польское командование разрабатывало под общим руководством маршала Фоша и при непосредственном участии главы французской военной миссии в Варшаве генерала Анриса (начальника штаба при «начальнике Польского государства»), предусматривал уничтожение 12-й армии советского Юго-Западного фронта и овладение Киевом. Затем предполагалось, разгромив 14-ю армию, перегруппировать силы и овладеть Белоруссией. Армия Врангеля должна была поддержать наступление польских войск ударом с тыла в глубь территории Украины.

Польское наступление было стремительным. С ходу был взят Житомир. Буденный отдаст должное неприятелю:

«Польская армия была в полном смысле регулярной, по тому времени отлично вооруженной и хорошо подготовленной. Большинство ее генералов, офицеров и солдат служили раньше в русской, австрийской или германской армиях и имели богатый боевой опыт Первой мировой войны. Обучена и построена польская армия была на принципах французской военной школы, считавшейся тогда одной из лучших».

В тылу Красной Армии активно действовало большое количество польских партизанских отрядов «Польской организации войсковой» (ПОВ). Отделения ПОВ будут выявлены и уничтожены чекистами в Киеве, Одессе, Харькове, Житомире, Минске, Смоленске.

Ленин 29 апреля использовал трибуну Всероссийского съезда рабочих стекло-фарфорового производства для важных заявлений:

– Нам все-таки навязывают войну, а раз так, мы все должны подняться как один, чтобы защитить и себя, и Украину от натиска польских империалистов.

Ленин настроен по-боевому и по-своему оптимистично.

– С другой стороны, вчера же нами получена весть из Баку, которая указывает, что положение Советской России направляется к лучшему… Бакинский пролетариат взял власть в свои руки и сверг азербайджанское правительство. Это означает, что мы имеем теперь такую экономическую базу, которая может оживить всю нашу промышленность.

Предсовнаркома выразил уверенность в успехе противостояния «в новой стадии наших отношений с Польшей, когда для нас уже открыты и кубанский хлеб, и бакинская нефть». Он еще не знал, что кубанский хлеб скоро перейдет под контроль Врангеля. Генерал Слащёв приступил к занятию Чонгарского полуострова, чтобы создать буфер между Северной Таврией и Крымом.

Польский натиск и активизация врангелевцев вдохновили и западные столицы. Чичерин 4 мая проинформировал Ленина о радио Керзона, в котором большевикам было предложено объявить общую амнистию, проявить снисхождение к бывшим белогвардейцам, приостановить военные действия в Крыму и на Кавказе, начать при английском посредничестве переговоры с Врангелем. Чичерин считал возможным

«пойти на амнистию Врангеля и на приостановку дальнейшего продвижения на Кавказе, где мы все ценное уже захватили, и можно ответить согласием, не медля ни минуты».

Ленин сразу же писал Троцкому:

«По-моему, Чичерин прав: тотчас ответить согласием на 1) приостановку военных действий (а) в Крыму и (б) на Кавказе (точно обдумав каждое слово) и 2) на переговоры об условиях очищения Крыма на принципе (не более) общей амнистии белых и 3) участия английского офицера в переговорах с Врангелем».

В этом послании Ленина звучал очевидный испуг. 4 мая Политбюро приняло решение о приостановке военных действий в Крыму и на Кавказе!

Надежды Ленина на возможное замирение на условиях Керзона, вероятнее всего, объясняло и тот факт, что военное планирование на польском направлении буксовало. Главком Каменев признавал:

«Оперативный план белопольской кампании рождался не в пример всем остальным планам гражданской войны в больших потугах. Варианты докладывались ВИ. Докладывал начальник штаба П. П. Лебедев в присутствии тов. Склянского и моем в кабинете ВИ… Тут же докладывался вариант переброски I Конной армии тов. Буденного походным порядком с Северного Кавказа на правобережье Днепра и попутная задача, возлагаемая на армию по ликвидации банд Махно. Окончательное решение на этом докладе принято не было».

Пятого мая Московский гарнизон провожал на белопольский фронт маршевые рабоче-крестьянские батальоны, которые были построены на Театральной площади. В сквере перед Большим театром поставили трибуну, с которой Ленин произнес необычную для лидера воевавшей страны речь:

– Помните, товарищи, что с польскими крестьянами и рабочими у нас нет ссор, мы польскую независимость и польскую народную республику признавали и признаем. Мы предлагали Польше мир на условии неприкосновенности ее границ, хотя эти границы простирались гораздо дальше, чем чисто польское население… Пусть ваше поведение по отношению к полякам там докажет, что вы – солдаты рабоче-крестьянской республики, что вы идете к ним не как угнетатели, а как освободители.

Полагаю, какое-либо миролюбие покинуло Ленина уже 7 мая. В тот день войска Пилсудского прошли парадом по киевскому Крещатику. Одновременно они развернули наступление на Одессу. Захват поляками Киева сослужил большевикам большую службу, страна испытала невиданный с 1914 года патриотический подъем, сплотивший социалистов, либералов и монархистов в поддержку Кремля. Генерал Брусилов выступил с обращением к офицерам царской армии срочно записываться в Красную, ибо

«мы все обязаны по долгу совести работать на пользу, свободу и славу моей родной матери России».

Откликнулись 14 тысяч офицеров, в том числе из большевистских тюрем. По всей стране опять пошли боевые и трудовые мобилизации.

Оставив против Врангеля минимально необходимые войска и сконцентрировав все основные силы против поляков, Москва довольно быстро переломила ситуацию на Западном фронте в свою пользу. 25 мая Первая Конная армия, совершив марш в 1200 км с Северного Кавказа, сосредоточилась в районе Умани, что оказалось полным сюрпризом для Пилсудского, который был уверен:

«Кавалерия, идущая, так сказать, без организованных тылов на далекие расстояния, добывающая пропитание для людей и лошадей единственно за счет поедания, как саранча, всего, что попадется под руку, волочащая за собой долговременные запасы боеприпасов, чего никогда не возил с собой татарин, вооруженный пикой и луком, – такая кавалерия, сформированная в отдельную армию, представлялась мне и представляется до сих пор стратегическим нонсенсом».

В начале июня кавалерия Буденного прорвала линию вражеского наступления, что вынуждало поляков оставить Киев и отходить.

«Конница Буденного становилась какой-то легендарной, непреодолимой силой, – признавал Пилсудский. – И можно сказать, что чем дальше от фронта, тем сильнее и неотразимее ощущалось влияние не поддающейся пониманию магии. Тем самым начал формироваться самый опасный для меня фронт, фронт внутренний».

И в этот момент – во спасение ситуации на Украине – ударил Врангель.

Сталин 3 июня предлагал Ленину либо установить перемирие с Врангелем и взять с Крымского фронта одну-две дивизии, либо отбросить всякие переговоры с Врангелем, ударить по нему и, разбив, высвободить силы для польского фронта. Ленин напоминал ему,

«что по решению Политбюро наступление на Крым приостановлено впредь до нового решения Политбюро».

Прямо на телеграмме Сталина председатель СНК начертал Троцкому:

«Это явная утопия. Не слишком ли много жертв будет стоить? Уложим тьму наших солдат. Надо десять раз обдумать и примерить».

Ленинская стратегия обернется войной на два фронта: и с Врангелем, и с Польшей.

Использовав передышку для реорганизации армии, Врангель предпринял поддержанное Антантой выступление.

«С рассветом 7 июня тяжелая и легкая артиллерия белых открыла ураганный огонь по нашим укрепленным позициям на крымских перешейках и, разрушив их, подготовила штурм своей пехоте, которую поддерживают многочисленные броневики, танки и бронепоезда».

Небезынтересно, что врангелевские офицеры, жестоко воевавшие с красными в Северной Таврии, сочувствовали Красной Армии в ее войне с поляками и предлагали тосты за взятие ими Варшавы.

Сталин сообщал Ленину:

«Взятый нами в плен десятого июня на Крымском фронте боевой генерал Ревишин в моем присутствии заявил: а) обмундирование, орудия, винтовки, танки, шашки вранглевские войска получают главным образом от англичан, а потом от французов; б) с моря обслуживают Врангеля английские крупные суда и французские мелкие..»

Ленин имел основания позднее сказать:

«Ясно, что польское наступление и врангелевское – это одно наступление Антанты».

Красная Армия откатилась до линии по правому берегу Днепра от Херсона до Никополя и до Бердянска на юго-восток. Ленин 12 июня высказался публично и самокритично:

– Я не знаю, сколько русскому человеку нужно сделать глупостей, чтобы отучиться от них. Мы уже раз считали войну оконченной, не добив врага, оставив Врангеля в Крыму.

[ZHAN]

Война на два фронта до поры Москве удавалась в том смысле, что поляки продолжали отступать. 12 июня Красная Армия вошла в Киев.

«Начались наши успехи, – писал Троцкий. – Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал, так как не допускал той степени легкомыслия, которая лежала в основе похода Пилсудского».

Правда, Сталин 24 июня призывал к осторожности, считая

«неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о “марше на Варшаву”, другие, не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на “красной советской Варшаве”».

Красная Армия 4 июля перешла Березину, 5-го взяла Ковно. После этого, писал Пилсудский,

«войска п. Тухачевского до самой Варшавы двигались безостановочно. Среднее расстояние, проходимое за день, составляло около 20 километров, то есть почти дневной переход на марше. И это с боями! Такими темпами могут гордиться и армия, и ее командующий».

6 июля польское правительство

«послало Верховному совету, заседавшему тогда в Спа, ноту, в которой оно просило помощи в создавшемся отчаянном положении».

11 июля Красная Армия взяла Минск.

Руководители союзных стран, собравшись в Спа, решили потребовать от Москвы приостановить наступление, не доходя 50 км до линии, установленной в ноте Керзона от 12 июля: по линии Гродно – Валовка – Немиров – Брест-Литовск – Дорогуск – Усть-Луга, восточнее Гребешова, западнее Равы-Русской, восточнее Перемышля до Карпат. Так была обозначена знаменитая линия Керзона.

Ленин разъяснял детально содержание предложений Антанты в телефонограмме Сталину в Харьков:

«В Лондоне состоится конференция представителей Советской России, Польши, Латвии, Литвы и Финляндии под покровительством мирной конференции. Туда будут допущены представители Восточной Галиции. Мы можем послать кого угодно нашими представителями. Нам предлагается заключить перемирие с Врангелем под условием удаления Врангеля в Крым. Врангель едет в Лондон для обсуждения судьбы своей армии, но не как член конференции. Нам дается недельный срок для ответа. Кроме того, в ноте Керзона говорится, что польское правительство дало свое согласие на мир с Россией на базе этих условий… Я прошу Сталина: 1) ускорить распоряжение о бешеном усилении наступления… Я же лично думаю, что это сплошное жульничество ради аннексии Крыма, которая нагло выдвигается в ноте. У нас хотят вырвать из рук посредством жульнических обещаний победу».

И тут же телеграмма Склянскому:

«Международная обстановка, особенно предложение Керзона (аннексия Крыма за перемирие с Польшей, линия Гродно – Белосток), требует бешеного ускорения наступления на Польшу».

14 июля Красная Армия берет Вильно.

Ленин позднее признает:

«Перед нами стоял вопрос – принять ли это предложение, которое давало нам выгодную границу и, таким образом, встать на позицию, вообще говоря, чисто оборонительную, или же использовать тот подъем в нашей армии и перевес, который был, чтобы помочь советизации Польши… У нас созрело убеждение, что военное наступление Антанты против нас закончено, оборонительная война с империализмом кончилась, мы ее выиграли. Польша была ставкой… Перед нами встала новая задача. Оборонительный период войны со всемирным империализмом кончился, и мы можем и должны использовать военное положение для начала войны наступательной. Мы их побили, когда они на нас наступали, мы будем пробовать теперь на них наступать, чтобы помочь советизации Польши».

Именно с такой позицией Ленин вышел на пленум ЦК, обсуждавший стратегию действий. Он предложил отвергнуть посредничество Антанты и

«прощупать красноармейским штыком, готова ли Польша к советской власти. Если нет, всегда сможем под тем или иным предлогом отступить назад».

Чичерин был склонен вести переговоры на основе предложения Керзона при условии сокращения поляками их армии и получении Москвой от союзников военного снаряжения. Каменев был за перемирие, но с гарантиями ослабления Польши. Троцкий выступал за перемирие с поляками, но не с Врангелем, а также за переговоры в Лондоне, где России полезно было бы иметь свою делегацию. Рыков подчеркивал слабость советского тыла, Радек – неготовность Польши для советизации. Сталин на специальный запрос из ЦК отвечал, что поддерживает идею прямых переговоров с Польшей без посредников и не в Лондоне, а на российской территории.

В итоге Пленум ЦК РКП(б) 16 июля отклонил ноту Керзона, отверг английское посредничество в переговорах с Польшей, не отказываясь от переговоров с Варшавой, и постановил продолжить наступление на запад1819. Ленин 17-го извещал Сталина и Смилгу:

«Пленум Цека принял почти полностью намечавшиеся мною предложения».

Черчилль почувствовал советскую решимость:

«17-го Чичерин отказался допустить вмешательство британского правительства в переговоры с поляками. 19-го до нас дошли вести, что “между Варшавой и большевиками не было ничего, кроме беспорядочной толпы, и что если советские войска будут двигаться тем же темпом… то через 10 дней они уже очутятся под самой Варшавой”».

Все стороны вели себя как зарвавшиеся азартные игроки, но наиболее азартным оказался Ленин. В этот момент он, похоже, решил, что может все. И одновременно бросил открытый вызов странам Антанты и всему Версальскому порядку, направил войска на Варшаву, имея в виду дальнейшее продвижение на Германию, затеял для прикрытия наступления дипломатические переговоры и провел реорганизацию, позволявшую создать отдельный фронт против Врангеля. Этот Ленин был полной противоположностью Ленина времен Брестского мира. Он играл бесшабашный гамбит. Который привел к проигрышной позиции.

Когда Молотов в сентябре 1939 года назовет Польшу «уродливым детищем Версальской системы», то почти буквально процитирует Ленина. Тот заявлял свои цели и в закрытых выступлениях, как 22 сентября:

– Польша – такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир. Мы ставили задачей занятие Варшавы, задача изменилась, и оказалось, что решается не судьба Варшавы, а судьба Версальского договора».

