Гунны

[ZHAN]

Гроза вызрела где-то в азиатских степях. Дикий народ, о котором мало кто слышал, сумел покорить потомков тех кочевников, что были некогда изгнаны из Северного Причерноморья, и во главе их полчищ в 375 году от Рождества Христова обрушился на жителей готской державы. "Взъярилось на готов племя гуннов" - скажет об этом Иордан. События развивались стремительно. Престарелый конунг Германарих, ему к этому времени шёл сто десятый год, покончил с собой, толи от внезапно свалившегося на его седую голову позора, толи пытаясь принести, таким образом, себя в жертву разгневавшимся богам. Царём был избран юный Витимир, внучатый племянник покойного правителя. Он пытался организовать оборону, переманивал звонким готским золотом на свою сторону часть этих самых непостижимых гуннов. Но всё было тщетно, и вскоре новый царь сам гибнет в бою.

Вождь вегизотов Атанарих пробует отстоять хотя бы земли за Днестром. К нему присоединяются остатки остготского войска во главе с полководцами Алатеем и Сафраком. Однако, неудержимые гунны прорываются к ним в тыл, и в пух и прах громят хвалёные германские армии. Паника овладевает готами, они более не слушают своих предводителей, но в ужасе бегут к Дунаю. Осенью 376 года римляне дозволяют готским беженцам пересечь границу. Однако, о запасах продовольствия для переселенцев никто вовремя не побеспокоился. "Военачальники, побуждаемые алчностью" наживались на несчастье соседей-изгнанников, продавая несчастным германцам втридорога даже тухлятину и мясо собак и кошек. Когда дело дошло до того, что гордые готы стали от голода отдавать в рабство своих детей, вспыхнул бунт.

Император Валент двинул против мятежников регулярную армию. 9 августа 378 года у города Адрианополя в кровопролитном сражении римляне были наголову разбиты теми, кто, оставив родину, в панике бежал от гуннов. Это было одно из самых тяжких поражений за всю историю Рима, и, несомненно, самое роковое по своим последствиям. Погибло более сорока тысяч легионеров, многие попали в плен. Из восьмидесятитысячного войска едва ли шестая часть воинов смогла спастись бегством. Бедолага Валент, раненый, пытался укрыться в какой-то хижине, но её подожгли и он сгорел там заживо. Империя погрузилась в хаос. Везеготы, остготы, аланы, лишённые гуннами своих мест жительства, рвали её на части, как зимние голодные волки, делящие откормленную овцу, попавшую в их пасти. По следам этих варваров на Балканы, а также в ближневосточные провинции, хлынули страшные гуннские всадники. Запылали города. Забросили плуги пахари. Тщетно они хватались за мечи, пытаясь уберечь таким трудом нажитое добро, честь жён и дочерей, или хотя бы жизни, свои и близких. Всё вокруг наполнилось резнёй, криками, плачем, пожарами и грабежами. Гунны внезапно возникали то здесь, то там, каждый раз обгоняя вести о своём вторжении, и убираясь восвояси ранее, чем кто-то успевал приготовиться к отпору. Послушайте, как страдает блаженный Иероним в Вифлееме, сердце которого буквально разрывалось от жалости к соотечественникам: "Пусть Иисус в будущем избавит Римскую империю от этих зверей! Они появляются всюду раньше чем их ожидали, опережая скорость распространения слухов. Они не испытывают жалости ни к монахам, ни к старикам, ни к плачущим детям. Те, кто только начал жить, были вынуждены умереть и, не ведая, в каком они оказались положении, улыбались в окружении обнажённых вражеских мечей".

Началось Великое переселение народов, стёршее с лица Земли многие страны и племена, разрушившее сотни городов, истребившее миллионы людей, уничтожившее тысячи рукописей, погрузившее наш континент в пучину варварства и невежества, отбросившее его назад по дороге развития, как минимум, на десяток столетий. И всё "благодаря" гуннам. Ни один другой народ планеты не имеет так много прав на роль главного Злодея в спектакле, разыгрываемом музой Клио на подмостках мировой сцены, где актёрами выступает всё человечество. Но даже у самого отрицательного персонажа исторической постановки должна быть своя биография. Кто они, названные современниками "ужасом народов", откуда пришли и почему так легко обратили Цивилизацию в Хаос? Меж тем, на вопрос: "кто же такие гунны" вот уже полторы тысячи лет историки дают самые разноречивые ответы и большинство из них выглядит весьма неубедительно.

Иордан полагал, что обидчики его предков происходят от неких ведьм ("несколько женщин-колдуний"), обнаруженных одним из предшественников Германариха конунгом Филимером у готов ("среди своего племени"). "Сочтя подозрительными, он прогнал их далеко", вынудив бродить в пустыне. Там их и подобрали "нечистые духи", и "в их объятиях соитием смешались с ними и произвели то свирепейшее племя", которое мы знаем под именем гуннов. Но то, что казалось вполне правдоподобным историку раннего Средневековья, уже не кажется таковым в наши дни. Аммиан Марцеллин, политик, боевой офицер и разведчик, вообще отказывается гадать на тему, кто такие гунны, и откуда именно они пожаловали, заявляя лишь по-военному кратко: "Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит в своей дикости всякую меру". Церковный историк Зосима колеблется, отнести ли гуннов к "царским скифам" или к потомкам того курносого или слабого народа ("агрипеев"), что был описан Геродотом. От Геродотовых оборотней-невров производит свирепых кочевников писатель Евнаний. А хорошо нам знакомый Прокопий Кесарийский вообще полагал их потомками киммерийцев. Подводя итоги потугам своих собратьев раздобыть хоть какие-то сведения о прошлом этого племени, христианский мыслитель и богослов конца IV века Евагрий Понтийский флегматично заметит: "Где находились гунны, откуда они вышли, как пробежали всю Европу и оттеснили скифский народ, о том никто не сказал ничего ясного".

Хотя мнения античных мыслителей по данному вопросу и разделились, все они, однако, искали корни агрессоров среди аборигенов Восточной Европы. Историки XIX - начала XX веков, напротив, заподозрили в "потрясателях Вселенной" пришлых монголоидов, предков тюрков или даже монголов, и принялись искать их прародину у границ Китая. Так родилась версия о том, что подозрительное племя явилось из Монголии и предки его были известны китайцам под именем хунну (в других вариантах произношения: хюнну или сюнну). Российский учёный Константин Иностранцев в 1926 году предложил считать европейских гуннов - западной, а северокитайских хунну - восточной ветвями одного и того же народа. С тех пор в отечественной науке это стало непререкаемым догматом. Хотя по мере изучения восточных кочевников, а равно древностей, оставленных гуннами в Европе, сомнений по этому поводу становилось всё больше - слишком велика была разница между ними.

Да и народы с монголоидными чертами по эту сторону Уральского хребта известны были ещё Геродоту. Проявляются подобные антропологические признаки в той или иной степени и у современных угорцев, к которым, кроме европейских венгров, живущих именно там, где некогда располагалась ставка Аттилы, относят также хантов и манси из Западной Сибири. Венгры, кстати, считают гуннов своими предками. Возможно, именно поэтому у российских исследователей всегда была не менее популярна угорская версия происхождения необычных агрессоров. Как писал историк Дмитрий Иловайский ещё в 1874 году: «Гунны, по мнению многих учёных, будто бы составляли одно из племён Восточнофинской или Чудской группы и принадлежали к её Угорской ветви. Гунны издревле обитали в степях между Уралом и Волгой, по соседству со Скифскими народами Арийской семьи, и вовсе не были каким-то новым народом, прямо пришедшим в Европу из глубины Средней Азии от границ Китая во второй половине IV века».

Сторонников идеи о "северокитайской прародине" гуннов и их "угрофильских" оппонентов попытался примирить выдающийся отечественный востоковед Лев Гумилёв. В своей книге "История народа хунну" он, по мере сил, попытался соединить в одну две основные концепции отечественной исторической науки. Вот, как это выглядит со слов автора "объединённой" версии: "Приуральские угры были тем народом, который приютил беглецов (с территории Северного Китая) и дал им возможность вновь собраться с силами. Именно с угорских территорий начали хунну свой новый поход на запад, причём угорский элемент составлял их основную боевую силу, и нет оснований сомневаться в том, что оба народа смешались и слились в один новый народ – гуннов".

Лев Гумилёв, русский востоковед и философ.

Все эти теории, конечно, красивы и романтичны, ещё бы - беглецы с края Света сокрушают величайшие империи Европы - но вот фактов в их основании нет практически никаких, исключая, разумеется совпадение нескольких звуков в названиях обитателей монгольских степей и свирепых кочевников, обрушившихся на Готию и Рим. Именно поэтому западные учёные всерьёз их не воспринимают. Хотя и сами оказываются не в состоянии предложить собственные ответы на почти неразрешимые вопросы: "кто же они такие?" и "откуда пришли?" Авторитетный британский историк Эдвард Томпсон вынужден признать очевидное: "Не только происхождение гуннов, но и их перемещения и деятельность до последней четверти IV столетия остаётся для нас такой же тайной, какой они были для Аммиана Марцеллина".

Стоп! А почему учёные посчитали, что для последнего это было какой-то там "тайной"? Давайте внимательней вчитаемся в смысл сказанного этим автором, одним из самых образованных людей своего времени. Ведь он не говорит о том, что его предшественники "древние писатели" ничего о гуннах не ведали. Он употребляет принципиально иную формулировку "осведомлены очень мало", то есть о них знали, но не слишком многое. По мнению Аммиана, перед нами просто народ, в прошлом не слишком прославившийся. Не знаю, был ли знаком Марцеллин с трудами александрийского географа Клавдия Птолемея, но тот в трактате "География" без обиняков помещает народ "хуни" между бастарнами и роксаланами. Мы, конечно, помним, что Птолемей был тот ещё путаник, вполне мог ошибиться с координатами объекта или с чистой душой использовать давно устаревшие данные, но трудно обвинять учёного в том, что он ещё и экстрасенс. Мог ли он предвидеть, какую роль гунны сыграют в истории Европы за два с лишним века до того? Если нет, отчего он располагает их на карте там, где будут кочевать их потомки после сокрушения Готской державы?

Ещё более удивительно, что Птолемей оказался не единственным, кто увидел это племя до периода его громкой славы. Другой географ из Александрии, Дионисий Периегет, творивший примерно в ту же эпоху, оставил нам свой труд "Описание населённой земли". Полистаем его, имея в виду, что Каспий тогда считался заливом, соединённым с Северным океаном "устьем" в том месте, где на самом деле в него впадает Волга: "Фигура всего великого Каспийского моря представляет собой закругляющуюся окружность; его, пожалуй, не переплывёшь на корабле в три лунных круга: столь велик этот трудный путь... Я расскажу вам (теперь) всё о том, какие племена живут вокруг него, начав с северо-западной стороны. Первые скифы, которые населяют побережье возле Кронийского моря (Северного Океана), по устью Каспийского моря, потом унны, за ними каспийцы, за этими - воинственные албаны и кадусии, живущие в горной стране..."


Карта мира по Страбону. Обратите внимание на форму Каспийского моря.

[ZHAN]

Итак, по крайней мере, два географа предыдущих столетий слышали о племени со схожим названием. Хотя, их сведения и выглядят полной разноголосицей. Один помещает своих хуни в Причерноморье, между Днепром и Днестром, второй отводит уннам место на берегах Каспия, вероятно, где-то в районе нынешней Калмыкии. Меж тем, на Кавказе гуннов замечают и иные авторы. Армянский историк Агафангел, двоюродный брат святого Григория Просветителя, живший в конце III - начале IV веков, сообщает об участии гуннов вместе с армянами и другими кавказскими народами в войне с персами 227 года от Рождества Христова. При этом никого они тут тогда не пугают, смотрятся вполне заурядным провинциальным племенем. Точно также они продолжают выглядеть и на страницах сочинения другого армянского историка Фавстоса Бузанда, который повествует о нашествии кочевников на его страну в правление царя Хосрова II Короткого (330-339 годы). Вот что об этом говорится: "В то время маскутский царь Санесан, сильно разгневавшись, проникся враждой к сородичу своему, армянскому царю Хосрову и собрал все войска, – гуннов, похов, таваспаров, хетчемаков, ижмахов, гатов и глуаров, гугаров, шичбов и чилмов, и баласичев и егерсванов, и несметное множество других разношерстных кочевых племён..."

Маскуты – это другое название массагетов или аланов. Их предводитель, вместе с подвластными ему народами, среди которых упомянуты гунны, форсировал Куру и вторгся на территорию Армении ориентировочно в 336 году. Местный царь бросил страну на растерзание врагов и заперся в отдалённой крепости вместе с престарелым патриархом. Не встречая сопротивления, агрессоры грабили окрестности и разрушали всё, что попадалось им на пути. Через год спарапет (полководец) Ваче Мамиконян сумел собрать войско и разгромил захватчиков. Его витязи "набросились, били, громили войска аланов и маскутов, и гуннов, и других племён и всё каменистое поле устлали трупами убитых, так что кровь обильно текла, как река, и не было числа перебитому воинству. Немногочисленные же остатки они гнали перед собой до страны баласичев". Вдумайтесь - какая странная ирония Судьбы! За какие-то несчастные сорок лет - время жизни немногим более одного поколения - до начала вселенского переполоха устроенного этим племенем, предки тех, кто стал "ужасом народов" безропотно служат провинциальным аланским царькам, упоминаются в одном ряду с некими "похами" и "хетчемаками", и складывают головы под мечами армянской армии, которая, в свою очередь, многократно бита и римлянами и персами.

Но, как бы то не было, мы видим, что кое-какими сведениями о гуннах до их нашествия в Европу древние писатели всё же располагали. О первоначальном местожительстве этого племени, если не считать противоречивых указаний александрийских географов, остальные авторы упоминают довольно смутно. Большинство из них, однако, связывает этих кочевников с Танаисом (Доном) и Меотидой (Азовским морем). В сочинении Иордана приводится легенда, объясняющая, почему об этом народе долгое время ничего не было слышно: "Вот эти-то гунны, созданные от такого корня, и подступили к границам готов. Этот свирепый род, как сообщает историк Приск, рассевшись на дальнем берегу Меотийского озера, не знал никакого другого дела, кроме охоты, если не считать того, что он, увеличившись до размера племени, стал тревожить покой соседних племён коварством и грабежами. Охотники этого племени, выискивая однажды, как обычно, дичь на берегу внутренней Меотиды, заметили, что вдруг перед ними появился олень, вошёл в озеро и, то ступая вперёд, то приостанавливаясь, представлялся указующим путь. Последовав за ним, охотники пешим ходом перешли Меотийское озеро, которое (до тех пор) считали непереходимым, как море. Лишь только перед ними, ничего не ведающими, показалась скифская земля, олень исчез. Я полагаю, что сделали это из ненависти к скифам, те самые духи, от которых гунны ведут своё происхождение. Вовсе не зная, что, кроме Меотиды, существует ещё другой мир, и приведённые в восхищение скифской землёй, они, будучи догадливыми, решили, что путь этот никогда ранее неведомый, показан им божественным (провидением). Они возвращаются к своим, сообщают им о случившемся, расхваливают Скифию и убеждают всё племя отправиться туда по пути, который они узнали, следуя указанию оленя".