Не скрывал этого Ленин и в публичных выступлениях, как 2 октября:

– Если бы Польша стала советской, если бы варшавские рабочие получили помощь от Советской России, которой они ждали и которую приветствовали, Версальский мир был бы разрушен, и вся международная система, которая завоевана победами над Германией, рушилась бы.

Кроме того, Москву в правильности ее планов атаки на Варшаву убеждала и позиция Германии. Она официально предпочла сохранить нейтралитет. А немецкий бюргер был однозначно на стороне Москвы.

«Немецкие рабочие отказывались выполнять военные заказы поляков, и даже консерваторы радовались, что Пилсудский получает по заслугам»1824, – замечал Брендан Симмс.

Ленин расскажет:

«Когда русские войска подходили к Варшаве, вся Германия кипела… Получилось политическое смешение: германские черносотенцы шли в сочувствии к русским большевикам со спартаковцами».

И, конечно, большевики были уверены в поддержке со стороны рабочего и коммунистического движения, по меньшей мере, в Польше и Германии.

К этому призвал II конгресс Коминтерна.

[ZHAN]

Лозовский писал:

«Время от I конгресса до II было временем раскола социалистических партий и групп, создания и оформления коммунистических партий… В этот период, по существу, во всем мировом рабочем движении шла борьба по вопросу “за” или “против” Советской власти, “за” или “против” Коммунистического Интернационала, “за” или “против” диктатуры пролетариата, “за” или “против” тезисов Ленина о диктатуре пролетариата, представленных I конгрессу Коминтерна».

Первый год существования Коминтерна, с одной стороны, был чем-то разочаровывающим для его творца: ни в одной стране социалистической революции победить не удалось. Ленин винил в этом лидеров II Интернационала.

– Если бы Интернационал не был в руках предателей, которые спасали буржуазию в критический момент, то много шансов было бы на то, что во многих воюющих странах непосредственно с окончанием войны, а также в некоторых нейтральных странах, где был вооружен народ, революция могла бы произойти быстро, и тогда исход был бы иным.

Трудностей перед комдвижением стояло много:

– У нас нет ежедневной прессы ни в Европе, ни в Америке, информация о нашей работе очень скудна, наших товарищей преследуют ожесточеннейшим образом.

Но, с другой стороны, у Ленина были все основания чувствовать себя на коне.

– Удивляешься быстроте, с которой распространился III Интернационал, идя от победы к победе. Посмотрите, как распространяются во всем мире наши уродливые слова, вроде слова «большевизм». Несмотря на то, что мы называемся партией коммунистической, что название «коммунист» является научным, общеевропейским, оно в Европе и других странах меньше распространено, чем слово «большевик». Наше русское слово «Совет» – одно из самых распространенных, оно даже не переводится, а везде произносится по-русски.

В мае 1920 года Ленин написал «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме», где уверял:

«Когда французская буржуазия делает из большевизма центральный пункт выборной агитации, ругая за большевизм сравнительно умеренных или колеблющихся социалистов; – когда американская буржуазия, совершенно потеряв голову, хватает тысячи и тысячи людей по подозрению в большевизме и создает атмосферу паники, разнося повсюду вести о большевистских заговорах; – когда английская «солиднейшая» в мире буржуазия, при всем ее уме и опытности, делает невероятные глупости, основывает богатейшие “общества для борьбы с большевизмом”, создает специальную литературу о большевизме, нанимает для борьбы с большевизмом добавочное количество ученых, агитаторов, попов, – мы должны кланяться и благодарить господ капиталистов. Они работают на нас».

Ленин не сомневался, что

«в данный исторический момент дело обстоит именно так, что русский образец показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего… Опыт доказал, что в некоторых весьма существенных вопросах пролетарской революции всем странам неизбежно предстоит проделать то, что проделала Россия».

Летом 1920 года Ленин выражал удовлетворение, что

«влиятельнейшие партии II Интернационала: Французская социалистическая партия, Независимая социал-демократическая партия Германии, Независимая рабочая партия Англии, Американская социалистическая партия, вышли из этого желтого Интернационала и постановили присоединиться – первые три условно, а последняя даже безусловно – к III Интернационалу».

Ленину уже мало одной международной коммунистической организации – Коминтерна. Ему уже требовалась мировая пролетарская организация – Интернационал профессиональных союзов. В Москве к середине 1920 года по случаю конгресса КИ оказались множество радикальных профсоюзных активистов, «которые были готовы до конца бороться против капитализма, но в то же время не знали, как это делать». Их организацию Ленин поручил Лозовскому.

«Перед всеми делегатами был поставлен вопрос о необходимости создания международного центра революционного профессионального движения, – рассказывал он. – Разногласия, выявившиеся по этому вопросу с первых наших совещаний, заключались в следующем. Синдикалисты, будучи вообще против диктатуры пролетариата, были даже против упоминания диктатуры пролетариата… В попытках составить приемлемый для всех документ мы дошли до точки: или рвать с ними, ничего не создав, или надо уступать… Тогда я отправился к Ленину и говорю:
– Вот, ВИ, результат нашей многонедельной работы и совещаний. Как быть?

Он прочитал этот довольно неуклюжий документ и заметил:
– Тут, конечно, многое неясно, но для начала можно подписать, потому что важно в данный момент создать какой-нибудь центр, а ясность вы внесете потом…

Следуя этому совету, мы подписали документ об образовании Международного Совета профессиональных и производственных союзов, из которого потом родился Красный Интернационал профессиональных союзов».

Документы подписали 15 июля и тут же приступили к созданию Профинтерна, который объединит те профсоюзы европейских стран, которые исключили из Амстердамского интернационала профсоюзов за коммунистические поползновения. Лозовский разъяснял:

«Из таких организаций были: Национальная конфедерация труда Испании, Всеобщая унитарная конфедерация Франции и т. д. Синдикалисты настаивали на том, чтобы не было органической связи между Коминтерном и Профинтерном, чтобы в резолюции нашего конгресса Профинтерна не подчеркивалась руководящая роль коммунистической партии. Когда точки зрения оформились, я пошел к ВИ за советом… Ильич, выслушав меня, сказал:
– Знаете, я не особенно в курсе всего этого дела, скажите: они идут к нам или от нас?

Я говорю:
– Они идут к нам.

– Тогда можно уступить».

Но вся эта профсоюзная история была разминкой перед тем масштабным действом, в которое вылился Второй конгресс Коминтерна. Он открывался в Петрограде, в Таврическом дворце, который к тому времени успели переименовать в дворец Урицкого. Северная столица ждала приезда вождя мирового пролетариата.

«Город принял праздничный вид. Его улицы, площади, здания украсились революционными плакатами, транспарантами, приветственными лозунгами, декоративными сооружениями. Утром 19 июля 1920 года вокзальную площадь Восстания заполнил народ. Сюда для встречи делегатов конгресса прислали своих представителей многочисленные партийные, профсоюзные, производственные и общественные коллективы огромного города.

К 9 часам утра показался, наконец, поезд, с которым прибывали в Петроград делегаты и гости конгресса. Украшенный красными полотнищами с лозунгами, поезд торжественно входил под дебаркадер вокзала. Из раскрытых окон вагонов виднелись радостные, улыбающиеся лица делегатов и целый лес рук, приветственно мелькавших в воздухе».

Но где же Ленин? Знал Николай Александрович Угланов, будущий кандидат в члены ПБ, а тогда секретарь Губпрофсовета:

«Я был назначен руководить всей внутренней и наружной охраной конгресса, в помощь ЧК было выделено 300 человек отборных рабочих. ВИ не приехал вместе с конгрессом, мы его ждали. Пришел почтовый поезд из Москвы, мы бросились к вагонам искать ВИ, а он выскочил из заднего вагона на ходу, натягивая на себя пальто. Пальто его обращало действительно на себя внимание… ведь дело-то было в июле, стояла жара. Быстро усадив ВИ и приехавшую с ним Марию Ильиничну в закрытую машину, мы на нескольких машинах приехали незамеченными в Таврический дворец. Делегатов конгресса там еще не было. Они были в Смольном. ВИ сказал “едемте в Смольный”. Выходя из подъезда Таврического, ВИ быстро снял с головы черную кепку и одновременно вытащил из кармана – надел белую. Все это он проделал в один момент. Мало кто это и заметил. Тут я подумал, вот конспиратор».

«Приехали в Смольный. В актовом зале был весь конгресс. При появлении ВИ раздалось громовое “ура!” на разных языках и пение Интернационала. Тут же ВИ расцеловался с некоторыми товарищами (не знаю, с кем, по-видимому, со старыми революционерами из иностранцев)».

Из Смольного двинулись возлагать венки, при этом присутствовал писатель Константин Федин:

«День был сверкающе синим. Над головами несли трехметровый венок из дубовых веток и красных роз, чтобы на площади Жертв Революции возложить его на могилы тех, чья жизнь была непреклонной в бурях – как дуб, прекрасной – как цветение розы. Ленин шел впереди с делегатами конгресса. Рядом с ним все время сменялись люди – иностранцы, русские, старые и молодые. Он шел без пальто, расстегнув пиджак, закладывая руки то за спину, то в брючные карманы. Было похоже, что он – не на улице, среди тяжелых, огромных строений, а в обжитой комнате, может быть у себя дома: ровно ничего не находил он чрезвычайного в массе, окружавшей его, и легко, свободно чувствовал себя во всеобщем неудержимом тяготении к нему людей».

Оттуда в зал, где Ленин до этого последний раз был, когда разгонял Учредительное собрание. Теперь он выглядел иначе.

«Красные знамена, отделанные золотой вышивкой, украшали президиум и зал. Такие же полотна с эмблемами, расписанные и расшитые, свешивались с хоров. Тропические деревья в кадках, присланные оранжереями из-под Петрограда, красиво выделялись своей зеленью на пламени знамен. Зал и хоры были переполнены. Фотографы заканчивали приготовления, устанавливая аппараты. Среди массы людей пристраивались художники с этюдниками и альбомами».

Там и Федин:

«В зал Дворца Урицкого Ленин пошел во главе группы разноплеменных делегатов конгресса. Навстречу ему тронулся и пополз, все поглощая своим грохотом, обвал рукоплесканий. В этот момент со всех сторон внесли в зал корзины с красными гвоздиками и стали раздавать цветы делегатам. Ленин прошел поспешно через весь зал, наклонив вперед голову, словно рассекая ею встречный поток воздуха и как будто стараясь скорее скрыться из виду, чтобы приостановить аплодирование. Он поднялся на скамьи президиума, и, пока длилась овация, его не было видно. Когда стихло, он неожиданно опять появился в зале и очень быстро стал подыматься вверх между скамей амфитеатра. Его не сразу заметили, но, едва заметили, опять начали аплодировать и заполнять проход, по которому он почти взбегал».

На конгресс прибыли 169 делегатов с решающим голосом и 49 – с совещательным, которые представляли 67 организаций из 37 стран! Причем 31 страну уже представляли компартии, но были также посланники от НСДПГ, соцпартий Италии и Франции, Промышленных рабочих мира из Австралии, Англии и Ирландии, Национальной конфедерации труда Испании и т. д. Открывая конгресс, Зиновьев внес в план действий Коминтерна коррективы:

– Пожалуй, мы увлеклись, что не год, а два или три потребуется, чтобы вся Европа стала советской.

«Ленину пришлось вынести третью и, пожалуй, самую восторженную, подавляющую овацию, когда он ступил для доклада на трибуну, – продолжал Федин. – Он долго перебирал бумажки на кафедре, потом, подняв руку, тряс ею, чтобы угомонить разбушевавшийся зал. Укоризненно и строго поглядывал он по сторонам, вдруг вынул часы, стал показывать их аудитории, сердито постукивая пальцем по циферблату, – ничто не помогало. Тогда он опять принялся пересматривать, перебирать бумажки. Гул аплодисментов улегся не скоро».

Ленин тогда впервые разрешил снять на кинопленку свое выступление.

«В несколько минут удалось запечатлеть Ильича, произносившего речь на конгрессе. Прошло несколько минут, и вдруг в зале раздался страшный взрыв. Сидящие в зале остолбенели, кто-то вскрикнул нечеловеческим голосом. Оказалось, что по неосторожности монтера упал аппарат и взорвались электрические лампочки. ВИ спокойно продолжал стоять на трибуне и так же спокойно, как всегда, с обычной улыбкой на губах, произносил свою речь».

Ленин сначала напомнил собравшимся свою теорию империализма, затем рассказал о тяготах, выпавших на долю народов всех воевавших стран, и сделал вывод об обострении противоречий между угнетающей частью планеты, представленной странами с населением в четверть миллиарда человек, и остальными.

– С одной стороны, нужда, разорение масс возросли неслыханно, и прежде всего по отношению к 1 ¼ миллиарда людей, т. е. 70 % всего населения Земли. Это – страны колониальные, зависимые, с юридически бесправным населением, на которые «выдан мандат» финансовым разбойникам. Да, кроме того, рабство побежденных стран закрепил Версальский договор… А с другой стороны, в каждой из стран, которые оказались кредиторами, рабочие оказались в положении невыносимом. Война принесла неслыханное обострение всех капиталистических противоречий, и в этом источник того глубочайшего революционного брожения, которое разрастается.

А в стане победителей градус противоречия накаляется:

– Из-за дележа Турции, Персии, Месопотамии, Китая идет бешеная грызня между Японией, Англией, Америкой и Францией. Буржуазный строй во всем мире переживет величайший революционный кризис. Надо «доказать» теперь практикой революционных партий, что у них достаточно сознательности, организованности, связи с эксплуатируемыми массами, решительности, уменья, чтобы использовать этот кризис для успешной, для победоносной революции.

Это была установка на прямой и безотлагательный штурм оплотов империализма. Другой важнейшей установкой Ленина стало определение главного врага коммунистического движения. Им были объявлены даже не капиталисты или буржуазные правительства. Социал-демократия.

– Оппортунизм – наш главный враг. Оппортунизм в верхах рабочего движения – это социализм не пролетарский, а буржуазный. Практически доказано, что деятели внутри рабочего движения, принадлежащие к оппортунистическому направлению, – лучшие защитники буржуазии, чем сама буржуазия.

Эта ленинская установка в будущем сильно затруднит создание единого антифашистского фронта.

Заслужив за свое выступление очередную порцию бурных оваций, Ленин покинул зал, попросив показать ему вновь открытые тогда дома отдыха. От него не отходит Угланов:

«Мы незамеченными вышли из дворца, сели в две машины: ВИ, Мария Ильинична, тов. Лашевич, я да еще два товарища и поехали на Каменный остров осматривать дома отдыха для рабочих, которых там было на 800 человек… ВИ первый вошел, мы за ним пошли по комнатам осматривать. Ильич довольно основательно натянул кепку на лоб. Рабочие сначала не узнали Ильича, но знали меня и тов. Лашевича».

«Обойдя помещение, ВИ направился к выходу. Около крыльца дома уже собралось человек 50 рабочих. Старик рабочий, обращаясь к ВИ, сказал:
– Жаль, ВИ, не знали, что приедете, никто нас не известил, подарочек бы приготовили. Ну так хоть качнем.

И принялись усаживать ВИ в большой плетеный дачный стул. Сколько ВИ ни просил: “Не надо, товарищи, что вы, что вы” – рабочие говорили: “Нет, Владимир Ильич, качнем”. И осторожно, по-степенному, качнули. Скоро собралась масса рабочих. Прошли потом на реченьку и там расположились на мостках лодочной пристани. ВИ лег погреться на солнышке. На берегу расположились сотни две-три рабочих. Около ВИ села группа работниц и стала жаловаться, что жить тяжело, хлеба мало, сапог нет. Вот, говорит старуха работница (кажется, с табачной фабрики), мы уж, ВИ, поддерживаем вас и всех большевиков, только больно тяжело жить-то, голодно. ВИ ответил: верно, тяжело, товарищи, видите – стоит жарища, нет дождей (и при этом указал на солнышко), неурожай будет. Вот осенью кончим войну с Польшей, тогда легче будет».

Что еще он мог сказать?

[ZHAN]

Пока Ленин общался с трудящимися, делегаты и гости конгресса Коминтерна переместились на площадь у Зимнего дворца.

«Площадь была запружена народом, сотня тысяч народа гудела… ВИ начал говорить речь. На площади раздалось мощное “ура”… C трибуны он убежал тихонько, никто и не заметил… На вокзале никого не было, только поджидали железнодорожники. Усадили ВИ в его маленький вагонишко, он сказал: ну, спасибо, товарищи, приеду в Москву, расскажу про ваши дома отдыха. Крепко пожав нам руки, ВИ уехал. Это было его последнее посещение города пролетарской диктатуры».

С 23 июля конгресс Коминтерна заседал уже в Москве в Большом театре. Зиновьев распорядился разместить на сцене огромную политическую карту мира. Каждое утро делегаты с замиранием сердца следили за передвижением красных флажков к Варшаве. Зиновьев не удерживался от взволнованных комментариев, утверждая, что следующий, Третий конгресс Коминтерна «будем проводить в Берлине, а затем в Париже, Лондоне…» Его слова тонули в шквале аплодисментов.

Конгресс обсуждал ключевой организационный вопрос: условия (всего их окажется 21) приема партий в Коминтерн. Была предусмотрена та же жесточайшая дисциплина и подчинение Коминтерну, что Ленин годами требовал от рядовых большевиков в отношении ЦК. Вкратце ленинские условия выглядели так: повседневная пропаганда носит действительно коммунистический характер, удаление со всех постов реформистов, создание параллельного нелегального аппарата, образование коммунистических ячеек в каждой воинской части, борьба с социал-патриотизмом, разоблачение «своих» империалистов, пропаганда в профсоюзах, подчинение своей прессы центральным комитетам партий, построение их по принципу демократического централизма, проведение чисток рядов, поддержка Советской России и других советских республик, принятие коммунистической программы, подчинение решениям Коминтерна. Партии должны принять название коммунистических и стать секциями III Интернационала.

Второй конгресс Коминтерна войдет в историю и выдвижением концепции национально-освободительных движений. Толчком для антиколониализма стала Первая мировая война, в ходе которой европейская цивилизация теряла в глазах жителей колоний остатки морального авторитета. Общим местом для восточных и южных интеллектуалов стало убеждение в империалистической природе европейской бойни, в которой на кону стояли колониальные владения. Большое впечатление произвел на них ленинский «Империализм», где описана схватка жадных до капиталов и ресурсов западных держав.

– Империалистическая война помогла революции, буржуазия вырвала из колоний, из отсталых стран, из заброшенности, солдат для участия в этой империалистической войне, – доказывал Ленин. – Английская буржуазия внушала солдатам из Индии, что дело индусских крестьян защищать Великобританию от Германии, французская буржуазия внушала солдатам из французских колоний, что дело чернокожих защищать Францию. Они учили уменью владеть оружием. Это чрезвычайно полезное умение, и мы за это буржуазию глубочайше могли бы благодарить…

Ленин 26 июля представлял свое видение в комиссии Конгресса по национальному и колониальному вопросам. Весь мир разделяется в настоящее время на большое число угнетенных наций и ничтожное число наций угнетающих, располагающий колоссальными богатствами и могучей военной силой. При этом вся мировая система государств определяется борьбой небольшой группы империалистических наций против советского движения, во главе которого стоит Советская Россия. Всякое национальное движение может быть только буржуазно-демократическим, ибо главная масса населения в отсталых странах состоит из крестьянства, являющегося представителем буржуазно-капиталистических отношений.

«Было бы утопией думать, что пролетарские партии, если они вообще смогут возникнуть в таких странах, смогут… проводить коммунистическую тактику».

Ленин требовал

«усиливать повсюду революционную борьбу как пролетариата передовых стран, так и всех трудящихся масс колониальных и зависимых стран».

Выступление о парламентаризме – о принципиальной неприемлемости буржуазных парламентов, но участии в них для их разрушения – Ленин произнес 2 августа:

– Нужно знать, каким образом можно разбить парламент. Если вы можете это сделать путем вооруженного восстания во всех странах – это очень хорошо. Мы вынуждены вести борьбу в парламенте для разрушения парламента.

Ленин по всем вопросам встретил понимание со стороны основной массы делегатов конгресса. И с удовлетворением писал:

«Во всех передовых странах Европы и Америки есть уже коммунистические партии или многочисленные коммунистические группы. И на закончившемся 7 августа конгрессе сплотились уже не только передовые провозвестники пролетарской революции, а делегаты крепких и могучих организаций, связанных с массами пролетариев».

Второй конгресс Коминтерна наделал шума. На Х партсъезде в марте 1921 года Ленин не скрывал удовлетворения:

– В Германии, Франции и Италии Коммунистический Интернационал стал не только центром рабочего движения, но центром внимания всей политической жизни этих стран. Нельзя было осенью взять в руки немецкую или французскую газету без того, чтобы не видеть, как там склоняют Москву и большевиков, какими прилагательными нас награждают и как делают из большевиков и 21 условия приема в III Интернационал центральный вопрос всей их собственной политической жизни. Это – наше завоевание, и этого никто не может у нас отнять.

Но самое любопытное это то, что на конгрессе не прозвучало. Мартов обратил внимание:

«Казалось бы, первым делом конгресса Интернационала было решить, что именно лежит в интересах мировой революции – продолжение ли войны Советской России с Польшей и Антантой или попытка искусственно вызвать революцию в Польше, зажечь международный пожар… Не был спрошен III Интернационал».

Слишком серьезный для большевиков вопрос, чтобы его с кем-то обсуждать.

Ленин уже принял решение.

[ZHAN]

В Москве, наконец, подготовили разгром Польши. На Варшавском направлении были сосредоточены силы четырех армий: 4-й бывшего царского военного министра Шуваева, 15-й Корка, 3-й Лазаревича и 16-й Соллогуба. В соответствии с директивой главкома Каменева от 20 июля Западный и Юго-Западный фронты продолжили наступление за линию Керзона. А 22-го войскам Западного фронта было приказано взять Варшаву не позднее 12 августа. Командующий Западным фронтом Тухачевский объявил приказ:

«Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на Запад. На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству».

Именно в это время идея концентрического удара войсками Западного и Юго-Западного фронтов на Варшаву уступила место эксцентрическому удару на Варшаву и Львов.

«Реввоенсовет Юго-Западного фронта 22 июля направил Главкому телеграмму, в которой предлагалось перенести главный удар войск с брестского направления на Львовское, то есть в пределы Галиции». Имелось в виду оказать в дальнейшем поддержку Западному фронту «ударом через Львов в тыл Варшаве». При этом две основные ударные группировки должны были действовать на значительном отдалении друг от друга.

Керзон 20 июля шлет в Кремль телеграмму с уверениями, что союзники побуждают Польшу к немедленным переговорам о перемирии, хотели бы «наладить связь России с участниками мирной конференции» под эгидой Лиги Наций. Британское правительство «должно ясно сказать, что переговоры о возобновлении торговли между Россией и Британской империей не могут продолжаться с какой-либо пользой, если Советская Россия вторгнется в Польшу». Глава польского МИДа Сапега 22 июля попросил о перемирии.

От переговоров Ленин не отказывался. И не спешил, охваченный предвкушением победы. И уже не только над Польшей. Ленин в тот день телеграфировал в Харьков Сталину:

«Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию».

Сталин в ответной телеграмме соглашался с возможностью

«поставить вопрос об организации восстания в Италии и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия (Румынию придется разбить)».

Готовясь к вступлению советских войск в Варшаву, Политбюро образовало Польское бюро ЦК РКП в составе Дзержинского, Кона, Мархлевского, Прухняка и Уншлихта. 23 июля был сформирован и временный орган власти – польский ревком во главе с Мархлевским, который 30 июля издал обращение «К трудящимся Польши»:

«Красное знамя над дворцами Зыгмунтовским и Бельведерским должно быть водружено вами самими до того, как российская Красная Армия войдет в столицу… Да здравствует освобожденная рабочая социалистическая Польша».

По мере наступления Красной Армии стала возможной реанимация литовской и беларуской государственности. Переговоры с литовским правительством шли с начала 1920 года. Литва требовала признания полной независимости в этнографических границах, то есть «включающей в себя в общих чертах бывшие Виленскую, Ковенскую, Гродненскую и Сувалкскую губернии со столицей в Вильно», а потом расширила свои претензии на некоторые беларуские земли. Помогли напоминания руководителя российской делегации Иоффе о том, что значительная часть Литвы, включая Вильнюс, оккупирована поляками, и в этих условиях выдвижение территориальных претензий к другим странам неуместно. Окончательно упорство литовской стороны иссякло летом 1920 года, когда Красная Армия приближалась к литовским пределам. 12 июля договор, признававший независимость Литвы, был подписан. 14 июля 3-й конный корпус Гая вошел в Вильно, после чего три литовские дивизии присоединились к советским войскам.

Почти сразу же объединенное заседание минского губернского ВРК и Бюро компартии Лит-Бел образовало отдельный белорусский ревком под председательством Александра Григорьевича Червякова. Именно этот ревком и принял 1 августа декларацию о независимости Советской Социалистической Республики Белоруссии.

Было решено форсировать и заключение мирного договора с Латвией. Причем на ее условиях и не считаясь с возражениями со стороны латышской компартии. Договор был подписан 11 августа в том виде, который устраивал Ульманиса: признавалась независимость Латвии, части Красной Армии выводились из Латгалии в двухнедельный срок.

Первого августа был взят Брест-Литовск. В Тарнополе провозглашена государственная самостоятельность Восточной Галиции с задачей установления советской власти, чем должен был заняться Галицийский революционный комитет во главе с Затонским.

Первая Конная рвалась вперед. Исаак Бабель – боец Конармии – записывает в дневник 3 августа:

«Начинается бой, артиллерия кроет, недалеко разрывы, грозный час, решительный бой – остановим польское наступление или нет, Буденный Колесникову и Гришину – расстреляю, они уходят бледные пешком. До этого – страшное поле, усеянное порубленными, нечеловеческая жестокость, невероятные раны, проломленные черепа, молодые белые нагие тела сверкают на солнце, разбросанные записные книжки, солдатские книжки, Евангелия, тела в жите… Вижу, как строятся колонны, цепи идут в атаку, жалко этих несчастных, нет людей, есть колонны, огонь достигает величайшей силы, в безмолвии происходит рубка».

В Варшаве создается правительство национальной обороны с участием всех политических партий, вводятся чрезвычайные и полевые суды. Пошел поток военных грузов с Запада. Особенно ценными окажутся 600 артиллерийских орудий со снарядами, переправленные через Румынию.

Была резко активизирована западная помощь Врангелю, который расширил зону контроля из Таврии на Донбасс и Дон. Отбивались 13-я армия и созданная в июле 2-я Конная армия Городовикова. В ходе встречных боев белые заняли Орехов и Александровск, но успех развить не смогли. Москва заметно наращивала силы на южном направлении.

И здесь Ленин затеял реорганизацию, полагая, что победа над поляками уже близка, а Врангель представлял возраставшую угрозу. Западная стратегия поддержки Польши через усиление и активизацию врангелевских войск сработала. Второго августа Ленин телеграфировал Сталину и Склянскому:

«Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занялись Врангелем. В связи с восстаниями, особенно на Кубани, а затем и в Сибири, опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей».

Решение заключалось в том, чтобы разделить Юго-Западный фронт, выделив его крымский участок в самостоятельный Южный фронт. Сталину поручалось сформировать Реввоенсовет этого нового Южного фронта. Командовать им решено было направить Фрунзе. Одновременно Западный фронт и то, что оставалось от Юго-Западного, объединялись под эгидой Реввоенсовета Западного фронта. Сталин отвечает из Лозовой:

«Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками… Что касается настроения ЦК в пользу мира с Польшей, нельзя не заметить, что наша дипломатия иногда очень удачно срывает результаты наших военных успехов».

Третьего августа Ленин отвечал Сталину:

«Не совсем понимаю, почему Вы недовольны разделением фронтов. Сообщите Ваши мотивы. Мне казалось, что это необходимо, раз опасность Врангеля возрастает… Наша дипломатия подчинена ЦК и никогда не сорвет наших успехов, если опасность Врангеля не вызовет колебаний внутри Цека. Из Кубани и Донобласти получаем тревожные, даже отчаянные телеграммы о грозном росте повстанческого движения. Настаивают на ускорении ликвидации Врангеля».

Западному фронту передавались с Юго-Западного 12-я и 14-я армии и 1-я Конная. Вся эта реорганизация привела к тому, что управление войсками было во многом потеряно.

«Включительно по 10 августа между главкомом и командованием фронтов велись переговоры и переписка по организационной стороне передачи армий», – замечал Буденный.