В разных вариантах эта легенда пересказывается и другими древними писателями, правда, вместо охотников иногда её героем оказывается пастух, а оленя (лань) заменяет бык, ужаленный оводом. Тем не менее, тема "замкнутости" или даже "запертости" первоначальной гуннской прародины, проходит сквозной нитью через большинство сочинений о происхождении этого народа. У Павла Орозия читаем, что гунны "долгое время были отрезаны неприступными горами". А блаженный Евсевий Иероним, творивший в середине IV - начале V столетий даже намекает, о каких именно горах идёт речь: "Весь Восток задрожал при внезапно разнёсшихся вестях, что от крайних пределов Меотиды, где запоры Александра сдерживают дикие племена Кавказа, вырвались орды гуннов, которые летая туда и сюда на быстрых конях, всё наполнили резнёй и ужасом".

Под "запорами Александра" здесь разумеется древняя система укреплений, типа Дербентской стены, которая сдерживала проход через Кавказские горы с Севера на Юг.

Итак, древние писатели не сомневались в том, что гунны были близкими соседями европейцев, византийцев и персов. Отчего же тогда в наши дни их коллеги устремили свой ясный взор в сторону Китая, пытаясь разыскать следы "потрясателей Вселенной" в столь отдалённых местах? Видимо, всему виной слишком уж необычный облик агрессоров, их странные нравы и образ жизни. Историкам наших дней, вероятно, показалось, что такого рода дикари не могли быть европейскими обитателями.

Давайте полистаем старые летописи и внимательно посмотрим на гуннов глазами их более цивилизованных современников. Вот, что пишет римский придворный поэт Клавдий Клавдиан: "Север не питает ни одного племени более свирепого. У них безобразная внешность и постыдные на вид тела, но они никогда не отступают перед трудностями. Пищей им служит охотничья добыча, они избегают плодов Цереры (продуктов земледелия), их забава разрезать лицо, у них считается прекрасным клясться убитыми родителями (то есть, гордиться убийством отца и матери). Двойная природа не более их сочетала двуобразных тучерождённых с родными конями (как кентавры они срослись с лошадьми). Они отличаются необыкновенной подвижностью, но без всякого порядка и с неожиданными обратными набегами". Может показаться, что с обвинениями в отцеубийстве поэт Клавдиан , что называется "перегнул палку". Впрочем, живший чуть позже церковный историк Феодорит вообще полагал, что гунны - людоеды, которые отказались от поедания тел своих стариков только в эпоху Аттилы, когда многие из них стали принимать христианство.

Иордан в подробностях описывает необычный облик захватчиков: "Они побеждали не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом… потому что их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдаёт жестокость их духа, они зверствуют даже над потомством своим с первого дня рождения. Детям мужского пола они рассекают щёки железом, чтобы раньше, чем воспринять питание молоком, попробовали они испытание раной. Поэтому они стареют безбородыми, а в юношестве лишены красоты, так как лицо, изуродованное железом, из-за рубцов теряет своевременное украшение волосами». Кроме того, готский историк обращает внимание и на необычное телосложение этих кочевников: «Свирепейшее племя, …малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род людей только в том лишь смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи… Ростом они невелики, но быстры проворством своих движений и чрезвычайно склонны к верховой езде; они широки в плечах, ловки в стрельбе из лука и всегда горделиво выпрямлены благодаря крепости шеи. При человеческом обличии живут в звериной дикости». А вот как выглядит в глазах Иордана царь гуннов Аттила, великий предводитель этого племени: «По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединой, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом кожи, он являл все признаки своего происхождения».

Но быть может, готский историк слишком эмоционален в описании врагов своего народа? Послушаем, что скажет Аммиан Марцеллин, боевой офицер, разведчик, уж он-то за свою жизнь насмотрелся на представителей самых разных народов, белых и чёрных, культурных и диких, красивых и не очень: "Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко изрезывают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся нарезах, то они доживают свой век до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей или уподобить тем грубо обтесанным наподобие человека чурбанам, какие ставятся на концах мостов. При столь диком безобразии в них человеческого образа они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются кореньями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть".

Как видим, и здесь о красоте речь не идёт, всё больше о "чудовищном и страшном виде" и "дикости, превосходящей всякую меру". Последнее проявляется, по мнению римского писателя не только в том, как они поступают со своей внешностью, но и в целом ряде привычек и нравов этого племени: "Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания; но, напротив, избегают их, как гробниц, отрешенных от обычного обихода людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучаются переносить холод, голод и жажду. И на чужбине входят они под кров только в случае крайней необходимости, так как не считают себя в безопасности под кровом. ...Тело они прикрывают льняной одеждой или же сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них различия между домашним платьем и выходной одеждой: но раз одетая на шею туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения. Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги - козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг... Поэтому они не годятся для пешего сражения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто сидя на них на женский манер, исполняют свои обычные занятия. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях".

Дикость завоевателей, по мнению Марцеллина, проявлялась не только в их нравах, но и в уровне организованности (а точнее, дезорганизованности) гуннского сообщества. Для него, как и для многих его современников, гунны, это не страна, не царство, а бродячие орды грабителей, северный "ураган племён", по образному выражению одного из античных авторов, внезапно налетевший и никем не управляемый. Как пишет Аммиан: "Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают все, что ни попадется на пути. Иной раз, будучи чем-нибудь задеты, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Легкие и подвижные, они вдруг нарочно рассеиваются и, не выстраивая боевой линии, нападают то там, то здесь, производя страшные убийства. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не случается видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами, снабженными искусно сработанными остриями из кости, а сблизившись в рукопашную с неприятелем, бьются с беззаветной отвагой мечами и, уклоняясь сами от удара, набрасывают на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или уйти пешком. Никто у них не пашет и никогда не коснулся сохи. Без определенного места жительства, без дома, без закона или устойчивого образа жизни кочуют они, словно вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь; там жены ткут им их жалкие одежды, сближаются с мужьями, рожают, кормят детей до возмужалости. Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – далеко оттуда, вырос – еще дальше. Когда нет войны, они вероломны, непостоянны, легко поддаются всякому дуновению перепадающей новой надежды, во всем полагаются на дикую ярость. Подобно лишенным разума животным, они пребывают в совершенном неведений, что честно, что нечестно, ненадежные в слове и темные, не связаны уважением ни к какой религии или суеверию, пламенеют дикой страстью к золоту, до того изменчивы и скоры на гнев, что иной раз в тот же самый день отступаются от своих союзников без всякого подстрекательства и точно также без чьего бы то ни было посредства опять мирятся".

Римский поэт V века Аполлинарий Сидоний в своём панегирике императору Антемию пишет: "Там, где белый Танаис спадает с Рифейских гор, под северным сиянием Медведицы живёт племя грозное духом и телом, так что на самых лицах его детей уже отпечатан какой-то ужас. Круглой массой возвышается его сдавленная голова. Подо лбом, в двух впадинах, как бы лишённых глаз, виднеются взоры. Свет едва брошенный в полость мозга, проникает до наружных, крайних орбит, однако, не закрытых, так что через малое отверстие они видят обширные пространства, и недостаток красоты возмещают тем, что различают маленькие предметы на дне колодца. Чтобы нос не слишком выдавался между щёк и не мешал шлему, круглая повязка сдавливает нежные ноздри (младенца). Таким образом, материнская любовь обезображивает рождённых для битв, поскольку при отсутствии носа поверхность щёк делается ещё шире. Остальная часть тела у мужчин прекрасна: широкая грудь, большие плечи, подпоясанный ниже пупа живот. Пешие, они представляются среднего роста, но если видишь их на коне, то они кажутся высоки; такими же часто являются, когда сидят. Едва ребёнок покидает лоно матери, он уже на спине коня. Можно подумать, что это члены одного тела, ибо всадник как бы прикован к лошади; другие народы ездят на конском хребте, а этот живёт на нём".

Похоже, научное сообщество оказалось патологически не способно ответить на три довольно простые вопроса.
Во-первых: кто такие гунны?
Во-вторых, где они обитали до того, как обрушились на европейцев?
И, в третьих, почему они так легко сокрушили сильнейшие державы нашего континента?

[ZHAN]

Иордан: "Они побеждали не столько войной, сколько внушая величайший ужас своим страшным видом". Забавная версия. Годится для человека далекого от полей сражений. Тем более, гунны не очень то сближались с врагом. Вот что пишет о них римский офицер Аммиан Марцеллин, участник многих военных кампаний: "Легкие и подвижные, они вдруг нарочно рассеиваются и, не выстраивая боевой линии, нападают то там, то здесь, производя страшные убийства. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не случается видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь. Они заслуживают того, чтобы признать их отменными воителями, потому что издали ведут бой стрелами". Итак, с его точки зрения, гунны получаются "отменные воители" вследствие того, что "издали ведут бой", то есть близко никого к себе не подпускают. А сами при этом ухитряются наносить врагам немалый ущерб. Хотя на первом этапе своей истории кочевники настолько боялись ближнего боя, что не решались даже разграбить вражеский лагерь, то есть спешиться с коней, чтобы собрать трофеи. Тем не менее, именно дистанционная война, обеспечившая им неуязвимость, и стала главной причиной всех гуннских побед, а вовсе не страшные лица, напугать которыми можно разве что младенцев.
Таким образом, как это не парадоксально звучит, но гунны оказались победителями многих народов именно благодаря своей отсталости и дикости. Ведь у них даже доспехов не было, но применение трех изобретений позволило им победить и подчинить себе более развитых соседей. Это длинный сложносоставной лук, новое седло с деревянными вставками и стремя.
Стремя изобрели еще во II веке в Индии. Но оно представляло из себя небольшое кольцо в которое кшатрии вставляли большие пальцы ног. Возможно поэтому народы носящие обувь долго его не перенимали. Гунны просто увеличили размеры кольца, чтобы можно было вставлять всю ступню.
Лук хунну был похож на скифский, по сути, являлся его логическим продолжением. Только теперь роговые накладки появились не только посредине, где соединялись два деревянных полукружья, но и на концах, где крепилась тетива. Такая конструкция позволяла посылать стрелы ещё дальше и наделяла их высокой пробивной способностью.

Конструкция лука хуннского типа

Одновременно возникают и новые стрелы, более длинные, с "бронебойными" наконечниками длинной 5-8 сантиметров, они пробивали кожано-роговой доспех, пронзали насквозь щиты и даже металлические кольчуги. Вот как описывает это страшное оружие, позже заимствованное у гуннов византийцами, историк Прокопий: "Поскольку их луки чрезвычайно крепкие и туго натянутые, и к тому же сами стрелки - люди более сильные, их стрелы значительно чаще приносят вред тем, в кого они попадают, так как никакие доспехи не могут выдержать силы и стремительности их удара". И появились эти новшества, без сомнения, на востоке Великой степи, у границ с Китаем. Пишет археолог Александр Симоненко: "Совершенно неизвестные у сарматов такие наконечники стрел характерны для хунно-гуннского оружия. Они появляются в памятниках Монголии (Ноин-Ула) и Забайкалья (Ильмовая Падь) в конце II - I веков до нашей эры... Ярусные (бронебойные) наконечники не встречаются ни у одного народа того времени, кроме хунну".

Ярусные наконечники стрел из кургана у с. Пороги по А. Симоненко, 1 век нашей эры

Выдающийся российский историк Лев Гумилёв на этом основании делает вывод, что гунны – это беглецы из страны хунну, они принесли в Восточную Европу новое оружие и новые сёдла, а их дикость – следствие тяжёлого положения изгнанников на чужбине. Только вот незадача: ярусные наконечники стрел вместе с луками хуннского типа появляются в Северном Причерноморье не в гуннское время, а гораздо раньше, в середине I века нашей эры. И находят их в могилах кочевников, которых Иордан назвал спалами. То есть тех самых, что любили вещи в бирюзово-золотом стиле, пользовались тамгами, и чей вождь Фарзой создал в Скифии своё могучее царство. Если уж говорить о схожести с северокитайскими хунну, то именно эти кочевники выглядят, как их родные братья. Кстати, цитата из Александра Симоненко о новых видах оружия относится к вещам из знаменитого могильника спалов в Порогах. Именно там археологам встретился меч с ножнами в китайских традициях, костянные накладки на лук, схожие с хуннскими, и бронебойные наконечники стрел, ранее в здешних краях неизвестные. Замечу, что многие сюжеты украшений в бирюзово-золотом стиле перекликаются с хуннскими, а изображения драконов, как и зеркала, специалисты прямо называют "ханьскими" – в духе китайской династии Хань. Александр Симоненко полагает, что носители этих ценностей появились с Востока Великой степи: "Будучи вещью, которая вряд ли могла путешествовать через множество рук, они однозначно говорят о прямом переселении их владельцев из Центральной Азии".
Нельзя утверждать что Фарзой и его подданные являлись хунну в чистом виде. В той второй сарматской волне, что хлынула в Скифию и на Северный Кавказ в середине I столетия, перемешались влияния с Востока и Юга Евразии, хуннское и массагетское начала. Но важнее другое – именно спалы принесли новинки в степи Восточной Европы. И произошло это задолго до возвышения гуннов. Правда, хуннский лук и стрелы приняли не все и не сразу. Большинство степных народов региона продолжала пользоваться короткими скифскими луками и обычными метательными снарядами. По свидетельству археолога Симоненко, "основная масса сарматских наконечников стрел I - III веков соответствует по длине и весу скифским – большинство сарматских воинов всё же пользовалось луками "скифского" типа". Хуннский длинный лук встречается в это время в степях от Дона до Казахстана и Средней Азии, но почти повсеместно он применяется редко. Прежде всего потому, что у подавляющего числа сарматов лук был оружием не главным, а вспомогательным. Сарматы никогда не были такими искусными стрелками, как скифы, и предпочитали решать исход поединка лобовым ударом. При этом одной рукой они держали копьё, другой правили лошадью. Поводья приходилось бросать, когда они хватались за свои длинные двуручные мечи. Поэтому полутораметровый хуннский лук, который не помещался в горит, а, значит, постоянно занимал одну из рук, был им очень неудобен. Зато он пришёлся по вкусу тем отсталым племенам, которые не могли себе позволить тяжёлой кавалерии, ибо у них отсутствовали доспехи и пики. Эти почти безоружные дикари со временем и выработали новую тактику дистанционного боя, точнее, вернулись к скифским методам ведения войны. И, неожиданно для самих себя обнаружили, что, благодаря массовому применению нового вида луков и стрел, стали практически непобедимы. Враги не могли догнать в степи легко вооружённых всадников, закутанных только в льняные и меховые одежды. В то время, как длинные снаряды с бронебойными наконечниками были грозными сеятелями смерти. Так началось возвышение гуннов, одного из самых отсталых племён Сарматии.
Античные свидетели пишут о костяных наконечниках гуннских стрел потому, что врываясь на территорию, занятую мирным населением, гунны сеяли смерть массовыми и дешёвыми в производстве костяными наконечниками. Зачем тратить на крестьянина или пастуха дорогой бронебойный снаряд? Последние применяли против закованного в доспехи противника. Но даже тогда гунны, в отличии от скифов и сарматов, более экономно расходовали заряды. Они стреляли не по площадям, как их предшественники, а прицельно. Историк Олимпиадор рассказывает о "замечательном искусстве", с которым обращались со своими луками гуннские вожди. Поэт Сидоний трепещет перед их меткостью: "Овальные луки, страшная и верная рука, несущая неизбежную смерть, и ярость, сыплющая удары за ударами". Об одном из готских предводителей Иордан говорит, что тот был убит выстрелом в голову, причём стрела была пущена непосредственно гуннским царём. Возможно, это просто легенда, но фактом остаётся то, что в могилах кочевников этого времени бронебойные наконечники встречаются, но их десятки, в то время как в предшествующую эпоху наконечники скифского типа лежали сотнями. Вполне вероятно, что на один железный наконечник для прицельной стрельбы у гуннов приходилось 20-50 костяных. Врезались в память современников самые массовые.
Не менее важную роль в победах гуннов сыграло новое седло вкупе со стременами. Их сочетание оказалось настолько удобным, что степняки вообще перестали спускаться на землю: "День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны". А главное, удобное седло с твёрдыми луками, то есть подъёмами впереди и сзади, освободило руки всадника. Он теперь мог управлять лошадью одними коленями и шенкелями. Более того, получив возможность откидывать корпус вперёд или назад, упирая его в деревянную основу седла, привставать в стременах всадник стал гораздо более устойчив в ближнем бою при сражении с мечом или метании аркана. Поэтому эффективность конного боя в гуннскую эпоху существенно выросла. Это тоже стало одной из причин непобедимости кочевников. Гунны знали, что они многим обязаны своим сёдлам. Недаром, их переднюю часть часто обтягивали тонкими золотыми пластинами.