Одновременно были затеяны активные дипломатические маневры, которые со стороны Ленина носили во многом фиктивный характер. Вести переговоры был назначен не обремененный каким-либо дипломатическим багажом Данишевский.

«При составлении мандата, – вспоминал он, – ВИ предложил включить в мандат все мои “чины” (член ВЦИК, комиссар Полевого штаба Реввоенсовета и пр.), и, когда на его вопрос о моих военных должностях я заявил, что являюсь председателем Реввоентрибунала Республики, он, смеясь, блестя глазами, указывая пальцем на бумагу, предложил включить и эту должность:

– Именно так и надо, пусть знают, что мирные переговоры ведет председатель Революционного военного трибунала Республики.»

[ZHAN]

Ллойд Джордж 4 августа предъявил ультиматум находившимся в Лондоне Каменеву и Красину: наступление на Варшаву должно быть остановлено,

«в противном случае Британия придет на помощь Польше, как в 1914 г. она пришла на помощь Бельгии».
«Если советские армии будут двигаться дальше, то разрыв с союзниками неизбежен».

Пятого августа Сапега сообщил Чичерину о готовности направить для переговоров в Минск правомочную делегацию во главе с Домбским. 7 августа ответ был дан. Условия Москвы (полагаю, лукавые) были весьма умеренными.

«Советские представители… признавали независимость Польской республики, – прочел Черчилль. – Они не требовали от Польши никакой контрибуции. Они соглашались с тем, чтобы польская граница была проведена в согласии с нотой лорда Керзона от 11 июля».

Ллойд Джордж 10 августа информировал Варшаву о принципиальном согласии Лондона с советскими условиями.

Зато в Вашингтоне и Париже царила истерика. 9 августа пришла нота госсекретаря США Бейнбриджа Колби. Соединенные Штаты заявили о себе как о гаранте территориальной целостности и независимости Польши, официально заняли позицию непризнания Советской власти и возложили на себя миссию противодействия распространению мировой революции. Тем самым администрация Вильсона провозгласила политику «карантина»:

«Отказ Америки от признания России проистекает из экспорта режимом революции через Коминтерн, конфискации им собственности иностранцев, ее отказа от выплаты иностранных долгов».

Французы пошли еще дальше. 11 августа последовало отчаянное заявление французского правительства:

«Принимая во внимание военные успехи и усиление правительства генерала Врангеля, а также его заверение относительно… верности прежним обязательствам России, французское правительство решило признать правительство генерала Врангеля фактическим правительством Южной России».

В Крым прибыла французская военно-дипломатическая миссия, для охраны которой в Черное море вошла французская эскадра миноносцев.

Десятого августа часть польской делегации была обнаружена Данишевским «в Седлеце после занятия города красными войсками, и тотчас же начались предварительные переговоры о времени и месте мирной конференции».

Красная Армия шла дальше. 13 августа ее 21-я и 27-я дивизии овладели городом Радзымином в 23 км от Варшавы. 14 августа Троцкий издал приказ:

«Нам необходимо отучить правительство польских банкротов играть с нами в прятки. Красные войска, вперед! Герои. На Варшаву!»

Черчилль был в ужасе:

«Собрался комитет министров… Общественное мнение в Англии и во Франции находилось в полной прострации. Всякая военная интервенция была невозможна. Ничего не оставалось кроме слов и бессильных жестов».

И тут…

«Решимость Ллойд Джорджа вступить в войну потеряла смысл через сорок восемь часов, когда 150-тысячная армия остановила Тухачевского у Радзымина, всего в 25 километрах от Варшавы. Для новой Польши это было “чудо на Висле”».

Для Ленина и Москвы это стало ночным кошмаром.

Военные успехи Красной Армии за считаные часы сменились жестким поражением. Оценки военных возможностей Красной Армии оказались преувеличены, тем более в условиях затеянной в самый разгар наступления перекройки фронтов. Войска отрывались от тылов.

«Вышедшие к Висле советские части были крайне утомленными и малочисленными. В ходе боев они понесли большие потери, тыловые части отстали на 200–400 км, в связи с чем нарушился подвоз боеприпасов и продовольствия. Войска не получали пополнений… Многие полки, в сущности, превратились в роты… В войсках не хватало патронов и винтовок, не было артиллерийских снарядов».

Буденный утверждал, что «противник на варшавском направлении превосходил по численности наши войска почти в два раза».

Пилсудский не подтверждал своего численного превосходства:

«В заключительном эпизоде на Висле я оценивал силы Тухачевского в 130 000–150 000 бойцов, а наши, учитывая только те силы, которые могли быть использованы в так называемой битве под Варшавой, – в 120 000–180 000».

Сам Тухачевский напишет:

«Расхождение ко времени решительного столкновения почти под прямым углом главных сил Западного и Юго-Западного фронтов предрешило провал операции как раз в тот момент, когда Западный фронт был двинут в наступление за Вислу».

Пилсудский называл и еще один крупный просчет пана Тухачевского: вместо того, чтобы брать Варшаву с ходу, командующий Западным фронтом зачем-то решил обойти ее с севера.

«8 августа он сам отдал приказ, предписывавший 14‑й и 15‑й армиям не взятие Варшавы, а “поход за Вислу”. Вот и пошли обе армии прямо на Запад, мимо Варшавы…»

Обнаружился и главный стратегический просчет ленинского плана революционной войны. Войска шли на Варшаву в надежде на революционный подъем польских (и немецких) трудящихся масс. На деле немцы только с интересом и злорадством наблюдали за тем, как русские и поляки убивают друг друга. А Польша сплотилась перед лицом внешнего нашествия. Высшему руководству страны была известна докладная записка Секретариата Польского бюро пропаганды и агитации при ЦК РКП(б) от 21 апреля 1920 года, где говорилось, что даже приближение Красной Армии

«к этнографическим границам Польши несомненно вызовет в Польше новую бурю национализма, которая захватит не только буржуазию и крестьянство, но и значительную часть рабочего класса, отравляя его идеей “защиты отечества” перед “москалями”».

Ленин в это не верил. А зря: именно это и случилось. Только с 1 июля и по 20 августа пополнение польской армии составило 172 тысячи человек, из них 77,5 тысячи – добровольцами.

Французы фактически взяли на себя командование польскими войсками.

«Вейгану был предоставлен полный контроль над военными действиями. Он перегруппировал отступавшие польские армии и превратил отступление в согласованное контрнаступление»1870, – авторитетно свидетельствовал Черчилль.

«Среди военных советников, направленных Францией полякам, чтобы помочь им отразить наступление большевиков, был полковник де Голль, учивший Тухачевского французскому языку, когда они оба были в немецком плену в 1917 г.»

«Противник упредил нас своим контрнаступлением»1872, – признавал Буденный. 14 августа перешла в контрнаступление 5-я польская армия генерала Сикорского. На следующий день его кавалерия ворвалась в Цеханув, где располагался штаб 4-й советской армии, оставив весь правый фланг наступавших красных войск без управления. На рассвете 16 августа перешла в наступление ударная группа, которую возглавил лично Пилсудский. Она начала быстрое продвижение к Брест-Литовску, отрезая с юга и прижимая к прусской границе все армии Западного фронта.

Первая конная в это время вела операцию по взятию Львова, и, получив приказ нового для нее командующего фронтом Тухачевского (на самом деле много различных приказов, вызвавших страшную неразбериху) двигаться на север, не смогла и не успела его исполнить. Официальные мирные переговоры открылись 17 августа в Минске. Данишевский писал в дневнике: «Ленин в только что полученной телеграмме говорит, чтобы был я архитверд, чтобы не волновался и был хладнокровен. Таким буду. Но трудно таковым быть при данной обстановке”».

И теперь в дипломатическом решении уже не были заинтересованы поляки и Антанта.

Смысл происходившего начал доходить и до Ленина, который 20 августа слал Каменеву в Лондон телеграмму:

«Варшаву едва ли возьмем скоро. Неприятель там усилился и наступает… Ллойд Джордж надул нас пацифизмом и помог Черчиллю высадить помощь полякам в Данциге. В этом суть».

25 августа польские войска вышли на линию Керзона, и Пилсудский заявил, что в создавшихся условиях мир с Москвой теряет смысл. 4-я армия Шуваева и основные силы 15-й армии 25 августа отступили в Восточную Пруссию, где были интернированы, 16-я армия Соллогуба бежала на восток. В боях за Варшаву польская армия потеряла 4,5 тысячи убитыми и 22 тысячи ранеными, захватив в плен 66 тысяч красноармейцев.

И польские войска пошли дальше на восток. На их правом фланге наступали петлюровские части, в Правобережной Украине повсеместно вспыхивали восстания, формирования Махно, Гришина, Омельяновича-Павленко действовали по тылам красных.

Председатель польской делегации уехал 28 августа из Минска. Данишевский 31 августа был у Ленина.

«Он взял свой карманный атлас. Показал мне страничку польской и германской границ, предложил указать, где находятся наши части и части противника. Я был в большом затруднении: масштабы этой “военной карты” были чрезвычайно мизерны. Трудно было ориентироваться. Мы пользовались “трехверсткой”. Я волновался, трудно было по этой карте отмечать требуемые ВИ пункты… Большими шагами он ходил по диагонали комнаты. Наконец он поставил вопрос о дальнейшей судьбе мирных переговоров… ВИ еще не отказывался от мысли возобновить движение на запад, от контрудара по белополякам».

Новым главой делегации на переговорах Ленин назначил Иоффе. Но уже 2 сентября переговоры в Минске были прерваны польской стороной.

Сталин, который еще 17 августа покинул Юго-Западный фронт и вернулся в Москву, требовал создать комиссию

«по обследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте».

Разборка состоялась на заседании ПБ 1 сентября. Ленин предпочел не создавать никаких комиссий, потому что сознавал вину всей большевистской верхушки, свою в том числе.

Красная Армия беспорядочно откатывалась назад в том же темпе, что ранее шла вперед. Польское наступление продолжалось (до 15 октября) уже восточнее линии Керзона. Но 12 сентября – в условиях непрерывного польского наступления – переговоры о мире возобновились – уже в Риге. И теперь Россия сплачивалась для отпора очередной польской агрессии, сил наступать на Киев и Москву у Пилсудского тоже было явно недостаточно. В газетном очерке о IX партконференции, на которой 22 сентября выступил Ленин, все звучало вполне оптимистично:

– Мы жестоко обманули расчеты дипломатов на нашу слабость и доказали, что Польша нас победить не может, мы же недалеки от победы над Польшей и были и есть… Мы хотим избежать тяжелой для нас зимней кампании и снова предлагаем Польше выгодный для нее, невыгодный для нас мир.

Но, конечно, реальная оценка прозвучала на закрытом заседании партконференции, стенограмма которого в советские годы не публиковалась. Ленин был откровенен:

– Мы потерпели огромное поражение, колоссальная армия в 100 000 или в плену, или в Германии. Одним словом, гигантское, неслыханное поражение. Это значит, что, несомненно, была допущена ошибка, ведь мы имели на руках победу и мы ее выпустили. Возможна ошибка в ответе на ноту Керзона 12/VII, когда мы сказали: просто, наплевать на Лигу Наций, идем вперед. Может быть, мы должны были бы ответить так: принимаем в основу, что остановимся на 50-й версте или на той границе, которую вы даете. Получая Восточную Галицию, мы имели базу против всех современных государств. При таких условиях мы становились в соседство с Прикарпатской Русью, которая кипит больше, чем Германия, и является прямым коридором в Венгрию, где небольшого толчка достаточно для того, чтобы вспыхнула революция. Мы сохраняли в международном масштабе ореол страны, которая непобедима и является великой державой… Возможно, повторяю, что здесь была политическая ошибка, за которую отвечает ЦК вообще, и за которую каждый из нас берет на себя ответственность… Возможно, что стратегическая ошибка была.

Теперь же Ленин видел выход в очередном «Бресте»:

– Мы предлагаем от имени сессии ВЦИК сказать, что зимней кампании мы не хотим, угодно подписать мир за 10 дней, и тогда мы отказываемся от Галиции и предлагаем границу значительно восточнее линии Керзона. Мы выиграем в военном отношении то, что обеспечим быструю победу над Врангелем. Это выигрыш достаточный. Под шумок войны Коминтерн выковал орудие и отточил его так, что господа империалисты его не сломают. Мы уже надорвали Версальский договор и дорвем его при первом удобном случае… Несмотря на полную неудачу первого случая, наше первое поражение, мы еще раз и еще раз перейдем от оборонительной политики к наступательной, пока мы всех не разобьем до конца».

Еще один вывод был сделан Лениным в Политбюро.

«Мы шли на Варшаву вслепую и потерпели катастрофу… Только серьезная, правильно поставленная разведка спасет нас от случайных ходов вслепую».

Глава ВЧК подпишет приказ об организации ее Иностранного отдела. Так было положено начало одной из самых результативных разведок в мире.

ВЦИК 23 сентября выступил с заявлением о готовности заключить мир.

«При начале переговоров с Польшей лично ВИ принадлежала замечательная мысль: предложить Польше больше территории, чем предлагали ей Клемансо и Керзон», – умилялся Чичерин. Действительно, что могло быть лучше! Ленин объяснял 23 сентября Иоффе:

«Для нас вся суть в том: первое, чтобы иметь в короткий срок перемирие, а во‑вторых, и главное в том, чтобы иметь реальную гарантию действительного мира в 10-дневный срок. Если Вы обеспечите это, то давайте максимальные уступки».

А 24 сентября Ленин получил телеграмму с Северного Кавказа. Умерла Инесса.

Крупская вспоминала.

«В конце 1919 г. к нам часто стала приходить Инесса Арманд, с которой Ильич особенно любил говорить о перспективах движения. У Инессы старшая дочь уже побывала на фронте, чуть не погибла во время взрыва 25 сентября в Леонтьевском переулке. Помню, как Инесса пришла к нам однажды с младшей дочерью Варей, совсем молодой тогда девушкой, потом ставшей преданнейшим членом партии».

Инесса была востребована в женотделе ЦК. С ее набором языков она незаменима в делах Коминтерна.

Зимой она захворала. В середине февраля 1920 года Ленин направил ей – на Неглинную улицу, дом 9, квартиру 6 – аж девять сохранившихся посланий:

«Посылаю кое-что для чтения… Сегодня после 4-х будет у Вас хороший доктор. Есть ли у Вас дрова? Можно ли готовить дома? Кормят ли вас?»