Оружие, вознёсшее гуннов на вершину мировой славы имеет прямое отношение к хуннам из Северного Китая и Монголии. Поэтому некоторые историки размещают прародину гуннов именно в тех краях.
Но, как поведал знаток древнего военного дела Александр Симоненко, сложный хуннский лук "в I веке нашей эры уже состоял на вооружении южно-сибирских, центрально- и среднеазиатских кочевников. В это же время он появился в Парфии и Иране". В поисках чьей-либо прародины нельзя полагаться на особенности вооружения. Иначе, африканцев из Сомали, по признаку наличия у них автомата Калашникова, придется считать выходцами из России. Более прогрессивные формы орудий убийства одним человеком других расходятся по миру очень быстро. Вспомните, как распространялся скифский лук и горит по Великой степи? Примерно тоже произошло и с хуннским вариантом этого оружия, а равно, и твёрдым седлом и стременем.

[ZHAN]

И Птолемей, и Дионисий Периегет жили в египетской Александрии почти в одно и тоже время, во II веке нашей эры, при этом первый гуннов видит где-то между Днестром и Днепром, второй на северо-западном побережье Каспия. Мы имеем очевидное доказательство того, что сведения обоих учёных были получены из разных источников. То есть Дионисий не переписал этот этноним из трудов Птолемея, а почерпнул информацию где-то в другом месте. Быть может, из рассказов купцов или путешественников. Дионисий по некоторым данным или младший современник Клавдия, или даже учёный, живущий веком позже. Многие историки относят его творчество уже к следующему III столетию. А ведь около 200 года ситуация на просторах Северного Причерноморья кардинально изменилась: в этот период готы и прочие германцы вытеснили сарматские племена из Скифии. Часть из них ушла в сторону нынешней Венгрии, другая подалась за Танаис. Могли ли некие обитатели причерноморской степи в результате готского натиска оказаться где-то в Калмыкии? Думается, что вполне.
Следует учесть, что имена народов частенько путешествуют по планете отдельно от своих первоначальных носителей. Вспомните скифов. Сначала этим именем звали грозных кочевников с Алтая. Потом оно перешло на скромных ремесленников и земледельцев Северного Причерноморья, их бывших рабов. Или послушайте, как описывает Аммиан положение дел в Сарматии накануне возвышения гуннов: "бесконечные степи Скифии, населённые аланами, получившими своё название от гор, они мало-помалу изнурили соседние народы и распространили на них своё название, подобно персам". Этот же автор добавляет о племенах региона: "с течением времени они приняли одно имя и называются аланами за свои обычаи и дикий образ жизни и одинаковое вооружение". Очевидно, что в Степи все этнонимы: "скифы", "персы", "сарматы", "аланы", "парфяне", затем "гунны", а позже "тюрки" и "татары" самым наилегчайшим образом переходят от одного чем-то прославившегося народа на всех его соседей или подданных. Поэтому делать какие-то выводы на основании племенных имён здесь очень рискованно, иногда, просто глупо. Этноним "хунну" в этом списке должен быть исключением? Разве он не мог переходить от одного народа к другому, от победителей - к побеждённым? Труды александрийских географов свидетельствуют лишь о следующем: начиная со II века (а, может, и ранее) имена народов с корнем "хун" начинают встречаться на востоке Европы. Сначала в Причерноморье, затем, после готской агрессии - на Северном Кавказе. Любопытный факт, не более того.

Восточный и западный научный мир уже более двухсот лет обсуждает вопрос о том, являются ли родственными кочевая народность сюнну, о которой говорится в китайских летописях, и племя гунны, бесчинствовавшее около столетия в Европе. На сегодняшний день в Китае явно преобладают сторонники теории родства. Но если тщательно разобраться, нетрудно обнаружить, что все соответствующие аргументы в равной степени не совсем продуманы.

ЮйТайшань, современный китайский историк, "Дискуссия об утверждении родственности сюнну и гуннов", 2012 год.

Несомненно то обстоятельство, что практически всем древним авторам, о них писавшим, гунны показались людьми с непривычной внешностью. Крупные, большие головы; маленькие, глубоко утопленные глазки; широкие щёки; нос либо почти полностью отсутствует, как в характеристике Сидония, либо курносый, как в описании Аттилы Иорданом; "отвратительный цвет кожи", под чем, вероятно, следует понимать желтизну, а не смуглость, ибо с чернокожими народами римляне знакомы были хорошо, да и переходных вариантов от негроидов к европеоидам в восточных провинциях Римской империи проживало немало. Всё перечисленное указывает, скорее, на монголоидность гуннов. С данной расой европейцам лицом к лицу сталкиваться до тех пор ещё не приходилось. Кроме того, на монголоидное происхождение гуннов намекает слабый рост волос на лицах мужчин. Об этом свидетельствует редкая борода Аттилы. Кроме того, древние авторы утверждают, что ранние гунны выглядели, как скопцы, то есть ходили без бород и усов, но приписывают это обычаю делать надрезы на лицах младенцев. Любой врач скажет, что шрамами можно полностью остановить рост бороды и усов, разве что в том случае, если волосяной покров ослаблен уже от природы. Тогда эта экзекуция действительно имеет хоть какой-то смысл. У Сидония о внешности гунна: "Круглой массой возвышается его сдавленная голова". Речь идёт будто бы о её деформации. А в степи подобный обычай был широко распространён.
Гунны малы ростом, хотя и мускулисты, но главное, на что обратили внимание древние, это непропорциональность фигуры. Широкие плечи, крепкие шеи, толстые затылки, при этом, видимо, очень слабые, короткие ноги. Переразвитая верхняя часть тела, недоразвитая нижняя. Сидоний, который полагает их среднего роста, говорит, что они кажутся высокими, когда находятся в седле или сидят за столом. Впрочем, сами римляне были невысоки, по мнению учёных средний их рост составлял метр шестьдесят пять сантиметров, поэтому верзилам-готам гунны могли показаться малорослыми, а римлянам – вровень с ними.
Аммиан и Иордан описывали, в основном, ранних гуннов, а Сидоний говорит о своих современниках из V века, когда кочевники, благодаря бракам с женщинами покорённых германцев и аланов, могли слегка "подрасти". но даже у поздних гуннов их предводитель Аттила назван "низкорослым". Напрашивается вывод, что изначально они были значительно ниже прочих жителей нашего континента.
А теперь характеристика монголов, данная итальянским монахом Джованни Плано Карпини, он первым из европейцев побывал в царстве Чингиз-хана: "Внешний вид лиц отличается от всех других людей. Именно между глазами и между щеками они шире, чем у других людей, щеки же очень выдаются от скул; нос у них плоский и небольшой; глаза маленькие, и ресницы приподняты до бровей. В поясе они в общем тонки, за исключением некоторых, и притом немногих, росту почти все невысокого. Борода у всех почти вырастает очень маленькая, все же у некоторых на верхней губе и на бороде есть небольшие волоса, которых они отнюдь не стригут. Ноги у них также небольшие".
Однако, Марцеллин рассказывает о "волосатых ногах" гуннов, что не может быть признаком монголоидности.
Логично признать гуннов метисами европеоидов южного типа (вроде современных народов Кавказа) с монголоидами. Но при этом отдельные монголоидные черты проявились у них довольно ярко.
В плане характера их скорее следует признать южанами, горячими и импульсивными. По мнению многих современников, эти кочевники ведут себя как не повзрослевшие дети: взбалмошно и непоследовательно. Они мнительны и обидчивы, мгновенно вспыхивают и так же быстро успокаиваются: "изменчивы и скоры на гнев", как пишет о них Аммиан Марцеллин. К некоторому удивлению современников у них обнаружилось почти полное отсутствие моральных принципов. Гунны коварны, не верны своему слову, их клятвы Богам ничего не стоят, они показали себя самыми ненадёжными союзниками, которые были у римлян за всю их многовековую историю. Многократно полководцы Империи пытались использовать гуннские отряды в войнах со своими врагами и раз за разом обжигались на этом – не были людей более непредсказуемых и непоследовательных: "легко поддаются всякому дуновению надежды, во всём полагаются на дикую ярость". В сообществе почти цивилизованных европейцев IV века, среди римлян, византийцев, германцев и алан они смотрятся дикарями. И такой характер, в конце концов, погубил народ гуннов. Даже когда, объединившись под властью Аттилы, они оказались мировыми лидерами и перед ними затрепетали обе половины Римской империи, они так и не выбрали единую стратегию действий. Мелочно суетились, бросались в бессмысленные походы против подготовленного врага, хотя рядом находились беззащитные противники. Держава Аттила напоминала огромного динозавра: мощное тело, но маленький мозг, размером с грецкий орех. Чудовище могло сокрушить любого из своих великих противников: Персию, Рим или Константинополь, но оно при этом бросалось на всех сразу, и ни с кем не справилось, потому что тут же отвлекалось в иную сторону. Жажда властвовать сразу над всеми привела гуннов к финальной катастрофе. Они стали врагами для всех народов и как только их власть пошатнулась, европейцы сообща уничтожили опасного монстра.
В лице гуннов мы имеем горячих южных парней, явно неискушённых в мировой политике, у которых от власти просто закружилась голова. Это ещё раз доказывает нам, что они поднялись из самых низов, что не привыкли руководить другими народами. А значит, это было не постепенное возвышение, а внезапный взлёт вчерашних рабов на самую вершину Мира. Им казалось, что управлять многими – легко, оказалось, это не так просто. С 375 года, когда случай или промысел Богов вознёс их к мировым вершинам, они пробавлялись лишь резнёй и грабежами. Империя их возникла лишь спустя почти шестьдесят лет, в 444 году при Аттиле, и просуществовала ровно десятилетие до 454 года, когда восставшие германцы и аланы разгромили его перессорившихся наследников в битве при Недао. Никому из европейских кочевников не выпадал такой великий шанс, и бездарней его использовать, чем гунны, никто бы не смог. Перед нами выскочки, которые так и не сумели войти в мировую элиту.
Известно, что бывшие рабы всегда хотят быть похожими на своих господ, бессознательно копируют их образ жизни.
Гунны пытались подражать геродотовым "царским скифам". Византийский политик и дипломат Приск Панийский, побывавший с посольством в ставке Аттилы на Дунае, рассказал историю о находке скифского меча. Вот, что он пишет: "Хотя Аттила обладал таким характером, что всегда полагался на великие удачи, однако ему придавал ещё больше самоуверенности найденный меч Марса, всегда считавшийся священным у скифских царей". Некий пастух, заметив что его тёлка хромает, прошёл по её следам и обнаружил один их тех кумиров, который некогда властители Причерноморья вонзали в вершины куч хвороста и у чьего подножия приносили жертвы Аресу. С тех пор Аттила, которому принесли меч, возомнил себя наследником древней славы скифов. Его обуяла гордыня. "Обрадованный этим подарком, он по свойственному ему высокомерию решил, что поставлен владыкой всего мира и что через Марсов меч ему вручена власть во всех войнах".
Сколько времени прошло с момента как царские скифы покинули эти края и до эпохи Аттилы? Шесть веков с лишним.
Гунны читать не умели. Да и трудов Геродота у них не было. Они слышали древние племенные легенды, передававшиеся из поколения в поколение. Но, если бы предки гуннов пришли с другого конца Великой степи, к примеру из Монголии и Забайкалья, как полагают некоторые исследователи, разве они не принесли бы с собой иные старинные предания? В тех краях с III века до нашей эры возникает Империя хунну. И по размерам, и по количеству подданных она ничуть не уступает Державе скифов в Северном Причерноморье. Отчего же в памяти гуннов запечатлелась слава царских скифов, гораздо более древняя, а не подвиги восточных кочевников, чьё государство просуществовало, как минимум, до I века нашей эры? Очевидно - предки гуннов должны были входить в орбиту влияния причерноморских скифов. Гуннские пращуры находились в числе тех народов, кто ревновал к громкой славе европейских кочевников, описанных Геродотом. А это указывает на то, что прародину гуннов следует искать невдалеке от Северного Причерноморья.

[ZHAN]

По идее, должно быть нечто, какая-то, специфическая черта, что отличала бы гробницы гуннов от могильников прочих кочевников их времени. Поначалу за такую особенность приняли деформированные черепа. Их и посчитали гуннскими.

Карта находок деформированных черепов в Европе по Т. Сулимскому: точками обозначены находки 3-4 веков (сарматский период); кружочками – находки 5-6 веков (гуннский период).

Проблема в том, что обычай искусственно изменять форму своего черепа возник в степи гораздо раньше того, как все узнали гуннов. В среднесарматский период (с I века до нашей эры по I столетие эры нашей) его практикует почти четвёртая часть всех кочевников Восточной Европы. В позднесарматскую эпоху (со II по IV века) до восьмидесяти процентов всех обитателей степных просторов от Дона до Урала и даже далее до Восточного Казахстана живёт с изменённой формой головы. Этот странная привычка становится здесь повальной модой.
Вот что пишут о степных древностях той поры археологи Мишель Казанский и Анна Мастыкова: "В целом материальная культура кочевников гуннского времени на всём протяжении от Дуная до Урала выглядит достаточно гомогенной (то есть, однородной). О неком единстве гуннской степи свидетельствуют и немногочисленные антропологические данные. В частности повсеместно зафиксированы обычай искусственной деформации черепа, а также присутствие индивидуумов с монголоидными чертами".
Получается, что археологи не могут отличить поздние сарматские погребения от ранних гуннских! Они похожи, как две капли воды. Историки как бы негласно договорились, если попадается череп с монголоидными чертами – считать его гуннским, если с европеоидными – сарматским или аланским. Уральский археолог Сергей Боталов, кстати, горячий приверженец родства гуннов с хунну, пишет: "Стоит признать, что восточноевропейские памятники II - IV веков действительно отражают собой самый поздний период генезиса сарматской культуры, который протекал в различных районах евразийской степи под мощным воздействием пришлого населения (гунны, готы). При этом деформация исходных культурообразующих черт и сармато-аланской и новых культур столь велика, что на различных этапах и в различных регионах существования они становятся едва уловимыми маркёрами нового формирующегося этнополитического единства. В этой связи для восточноевропейских памятников этого периода равносмысленным является определение "позднесарматские" в смысле "раннегуннские", или "раннегуннские" в значении "позднесарматские".
Вы поняли о чём толкуют нам учёные мужи? Они продолжают двумя руками держаться за версию прихода гуннов из степей Северного Китая, но когда их просят показать могилы этих загадочных "пришельцев", они демонстрируют всем погребения поздних сарматов. Никаких других гуннов у них в наличии нет.

В степях от Днепра до Волги и далее до Южного Урала и Восточного Казахстана начиная со скифских времён кочевали многочисленные сарматские племена. Они не могли мгновенно, как по мановению волшебной палочки, словно сговорившись, все вместе обернуться гуннами. Так не могло быть! Где-то жило племя, которое сумело возвыситься над другими и распространило на всех своё имя и образ жизни. Вот этих "изначальных гуннов" и нужно отыскать!

Для начала попробуем выяснить, где складываются основные черты тех, кого учёные, в зависимости от собственных нужд, зовут то поздними сарматами, то ранними гуннами. На сегодняшний день практически все ведущие археологи признают, что позднесарматская культура сформировалась на Южном Урале, при более широком охвате – в регионе от Волги до Казахстана. Это была северная, очень отсталая периферия кочевого мира, расположенная на границе с таёжными владениями монголоидных охотников Западной Сибири. Вот, что пишет об этом сообществе российский этнограф и востоковед Сергей Яценко: "Сегодня очевидны и разительные отличия её от роскошной "среднесарматской" культуры предшественников". Действительно, никакого сравнения со спалами или северокавказскими аланами так называемые поздние сарматы не выдерживают. Они выглядят "более провинциальным сообществом, менее склонным к заимствованиям у развитых соседей, явно имевшим в исходных восточных районах более скудные ресурсы". Сергей Яценко, ссылаясь на работы других археологов, убедительно доказывает, что в материалах этой культуры нет "тех ярких центральноазиатских и китайских элементов, какие были у её предшественников".
Поскольку городов и поселений эти кочевники не оставили, учёные все основные черты поздней сарматской культуры устанавливают по её могильникам. Во-первых, само погребение происходит в простой узкой прямоугольной яме или в яме с подбоем (специальной нишей). Во-вторых, покойников ориентируют головой на Север. В-третьих, с умершими помещают оружие: знаменитый лук, бронебойные и обычные стрелы, длинные мечи, кинжалы, а также элементы конской узды, очень редко – сёдла. В-четвёртых, там находят украшения в так называемом гуннском полихромном стиле. В-пятых, это уже упомянутые деформированные черепа. Иногда, в могилах находят кости лошади, целиком скелеты или то, что осталось от помещённой конской шкуры: череп животного, остатки конечностей с копытами. Изредка встречаются бронзовые котлы. Вот пожалуй и всё. Если не считать, конечно, признаков монголоидности.

Формы ям. Возникают в предшествующую эпоху на обширной территории от Волги и до Восточного Казахстана, где составляют более семидесяти процентов всех погребений. При этом к Западу от Урала чаще встречаются ямы с подбоями, к Востоку – простые узкие ямы. Аналогично обстоит дело с северной ориентировкой. Начиная со II столетия она появляется по всему сарматскому миру. Даже на территории Венгрии, у языгов и роксалан, отрезанных готами от остального кочевого мира, покойников начинают помещать головой на Север. Тоже самое на Дону, на Волге, на Урале и в казахских степях.
Хуннские луки и стрелы находят повсюду. С клинками картина сложнее. Дело в том, что на Востоке Великой степи, в зоне обитания хунну, в это время уже появляются мечи с узким лезвием. Их производство требовало высокого уровня развития металлургии, поскольку кузнецу приходилось соединять в одной заготовке твёрдое и мягкое железо. Только тогда клинок становился и лёгким и достаточно прочным. Всадник мог наносить им удары одной рукой, что, разумеется, давало конному воину серьёзное преимущество в бою. Но к Западу от Волги такие "продвинутые" мечи практически не встречаются. В этой зоне, как отмечает археолог Сергей Боталов, степным оружейникам оказался "недоступен секрет выплавки и ковки многослойных пакетных сталей". Поэтому, подобно прочим восточноевропейским кочевникам, гунны пользовались морально устаревшими тяжёлыми мечами с широкими лезвиями. Сверх того, агрессоры, вторгшиеся в Европу, применяют даже более массивные клинки, чем их предшественники. Видимо, металл у захватчиков оказался очень низкого качества. Такие очень тяжёлые, длинные и широкие мечи с дисковидными навершиями и брусковидными перекрестьями находят в могилах от Волги до Дуная. Подобным громоздким оружием гунны и утверждали своё господство на континенте.
В плане котлов гуннам до скифов далеко. И в прямом и в переносном смысле. Все исследователи отмечают посредственное качество гуннских котлов. Вот что пишет по этому поводу американский историк Отто Мэнчен-Хелфен: "Гунны были не так хороши в отливке сравнительно крупных сосудов. Следы соединения спаянных частей редко удалялись, горизонтальные скобы вокруг верхней части корпуса почти никогда не сходились там, где это следовало бы". Горячий сторонник хунно-гуннского родства археолог Сергей Боталов разочаровано сообщает: "Таким образом, следует констатировать, что в хуннских памятниках, как впрочем, и среди случайных находок Большой Монголии и Северного Китая сегодня мы не можем привести ни одного образца котлов "гуннского облика"... Следовательно, на сегодня, при современной базе вопрос этнокультурной атрибуции котлов "гуннского типа" остается открытым. Более или менее определенно можно сказать, что этот тип котлов вряд ли может быть соотнесен с азиатскими хуннами – из-за явных типологических и хронологических нестыковок. Урало-Сибирский регион вероятнее всего может являться ареалом сложения и последующего распространения на запад двух наиболее распространенных форм бронзовых котлов". Как видим, ярким и прогрессивным востоком Степи здесь даже не пахнет. Банальная Сибирь и провинциальный Урал.

Гуннский котёл. Будапешт, Венгрия, конец 4 - начало 5 века.

[ZHAN]

Археологи называют гуннский полихромный стиль украшений "дешёвой роскошью". "Создаётся впечатление особой пышности и богатства. На самом деле вещи из массивного золота редки и невелики. Обычно это серебряные и бронзовые предметы, обтянутые тонким золотым или даже позолоченным листком. Сравнительно недороги красные и лиловые камни инкрустаций. Листовая обкладка загибалась по краям вокруг основы" - – пишет об этом приёме выдающийся археолог Анатолий Амброз. Одним словом, обтягивали золотой пластиной или даже фольгой какой-либо предмет: ножны меча, переднюю часть седла и так далее, а сверху закрепляли россыпь цветных "стекляшек", иногда вперемешку с полудрагоценными камушками. Всё это без особой системы и уж, конечно, абсолютно без тонкого художественного вкуса, чем отличались вещи кочевников в предшествующие эпохи. И опять таки. Придумали полихромный стиль вовсе не гунны, а всё те же "провинциальные" сарматы. "Таким образом, - свидетельствует Сергей Боталов - предметы полихромного стиля не являются вещами исключительно "гуннской эпохи" конца IV–VI веков. Они фиксируются в более ранних памятниках II–IV веков. Безусловно, эти ранние образцы менее многочисленны и значительно беднее, чем предметы последующего периода, но они своеобразно маркируют проникновение в казахстанские, волго-уральские степи и далее на запад со II века новой традиции гуннского полихромного стиля (золото, красный камень или стекло, зернь, тиснение, гравировка)".

Диадема в полихромном стиле гуннского времени

Никаких вещей китайского происхождения у гуннов не обнаружено. Но их было довольно много в предыдущую, "среднесарматскую" эпоху. В I - II веках зеркала из белой бронзы так называемого "ханьского" типа массово встречаются в Средней Азии, на Урале, в Казахстане и даже в Северном Причерноморье, в районе обитания спалов. Там же попались учёным ножны к мечу с нефритовыми вставками, выполненные в китайском стиле, украшения со сценами терзания животных, похожие на хуннские, и многое другое. Но никто из учёных не посмел сказать, к примеру, что спалы – это потомки хунну. Слишком невероятной кажется эта гипотеза. Да и различий хватает. Очевидно, что явившиеся из Средней Азии на Днестр и Днепр кочевники принесли с собой не только хуннские, но и массагетские традиции.

С гуннами картина прямо противоположная. Нет ни одного факта, ни одной зацепки. Даже зеркала из белой бронзы практически исчезают. А те, которыми пользуются, становятся массивнее и отлиты из низкокачественного металла. Тем не менее, учёные, презрев очевидное, продолжают толковать о хунно-гуннском родстве. А всё потому, что когда-то на заре эпохи первых исторических открытий несколько авторитетных умов посчитали: раз гунны монголоиды, значит их предки пришли из Монголии. А кто у нас там жил – хунну? Прекрасно, названия ведь почти совпадают! Затем эту голословную версию подхватили такие научные глыбы как академик Михаил Артамонов и популярнейший философ и востоковед Лев Гумилёв. И теперь её на разные голоса повторяют исследователи рангом пониже. И никто не наберётся смелости сказать: "А король-то голый!" Как можно равнять блестящих, передовых во всех отношениях хуннов, создателей Великой евразийской степной империи, и жалких, отсталых дикарей, случайно оказавшихся во главе сарматского потока, разрушившего европейскую цивилизацию?! Подобная инерцию научного сознания, к сожалению, не редкость.

Есть ряд предубеждений, которые мы впитываем чуть ли не в раннем детстве, и от которых потом не могут избавиться даже целые поколения учёных, не то что простые люди. Обыватель, к примеру, уверен, что если ему взбредёт в голову путешествовать по просторам Евразии, то чем далее к Востоку он продвинется, тем более монголоидные народы повстречаются ему на этом пути. Средняя Азия определённо кажется нам более плосколицей и узкоглазой, чем Восточная Европа, а уж Монголия и Северный Китай представляются эдакими эпицентрами распространения "жёлтой" расы. На сегодняшний день в общем и целом это может и верно, хотя и сейчас из этого правила существует множество исключений. Калмыки, живущие к западу от Каспийского моря, к примеру, более монголоидны, чем туркмены, обитающие на его восточных берегах. И так далее. Но в те времена расовая картина Великой степи была совершенно иной. И в скифскую эпоху, да и позже, накануне возвышения гуннов, всадник мог спокойно пересечь просторы Евразии с Запада на Восток, вплоть до Центральной Монголии, не увидев ни одного монголоида, или засвидетельствовав лишь лёгкую монголоидность на лицах некоторых женщин. Все эти необъятные территории: от берегов Дуная до холмов Северного Китая почти безраздельно принадлежали европеоидным племенам. Люди с плоскими лицами и узкими глазами, то есть с ярко выраженными чертами "жёлтой" расы, были здесь большой редкостью. А если и встречались, то в самых неожиданных местах. Однако, в основном, и не только на Востоке Европе, но и на бескрайних азиатских равнинах, господствовали высокие блондины с резко выступающими носами и широким разрезом глаз. Вспомните, как Аммиан Марцеллин описал внешность гуннских предшественников: "Почти все аланы высоки ростом и красивы, с умеренно белокурыми волосами; они страшны сдержанно-грозным взглядом своих очей". А ведь разговор идёт о потомках массагетов, которые сравнительно недавно переселились из Средней Азии. Ташкентский антрополог профессор Тельман Ходжайов, много лет изучавший древние среднеазиатские черепа, утверждает, что регион был преимущественно европеоидным вплоть до IX столетия. Волна монголоидного населения хлынула сюда много позже, начиная лишь с X - XII веков. Многие исследователи представляют себе эпоху гуннов как сплошной поток монголоидов, устремившийся с Востока на Запад, и достигший пределов Центральной Европы. Но антропологи доказывают, что это миф. Никакого глобального нашествия монголоидов в гуннский период не было. Более того, даже общее число монголоидных кочевников в степях Евразии за это время не увеличилось.

Хунну или, точнее, сюнну не были монголоидами! Конечно, они жили на крайнем востоке Великой степи и среди покорённых этим союзом племён наверняка были народы самые разные по расовому типу, но если брать господствующее племя, то оно, безусловно, европеоидное по своему происхождению. Современный китайский историк Юй Тайшань, изучив практически всё, что написано в древних летописях его страны о представителях данного народа, сообщает: "Из этих записей можно видеть, что сюнну (аристократы) были высокие, белокожие, с красивыми усами и бородой. А это явно не отличительные черты монголоидной внешности". Он же замечает, что сами хунну, если в их племени рождался черноволосый или темноглазый ребёнок, полагали его потомком ранее покорённых народов: "Они считали чёрные волосы не к добру". Археолог Сергей Боталов так описывает изображение на вышивке из знаменитых курганов Ноил-Ула, эталонных для хуннской культуры: "Антропологический облик мужчины с пышными усами, густыми бровями, широким разрезом, возможно, светлых глаз, высоким прямым выступающим в верхней части и слегка приплюснутым с середины переносицы носом не вызывает сомнений в своей европеоидности (вероятно, европеодности с налётом монголоидности)". Он же, со ссылкой на известного археолога Руденко, отмечает на другой драпировке рисунки "длинноголовых человеческих фигур. Особо выделялись большие носы и широкие глаза". Историк и востоковед Лев Гумилёв признаёт, что "китайцы внешним отличительным признаком хуннов считали высокие носы. Когда Ши Минь (китайский националист) в 350 году приказал перебить всех хуннов до единого, "погибло много китайцев с возвышенными носами".

Изображения хунну на ковре из Ноил-Ула

Если уж выражаться без всяких научных выкрутасов, то, несмотря на свой экзотический этноним, звучащий на китайский манер, хунну – это ближайшие родственники тех самых прославленных европейских скифов, что так подробно были описаны Геродотом. Их родные братья, восточная ветвь одного и того же древа. У них схожее оружие, тот же внешний облик, те же привычки, единый Звериный стиль, только на Западе в вещах и украшениях чувствуется рука греческих мастеров, а на Востоке ощутима дань китайским традициям. У хунну и скифов даже единый религиозный центр. "Царские" кочевники Северного Причерноморья отвозили тела своих вождей на Алтай и хоронили их там. В тех же самых Пазырыкских курганах, рядом со скифами, часто находили последнее пристанище и хуннские предводители. Так что перед нами типичные выходцы из скифского кочевого мира, наследники причудливой окуневской культуры. Чтобы не быть голословным, приведу мнение Сергея Миняева, одного из ведущих российских историков по данной проблематике: "Такой подход позволяет сейчас, несмотря на крайний недостаток данных, наметить район, где могли первоначально обитать сюнну. Это лесостепные районы юго-западной Маньчжурии, где в долинах рек Ляохэ и Ляохахэ обнаружены в последнее время несколько особых погребальных памятников скифской культуры VIII-IV веков до нашей эры. Эти памятники обладают как раз теми признаками, которые в III-I веках до нашей эры проявляются именно в памятниках рядового населения сюнну: тело погребенных вытянуто на спине, деревянные гробы в неглубокой яме, небольшая каменная кладка на поверхности. Возможно, именно в намеченном районе сформировалось ядро племенного союза сюнну". Как видим, перед нами ближайшие родственники скифов, только расселившиеся на территории Монголии и Северного Китая, а не в Причерноморье, как их западные собратья. Здесь, на Востоке степи они, конечно, вступали в брачные союзы с монголоидами. Однако, надо иметь ввиду, что монголоидность также бывает различной. Китайцы ведь тоже обладают узкими глазами и пониженным переносьем. Но у них длинные головы и узкие лица, в отличие от круглоголовых и широколицых сибирских монголоидов. Хунну вступали в союзы и с теми и с другими: в их шатры попадали и принцессы из Поднебесной и дочери таёжных забайкальских охотников и девушки с Тибета. Поэтому со временем здесь, на востоке Евразии, сложилась уникальная метисная раса. Возник народ, не похожий на прочие европеоидно-монголоидные племена Великой степи.