Сразу же:

«Звонил к Вам, чтобы узнать номер калош для Вас. Надеюсь достать… Был ли доктор?»

И снова:

«Напишите точно, какая to у Вас? Был ли доктор? Кто?»

И опять:

«После понижения необходимо выждать несколько дней. Иначе – воспаление легких… Испанка теперь свирепая. Только испанка у Вас была? А бронхит?»

Положение не улучшается:

«Итак, доктор говорит, воспаление легких… Надо архиосторожной быть. Непременно заставьте дочерей звонить мне (12–4) ежедневно. Напишите откровенно, чего не хватает… Починен ли телефон?»

Судя по тому, что записки прервались, телефон починили.

[ZHAN]

Инесса выздоровела не полностью, врачи рекомендовали перемену климата. Ленин уговаривал ее отдохнуть на Юге и усиленно хлопотал. 17 августа он писал в управление курортами и санаториями Кавказа:

«Прошу всячески помочь наилучшему устройству в лечении подательницы, тов. Инессы Федоровны Арманд, с больным сыном. Прошу оказать этим, лично мне известным партийным товарищам полное доверие и всяческое содействие».

Восемнадцатого августа Ленин связался с председателем Северо-Кавказского ревкома Серго Орджоникидзе:

«Инесса Арманд выезжает сегодня. Прошу Вас не забыть Вашего обещания. Надо, чтобы Вы протелеграфировали в Кисловодск, дали распоряжение устроить ее и ее сына как следует и проследить исполнение. Без проверки исполнения ни черта не сделают…»

И буквально через день напоминал:

«Очень прошу Вас, ввиду опасного положения на Кубани, установить связь с Инессой Арманд, чтобы ее и сына эвакуировали в случае надобности».

20 августа вновь Орджоникидзе:

«Еще просьба: не забыть обещание мне устроить на лечение выехавших 18 августа Инессу Арманд и ее больного сына, они, верно, уже в Ростове».

Отдых не получался: Инесса грустила. 1 сентября года записала в дневнике:

«Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное – почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и к ВИ. Во всех отношениях сердце как бы вымерзло. Как будто бы, отдав все свои силы, всю свою страсть ВИ и делу работы, оно истощило все источники работы, которыми раньше было так богато».

Врангелевцы наступали, и Ленин опасался за судьбу Кисловодска. Инессу поспешили почем зря эвакуировать в Беслан. Боялись одного, а опасность подстерегала с другой стороны. В Беслане Арманд заразилась холерой. Местный телеграфист отстучал телеграмму:

«Вне всякой очереди. Москва. ЦеКа РКП, Совнарком, Ленину. Заболевшую холерой товарища Инессу Арманд спасти не удалось точка кончилась 24 сентября точка тело перепроводим Москву Назаров».

С транспортом было тяжело. Восемь дней тело Инессы пролежало в морге в Нальчике, пока искали оцинкованный гроб и специальный вагон.

Только 11 октября Ленин встречал вагон на Казанском вокзале – вместе с Крупской и делегацией от женотдела. Гроб погрузили на катафалк, и траурная процессия прошла за ним от Каланчевской площади до Дома союзов. Коллонтай писала, что Ленин брел молча, будто с закрытыми глазами, и они боялись, что он споткнется…

«На похоронах Ленина было не узнать. – Он был раздавлен горем. Нам казалось, что в любой момент он может лишиться сознания».

Балабанова отметила, что Ленин даже не выступил с траурной речью, и описала его состояние как шоковое:

«Не только лицо Ленина, весь его облик выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему».

Елизавета Драбкина вспоминала:

«Было что-то невыразимо скорбное в его опущенных плечах и низко склоненной голове».

Воспоминания с похорон Инессы Арманд открывали череду свидетельств об ухудшении состояния здоровья Ленина…

Инессу Арманд похоронили в ряду героев революции – у Кремлевской стены. Трогательной была забота Ленина о памяти Инессы и о ее детях. 24 апреля 1921 года Ленин напишет Каменеву:

«Дети Инессы Арманд обращаются ко мне с просьбой, которую я усердно поддерживаю: 1) Не можете ли Вы распорядиться о посадке цветов на могиле Инессы Арманд? 2) То же – о небольшой плите или камне? Если можете, черкните мне, пожалуйста, через кого (через какие учреждения и заведения) это Вы сделали, чтобы дети могли туда дополнительно обратиться, проверить, дать надписи и т. п. Если не можете, черкните тоже, пожалуйста: может быть, можно приватно заказать? или, может быть, мне следует написать куда-либо, и не знаете ли, куда?»

13 августа Ленин сообщал постпреду в Тегеране Ротштейну:

«Я… писал Вам об Александре Александровиче и Варваре Александровне Арманд… о которых я очень забочусь. Надеюсь, они в Персии будут полезны для дела, и Вы им уделите минутку внимания».

Одиннадцатого октября 1920 года Ленин провожал в последний путь Инессу. 12 октября был заключен прелиминарный договор о перемирии с Польшей. После месяца переговоров в Риге, прошедших в условиях жесткого польского диктата, советской дипломатии удалось добиться одной победы – сохранения независимости Белоруссии – пусть и урезанной территориально. Остальное было однозначным поражением. Прелиминарный договор был не намного менее позорным, чем Брестский мир. Польша получала всю Западную Белоруссию, включая и большую часть Минской губернии, а также населенные украинцами Волынь и Восточную Галицию. Ленин представлял катастрофу чуть ли не как успех:

– Всякий, кто посмотрит на карту, увидит, что мы победили, что мы вышли из этой войны с большим количеством земли, чем до начала войны.

Но даже позорное перемирие еще не было миром. Реально поляки продолжили наступательные операции. 8 октября якобы вышедшие из подчинения Варшавы 1-я Литовско-Белорусская дивизия и Добровольческая дивизия, объединившись под командованием генерала Желиговского, начали наступление на Вильно. Фактическая аннексия поляками Виленщины вызвала протесты со стороны Лондона, Парижа и Москвы, но это не произвело на Пилсудского ни малейшего впечатления. Присоединение Виленщины к Польше будет официально признано Англией, Францией и Италией в 1923 году, СССР этого не признает никогда.

От 100 до 250 тысяч красноармейцев – по разным оценкам – остались в плену. Часть из них была интернирована в Германию, но основная масса была помещена в польские концлагеря. По некоторым оценкам, в концлагерях в Тухоле и Пулавах от голода, болезней и расстрелов найдут смерть 80 тысяч пленных бойцов Красной Армии. На территории Польши и захваченных ею землях продолжали пополняться и вооружаться армейские части, считавшие себя российскими, белорусскими или украинскими: «Белорусский особый отряд» бывшего штаб-ротмистра Булак-Балаховича, «Отдельная русская армия» полковника Перемыкина, бригада есаула Яковлева, дезертировавшая из 1-й конной. Эти силы численностью в 27 тысяч человек были подчинены Савинкову.

В Белоруссии, как и в случае с якобы мятежным генералом Желиговским в Литве, Польша поспешила действовать чужими руками. Поход в Полесье в октябре – ноябре 1920 года осуществлялся 14-тысячным отрядом Савинкова и Булак-Балаховича. Созданное ими правительство БНР во главе с Булак-Балаховичем просуществовало три недели и было разогнано 16-й армией Западного фронта. Еще 15 тысяч человек входили в три дивизии УНР, расквартированные в Каменец-Подольске и Проскурове, и это не считая нескольких отрядов атаманов, отказавшихся подчиняться Петлюре. Ленин 21 ноября сокрушался:

– Стремления польской буржуазной республики направлялись не только на Литву и Белоруссию, но и на Украину. Кроме того, ее толкает в этом же направлении старая вековая борьба Польши, которая в свое время была великой державой и которая сейчас противополагается великой державе – России.

Зато Черчилль был доволен:

«К концу 1920 года был образован “санитарный кордон” из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы; эти организации враждебны большевизму и застрахованы от заражения им благодаря своему опыту».

Стабилизируя фронт на западе, Москва основные военные усилия теперь обратила на юг. Попытка наступления Врангеля в сентябре 1920 года с целью соединения с армией Петлюры обернулась неудачей. Реввоенсовет образовал Южный фронт в составе 6-й и 13-й армий, 2-й Конармии, а с 23 октября и 1-й Конной. 27 сентября Фрунзе прибыл в штаб Южного фронта, который находился в Харькове.

Рассказывал главком:

«ВИ уделял много внимания ликвидации этого участка, тем более что эта ликвидация происходила несколько необычно. Так, например, было включение частей Махно в общее командование Красной Армией, было вмешательство Лондона в виде предложения своего посредничества по переговорам с Врангелем, были и случаи совместных действий с нами зеленых организаций против Врангеля. Ясно, что во всех таких случаях вопрос решался с ведома или непосредственно ВИ».

Ленин объяснял Московскому партактиву тактику взаимодействия с Махно:

– Вопрос о Махно обсуждался весьма серьезно в военных кругах, и выяснилось, что ничего, кроме выигрыша, здесь ожидать нельзя. Объясняется это тем, что элементы, группировавшиеся около Махно, уже испытали на себе режим Врангеля и то, что он им может дать, их не удовлетворило.

Ленин торопил и 1 октября возмущался в послании Троцкому:

«Выходит, что наступление на Крым отложено до 27/Х!!! Есть ли об этом решение РВСР??? Главком мне хвастал, что 10 (или октября у него все будет готово для наступления. Значит, наврал?»

10 октября он разрешает Троцкому:

«пойти на известный риск и взять некоторые части с Юго-Запфронта для быстрейшего и вернейшего уничтожения Врангеля».

Белые 13 октября вновь пытались атаковать – с помощью танкового удара по 51-й дивизии Василия Константиновича Блюхера, оборонявшей Каховский плацдарм. Но вновь без успеха. Как замечал Слащёв,

«14 октября было разгромом войск Кутепова, самых боеспособных в то время частей Врангеля».

15 октября Ленин вновь торопит:

– Врангелевский фронт – это есть тот же польский фронт, и вопрос о войне с Врангелем – есть вопрос о войне с Польшей, и для того, чтобы предварительный мир с Польшей превратить в мир окончательный, нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля.

Но у того и без Ленина силы были на исходе.

«Как ничтожен маленький клочок свободной от красного ига русской земли по сравнению с необъятными пространствами залитой красной нечистью России… Редеют ежедневно наши ряды, раненые заполняют тыл. Лучшие опытные офицеры выбывают из строя, их заменить некем. Изнашивается оружие, иссякают боеприпасы, приходят в негодность технические средства борьбы. Без них мы бессильны»1898.

Фрунзе 26 октября телеграфировал Ленину:

«Сейчас отдал окончательный приказ об общем наступлении. В разгроме главных сил противника не сомневаюсь. Отойти за перешейки к моменту нашего удара он не успеет. На немедленный захват перешейков считаю не более одного шанса из ста».

Ленин в ответ:

«Возмущаюсь Вашим оптимистическим тоном, когда Вы же сообщаете, что только один шанс из ста за успех в главной, давно поставленной задаче. Если дела так безобразно плохи, прошу обсудить архиспешные меры подвоза тяжелой артиллерии, постройки линий ее подвоза, доставки саперов и прочее».

28 октября на своей последней пресс-конференции для российских и иностранных журналистов Врангель заявил:

– Горсть раздетых, голодных, выбившихся из сил героев продолжает отстаивать последнюю пядь родной земли. Их силы подходят к концу…

В тот день Фрунзе бросил все армии Южного фронта в наступление.

«Всего с обеих сторон в боях участвовало до 200 тысяч штыков и сабель. Наступление велось на фронте протяжением 350 километров».

К 3 ноября «только ядро врангелевской армии проскользнуло в Крым, все остальное или осталось на поле боя, или попало к нам», – писал Фрунзе.

«Белые были загнаны за перешейки и расположились в окопах, оплетенных проволокой и расположенных прямолинейно один за другим в расстоянии 1–2 верст без всяких приспособлений для жилья, – фиксировал Слащёв. – Морозы наступили до 16 градусов… Что испытали эти несчастные, загнанные люди, не знавшие, за что дерутся, трудно описать».

Фрунзе решил идти в наступление сразу, не дожидаясь далеко отставшей тяжелой артиллерии. В ночь на 8 ноября части 15-й стрелковой дивизии вместе с махновцами обошли укрепления на Перекопском и Чонгарском перешейках по стылой и вязкой грязи Сиваша (Гнилого моря), броды в которых – при удачной розе ветров – подсказал местный житель.

«Чтобы сделать броды проходимыми, дно Сиваша выкладывали лозой, досками, связанным в пучки камышом – всем, что можно было здесь найти… Было решено одновременно атаковать Турецкий вал с фронта (чтоб сковать главные силы обороняющихся) и Литовский полуостров – через Сиваш».

К вечеру 11 ноября красноармейцы преодолели укрепленные районы на севере Крыма, и врангелевские войска уже беспорядочно бежали. Фрунзе предъявляет Врангелю ультиматум: сдаться под обещание сохранить жизнь и даже разрешить желающим выезд за границу «при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти».

12 ноября возмущенный Ленин телеграфировал РВС Южфронта:

«Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий. Если противник примет их, то надо реально обеспечить взятие флота и невыпуск ни одного судна; если же противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».

Ленин зря беспокоился. Врангель ответил отказом и приказал войскам оторваться от противника и идти к портам – Севастополю, Ялте, Керчи, Феодосии, Евпатории, – куда был направлен весь наличный флот для эвакуации как армии, так и мирного населения.

«Эвакуация протекала в кошмарной обстановке беспорядка и паники. Врангель первый показал пример этому, переехал из своего дома в гостиницу Киста у самой Графской пристани, чтобы иметь возможность быстро сесть на пароход, что он скоро и сделал, начав крейсировать по портам под видом поверки эвакуации».

Последние суда покинули Крым на рассвете 15 ноября. Всего на судах эвакуировалось, по словам Врангеля, 145 тысяч человек, Буденного – 83 тысячи. В последний момент проявить заботу об их судьбе вызвалось лишь правительство Франции, да и то под залог пришедшего в ее порты российского флота. Но более 55 тысяч военнослужащих и большое количество гражданских лиц остались. Сколько из них выжило в последующие дни, установить уже невозможно. «Подавляющее большинство врангелевских солдат или погибли в бессмысленном бою, когда Врангель отверг ультиматум советского командования, или попали в плен».