Нападение крылатого чудовища на лося. Сцена с ковра из курганов Ноил-Ула.

Такой сложный исходный состав позволяет учёным выявить хуннские (сюннские) черепа в могильниках Восточной Европы, если они там, конечно, окажутся и отличить их от прочих смешанных по происхождению степных кочевников.
Обрисуем расовую историю Сарматии. Итак, в ранний период, после ухода царских скифов, в степях преобладали средне- и короткоголовые широколицые европеоиды с выступающими носами, но несколько ослабленным профилем лица на уровне глазниц. Эту расу условно можно назвать "уралоидной", поскольку, сложилась она на Южном Урале. Европеоидные черты здесь оказались слегка сглажены за счёт контактов с западносибирскими племенами. Однако в целом это было рослое белокожее население с широким разрезом глаз и выступающими "европейскими" носами. Позже, приблизительно на рубеже эр, состав кочевников основательно обновился. В степи Евразии, потеснив "уралоидов" пришли выходцы из Средней Азии массагеты-аланы, отличавшиеся длинными головами и резко профилированными, то есть, выступающими, европейского типа лицами. Тогда же добавились и выходцы с востока Степи – потомки хунну. Потому что появились люди с более плоскими лицами, хотя с длинными головами, но чуть менее выступающими носами. По свидетельству видного антрополога Марии Балабановой: "в некоторых локальных группах (Волго-Донское междуречье) такая профилировка лица с углом выступание носа менее 27 градусов указывает на появление нового компонента явно восточного происхождения. Кроме того, именно в это время в сарматских сериях фиксируются единичные черепа с монголоидно-европеоидным комплексом".
На самом деле монголоиды в Европе оказались намного ранее. Не оглядываясь на совсем уж доисторические времена, достаточно сказать, что известный скифский поток переселенцев с Алтая, наряду с европеоидными народами, принёс с собой ряд племён с ярко выраженными монголоидными признаками. И те продолжали встречаться в этих краях и после ухода царских скифов. К примеру, в книге "Антропология античного и средневекового населения Восточной Европы", написанную коллективом авторов (Герасимова, Рудь и Яблонский) написано буквально следующее: "В метрических характеристиках краниологических серий из некрополей Боспорского царства отмечается значительная изменчивость признаков, наиболее существенных для разграничения монголоидов и европеоидов. Индивидуальные значения этих признаков, характерные для монголоидных групп, а также отдельные черепа монголоидного облика, датируемые рубежом нашей эры, встречаются во многих некрополях Боспора, но для азиатской его части выраженность монголоидных признаков более отчетлива. Таким образом, проникновение отдельных представителей монголоидной расы в южнорусские степи наблюдается задолго до гуннского нашествия". Как видите, в окрестностях Крыма, а также в низовьях Волги и на Северном Кавказе носители монголоидных признаков появились уже очень давно.
Но поздние сарматы, которых называют и ранними гуннами оказались не столь монголоидными. Как пишет антрополог Балабанова: "Усреднённый тип населения позднесарматского времени определяется как длинноголовые европеоиды". Иначе говоря, такой существенный европеоидный признак, как длинноголовость, у поздних сарматов намного выше, чем у всех их предшественников. Да и носы у них зачастую выступают резче. Антрополог Леонид Яблонский попытался на материалах могильника Покровка-10 из Оренбуржья установить происхождение классических поздних сарматских племён и обнаружил целых три исходных компонента. Первый возник здесь же, в Южном Приуралье, в предшествующее время. Это тот, что мы условно назвали "уралоидной" расой: более короткие головы, широкие лица и некоторое уплощения лица на уровне глазниц. Но теперь к нему добавились два новых варианта внешности. Второй комплекс пришёл с территории Казахстана и Средней Азии, для него характерны длинные головы, резкая профилировка лица и выступающий нос. Как пишет Леонид Яблонский: "Черепа "среднеазиатско-казахстанского типа" из Покровки-10 характеризуются отсутствием каких бы то ни было проявлений монголоидной примеси". Но самым любопытным оказался третий вариант, тоже длинноголовый, с узким лицом и даже более выступающим носом, который, по словам исследователя, "находит аналогии только на территории Закавказья, где он проявляется ещё с эпохи бронзы и представляет, в частности, автохтонов Армянского нагорья", проще говоря, нынешних жителей Армении.
Таким образом, те племена, которые Европа узнала под именем гуннов – это ранние сарматы, к которым добавилась изрядная доля длинноголовых массагетов из Средней Азии и типичных арменоидов с гор Кавказа.

[ZHAN]

Изучая летописи, легко придти к выводу о том, что гунны должны быть монголоидами или, по крайней мере, смешанным монголоидно-европеоидным племенем. Следует, однако, различать правящий род, с одной стороны, и основную массу племён, с другой. Как показывает археология, они у гуннов оказались совершенно различны. Ядро гуннских орд было вполне европеоидным, оно сложилось в Южном Приуралье, на базе местных ранних сарматов и пришлых аланов. Последние из Средней Азии, где их знали как массагетов, сначала оказались на Кавказе, тут их будут звать маскутами. Помните историю про маскутского царя Санесана, который в начале IV совершил поход в Армению, в войске которого отметились ранние гунны? Интересно как она заканчивается. Когда полководец Ваче Мамиконян на свой страх и риск разбил агрессоров и убил их предводителя, из отдалённой крепости показался трусливый армянский царь Хосров, который стал рыдать прямо на поле битвы. Но оплакивал он не своих павших героев, а захватчика Санесана, который приходился ему близким родственником. Это к вопросу об алано-армянских связях.

Благодаря каким предкам Аттила вышел низкого роста, курносый, "с отвратительным цветом кожи", да ещё и маленькими глазками?!
Если говорить о гуннах как родоначальниках династии Аттилы, то таковые в материалах Приуралья не просматриваются. Зато племена с похожими признаками ещё в предыдущую эпоху археологи наблюдают в Нижнем Поволжье, точнее, между Волгой и Доном, а также и на Северном Кавказе, неподалёку от азиатской части Боспорского царства. Антрополог Мария Балабанова утверждает, что тот массив кочевых племён, что чуть позже хлынул в Европу, сложился, по сути из двух неравных частей. Первая – малая – "сарматы локальной группы Волго-Донского междуречья и Калмыкии". Вторая – массовая – то самое ядро поздних сарматов, что созрело на Южном Урале. При этом, по словам исследовательницы, "если в первом варианте видна отчётливая тенденция к наличию низколицего монголоидного комплекса, то второй вариант, без сомнения, диагностируется как тип длинноголовых европеоидов". Иначе говоря, гуннский миграционный поток возник на Южном Урале. Но там он состоял из трёх компонентов: ранние сарматы, аланы и кавказцы. И только в междуречье Волги и Дона эта европеоидная волна с Востока наткнулась на племена, где среди европейского вида кочевников присутствовали люди с яркими монголоидными чертами.
Как причудливо тасуется карточная колода человеческих рас! Кто бы мог подумать, что на монголоидов этот миграционный поток наткнётся уже у самых границ Европы, а арменоиды придут с ним издалека, с самого Приуралья, а не будут подхвачены здесь же на Кавказе?!
Но быть может, монголоиды Волго-Донского междуречья – это и есть потомки хунну, которые в предыдущую эпоху могли придти сюда из Монголии или Северного Китая?
Конечно, история знает миграции и более дальние, но в их подтверждение надо предоставлять хоть какие-то факты. Да и зачем искать монголоидную примесь за тридевять земель, если она располагалась гораздо ближе? Ещё в скифское время на Средней Волге обитали кочевые племена ананьинской культуры с ярко выраженными монголоидными признаками. Да и среди самих скифов встречались отдельные племена с монголоидной примесью. Спуститься вниз по Волге или перебраться через Танаис, чтобы оказаться в донских степях, где встречаются плосколицые племена в сарматскую эпоху много проще, чем добираться сюда из Монголии. Тем более антрополог Мария Балабанова сравнила все черепа из поздних сарматских могильников (включая волго-донские) с синхронными им с территории Великой степи, в том числе из погребений хунну.

Результат многомерного шкалирования мужских позднесарматских серий черепов по М. Балабановой
а - из могильников Китая, Алтая и Западной Сибири;
б - тесинского этапа тагарской культуры;
в - хуннов;
г - позднесарматские;
д - пазырыкские;
е - из молильников Тувы

На схеме, которую она выстроила на основании целого ряда антропологических параметров, будущие гунны и их тёзки из северокитайских степей расположились в противоположных углах, отдельными пятнами, они нигде не пересекаются. По мужским линиям у них вообще нет ни одного совпадения. Женские серии у всех народов более общи, но даже там стыковки единичны. Исследовательница оказывается в недоумении: "Участвовали ли сами хунны в формировании позднесарматских групп? На этот вопрос сложно найти ответ. Если иметь в виду хуннский компонент, характеризующийся довольно весомой монголоидной примесью, то при любых сопоставлениях он обособляется от позднесарматского. Если же предположить, что на Северном Кавказе, где гунны (уны) впервые упоминаются в письменных источниках, и в Восточной Европе они смешались с местными европеоидными группами, то и тогда монголоидная примесь должна была иметь больший вес на позднесарматском материале, особенно на мужском". Иначе говоря, та монголоидная примесь, что была у поздних хунну не просматривается ни на Южном Урале, ни в волго-донских степях. Ни в чистом виде, ни в смеси. Так что, вероятнее всего, по мнению антрополога Балабановой, монголоидные племена этого региона сложились на иной основе: "наиболее перспективной выглядит концепция южно-сибирского происхождения населения позднесарматского времени Нижнего Поволжья и сопредельных территорий". Если верить исследовательнице, "данный антропологический комплекс сочетается с рядом культурных признаков, указывающих на возрождение атрибутов, характеризующих скифо-сибирский мир". В любом случае, хунну в Европе растаяли, подобно миражу в пустыне.

Но нас интересует царский род гуннов. По версии Балабановой, он обязан своим происхождением скифо-сибирскому миру. О том, что гунны как-то повязаны со скифами, ясно после рассказа византийца Приска про эффект, который произвела на Аттилу находка скифского ритуального меча. Ни один народ не сохранял бы более шести столетий в своей памяти предания о чужих подвигах. Шесть веков – это двадцать с лишним поколений. Такую бездну времени деды не станут рассказывать внукам о неком неведомом народе, след которого давно простыл, но который когда-то был знаменит и славен. Но легенда о том, что "мы в древности были сильнее всех" способна жить и тысячелетиями. Поэтому логичен вывод: гунны считали себя потомками "царских" скифов, наследниками их громкой славы.
Может смутить очевидная несхожесть бородатых и длинноволосых кочевников Геродота с явно монголоидной внешностью Аттилы и его рода. Но следует помнить, что Алтай, где формировались ранние доевропейские скифы, был зоной контакта двух больших рас. Окуневская культура – родоначальница скифо-сибирского мира – отличалась тем, что её создавали как европеоиды, так и ярко выраженные монголоиды. Среди степных скифских серий черепов, изученных антропологом Александром Козинцевым, это он поставил точку в споре о прародине этих кочевников, оказались и такие, которые несли в себе монголоидные черты. Речь идёт всего лишь о нескольких периферийных группах степняков, таких как скифы Северо-Западного Причерноморья, то есть с берегов Днестра и Прута, а также скифы Присивашья. Они, по словам Козинцева, "имеют явную монголоидную примесь и довольно похожи на людей скифской эпохи из Центральной и Западной Тувы". По основным параметрам черепа "монголоидных скифов" походили на своих царственных собратьев, но имели изрядную долю примеси ярко выраженных обитателей южно-сибирской тайги. Внешне эти метисы были похожи на многих нынешних обитателей алтайского региона: тувинцев, шорцев или алтайцев, являя собой промежуточный вариант двух рас с такими признаками одной из них, как тёмная кожа, более узкие глаза, приплюснутые носы, небольшой рост. Эти метисы остались в регионе после ухода "царских" племён, а не появились с какой-нибудь очередным притоком степного населения. Тому свидетельством черепа с признаками монголоидности с некрополей Боспора. Некоторые из них попали туда ещё до нашей эры, в то время как вторая сарматская волна, в составе которой отметились некоторые народы восточного происхождения, такие как спалы, проникла в Северное Причерноморье только в середине I столетия. Значит, гунны никуда отсюда не исчезали. Только вели себя очень скромно. Поскольку с уходом основной массы скифов эти племена утратили лидирующие позиции в Северном Причерноморье, они вынуждены были подчиниться хлынувшим сюда сарматам, а затем и аланам. Но при этом сохранили некоторые характерные черты скифского образа жизни. К примеру, приверженность к стрельбе из лука вместо ближнего боя, столь любимого иными кочевниками Великой степи. Прекрасные наездники и стрелки, они дождались своего шанса, когда на востоке Европы появились новые сёдла и длинные, более мощные луки, благодаря которым "монголоидные скифы", которых человечество вскоре узнало под именем "гунны", смогли возвысится сначала над окрестными племенами, а затем и оседлать ту миграционную волну, что пришла с Южного Урала.
Отчего же большинству современников свирепые агрессоры показались настолько уродливыми?
Дело не столько в том, кем они были на самом деле, сколько - кем они хотели казаться. Уродливость гуннов – не столько следствие их природы, сколь дело рук самого человека. Нет таких народов, чья натуральная внешность могла бы произвести такое отталкивающее впечатление, какое вызывали гунны. То есть им пришлось над собой основательно поработать.
Вспомним о деформациях голов. Псевдо-Гипократ пишет о кочевниках: "Они считают самыми благородными тех, у кого наиболее длинная голова". Этот греческий целитель рассказывает, что кочевники искусственно вытягивали черепа своих детей ещё в самом раннем возрасте. Ему вторит философ-стоик Зенон, сообщающий об обычаях обитателей Северного Кавказа следующее: "Сираки дают царский венец самому рослому или по словам некоторых имеющему самую длинную голову". Тем не менее, этих длинноголовых всадников никто из их современников не считал страшными или уродливыми, как гуннов.
Это был способ деформации головы, который вытягивает череп в длину. В науке он носит название "кругового" или "кольцевого". Достигается при помощи мягких повязок, которыми тесно бинтуют голову ребёнка. Тогда она начинает расти вверх. При этом лицо практически не страдает. Подобный обряд бытовал в степи ещё при аланах. Последние как бы подчёркивали тем самым свою европеоидность. Длинноголовость, как известно, один из её основных признаков. Совсем другую картину мы имеем в позднесарматское время. Деформация головы, ранее весьма эпизодическая, становится массовой – до 80% всех имеющихся в распоряжении учёных черепов того периода несут следы искусственных изменений. Кроме того, начинают применяться методы куда более изуверские. Вот как описывает Мария Балабанова, к примеру, "лобно-затылочный" вариант этого странного ритуала: "Более жесткая деформация достигалась, видимо, круговой повязкой, закрепляющей маленькие дощечки на лобную и чешую затылочной кости. В результате такого давления черепная коробка слегка укорачивалась и сузилась, компенсируя эти лишения повышением черепного свода и удлинением основания... Лобная кость расширилась (расплющилась) в своей самой узкой части и стала покатой – "убегающий" назад лоб. Очевидно с последними изменениями связаны и лишения в области переносья. Переносье и носовые кости стали шире и ниже. Изменились и параметры лицевого скелета". Проще говоря, лицо становится более плоским и широким, нос приплюснутым и низко посаженным, глазницы разбегались в стороны и располагались выше, чем принято. Происходило некоторое усиление монголоидных признаков, но достигалось оно ценой искажения физиономических черт, проще говоря, за счёт уродования лица. А ведь в это время применялась ещё и "затылочно-теменная" деформация. Дощечки прикладывались таким образом, чтобы череп округлялся, лоб выдвигался вперёд и по бокам, нависая над лицом бесформенной глыбой, глаза утопали в глубокой складке, как на дне колодца. По видимому, именно на этот способ намекал античный географ Страбон, когда писал: "Другие племена, говорят, стараются делать так, чтобы лбы выдвигались вперёд над подбородком". Обладатель эдакой физиономии действительно выглядел настоящим монстром, подлинным пещерным человеком. Вот отчего ужасался римский поэт Сидоний, описывая гуннскую внешность: "Круглой массой возвышается его сдавленная голова. Подо лбом, в двух впадинах, как бы лишённых глаз, виднеются взоры"! Иордану такое лицо казалось "безобразным комком с дырами вместо глаз". Сарматы, к власти у которых пришёл монголоидный род гуннов, просто пытались последним подражать. В предыдущую аланскую эпоху признаками благородства считались европеоидные параметры черепа, а с возвышением гуннского рода у кочевников, напротив, символом престижа стала их полная противоположность. Но поскольку к недостижимой монголоидности стремились люди с европейским или даже кавказским типом внешности, выходило это всё самым нелепым и безобразным образом. Однако, таковы были требования того жестокого века. Когда знаменитый арабский географ Абу аль-Масуди в середине X столетия посетил среднеазиатский город Хорезм, он спросил у местных жителей, отчего у них такие странные головы. Ему ответили: "Наши древние делали три вещи, с помощью которых они одолевали жителей иных стран. Одна из них – это то, что они делали набеги на тюрок (древние тюрки отличались ярко выраженной монголоидностью) брали их в плен, поэтому у них сходство с тюрками и их не узнавали. Иногда они попадали к мусульманам, а их обращали в рабство. Тогда они велели женщинам, чтобы они, когда родят, привязывали мешки с песком с обеих сторон к головам детей, чтобы головы уширялись, а после этого их не обращали в рабство". Как видите, форма черепа в древности выступала своеобразным паролем "свой-чужой". И были народы, готовые подстроиться под других.
Но формой черепа всё не ограничилось. Подражать – так подражать! Псевдо-гунны, а точнее аланы и сарматы, стремившиеся внешне походить на новых лидеров степи, принялись активно бороться с растительностью на лицах у мужчин методом надрезов кожи младенцев. А поскольку у части из них волосатость от природы была повышенной, на лицо проходилось наносить так много шрамов, что оно полностью обезображивалось. Вдобавок, они, видимо, пытались укротить и свои выступающие носы, которым придавали иные формы при помощи тугих повязок. По крайней мере, именно об этом пишет Сидоний. А теперь представьте, как должен был выглядеть такой "гунн", если изначально он, к примеру, принадлежал к арменоидному антропологическому типу. Это ведь была ходячая карикатура на настоящего монголоида. Жертва средневековой пластической хирургии! Природу обмануть нельзя! Она мстит за насилие над собой самым жестоким образом. Основная масса поздних сарматов, несмотря на все потуги и ухищрения, настоящими монголоидами так и не стала. Зато превратилась в подлинных уродов. И в таком виде хлынула в ошалевшую Европу.

[ZHAN]

Отчего современникам показались нелепыми фигуры кочевников, если, как выяснилось, подавляющая часть их происходила из числа местных племён, давно знакомых обитателям нашего континента?

Вот что пишет антрополог Балабанова о состоянии скелетов у кочевников гуннской эпохи: "На позднесарматских костяках фиксируется в массовом количестве дегенеративно-дистрофические изменения, по которым хорошо регистрируется высокий уровень физической изношенности мужских скелетов... Характерно, что у ранних сарматов нижний пояс поражается с такой же частотой, что и у поздних сарматов, а вот верхний пояс у поздних сарматов в два раза сильнее изношен... Таким образом, наибольшие физические нагрузки у поздних сарматов выпадали на пояс и свободную верхнюю конечность. Ещё один факт специфичен: у поздних сарматов с деформированными головами в одинаковой степени разрабатывались суставы левой и правой руки, а вот у недеформированных сильнее разрабатывалась правая рука".
То есть обладателям деформированных черепов, приходилось часто стрелять из тугих луков и махать тяжеленными двуручными мечами, вот почему у них в два раза сильнее изношен верхний пояс скелета, чем у их предшественников или даже современников – сарматов и аланов, которые сражались при помощи пик, а значит развивали только одну руку.
Ни одному народу на Свете до того не приходилось так много ездить верхом, как гуннам. Вспомните, что пишут об этом античные авторы, в частности, Сидиний: "Едва ребёнок покидает лоно матери, он уже на спине коня. Можно подумать, что это члены одного тела, ибо всадник как бы прикован к лошади; другие народы ездят на конском хребте, а этот живёт на нём". Однообразный физический труд уродует фигуры рабочих у станка, шахтёров в тесных забоях, крестьян у плуга. Но все перечисленные бедолаги проводят в однообразных и утомительных занятиях лишь часть своей жизни. А теперь представьте людей которые с младенчества знают лишь одну позу - быть в седле, которые не ходят пешком, не встают с хребта лошади, не разминают свои затекшие члены. Во что их тела превратятся к 20-30 годам? Бесконечные травмы и переломы вследствие падений, неизбежная дистрофия целого ряда мышц и связок, многочисленные искривления позвоночника – весь этот букет прелестей был гарантированно обеспечен кочевникам, не спускающимся вниз со спин своих верных коней. Однако, невероятная нагрузка на позвоночник ещё и сочеталась у них с переразвитостью плечевого пояса. Тугие длинные луки требовали недюжинной силы и сноровки от конного стрелка. Двуручные мечи гуннов ввиду отвратительного качества железа были у них ещё тяжелее, чем у предшественников, а пускать это оружие в ход им приходилось намного чаще. Сарматы, аланы и спалы уповали на свои копья. Гунны все надежды возлагали на луки и мечи. Отсюда у них мощные и толстые шеи, широкие плечи, переразвитая грудь. Все эти особенности строения кочевников не ускользнули от внимания их современников. Гунны действительно превратили себя в безобразных кентавров, стали обладателями чудовищных, непропорциональных на взгляд остальных европейцев тел. И виною тому вовсе не пресловутая монголоидность, а всего лишь очень специфический образ жизни.

[ZHAN]

Почему появление гуннов на территории Готской державы оказалось столь внезапным и неожиданным? Почему германцы и римляне восприняли их как практически неизвестное им племя, отчего не сумели заблаговременно подготовиться к обороне?

Начнём с анализа той ситуации, что возникла в Европейской Сарматии ещё накануне появления гуннов. Вот как описывает сложившуюся там обстановку археолог и этнограф Сергей Яценко: "Примерно в середине III века нашей эры в степях Восточной Европы и Северного Кавказа от Урала до Дуная разразилась настоящая катастрофа, приведшая к полной перекройке этнополитической карты огромного региона. Благодаря археологическим исследованиям последних десятилетий ее картина становится все более и более впечатляющей. Аргументированного объяснения этим переменам в литературе пока не дано. Запустели многие ранее наиболее заселенные кочевниками регионы – верховье и правобережье низовьев Дона, Прикубанье, Центральная Украина, Молдавская Лесостепь". Об удивительном опустошении многих степных регионов рассказывает и археолог Сергей Трибунский: "С середины III века происходит значительное сокращение позднесарматских курганов в междуречье Волги и Дона, а также полное их исчезновение в Днепро-Донском междуречье... Сарматские могильники этого времени очень бедны, что отражает прекращение контактов с центрами античной цивилизации". Перед нами огромная пустыня – от Днепра и до Урала. Вот чем стала Сарматия в предшествующий возвышению гуннов период.

Сергей Яценко, российский археолог и этнограф

Если взглянуть на карту распространения черняховских памятников, то с первого взгляда видно, что готы не заинтересовались широкой полосой степных пространств между низовьями Днепра и Дона. Эта территория осталась ими не освоенной. Там обитали союзные готам аланы-танаиты. Если кто-то из германцев и проникает к Дону, то, вероятней, это были герулы. Самым восточным районом, где археологам попадаются германские элементы, стала зона памятников Каширки-Седелок. Но и она вскоре прекратила своё существование. Никаких следов пребывания за Доном, а тем более на Северном Кавказе каких-либо германских племён нет. Тем не менее, и прикубанские и волго-донские степи вдруг приходят в полное запустение. Практически одновременно переживает упадок азиатская часть Боспорского царства. Собственно, боспорские владения в этот период свелись к острову Фанагория (ныне полуостров Тамань). Такие города как Горгипия (район Анапы) или Раевское городище (под Новороссийском) были разрушены и оставлены. И обвинять в данных злодеяниях готов или их германских союзников не приходится, поскольку они в те края просто не добрались.

Господствовали здесь в то время аланы – те самые потомки среднеазиатских массагетов, которые где-то в середине I века нашей эры появились сначала на Кавказе, а позже стали распространяться по разным направлениям. Именно о них говорил Аммиан Марцеллин, указывая на "бесконечные степи Скифии, населённые аланами, они мало-помалу изнурили соседние народы и распространили на них своё название". Учёные связывают с аланами особый вид погребений – катакомбы в виде буквы "Т" под курганами. Вот, что сообщает об их распространении археолог Михаил Кривошеев: "Рассматривая катакомбы позднесарматского времени, наибольшее распространение которых приходится на вторую половину III-IV веков в западных районах Азиатской Сарматии, и на Нижнем Дону в частности, исследователи связывают их появление с политическим укреплением и распространением на указанной территории некой этнической группы, сложившейся в районах Центрального Кавказа на основе местного населения, носителя погребального обряда Т-образных катакомб и степного населения среднесарматского времени. После событий середины III века, результатом которых стали разгром Танаиса, резкое уменьшение сарматского населения в донских степях и прекращение функционирования памятников Прикубанья, новая этническая группа северокавказского происхождения начинает доминировать в степях Нижнего Дона. Следствием чего становится массовое распространение погребальных комплексов центрально-кавказского типа на данной территории. Авторы также отмечают, что прежнее сарматское население Нижнего Дона не было вытеснено полностью, о чём свидетельствуют синхронные погребальные сооружения (подбои и узкие ямы), встречающиеся с Т-образными катакомбами в одних могильниках".
Господство аланов над остальными народами Сарматии доказывают не только общие кладбища, где наряду с кавказскими катакомбами встречаются и иные типы захоронений. О том же самом сообщают и древние хроники. Армянские летописцы, кроме того, наблюдают среди подданных маскутов – кавказских аланов – не только прочие сарматские племена, но и непосредственно уннов. Так что сведения летописей вполне совпадают с данными археологов.
Но отчего вдруг запустели степи? Неужели пришлые аланы истребили всех здешних обитателей?
На то есть более прозаические причины. В первую очередь – климатические. Как уверяют нас климатологи и почвоведы – во второй половине II - первой половине III веков в широкую полосу степей от Днепра до Урала пришла невероятная засуха. Многие ранее благодатные места превратились в солончаки и песчаные пустыни. Степные равнины становятся почти безлюдными, а кочевники либо уходят на Север, в сторону Башкирии, либо бегут на Восток, за Урал, либо жмутся к предгорьям. Жизнь теплилась только в Лесостепи. Не случайно самым сильным этносом Сарматии того периода оказались аланы Северного Кавказа. Описывая нашествие 336 года алано-маскутского царя Санесана, которому подчинялось "несметное множество других разношёрстных кочевых племён" армянский историк Фавстос Бузанд употребляет следующие выражения: "Не было числа множеству его конных полков и счёта пешему войску, вооружённому палицами, так что и сами они не могли сосчитать своё войско. Но когда они прибывали на какое-нибудь значительное место, устраивали смотр по полкам, знамёнам и отрядам на видных местах, приказывали, чтобы каждый человек нёс по одному камню и бросал в одно место в кругу, чтобы по тому, сколько окажется камней, можно было определить количество людей и чтобы остался на будущие времена этот грозный знак прошедших событий". Как видим, это было мощное объединение немалого числа кочевых народов, широко рассеянных по просторам Сарматии, во главе которого стояли аланы кавказских предгорий. Но они в ходе этого похода терпят обидное поражение, их предводитель гибнет.
Если поражение от армянских войск и стало неким основанием для перемен в Степи, то далеко не главным. Кочевые армии того времени, как нам уже ведомо, состояли, не считая пехоты, из ударной тяжеловооружённой конницы и лёгкой лучной кавалерии. Последняя долгое время играла роль вспомогательного рода войск. Однако, с распространением хуннского оружия и сёдел с деревянными вставками значение стреляющих всадников резко возросло. Отныне они оказываются сильнее броненосной аланской лавины. Да и климат в Степи изменился. С конца III столетия уровень увлажнённости сначала восстанавливается до современного, а затем, уже к середине IV века и превосходит его. Долины зазеленели, низовья рек разлились и превратились в болотистые плавни. Бывшие пустыни снова стали сочными лугами. Население степных равнин Северного Кавказа и междуречья Дона и Волги вслед за травой и скотом начинает обильно множиться. Стеснённые в кавказские предгорья племена уже не могли диктовать свою волю более многочисленным равнинным кочевникам. Среди последних и возвысились гунны. Отныне уже они навязывают свою власть аланам и прочим соседям. Мы разбирали поход маскутского царя Санесана в Армению. Его традиционно датируют 336 годом. Но ровно через 35 лет (время жизни одного поколения), точнее – в 371 году, кочевники появляются в Закавказье вновь, во главе уже с иным предводителем. Как сообщает родословная армянского просветителя святого Григория, ордами отныне повелевает "царь хонов Урнайр", который "открыл Врата Алан", то есть именно он взял под свой контроль проход сквозь Кавказские горы. И в его армии "собрались войска хунов, маскутов, алан, лбинов, тавматаков, купуров, джмахов, гугаров, узов" и других северокавказских народов. Как видим, бывшие властители Сарматии – маскуты и аланы теперь упоминаются после гуннов, ставших новыми лидерами Степи.
Хоны (хуны), упоминаемые в армянских летописях начиная со II века нашей эры – это и есть потерянные учёными предки свирепых кочевников, устроивших грандиозный переполох в Европе.
Отчего же современные историки не обнаружили это родство?
Дело в том, что западные специалисты с древними армянскими хрониками почти не знакомы. Российские исследователи хотя ими пользуются, но оказались в плену теории северокитайского происхождения гуннов. Поэтому связь будущих "потрясателей Вселенной" со скромными обитателями кавказских предгорий они с ходу с негодованием отвергают. Востоковед Камилла Тревер, на чьё мнение до сих пор они при этом ссылаются, приводит "против" следующий "железный" довод: "Армянские историки, начиная с Фастоса Бузанда, говоря о хонах, никак не выделяют их, а называют в одной связи и наравне, не отмечая особенностей их внешнего вида и быта, с племенами несомненно кавказского происхождения, как таваспары, хетчематаки, гугары, чилбы, баласичи и другие". То есть раз армянские "хоны" до поры до времени ничем не отличаются от прочих народов Северного Кавказа, то на родство с грозными гуннами они претендовать не могут. Такая вот у учёных логика. Современным историкам гунны показались племенем настолько необычным, что они в упор не хотят видеть их местных, в первую очередь, северокавказских корней, полагая, что народ подобного ужасного вида мог явиться лишь откуда-то из дальних глубин Азии. Но мы то уже убедились, что странности облика европейских агрессоров объясняются не столько их природой, сколько попыткой её изменить.
О кавказских хонах учёные прекрасно осведомлены, но они показались историкам современности слишком скромными и неприметными, чтобы признать их прародителями ужасных кентавров, сокрушивших готов и перепугавших Рим.
Обратите внимание на следующее обстоятельство: армянские летописцы, упоминавшие "хонов", творили в то время, когда европейские гунны уже достигли своего наивысшего могущества и не слышать об их грозной славе здесь никак не могли. Агафангел писал свои сочинения в начале IV столетия, а значит, уже после разгрома державы готов и "вселенского переполоха", Фавстос Бузанд и Мовсес Хоренаци трудились в V веке, то есть вообще в эпоху Аттилы. Мовсес Каганкатваци и вовсе корпел над пергаментами в VII столетии, когда значительная часть гуннов, после разгрома при Недао, вернулась на Северный Кавказ. Если тамошние летописцы под "хонами" разумели некое вполне безобидное местное племя, отчего у них нет иного этнонима для обозначения могучих европейских агрессоров и их потомков? Почему абсолютно одинаково зовутся на Кавказе как те племена, что до поры до времени служили местным аланам, так и те победоносные народы, что позже заправляют всеми делами в Степи? Заметьте, у армянских историков V века, таких как Егише и Лазарь Парпеци, система крепостных сооружений, сдерживающих проходы через Кавказские горы в районе Дарьяла и Дербента, именуется не иначе, чем "пахак хонов", то есть дословно "оборона от гуннов"! Известно, что мощные укрепления строят здесь как раз в середине этого столетия, при Аттиле, причём финансируют создание новых стен сразу два государства, ранее постоянно враждовавших друг с другом: Персия при Иезигерде II и Византия при императоре Маркиане. От кого пытались укрыться цивилизованные народы за мощными цитаделями, если не от свирепых европейских кочевников?