В те ноябрьские дни решалась и судьба петлюровской Украинской Народной Республики. Армия УНР, вдохновляемая поляками, 8 ноября прорвала советский фронт в районе Могилева-Подольского и устремилась на восток – к Бердичеву и Виннице, 16 ноября взяла Каменец-Подольский. Однако под ударами 2-й кавалерийской отдельной бригады Котовского и 8-й кавалерийской дивизии Примакова в конце месяца Петлюра и его отряды бежали за Збруч и были интернированы в Польше. Всего с Петлюрой ушло до 40 тысяч человек.

[ZHAN]

Резко изменилась и судьба ставшего ненужным Москве Махно. 23 ноября командование Южного фронта приказало Махно влиться в ряды Красной Армии. Последовал отказ. 26 ноября его отряды были объявлены врагами республики, и началась война с махновцами на уничтожение. Махно метался на Украине. 26 августа 1921 года он перейдет Днестр и сдастся румынским властям.

Установят большевики свой контроль и на Севере. После мирного договора с Финляндией, заключенного в октябре, Советская власть восторжествовала в Мурманске, а затем на Кольском полуострове и вдоль Мурманской железной дороги.

Таким образом, к началу 1921 года западная граница России была зафиксирована пятью мирными договорами в невыгодном для нее варианте. Неурегулированной оставались границы Бессарабии и отношения с оккупировавшей ее Румынией. Принадлежность Молдовы Бухаресту в Москве не признают. Как и не признают весь сложившийся после Гражданской войны статус-кво. Ленин 26 ноября утверждал:

– Мировая революция еще не настала, но и нас еще не победили. Милитаризм разлагается, а мы крепнем, и крах потерпел он, а не мы.

Не устраивал статус-кво и противников Москвы. С 15 по 23 ноября врангелевские суда прибывали на Босфор. На совещании, собранном Верховным комиссаром Франции на крейсере «Вальдек-Руссо», было решено сохранить за русскими войсками их военную организацию и 1/20 часть наличного оружия. Военнослужащие были сведены Врангелем в три корпуса – 1-й армейский, Донской и Кубанский, которые стояли в лагерях Галлиполи, Чаталджи и Лемноса. Возникали и многие другие белоэмигрантские организации, тесно сотрудничавшие с западными правительствами и спецслужбами, которые воспринимались в Кремле как несущие непосредственную опасность. Ленин на VIII съезде Советов в декабре говорил:

– Мы прекрасно знаем, что остатки армии Врангеля не уничтожены, а спрятаны не очень далеко и находятся под опекой и под охраной и восстанавливаются при помощи капиталистических держав, что белогвардейские русские организации работают усиленно над тем, чтобы попытаться создать снова те или иные воинские части и вместе с силами, имеющимися у Врангеля, приготовить их в удобный момент для нового натиска на Россию.

«1 января 1921 года застает нас, русских патриотов, в более бедственном положении, чем когда бы то ни было, – писал в тот день Савинков. – Но для каждого ясно, что борьба не окончена и что предстоит еще “последний и решительный бой”».

В феврале 1921 года Пилсудский поехал в Париж. Он мечтал подбить западных союзников на совместное нападение на Россию, но не обнаружил с их стороны большого энтузиазма. Зато был подписан договор о союзе между Польшей и Францией, ставший одной из несущих конструкций Версальского мироустройства. Продолжением этого договора стал польско-румынский союзный договор от 3 марта. Если учесть, что ранее Румыния вступила в военный союз с Чехословакией и Югославией, санитарный кордон вокруг России и Германии принял законченные формы.

В Риге 18 марта был подписан советско-польский мирный договор. Из 388 тысяч квадратных километров, которые составила вновь образованная Польша, 180 тысяч приходилось на отторгнутые земли, населенные украинцами, беларусами и литовцами. Вместе с евреями они составляли половину населения страны. Киссинджер подчеркивал:

«Польша таким образом умудрилась обострить отношения с двумя своими историческими антагонистами: Германией, у которой она отобрала Верхнюю Силезию и “польский коридор”, и Советским Союзом, у которого отхватила территорию к востоку от так называемой “линии Керзона”».

Этого Польше не простят ни Германия, ни СССР.

[ZHAN]

В 1920 году у Ленина дошли руки до Закавказья. Сражения там не принято относить к классическим битвам Гражданской войны. Здесь ее элементы сочетались с вооруженным вмешательством Москвы в дела тех стран, которые она считала независимыми государствами, но не настолько, чтобы позволить им самим определить свою судьбу. Тем более что, если бы это не сделала Россия, их судьбу определили бы Антанта или Турция, имевшие в Закавказье серьезное военное присутствие.

Чичерин, вдохновленный успехами на переговорах с прибалтами, решил продолжить ту же линию в Закавказье. 2 января 1920 года он направил ноты в Тифлис и Баку с предложениями вступить в переговоры с РСФСР для заключения военного соглашения для борьбы с Деникиным. Такие соглашения означали бы признание Москвой независимости Грузии и Азербайджана. Однако последовал отказ, который был простимулирован тем обстоятельством, что 12 января Верховный совет Антанты признал три закавказские республики де-факто.

А 7 февраля, чтобы обезопасить свои тылы, деникинские Вооруженные силы Юга России также признали независимость трех закавказских республик. Ленин предупреждал:

«Мы предлагали Грузии и Азербайджану заключить соглашения против Деникина. Они отказались, ссылаясь на то, что они не вмешиваются в дела других государств. Мы посмотрим, как будут смотреть на это рабочие и крестьяне Грузии и Азербайджана».

Ленин знал, о чем говорил.

По мере того, как сыпался белогвардейский фронт на Северном Кавказе, обострялась ситуация в Закавказье. Начались бои между армянскими и азербайджанскими войсками. В Грузии вспыхнули восстания, организованные Кавказским краевым комитетом РКП, – в Абхазии и Южной Осетии, в Горийском, Кутаисском, Озургетском, Душетском уездах. К началу марта они были подавлены. Зато большим успехом Москвы стало установление советской власти в Баку 28 апреля 1920 года.

Рассказывал Микоян, находившийся на бронепоезде «III Интернационал»:

«Ночь на 27 апреля. Погода стояла теплая, тихая, ярко светила луна… Въехали на мост, подходим к азербайджанскому посту. Там ничего не понимают. “Что происходит?” – спрашивают. “Едем в Баку. Хотите, поедемте с нами”, – отвечаем им… Бронепоезд пошел вперед… Поезд наш шел с поднятым красным стягом… Ночью из Баку мне позвонил Камо и сообщил, что наши товарищи предложили азербайджанскому правительству под угрозой восстания мирно сдать власть коммунистам. Те, видя боевое настроение бакинских рабочих, а также узнав о занятии Баладжар нашим бронепоездом и общем подходе частей Красной Армии, решили выполнить это требование… К 6 часам утра 28 апреля наш бронепоезд благополучно прибыл на Бакинский вокзал… В ночь на 29 апреля 1920 г. состоялось провозглашение Советской власти в Азербайджане во главе с временным правительством – Военно-революционным комитетом и его председателем Н. Наримановым. 30 апреля в Баку начали входить части 11-й армии».

Пятого мая Ленин приветствовал «освобождение трудовых масс независимой Азербайджанской республики». 17–18 мая Волжско-Каспийская военная флотилия провела операцию, которая позволила вернуть РСФСР корабли, уведенные белыми и англичанами в иранский порт Энзели. 30 сентября в Москве был подписан договор о военно-экономическом союзе РСФСР и Советского Азербайджана, по которому страны объединяли военные организации и командования, хозяйственные, торговые и финансовые органы, железнодорожные и почтовые ведомства.

Армянский вопрос в середине 1920 года оказался в центре внимания всех держав. Но ни одна из западных стран не захотела взять мандат над Арменией. Шедшие летом в Москве советско-турецкие переговоры сильно насторожили и Азербайджан, и Армению, опасавшихся сделки Москвы с Анкарой за их счет и переживавших за спорные территории – Карабах, Нахичевань, Зангезур. Чичерин 21 июля так объяснял армянам принципы ленинской политики в Закавказье: оказание дружественного содействия армянскому народу – занятие спорных территорий частями Красной Армии, использование дружественных отношений с Турцией только для того, чтобы обеспечить армянам приобретение достаточной для своего развития территории.

Десятого августа – так совпало – в Эриване был подписан договор Москвы с дашнакским правительством о признании независимости Армении, а в Севре договор между странами Антанты и султанским правительством Стамбула, под которым подписались и дашнаки тоже. Державы заставили константинопольское правительство признать Армению. Турция должна была

«передать на рассмотрение президента Соединенных Штатов Америки вопрос о границах между Турцией и Арменией… и согласиться на принятое им решение».

Пока же Армении передавались вилайеты Трабзон, Эрзерум, Ван и Битлис. Однако с этими условиями не согласился Кемаль-паша. Тем не менее дашнакское правительство решило форсировать занятие этих вилайетов армянскими войсками, поверив обещаниям поддержки со стороны западных держав. Армянское наступление через четыре дня захлебнулось. Войска Кемаля 24 сентября перешли в контрнаступление.

Ленин бил тревогу по поводу того, что

«турки стали наступать на Армению с целью захвата Батума, а потом, может быть, и Баку».

"Турецкая армия захватила значительную часть Армении – Карс, Сарикамыш, Игдыр, Александрополь, продолжая политику геноцида», – писал будущий маршал Баграмян.

Воспользовавшись слабостью соседа, Грузия захватила Ахалкалакский и Борчалинский уезды.

После этого разгрома Советская Россия осталась в глазах армян единственной надеждой и опорой. Дашнакское правительство запросило помощь Москвы. Ленин 12 октября внес в ПБ предложение:

«1) согласиться с мнением ЦК КП(б) Армении и Кавбюро ЦК РКП(б) о необходимости решительных действий для установления Советской власти в Армении, 2) оказать ей политическую помощь для остановления дальнейшего продвижения турок, 3) поддержать новое, Советское правительство».

Для разрулирования закавказской ситуации в Баку был командирован Сталин. 26 октября он предупреждал о возможности сдачи Батума Антанте меньшевистским правительством Грузии. 29 октября Ленин наставлял Сталина:

«Считаю несомненным, что Грузия отдаст Батум Антанте, вероятно, тайно, и что Антанта пойдет на Баку. Обдумайте и приготовьте спешно меры укрепления подступов к Баку с суши и с моря, подвоза тяжелой артиллерии и прочее».

По мере того, как добивали Врангеля, у Москвы появились свободные вооруженные силы.

Ленин 13 ноября интересовался у Сталина:

«Достаточны ли назначенные на Кавкфронт подкрепления? Считаете ли возможным мирное улаживание отношений с Грузией и Арменией и на какой основе? Затем, ведутся ли вполне серьезно работы по укреплению подходов к Баку? Прошу также сообщений о Турции и Персии кратко телеграммой, подробнее письмом».

15 ноября Сталин запросил подкреплений для Кавказского фронта, чтобы защитить Баку от меньшевистской Грузии.

Меж тем грузинское правительство, как и предполагал Сталин, дало согласие на оккупацию Батума войсками Антанты. Чичерин 16 ноября шлет ноту представителю грузинского правительства Махарадзе и радиотелеграмму Керзону с резким протестом и обещанием тяжких последствий для агрессора. Сталин 23 ноября предупреждал:

«Мы стоим перед новой большой войною на юге Кавказа, организуемой Антантой при посредничестве Грузии и, может быть, при нейтрализации Турции в лучшем случае, а в худшем случае – при союзе Турции против нас и, прежде всего, против большевистского Азербайджана».

Ленин 27 ноября пишет проект постановления Политбюро, поражающее своей диалектикой:

«Принять в отношении к Грузии, Армении, Турции и Персии максимально примирительную политику, т. е. направленную больше всего к тому, чтобы избежать войны. Не ставить своей задачей похода ни на Грузию, ни на Армению, ни на Персию. Главной задачей признать охрану Азербайджана и прочное овладение всем Каспморем. Для этого всемерно усилить и ускорить переброску не менее 7 дивизий в Азербайджан».

И тут же резкий асимметричный ход. «Трудящимися Дилижанского и Каравансарайского районов» было срочно создано советское правительство – Революционный комитет Армении. 29 ноября он обратился с просьбой о помощи к Москве. Та не заставила себя ждать – части 11-й Красной Армии вошли в Армению. Дашнакское правительство 2 декабря капитулировало, и в тот же день было подписано соглашение, по которому РСФСР признавала независимость Армении и брала на себя обязательства по защите ее населения. 4 декабря части Красной Армии и повстанческие отряды вошли в Ереван. Большевики объявили советской республикой то, что еще оставалось от Армении. Но антисоветские выступления дашнаков продолжались еще долго.

Сталин же разруливал ситуацию на Северном Кавказе. После разгрома Деникина, обеспечивавшего там относительный порядок, осенью 1920 года в Дагестан и Чечню вторгся отряд во главе с муфтием Гоцинским и внуком Шамиля – Саид-беком, состоявшим на французской службе. Мятеж был не самым масштабным, и Сталин без труда нашел пути его подавления. Он же предложил формулу территориального устройства региона. Отказавшись от идеи многонациональной Северо-Кавказской республики, Сталин предложил создать две автономии – Дагестанскую и Горскую (объединяющую чеченцев, ингушей, осетин, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев), отделенную от казачьих районов рекой Терек. Ленин не возражал. Дагестанская и Горская АССР были образованы постановлениями ВЦИК от 20 января 1921 года.

На январском 1921 года пленуме ЦК РКП (б) встал вопрос о Грузии. Ее меньшевистское правительство обвиняли в том, что оно запретило транзит российских грузов через свою территорию, отказалось возвратить Москве зашедшие в грузинские порты врангелевские корабли и поддержке контрреволюции на Кавказе. Ленин написал проект постановления пленума:

«1) Поручить НКИД оттягивать разрыв с Грузией, систематически собирая точный материал по поводу нарушения ею договора и более настоятельно требуя пропуска припасов в Армению. 2) Запросить Кавфронт о том, насколько подготовлены наши наличные военные силы на случай немедленной или близкой войны с Грузией, и поручить формулировку этого вопроса, с указанием на крайнее обнагление Грузии, комиссии из тт. Троцкого, Чичерина и Сталина. 3) Дать директиву РВС Республики и Кавфронту готовиться на случай необходимости войны с Грузией».

В ночь на 12 февраля 1921 года грузинские большевики начали восстание. 14 февраля последовало указание Ленина:

«Цека склонно разрешить 11-ой армии активную поддержку восстания в Грузии и занятие Тифлиса при соблюдении международных норм и при условии, что все члены РВС 11-ой после серьезного рассмотрения всех данных ручаются за успех».

Красная Армия 25 февраля вошла в Тбилиси, где была провозглашена Советская Социалистическая Республика Грузия. Ленин 28 февраля весьма замысловато объяснял:

– Столкновение Армении и Грузии не могло не волновать нас, и эти события привели к тому, что армяно-грузинская война перешла в восстание, в котором участвовала и некоторая часть русских войск. И кончилось это тем, что замысел против нас… повернулся против них и повернулся так, что в Тифлисе, по последним сведениям, которые еще не проверены, оказалась Советская власть.

Протесты против оккупации Москвой независимой Грузии выразили все западные страны. Ленин не сильно переживал и писал Орджоникидзе 18 апреля:

«За границей ведется бешеная агитация против РСФСР в связи с советизацией Грузии, особенно Мартовым, Церетели и другими. Необходимо, чтобы Грузинский ревком открыл серьезную контрагитацию…»

[ZHAN]

Второй конгресс Коминтерна открыл страницу широкой восточной политики Ленина – в дальнем зарубежье.

Еще в конце декабря 1917 года Ленин и Сталин обратились «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» с заявлением о том, то мусульмане имеют право быть хозяевами в своих странах, «устроить свою жизнь по образу своему и подобию». Однако помимо узких групп левых радикалов никто на Востоке не спешил встать под большевистские знамена. Интеллигенция, где она была, придерживалась националистических взглядов. Ленин стал воспринимать революцию на Востоке не столько как борьбу «революционных пролетариев в каждой стране против своей буржуазии», сколько как борьбу

«всех угнетенных империалистами колоний и стран, всех зависимых стран против международного империализма».

Страны Востока поначалу были вдохновлены принципами Вильсона, который вслед за Лениным также заявил о праве на самоопределение малых наций. Однако скоро стало понятно, что этот принцип в вильсонизме касался только европейских народов. Уже в 1919 году британцы жестоко подавили движения протеста в Пенджабе, Афганистане и Египте, не встретив ни малейших возражений со стороны США. Мао Цзэдун, Джавахарлал Неру, Хо Ши Мин и другие националисты в Азии убедились в том, что «империя возвращается». Еще ниже звезда вильсонизма опустилась в глазах азиатов в ходе Версальской конференции. Япония – единственная представленная в Версале небелая и нехристианская страна – внесла предложение включить в число принципов создававшейся Лиги Наций «расовое равенство». Вильсон эту идею блокировал (в самих США нормой была сегрегация).

В этих условиях симпатии восточных националистов стали склоняться в сторону страны, провозгласившей принцип равенства всех народов, антиколониализма и пролетарского интернационализма – Советской России. Среди 21 условия приема в Коминтерн была обязанность партий

«беспощадно разоблачать проделки своих империалистов в колониях, поддерживать не на словах, а на деле всякое освободительное движение в колониях, требовать изгнания своих отечественных империалистов из этих колоний».

Ленин на Втором конгрессе Коминтерна утверждал:

– Всемирный империализм должен пасть, когда революционный натиск эксплуатируемых и угнетенных рабочих внутри каждой страны… соединится с революционным натиском сотен миллионов человечества, которое до сих пор стояло вне истории.

В сентябре 1920 года было устроено грандиозное по тем временам мероприятие – съезд народов Востока, куда прибыли представители Турции, Ирака, Ирана, Аравии, Сирии, Палестины. Событие до предела впечатлило увидевшего о нем фильм Герберта Уэллса:

«В Баку был созван съезд – ошеломляющий калейдоскоп людей с белой, черной, желтой и коричневой кожей, азиатских одежд и необыкновенного оружия… Были вырыты и вновь торжественно похоронены остатки 13 человек, расстрелянных без суда “строителями британской империи”, и сожжены чучела г-на Ллойд Джорджа, г-на Мильерана и президента Вильсона… Этот фильм следует демонстрировать с осторожностью и только совершеннолетним».

Манифест съезда был обращен в основном против британского империализма:

«Не пожрать вам, собакам, народов Востока, не обратить вам, жалкой кучке угнетателей, в вековое рабство сотни миллионов восточных крестьян и рабочих! Слишком большой кусок вы захватили, не по зубам вам окажется он, и этим куском вы подавитесь!»

Коминтерн развернул работу по подъему сил национального освобождения. В Москве будут учиться многие будущие лидеры революционного движения Азии и Африки.

Но в ленинской политике страны Востока выступали не только как объекты для деятельности Коминтерна, но как важные – для России – субъекты международных отношений. В результате Первой мировой войны исчезло крупнейшее исламское государство – Оттоманская империя. На ее обломках возникла Турция, а арабоязычная часть империи полностью оказалась под британским и французским контролем. Лишь четыре исламских государства остались относительно независимыми от той или иной формы внешнего правления – Турция, Саудовская Аравия, Иран и Афганистан.

Как интернационалисты, Ленин и его соратники были равнодушны к огромным жертвам России в ее вековых усилиях по водружению Креста над Константинополем. Проливы тоже были не нужны. В Стамбуле «под угрозой пушек союзнических флотов заседало кукольное турецкое правительство». У власти были иттиляфисты – лидеры либеральной группировки «Хюрриет ве иттиляф» (Свобода и согласие). Прежняя турецкая армия безропотно разоружалась перед британскими военнослужащими. Вновь подняться на борьбу турок сподвигли греки, поддержанные Западом. 15 мая 1919 года «двадцать тысяч греческих солдат, под прикрытием судовых батарей, высадились в Смирне, убили множество турок, заняли город, быстро двинулись по Смирно-Айдинской железной дороге; они вступили в ожесточенный бой с турецкими регулярными и иррегулярными войсками и с турецким населением в Айдине и водрузили в Малой Азии знамя победы новых завоевателей».

Когда турки осознали, что должны подчиняться Греции, «этому ненавистному и искони презираемому врагу, той самой Греции, которая в глазах турок была лишь восставшей провинцией и к тому же неоднократно разбитым противником, с этого момента Турция вышла из повиновения». Возникло движение сопротивления выполнению тех условий, под которым подписалось султанское правительство. Оппозицию возглавил герой войны генерал Гази Мустафа Кемаль-паша, позднее получивший звание Ататюрка – отца турок. На его стороне оказались и остатки турецкой армии.

Ататюрк начал военные действия против Антанты. Ленин увидел в этом весьма положительный факт создания антиимпериалистического фронта на Востоке.

Вновь избранный меджлис, где большинство получили кемалисты, 12 января 1920 года принял Национальный обет – декларацию независимости и территориальной целостности Турции. 16 марта Стамбул был занят британскими, французскими и итальянскими войсками, которые разогнали меджлис и правительство. Но в конце апреля большинство его депутатов собрались в Анкаре и объявили себя Великим Национальным собранием Турции. Председателем был избран Кемаль. У него выбор невелик:

«Мы должны либо договориться с правительством Стамбула, либо вступить в контакт с большевиками с целью координации военных операций и получения новых ресурсов».

26 апреля он направил Ленину предложение об установлении дипломатических отношений и «общей борьбе против империализма». Кемалю нужны пять миллионов фунтов золотом «авансом», оружие, боеприпасы, продовольствие и медикаменты.

В Москву прибыл посланец Кемаля Халил. Чичерин после переговоров с ним предлагал Ленину:

«Мы не должны увлечься слишком широкими перспективами и начать авантюры, превышая свои силы, но с этой оговоркой я все же должен сказать, что сближение с Турецким Национальным Центром может привести к громадному усилению нашей политики на Востоке».

Ленин согласился с доводами Наркоминдела.

В мае стали известны крайне унизительные для Турции условия Севрского трактата. Оттоманская империя исчезала. Она теряла Сирию, Ливан, Месопотамию (Ирак), которые передавались под мандатное управление Великобритании и Франции. Турция отказывалась от прав в Судане и Египте, признавала независимость королевства Хиждаз (будущей Саудовской Аравии), аннексию англичанами Кипра, протекторат Франции над Марокко и Тунисом. Проливы ставились под международный контроль. Значительную часть европейской территории Турции и Смирну в Малой Азии получала Греция.

Султан признал Севрский трактат, который оказался столь же хрупок, как тот севрский фарфор, который производился на фабрике, где договор был подписан. Для Турции он был равнозначен утрате независимости. Интересам же Советской России противоречил устанавливавшийся им режим черноморских проливов, разрешавших проход через них иностранных военных кораблей.

Кемалисты пошли в наступление на Стамбул. «Британским отрядам было приказано открыть огонь, флот, стоявший в Мраморном море, засыпал нападавших снарядами, и кемалистские отряды отступили». Греческая армия прошла по Западной Анатолии, взяла Бурсу и оккупировала Фракию. Наступление встретило отпор со стороны кемалевцев, но греки были сильнее.

Третьего июня Москва подтвердила готовность поставить Анкаре оружие, боеприпасы и золото. В середине июля эмиссары Кемаля – глава его МИДа Бекир Сами и министр экономики Юсуф Кемаль – переодевшись в миссионеров Красного Креста, добрались до Москвы. В течение месяца Чичерин вел переговоры, добиваясь, прежде всего, расширения жизненного пространства для армян. Договориться не удалось.

Тем не менее в августе красноармейцы и кемалевские конники братались в районе Нахичевани. «Красное солнце начинает подниматься в своем великолепии и величии, озаряя ручьи и покрытые туманом горы Анатолии», – звучали приветствия турецких военных, нацепивших красные галстуки и красные банты на шапки. На Конгрессе народов Востока Зиновьев утверждал:

– Будущее Турции принадлежит ей. Мы готовы помочь всем революционерам, кто выступает против английского правительства.

Начались новые переговоры. Москва выдвигает требование создания в Турции компартии. Кемаль решает, что «наиболее разумным и простым шагом было позволить создать турецкую компартию внутри страны с помощью надежных друзей». Так и произойдет. А настоящие лидеры турецких коммунистов во главе с Мустафой Субхи неожиданно все утонут в Черном море вблизи Трабзона.

В декабре 1920 года была утверждена директива ПБ по турецкому вопросу:

«Не верить кемалистам на слово… все усилия направить на усиление советской агитации в армии Кемаля и подготовку советского движения в Турции, пока оружия не выдавать туркам».

Ленин утверждал:

«Наверху в Турции стоят кадеты, октябристы, националисты, которые готовы продать нас Антанте. Но это крайне трудно сделать, потому что турецкий народ возмущен бешеным угнетением со стороны Антанты, и симпатии к Советской России растут тем больше, чем больше мы помогаем независимой Азербайджанской республике вести правильное освобождение мусульманских крестьян».

В феврале 1921 года в Москву приехала турецкая делегация. И как раз в эти дни меньшевистское правительство Грузии заключило тайное соглашение с турецким правительством, по которому Батум с округом переходил к Турции. Это сразу поставило переговоры на грань срыва. К тому же стало известно, что параллельно турки вели переговоры с Антантой. Ленин бросил на переговоры Сталина. Согласие было достигнуто ценой территориальных уступок со стороны Москвы. 16 марта был подписан Советско-турецкий договор о дружбе и братстве. Турция отказывалась от притязаний на Батум, согласившись с формулой его автономии в составе Советской Грузии и права на свободный транзит через него турецких товаров. Советское правительство заявило о непризнании им международных актов, касающихся Турции, не признанных ее правительством Великого национального собрания, прежде всего, – Севрского договора.

Традиционно соперничавшая с Турцией Персия во время Первой мировой войны была поделена на сферы влияния между Россией и Британией. После вывода наших войск весной 1918 года Британия установила контроль над всем Ираном и навязала соглашение, по которому англичане контролировали там армию, финансы, нефть. Это вызвало националистические выступления, подпитываемые из Азербайджана. «Политической целью являлось уменьшение влияния Великобритании на Среднем Востоке путем создания Персидской Советской Республики. Задача реализовывалась с помощью местных партизанских формирований и специальных частей Красной Армии, сформированной из мусульман Кавказа». Политическое руководство операцией осуществляли члены Кавказского бюро ЦК РКП(б) Орджоникидзе, Мдивани, Микоян. Специальными боевыми операциями руководил реабилитированный Блюмкин.

С помощью красноармейцев 4 июля 1920 года возникла Советская республика Гиляна. Затем появилась Персидская компартия, делегировавшая две сотни своих представителей на бакинский съезд народов Востока. Подготовленные по поручению Ленина «подробные тезисы о политике РКП и ИКП» предусматривали:

«1. Боевой задачей дня в Персии является прежде всего изгнание англичан и свержение Тегеранского правительства шаха».

Советские войска из Гиляна предприняли наступление на Тегеран. Их остановила персидская казачья дивизия, сформированная, в основном, из белых офицеров. В этой дивизии служил и персидский офицер по имени Реза.

В феврале 1921 года он осуществил государственный переворот, известный как «переворот третьего хута». В новом правительстве во главе с Сеидом Зия-эд-Дином стал военным министром. Вскоре Реза объявит себя шахом. Его правительство аннулировало англо-иранское соглашение 1919 года. И уже 26 февраля согласилось подписать договор с РСФСР. Москва отказывалась от всех трактатов, ранее подписанных с Персией и ущемлявших ее права. Статья 6-я договора в то же время предусматривала: если территория Персии будет использоваться третьими странами для военных выступлений против России,

«Советское правительство будет иметь право ввести свои войска на территорию Персии, чтобы в интересах самообороны принять необходимые военные меры».

Советизация Персии была остановлена после записки Чичерина, который 23 июля просил Ленина

«чтобы русско-персидский договор и директивы ЦК и НКИД о персидской политике ни в коем случае не нарушались никакими советскими учреждениями и должностными лицами и партийными организациями. Только что из Политупра мне переслали телеграмму из Ташкента о том, что туда прибыл из Баку представитель особой персидской бригады для набора персов коммунистов для пополнения бригады со специальным назначением».

Ленин на записке написал:

«Я за предложение Чичерина».

[ZHAN]

Соседний с Персией Афганистан советизировать даже не пытались. Там вспыхнуло национальное движение младоафганцев. Именно на него сделал ставку пришедший к власти в феврале 1919 года Аманулла-хан. «В поисках поддержки против англичан, от которых он в том же году добился признания полной независимости страны, Аманулла апеллировал к Советской России». Москва первой в мире признала суверенитет Афганистана и объявила о готовности немедленно обменяться посольствами.