Фрагмент Дербентской стены. Вид в наши дни

[ZHAN]

Ещё до возвышения Аттилы эти гунны совершили как минимум два набега на восточные земли через Кавказские горы. Первый поход упомянут в письме блаженного Иеронима от 395 года. И в нём сказано: "Весь Восток задрожал при внезапно разнёсшихся вестях, что от крайних пределов Меотиды, где запоры Александра сдерживают дикие племена Кавказа, вырвались орды гуннов, которые летая туда и сюда на быстрых конях, всё наполнили резнёй и ужасом". Агрессоры могли проникнуть в цветущие долины Леванта и Месопотамии только двумя путями: либо через Аланские Ворота (Дарьял) или по Каспийскому проходу (Дербент). Однако, Армянское царство тогда контролировало всю территорию Закавказья: от Иберии на Чёрном море до Албании на Каспии, так что миновать его пределы захватчики никак не могли. Тем более, что по сведениям Иеронима, целью гуннов был грабёж восточноримских провинций: "Было точно известно, что они направились к Иерусалиму из-за безумной жадности к золоту. Стены Антиохии (город в Сирии), о которых не заботились в мирное время спешно приводили в порядок". Путь в Святую землю однозначно лежал через армянские владения, другой дороги туда просто не было. Второй набег, как сообщает Приск Панийский, гунны совершили где-то около 420 года уже на территорию Ирана. Под руководством вождей Курсиха и Васиха огромное войско свирепых кочевников, пройдя Аланскими Воротами – через нынешний Дарьял – попало во владения персов. Поход оказался не слишком удачным, бросив большую часть добычи, незадачливые грабители вернулись домой другим маршрутом, по берегу Каспийского моря, поскольку гунны наблюдали "пламя, поднимающееся из подводной скалы". Таким образом, гунны были хорошо известны в Закавказье. Тем не менее, никакого другого этнонима, кроме "хоны" для них здесь не придумали и это имя ещё долгое время распространяли на все могущественные северные и восточные кочевые племена, включая эфталитов, кушан и хазар, а позже и тюрков. Разве это не есть лучшее доказательство того, что "хоны" не какой-нибудь малый местный народец, а великие и ужасные гунны?
Но на Кавказе их никто не боялся. Всё дело в особенностях тактики гуннов. Она была чрезвычайно эффективна в войнах против алан и готов, подчас приносила успех и в борьбе с римлянами и византийцами, но персы и армяне имели от неё "противоядие". Поэтому конфликты с ними для кочевников всегда заканчивались плачевно. Вот что об этом сообщал Приск Панийский в своём повествовании о походе Васиха и Курсиха в Иран: "Пока они опустошали страну своими набегами, выступившие против них полчища персов наполняли стрелами разлитое над ними воздушное пространство, так что унны из страха перед наступившей опасностью обратились вспять". Персы, как и армяне, имели на вооружении большие парфянские луки, они почти не уступали хуннским в дальнобойности, и не намного отставали в пробивной мощи. Лучники традиционно составляли в армии персов и других восточных народов самую массовую часть армии. В столкновении с таким войском легковооружённые гуннские всадники несли значительные потери. Кроме того, одним из главных преимуществ кочевников всегда была манёвренность, а в горных долинах Закавказья, они данное качество начисто утрачивали. Армянский историк Мовсес Хоренаци поведал о причинах поражения армии маскутского царя Санесана, значительную часть которой составляли, как известно, гунны: "Наши восточные и южные войска внезапно напали на них, оттеснив их оттуда к скалам Ошакана, а искусные конники в стремительном преследовании (загнали их) в труднопроходимую каменистую местность и не дали расположиться для стрельбы из лука привычным для них способом". Вот почему опасные для Запада гунны, в свою очередь, оказались столь беспомощны перед Востоком и терпели там поражение за поражением. Здесь их сначала разбивают в 336 году, когда они ещё служат аланскому вождю Санесану, затем армяне чувствительно потрепали их войско в 371 году, когда во главе его уже стоял "царь хонов Урнайр". Но стоило кочевникам повернуть свои стопы в другую сторону, против донских аланов и днепровских готов, как к ним пришёл небывалый успех. На равнинах Скифии лёгкая и манёвренная конница гуннов без труда сокрушала панцирную аланскую кавалерию и копьеносную германскую пехоту.
Возвышение гуннов произошло в период между 336 и 371 годами нашей эры. Они под именем "хоны" давно были известны на Кавказе как один из народов, находившихся в подчинении у местных алан (маскутов).
Могучие ратники Германариха не приспособились к войнам с гуннами потому, что никаких пограничных конфликтов между этими народами не было и нападение свирепых кентавров действительно оказалось для готов неожиданным. В III столетии степи превратились в пустыню. Напротив, в середине следующего века был избыток увлажнения, а значит множество мест, особенно низины и русла крупных рек, обернулись болотами и плавнями. Вспомните, что писал Иордан о местожительстве герулов на Дону накануне их покорения готами: "По сообщению историка Аблавия, вышеуказанное племя жило близ Меотийского болота, в топком месте, которое греки называют "ele", и поэтому и именовались элурами". А ведь район Каширки-Седелок расположен на значительном удалении от Азовского моря. Это означает, что в период перед нападением гуннов огромные территории Подонья были заболочены, то есть стали непроходимыми топями, продолжением Меотиды. Поэтому кочевники действительно долгое время были отрезаны от своих германских соседей и последние могли ничего не знать о тех переменах, что случились в Степи в середине IV столетия. Готы жили в дружбе с аланами-танаитами, кочевавшими между Днестром и Доном и были уверены, что по ту сторону Танаиса всем заправляют также хорошо знакомые им длинноголовые аланы-маскуты, с которыми они, вероятно, держали союзные отношения ещё со времени войны против спалов. И вдруг из-за казалось бы непроходимых меотийских трясин появляются люди со страшными, уродливыми лицами, практически не слезающие со своих коней, воюющие новым непривычным способом. Было отчего впасть в отчаяние престарелому Германариху!
Древние историки, начиная с Иордана, утверждают, что гунны пробрались в Скифию по дну Азовского моря. Большинство современные исследователей полагают, что переход состоялся в районе Керченского пролива. Но это означает, что гунны должны были вначале захватить азиатскую часть Боспора – остров Фанагорию, ныне Таманский полуостров, а затем обрушиться на боспорские города в Крыму. Опять-таки, у Германариха и его воинов была возможность прийти на помощь своим крымским союзникам, по крайней мере, попытаться запереть свирепых гуннов на этом полуострове.
Но гунны через Крым не проходили. Несмотря на то, что многие современные исследователи прямо указывают на Крым, как место, через которое гунны вторглись в Европу. Эдвард Томпсон, к примеру, ссылаясь на мнение древних авторов, сообщает: "готы и гунны долгое время жили рядом, ничего не зная о существовании друг друга. Их разделял Керченский пролив: и те и другие считали, что за горизонтом нет земли". Российская исследовательница Ирина Засецкая, виднейший специалист по истории кочевых народов, пишет буквально следующее: "Пройдя в самом узком месте Керченский пролив, гунны вступили на территорию Европейского Боспора". Она, правда, при этом считает, что кочевники двигались сразу двумя маршрутами: одни шли по топкой грязи Керченского пролива, другие двигались донскими степями, и только в Северном Приазовье обе орды воссоединились. Ей вторит украинский археолог Дмитрий Козак: «Одна группа шла на запад степными пространствами, а вторая - через Керченский пролив… Пройдя Крым, гунны вышли в степи Причерноморья и в Поднепровье, где соединились с той частью племён, которая прошла степями».

Думаете, могли античные авторы, такие, к примеру, как Аммиан Марцеллин перепутать цивилизованных боспоритов с кочевниками-аланами или варварами-готами? Вряд ли это возможно. Жители Боспорского царства считали себя потомками греческих колонистов, говорили на языке эллинов и всегда поддерживали самые тесные отношения с Римской империей, особенно с её восточной частью – Византией, где жили их сородичи. Для Аммиана и его современников и аланы и готы – это всего лишь варвары, пусть и не столь дикие, как гунны, а боспориты – это эллины, пусть и смешавшиеся с сарматами, но практически соотечественники. Ещё в начале IV столетия Боспор формально считался провинцией Рима и даже на самых последних местных статерах, выпущенных пантикапейским монетным двором в 332 году, ещё красовался лик императора Константина. В сочинении Аммиана Марцеллина есть известия об этом регионе в канун нашествия гуннов. Учёный грек рассказал нам о событиях 362 года, когда к римлянам прибыло посольство "боспориан" а также тех народов, о которых раньше ничего не слышали, "с мольбой, чтобы за внесение ежегодной дани им было позволено жить мирно в пределах родной земли". Как видим, в преддверие гуннской агрессии обитатели Крыма пытались заручиться покровительством Империи. А вот, что тот же самый Марцеллин пишет о самом вторжении: "Гунны, пройдя через земли алан, которые граничат с грейтунгами и обыкновенно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрманариха (Германариха)". Грейтунги – это другое название остготов, так звались готские племена, поселившиеся на Днепре. Танаитами именовали алан, живших в степях от Дона (Танаиса) до Днепра.
Ну, и где же здесь хоть малейший намёк на Крым?
Послушайте, что рассказывает Иордан: "Лишь только они перешли громадное озеро, то – подобные некому урагану племён – захватили там алпидзуров, алцилдзуров, итимаров, тункарсов и боисков, сидевших на побережье этой самой Скифии. Аланов, хотя и равных им в бою, но отличных от них (общей) человечностью, образом жизни и наружным видом, они также подчинили себе, обессилив частыми стычками". Обратите внимание: готский писатель перечислил целый букет "скифских" племён, правда, известны из них учёным лишь аланы. Но в этом перечне нет ни эллинов, ни боспоритов, ни даже тавров или тавроскифов, словом, никого из традиционных обитателей Крыма. Два самых информированных писателя той эпохи, рассказывая о вторжении гуннов, даже словом не обмолвились ни о Керченском проливе, ни о Крымском полуострове с Боспорским царством, там расположенном.
Видите ли, Керченский пролив – пожалуй, самое глубокое место Азовского моря. Если сама Меотида довольно мелководна, глубины там, в основном, колеблются от двух до девяти метров, имеется большое количество отмелей и мелководных банок, то Керченский пролив, напротив, более глубокое место, минимальная глубина там никогда не опускалась ниже параметров в пять-семь метров. Кроме того, здесь почти всё время дуют сильные ветра и морскую поверхность бороздят крупные волны. Идея о том, что с азиатского берега на европейский можно перейти вброд через пролив могла придти в голову только человеку, явно не знакомому с местными реалиями. Кроме того, как оказалось, никаких следов гуннского погрома в Крыму просто не обнаружено, а те повреждения, что некогда археологи приписывали кочевникам, после уточнения датировок, отнесены к предыдущему периоду германских завоеваний. Столкнувшись с тем, что никаких доказательств прочно укоренившейся на страницах современных исторических сочинений легенде о походе гуннов в Европу через Керченский пролив ни в древних летописях, ни в археологических материалах нет, наиболее честные исследователи стали маневрировать. "Следы разрушения ряда городов и крепостей Тамани и Керченского полуострова во время гуннского нашествия 375 года, при ближайшем рассмотрении оказались относящимися совсем к другой эпохе и не имеющими прямого отношения к гуннам. Нашествие гуннов затронуло Крым лишь стороной" – пишут Марк Щукин и Олег Шаров, не уточняя, правда, в чём же эта самая "сторона" выразилась. Профессор из Белгорода Николай Болгов, отбросив, наконец, недоговорки и реверансы в сторону предшественников, вынужден подтвердить очевидное: "Вслед за вполне конкретными указаниями современников мы должны признать, что гуннского вторжения на Боспор в 370-х годах просто не было. Ни одного сообщения в источниках по этому поводу нет".
Отчего же тогда упорствуют в данном вопросе современные историки?
Вы не представляете, до чего устойчивы легенды и мифы в профессиональной научной среде. И как нелегко их разрушать. Стоит какому-нибудь авторитетному историку сморозить пусть даже явный вздор, как он начинает кочевать по страницам учёных трудов, подкрепляясь всё новыми и новыми именами последователей. И неважно, что в обосновании нет никаких фактов, зато об этом писало столько видных специалистов! Оторвавшись от реальности, научный миф начинает жить своей собственной жизнью. Так было с происхождением гуннов от хуннов, точно так же обстоят дела и с маршем этих кочевников по дну Керченского пролива. Откровенная глупость, но обладающая колоссальной живучестью! Послушайте, что пишет историк Николай Болгов, ссылаясь на труды другого видного специалиста по античному Боспору: "Гунны же, как показал Александр Айбабин, вошли в Крым с севера лишь на рубеже IV-V веков или в начале V века. Их могильники группируются в степной Таврике, а на Боспоре до Узунларского вала, исключая одиночные находки в Керчи". Миф о крымском походе возник потому, что исследователям надо было как-то объяснить феномен замкнутости гуннов, на который обратили внимание практически все древние авторы, начиная с Иордана. При этом историки рассматривают нынешнюю карту Приазовья и им невдомёк, почему будущие "потрясатели Вселенной" вынуждены были пробираться в Европу по дну Меотиды. "Если кочевники жили на Севере, в районе донского устья, отчего им просто не форсировать реку, как это без труда проделывали скифы, сарматы и прочие предшественники гуннов?" – недоумевают наши современники. Мысль о том, что климат, а вместе с ним и контуры берегов Азовского моря в ту эпоху могли быть совсем иными, даже в голову им не приходит. Меж тем, в условиях увлажнения приазовские плавни вполне могли доходить до широты Волгограда и в этом случае европейская часть Скифии действительно оказывалась отрезана от остальной Степи непроходимыми топями. Но к 375 году возвысившиеся в Азиатской Сарматии гунны сумели отыскать тропку сквозь трясины Нижнего Подонья и прорвались на просторы Северного Причерноморья, где о них никто не слышал. Однако, случилось это, конечно, не в районе Керченского пролива, а намного севернее, вероятно невдалеке от нынешнего устья Дона. Церковный историк Зосима, полагал, кстати, что помог в этом кочевникам "снесённый Танаисом ил". До того гунны, скорее всего, уже подчинили себе ту мощную миграционную волну, что зародилась на Южном Урале. Поздние сарматы возвращались в зазеленевшие степи волго-донского междуречья, а там их уже поджидали свирепые монголоидные скифы, покорившие окрестные народы. Внезапность, манёвренность, новая тактика дистанционного боя принесли отсталым и диким племенам нежданный успех. Поверженными оказались аланы-танаиты, а затем и блестящие готы. Накануне решительного сражения на Каталаунских полях, победа в котором могла принести кочевникам мировое господство, великий Аттила напомнил своим воинам о той славной странице истории пращуров: "К чему фортуна утвердила гуннов победителями стольких племён, если не для того, чтобы приготовить к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Меотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооружённых?"