Послание Ленина королю Афганистана Аманулле-Хану от 27 мая гласило:

«Получив первое послание от имени свободной самостоятельной афганской нации с приветом русскому народу и извещением о вступлении Вашего Величества на престол, спешим от имени Рабоче-Крестьянского правительства и всего русского народа принести ответный привет независимому афганскому народу, героически отстаивающему свою свободу от иностранных поработителей… Стремление афганского народа последовать русскому примеру да будет лучшей гарантией крепости и независимости Афганского государства».

Особенно пикантным в поздравлении королю было пожелание его соотечественникам последовать примеру России, где монарха казнили со всей семьей.

Британия попыталась путем очередной, третьей по счету, войны вернуть контроль над Афганистаном, но ее армия потерпела неудачу. По Равалпиндскому договору Англия предварительно признавала независимость Афганистана. Ленин направил еще одно письмо афганскому эмиру 27 ноября 1919 года:

«В настоящее время цветущий Афганистан является единственным в мире независимым мусульманским государством, и судьба посылает афганскому народу великую историческую задачу объединить вокруг себя все порабощенные мусульманские народы и вести их на путь свободы и независимости».

Ленин поручил «своему посольству в Афганистане вступить в переговоры с правительством афганского народа для заключения торговых и иных дружественных договоров». Советско-афганский договор о дружбе был заключен 28 февраля 1921 года. Ленин поздравлял Амануллу-хана с этим событием:

«Высокое Афганское государство было одним из первых государств, представителей которого мы с радостью встретили в Москве, и мы счастливы отметить, что первый договор о дружбе, который заключил афганский народ, был договор с Россией».

В Китае после свержения в 1912 году династии Цин центральная власть рухнула. Как не раз бывало в кризисные периоды в истории Китая, на первый план вышли военные, и период с 1916 по 1928 год получил название «эры милитаристов», когда «власть в Пекине самым запутанным образом переходила от одних к следующим политикам и милитаристам». Республика утверждалась в противоборстве республиканского Юга и милитаристского Севера. Временный парламент на севере то разгоняли, то собирали вновь. На юге создателя партии Гоминьдан Сунь Ятсена то избирали президентом, то он вновь терял этот пост по воле милитаристов.

Китай в Версале рассчитывал получить назад Циндао, выпавшее из рук Германии. Вместо него Китаю вернули похищенные немцами древние астрономические инструменты. Члены китайской делегации отказались поставить свои подписи под Версальским договором. В стране вспыхнули массовые волнения. В апреле 1921 года сессия парламента, заседавшая в Гуаньчжоу, избрала Сунь Ятсена президентом, власть которого теоретически распространялась на всю Китайскую Республику.

Сунь Ятсен в поисках союзников выдвинул идею «большого восточного союза», который объединил бы усилия республиканского Китая, императорской Японии и Советской России. 6 ноября 1921 года Чичерин писал Ленину:

«Посылаю Вам для ознакомления письмо Сун Ятсена, заключающее в себе, между прочим, привет Вам. Он называет Вас своим другом. Знакомы ли Вы с ним лично? Предполагается, что мы вступим с Кантонским правительством в сношения после того, как будем иметь представительство в Пекине».

Ленин отвечал:

«Не знаком. Никогда даже не писали друг другу ни слова. По-моему, надо всячески быть любезным, писать регулярнее и постараться секретно поселить нашего человека в Кантоне».

В 1923 году Кантон примет советскую миссию. А молодой китайский военный, получивший образование в Японии, отправится в Москву на стажировку в Красную Армию. Его звали Цзян Цзеши (на кантонском диалекте – Чан Кайши), он был шурином Сунь Ятсена».

Установив связь с Гоминьданом, Ленин форсировал и создание компартии Китая. В апреле 1920 года Коминтерн направил туда своего представителя, Григория Войтинского. Местом создания КПК стал Шанхай, а лидером новой партии – по предложению Войтинского – профессор Чэнь Дусю. Его молодым соратником, который поможет в создании партии, станет Мао Цзэдун. I съезд КПК прошел в комнате одного из общежитий Шанхая 23 июля 1921 года. На нем присутствовало 15 человек – журналисты, студенты или учителя. Вели заседания съезда российский разведчик Никольский (Василий Берг из Дальневосточного секретариата ИККИ) и голландец Маринг (Снефлит, член Исполкома Коминтерна).

На II съезде в 1922 году был принят устав партии и одобрено решение о присоединении к Коминтерну. Основная финансовая подпитка шла из СССР, который помог также китайским революционерам сформировать свои вооруженные силы.

Монголия, до китайской революции 1911 года входившая в состав империи Поднебесья, решила с республиканским Китаем расстаться, надеясь получить поддержку в этом со стороны Российской империи. Но Николаю II было не до Монголии, и ее заняли китайские войска. Но затем в игру вступил решительно воевавший с большевиками в Восточной Сибири барон Унгерн фон Штернберг, обуреваемый идеями воссоздания империи Чингизидов, которая противостояла бы и мировой революции, и Западу. Именно Унгерн с боями изгнал китайцев из Монголии.

Но в июле 1921 года туда вступили части Красной Армии, объединившие усилия с местными революционерами во главе с Сухэ-Батором для разгрома Унгерна. Монголия – монархия, возглавляемая верховным иерархом ламаистской церкви Богдо-ханом, – оказалась в российской орбите влияния. В ноябре 1921 года у Ленина была монгольская делегация во главе с Председателем ЦК Монгольской народно-революционной партии и министром финансов Данзаном и главкомом армии и министром обороны Сухэ-Батором. Ленин объяснил им, что

«единственно правильным путем для всякого трудящегося вашей страны является борьба за государственную и хозяйственную независимость в союзе с рабочими и крестьянами Советской России».

Строить социализм там было не с руки и ненаучно: совсем не было пролетариата, зато треть населения числилась в ламах, приписанных к восьмистам монастырям. Поэтому ставшая официально после смерти Богдо-хана и провозглашения народной республики в 1924 году правящей Монгольская народно-революционная партия с согласия Москвы заявила о курсе на некапиталистический путь развития.

Сложнее Москве было действовать в Индии, остававшейся в британской колониальной власти. Вместе с тем, российская революция 1917 года была с энтузиазмом воспринята индийскими революционерами. Некоторые из них даже поехали в Москву перенимать опыт. В начале 1920-х возникла и своя компартия. Но все же радикальная революционная струя в освободительном движении не стала основной. Общинно-кастовая организация отторгала идеи восстания и насильственного свержения существующего строя: это могло ухудшить карму и сильно повредить при последующих перерождениях. Идеи ненасильственного протеста, которые отстаивал Махатма Ганди, были более органичны.

Индийцы, активно воевавшие в рядах британской армии в годы Первой мировой войны, чувствовали себя обманутыми. «Англичане неискренне обещали ввести прогрессивное самоуправление в Индии к концу войны. Пожалуй, если бы они сдержали обещание, жертвы индийских солдат Первой мировой войны могли бы рассматриваться на их родине как вклад в свободу Индии. Но британцы нарушили свое слово». Не был дан даже статус доминиона, которым обладали все крупные «белые» колониальные владения Англии.

Ганди объявил первую общенациональную сатьяграху. В Амритсаре, священном городе сикхов, бригадный генерал Реджинальд Дайер расстрелял толпу, собравшуюся отмечать традиционный праздник весны, за что был удостоен почетной позолоченной шпаги. «В тот апрельский день в Амритсаре все усилия военных лет, все надежды на мирное сотрудничество Британии и Индии были развеяны в прах». В знак протеста Ганди призвал провести общенациональные акции гражданского неповиновения, которые не прекращались в 1920–1922 годах. Бойкотировали все английское – товары, учебные заведения, суды, администрацию.

После успехов Красной Армии в Средней Азии в большевистском руководстве в порядке вещей стали рассуждения о возможности похода в Индию для нанесения удара по британскому империализму. На митинге взятых в плен колчаковцев, в основном казаков, в Оренбурге осенью 1919 года Фрунзе говорил:

– Вас, казаков, дураков, бросили в эти голодные степи, чтобы вашим потом, вашей кровью защищать, прикрывать английскую Индию. Теперь вы знаете, что путь в Ташкент уже открыт, и, может быть, то, что не удалось Петру Великому и другим императорам России – их мечта о приближении к Индии, может быть, это удастся нам – измученной трудовой России. Мы взорвем английский капитал в Индии.

Но индийский поход был отложен до лучших времен. 3 августа 1920 года Ленин писал Чичерину:

«1) т. Рой (индийский революционер, член конгресса) хотел бы повидать Вас. Просит помощи для Индии. Я говорю ему: теперь не можем (оружием). Подождите конца войны с Польшей и Врангелем. Обласкать и поддержать надо».

Поход в Индию так и не состоялся.

15 декабря 1920 года в «Правде» было опубликовано извещение:

«Вследствие прекращения боевых действий на фронтах, Полевой штаб Реввоенсовета республики приостанавливает выпуск ежедневных оперативных сводок».

Сполохи Гражданской еще вспыхивали, но, по большому счету, война заканчивалась. Большевики – при всех потерях – смогли отстоять свою власть.

Почему?

Ряд факторов носил почти объективный характер. Сам по себе контроль над столицей и центральной частью страны давал большевикам заметные преимущества: возможность перебрасывать войска с одного фронта на другой, чего белые были лишены; доступ к большим человеческим ресурсам. Положение Красной Армии было тем более выигрышным, что на контролируемой ею территории находилась основная часть оборонных предприятий России, а также запасов военного снаряжения старой царской армии.

У большевиков было волевое политическое руководство во главе с Лениным, обеспечивавшее относительно согласованное командование вооруженными силами и способное вырабатывать и порой даже реализовывать стратегические планы. Белые же армии были разобщены, их разделяли огромные расстояния, между ними не было коммуникаций. Колчак и Деникин не были даже лично знакомы.

Безусловно, в обеспечении единства воли и действия красных сил большую роль сыграл террор, заградительные отряды. Однако большевики предложили не только страх, пропаганду и надежду, но и что-то реальное, прежде всего – землю. Из двух зол крестьяне чаще выбирали (если выбирали) то, которое дало землю, а не то, которое могло забрать. Открывались карьерные возможности для слоев, ранее не смевших об этом даже мечтать. В годы Гражданской войны начинавшая формироваться вокруг большевистской власти новая номенклатурная прослойка превысила 3 млн человек. По масштабам России – не много, но в стране, где почти не осталось никаких форм организованной жизни, эти сознательно подчинявшиеся партдисциплине люди представляли очень серьезную силу.

Еще одно важное отличие противоборствовавших сторон заключалось в том, что белыми руководили генералы, а красными – политики. Маршалу Фошу приписывается выражение:

«Лучше правительство без армии, чем армия без правительства».

Белое движение было армией, которая одновременно пыталась выполнять функции правительства, но делала это очень плохо. Тем более, что правительств по факту оказалось много и они так и не смогли договориться между собой даже о координации действий. Среди руководителей Белого движения были и монархисты, и республиканцы, и сторонники Антанты, и германофилы; и почитатели Керенского, и его ненавистники; и либералы, и консерваторы.

Белым не удалось установить контакт со страной. Даже с использованием таких же мер террора белые генералы оказались неспособны обеспечить порядок в своих войсках, которые поражали наблюдателей отсутствием дисциплины, всепоглощающей коррупцией, склонностью к мародерству и погромам.

К свержению большевиков Запад приложил немалые усилия, но явно недостаточные для решения этой задачи.

«В союзных странах, особенно среди имущих классов, давала себя чувствовать неукротимая ненависть, порожденная неподдельным страхом перед большевизмом, – откровенничал Ллойд Джордж. – Но только немногие – очень немногие в этих странах были готовы начать новую войну, даже для того, чтобы подавить ненавистное им учение. Организованные рабочие с определенной симпатией реагировали на приход к власти пролетариата в России и страстно желали перемен повсюду, особенно смены господствующего класса. Эти настроения, усугубляемые искренним отвращением ко всякой новой власти, были настолько сильны, что, если бы мы приостановили демобилизацию и начали переброску войск из Франции в Одессу или Архангельск, вспыхнул бы мятеж».

На руку Москве были разногласия самих западных стран. «Большие державы Антанты не могут объединиться для борьбы с Советской властью, так как слишком враждуют друг с другом», – радовался Ленин.

Вмешательство извне вызвало хорошо знакомый россиянам синдром: «Наших бьют!» Большевики стали восприниматься как национальная сила, особенно на фоне немедленного признания Западом закавказских республик и балтийских государств, польских захватов Украины, Беларуси и Литвы.

«Тех чужеземных войск, какие вошли в Россию, было вполне достаточно, чтобы навлечь на союзников все те упреки, какие обычно предъявляют к интервенции, но недостаточно для того, чтобы сокрушить хрупкое здание советского режима», – писал Черчилль.

Действовал и фактор разложения сил интервентов на российской земле. Как замечал Ленин,

«путем агитации и пропаганды мы отняли у Антанты ее собственные войска. Мы победили империалистов не только при помощи наших солдат, но и опираясь на сочувствие к нам их собственных солдат».

Революция, гражданская война и интервенция имели очень серьезные долговременные последствия для страны, характера ее государственности и модуса отношений с остальным миром.

Война была главным занятием партии в первые годы существования Советской власти. Она привела к милитаризации большевизма как учения, партийных структур, правоохранительных органов, бюрократии и менталитета лидеров, начальный опыт государственного управления которых приучал мыслить категориями военных операций.

«Милитаризм породил свой неизбежный результат – суровый диктаторский дух: люди, стоящие у власти, делают свою повседневную работу с сознанием, что у них под командой трехмиллионная армия и что гражданская оппозиция их воле может быть легко сломлена, – делился впечатлениями от посещения России Бертран Рассел. – Из всего этого возникла система, неприятно напоминающая прежнее царское правительство, – система, являющаяся азиатской по своей централизованной бюрократии, секретной службе, атмосфере правительственного таинства и покорности террору».

У большевиков развился «синдром гражданской войны» – стремление любой ценой избежать повторения кошмара гражданской войны – сочетания внешней интервенции великих держав с мощной внутренней контрреволюцией. Производной от этого синдрома был другой синдром – «осажденной крепости» в море враждебных капиталистических сил.

Все это наложило неизгладимый отпечаток и на все здание Советской России, которое возводил Ленин.