[ZHAN]

Есть несколько удивительных парадоксов из жизни гуннов, на которые давно обратили внимание исследователи, но до сих пор тщетно бились над их разрешением.

Некоторые древние писатели прозрачно намекали на людоедство среди гуннов. В частности, церковный писатель Феодорит утверждал, что многие гунны отказались от таким мерзостей, как поедание трупов своих родителей только после принятия христианства. А поэт Клавдий Клавдиан полагал, что свирепые кочевники гордятся "убийствами отца и матери".
Никакой загадки здесь не вижу. Ядро гуннских племён сформировалось на Южном Урале. Этот регион – прародина ранних сарматов, тех самых, что звались у Геродота "исседонами". И вот что поведал о них древнегреческий историк: "Об обычаях исседонов рассказывают следующее. Когда умирает чей-нибудь отец, все родственники пригоняют скот, закалывают его и мясо разрубают на куски. Затем разрезают на части также и тело покойного отца того, к кому они пришли. Потом все мясо смешивают и устраивают пиршество". Таким своеобразным способом это племя хотело вечно сохранять плоть предков. "Мы их съели - значит они внутри нас, они с нами". Девять столетий спустя Феодорит повествует о пережитках подобных привычек среди европейских гуннов. Вряд ли это случайное совпадение. Скорее, яркое доказательство того, что свирепые кочевники ведут свою родословную от геродотовых исседонов. Что касается принудительного умерщвления пожилых людей, то подобные традиции – ритуальное самоубийство или даже убийство дряхлых стариков – отмечались у многих народов Сибири вплоть до конца XIX века. Часто обязанность отправить родителей на тот Свет возлагалась на их детей. Можно сколько угодно осуждать подобную дикость, но в условиях ограниченных ресурсов Севера и нелёгких природных условий сибирской тайги немощные старики превращались в тяжкую обузу и становились угрозой для выживания всего племени. Вероятно, гунны даже достигнув могущества и переселившись в Европу не сразу избавились от сибирско-исседонского наследия. У них действительно мог какое-то время бытовать ритуал насильственного умерщвления детьми своих престарелых родителей с последующим поеданием их мяса, что лишний раз доказывает – из глубин какой первобытности вырвался данный народ.
Географ I века нашей эры Помпоний Мела, полностью повторив рассказ Геродота о странных обычаях данных кочевников, замечает у них ещё одну черту: "Эсседоны празднуют похороны родителей с радостью". А вот, что пишет Иордан о поведении гуннов при погребении Аттилы: "Сочетая противоположные (чувства), выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием". Не правда ли, очень похоже?
Положение женщин в государстве гуннов оказалось столь необычно, что на него давно обратили внимание многие исследователи. Эдвард Гиббон в своей знаменитой книге "Закат и падение Римской империи" справедливо отмечал высокий уровень личной свободы гуннских дам: "Каждая из многочисленных жён Аттилы имела отдельный дом, и, вместо того чтобы томиться в суровом затворничестве, которому азиаты подвергают своих жён из ревности, они любезно принимали римских послов в своём обществе, приглашали их на обеды и даже дарили их невинными поцелуями". И такой же степенью независимости пользовались не только супруги великого вождя, но и многие другие знатные гуннки. Например, некто Бледа - сводный брат и соправитель Аттилы был им коварно убит, но его вдова ничуть не пострадала, она продолжала жить в своём дворце, вела самостоятельное хозяйство, имела определённый доход. Дипломат Приск называет её "правившей в селении женщиной". Как бы то не было, правительница женского пола пусть даже и небольшого посёлка - это не слишком вяжется с обычаями монголов или тюрков, чьи жёны рассматриваются исключительно в качестве собственности мужчин. Зато данное обстоятельство очень хорошо соотносится с традициями скифов, савроматов или сарматов, у которых женщины всегда имели широкие права, а многие даже участвовали в войнах. Кстати, об исседонах Геродот тоже сообщал, что "женщины у них совершенно равноправны с мужчинами". Если гунны - это порождение позднего сарматского мира, то надо ли удивляться столь разительному контрасту положения их женщин с участью жён монголов, тюрков и других монголоидных кочевников?
Византийский посол Приск Панийский был смущён и даже слегка шокирован тем обстоятельством, что по ходу его визита в ставку кочевников одна из высокопоставленных гуннских дам – вдова Бледы, бывшего соправителя Аттилы, прислала ему и его товарищам в качестве "угощения" красивых местных девушек. "Это по-скифски знак уважения" – замечает древний дипломат. Причём речь идёт не о профессиональных "жрицах любви", каковых, видимо, в гуннском обществе попросту не было, а об обычных девушках из подвластного вдове Бледы небольшого селения. Цивилизованные византийцы в данном случае явно столкнулись с обычаем "предоставления жены гостю". Он не был известен в Европе до гуннов, но зато издревле широко распространился на просторах Сибири и Дальнего Востока. Встречался он и непосредственно за Уралом, к примеру у тех же угорских народов: хантов и манси. Стало быть, ничего удивительного в том, что обычаи гостеприимства гуннов предполагали, что гость будет делить ложе с кем-либо из местных девушек. Это лишь ещё раз доказывает нам, что прародина значительной части гуннских племён находилась на Южном Урале, невдалеке от сибирской тайги, где подобные традиции сохранялись до начала прошлого века.

Отчего самым распространённым материалом в Гуннском царстве оказывается дерево, что обычно степнякам не свойственно? Геродот писал о скифах, что они даже костры разводили из высушенных бычьих костей. Сравните с тем, как Приск описывает столицу Аттилы и его дворец: "Мы приехали в огромное селение, в котором находились хоромы Аттилы, более видные, построенные из бревен и хорошо выструганных досок и окружённые деревянной оградой, опоясывающей их не в видах безопасности, а для красоты. За царскими хоромами выдавались хоромы Онегесия, также окружённые деревянной оградой; но она не была украшена башнями, подобно тому, как у Аттилы... так как у варваров, населяющих эту область, нет ни камня, ни дерева, они употребляют привозной материал... На следующий день я пришёл ко двору Аттилы с дарами для его жены Креки. Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, покрытых резьбой, другие – из тесаных и выскобленных до прямизны брёвен, вставленных в деревянные круги". Столица Аттилы, построенная целиком из привозных материалов не слишком напоминает ставку монгольских ханов или тюрских каганов: никаких юрт или кибиток, но сплошь красивые деревянные терема. Да и обстановка внутри не похожа на традиционное жилище кочевника: "В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились, прежде чем садиться. Сделав это и отведав из кубка, мы подошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом. У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пёстрыми занавесями для украшения, как это делают эллины и римляне для новобрачных. Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всём прочем он выказывал умеренность: так например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный".
Такая привязанность к деревянным вещам для кочевников выглядит по меньшей мере странно. Возьмите, к примеру, посуду Аттилы. Положим, он хотел подчеркнуть свой аскетизм и выделиться этим на фоне своих гостей, трапезничающих при помощи драгоценных сосудов. И взял "простые" тарелки и кубки. Однако, они оказались не керамические, не медные, как можно было предположить, а именно деревянные. Особенно любопытен сосуд для вина. Традиционно скифы и прочие кочевники использовали с этой целью ритоны, вырезанные из рога туров или быков. Их до наших дней используют на Кавказе. Деревянный кубок в руках кочевника полная неожиданность. А тут ещё столы, стулья, кресла, ложе! У степных народов ничего этого нет, мебель им заменяют шерстяные ковры и войлочные кошмы.
Приск Панийский уверяет нас, что Аттила, разгневавшись на послов, угрожал посадить их на кол. Такой тип казни совершенно не свойственен обитателям Степи. Там нет деревьев, поэтому насильственной смерти тамошние обитатели придают неугодных другими способами: затаптывая их копытами многочисленных табунов, либо разрывая жертву на части, предварительно привязав её к хвостам жеребцов.
Мы установили, что степняками эти люди стали накануне своего возвышения. А до этого значительная масса племён, позже превратившихся в свирепых агрессоров, переживала засуху в Лесостепи: в предгорьях Северного Кавказа или на Южном Урале. А в тех краях дерево имеется в достатке. Стало быть, даже сменив область обитания гунны какое-то время ещё сохраняли свои "лесные" привычки.
Многие исследователи, особенно из числа тех, кто был горячим сторонником теории прихода гуннов из окрестностей Великой китайской стены, пытались найти хоть что-то, свидетельствующее об их азиатской прародине. Особенно упорные споры вызвало отсутствие такого ожидаемого восточного элемента, как верблюды. Известно, что хунну широко использовали этих животных в хозяйстве. Множество их изображений сохранилось в хуннском искусстве. Китайские хроники полны сообщений о том, как кочевники забавлялись гонкой на верблюдах, и даже отправляли этот скот в дар правителям Поднебесной. Причерноморские скифы, напротив, по каким-то причинам не использовали этих выносливых животных в своём хозяйстве. Однако, с появлением в Степи сарматских народов здесь заводятся и верблюды. Кости данных зверей, их изображения, а также изделия из их шерсти находят не только в Средней Азии, но и на Маныче, на Волге, даже на территории Боспорского царства – в Крыму и на Тамани. Но ничего этого не обнаружено западнее, в тех местах, где достоверно появлялись европейские гунны. Американский историк Отто Менчен-Хелфен по данному поводу замечает: "В последние столетия до и в первые столетия после начала нашей эры верблюд, как домашнее животное, в течение долгого времени служил варварам от Великой Стены до Крыма в качестве вьючного животного и для наездки". И он же вынужден признать нечто прямо противоположное относительно хозяйства европейских кочевников: "В экономике гуннов на венгерской равнине верблюды имели мало или никакого значения. Если бы только Приск увидел какого-либо верблюда, то он не упустил бы случая написать об этом... Ни один византийский автор не упоминает верблюдов среди понтийских гуннов". Их не было у гуннов! Края, в которых жили эти племена накануне прихода в Степь – с одной стороны Северный Кавказ, с другой Южное Зауралье – не слишком располагали в то время к содержанию верблюдов. Полезные в степях и полупустынях, эти животные не так хороши в горной или лесистой местности. А именно в ней основная масса гуннов и обитала накануне своего возвышения.

[ZHAN]

Теперь можно по новому взглянуть на готскую легенду, как она звучит в изложении Иордана:

"Король готов Филимер, сын великого Гадариха, после выхода с острова Скандзы, пятым по порядку держал власть над готами и, как мы рассказывали выше, вступил в скифские земли. Он обнаружил среди своего племени несколько женщин-колдуний, которых он сам на родном языке назвал галиуруннами. Сочтя их подозрительными, он прогнал их далеко от своего войска и, обратив их таким образом в бегство, принудил блуждать в пустыне. Когда их, бродящих по бесплодным пространствам, увидели нечистые духи, то в их объятиях соитием смешались с ними и произвели то свирепейшее племя, которое жило сначала среди болот, – малорослое, отвратительное и сухопарое, понятное как некий род человеческий только лишь в том смысле, что обнаруживало подобие человеческой речи".

Иордан не скрывает, что почерпнул эти сведения "из древних преданий" готов. Содержит ли эта легенда рациональное зерно?

В легенде упомянут готский предводитель Филимер. Известен он прежде всего тем, что именно при нём – в самом конце II века – германцы вырвались из своей замкнутой польско-белорусской прародины, одолели могучих спалов и поселились в благодатной Скифии. Точнее, они заняли ту самую "желанную" область Ойум, о которой рассказывал нам Иордан. Археологи уверяют, что первым местожительством восточных германцев в Северном Причерноморье стали территории Волыни и Подолии, то есть земли нынешней Западной Украины. К берегам Чёрного моря в районе Ольвии готы добрались не ранее 30-х годов III столетия, в Крыму и на Днепре они объявились и того позже, а к Дону германцы вышли лишь в середине того же века. Стало быть, дальнейшее расширение Готской державы приходится уже на правление преемников Филимера. Таким образом, "подозрительные ведьмы" были обнаружены готским вождём "среди своего племени" в стране Ойум – на Волыни или в Подолии – где те обитали ещё до прихода готов и оказались среди подданных Филимера только после его победы над спалами т.к. невероятно, чтобы готский царь Филимер, правивший ещё в окружённой болотами Восточной Польше, настолько плохо знал своё собственное племя, что не рассмотрел внутри него неких подозрительных "колдуний". В противном случае он изгнал бы их ещё ранее, не дожидаясь перехода в страну Ойум. Более того, нам известно, что первый поток восточных германцев переселялся в Скифию практически без женщин, которые остались жить на прежнем месте, положив начало племени гепидов. Вспомните о разрушенном мосте, разделившем некогда единый народ. Готские мужчины новых спутниц находили себе уже на Западной Украине среди девушек вновь покорённых племён. Поскольку в легенде Иордана загадочные "галиурунны" фигурируют в качестве "нескольких женщин", нетрудно догадаться, что речь как раз и идёт об одном из подчинённых готам народов, ставших для них поставщиком жён. Однако, обычаи этого племени, а может и внешний вид их женщин показались завоевателям настолько отвратительными, что они не захотели вступать с ними в брачный союз, но предпочли изгнать их "далеко от своего войска". Ситуация неординарная. Дамами в древности никто не разбрасывался. Это был один из видов богатства, наряду с золотом и скотом. Нужны были веские причины, чтобы избавиться от покорённого народа – источника женщин. Иордан не обвиняет "галиуруннов" в колдовстве, хотя и называет ведьмами, поэтому правдоподобной причиной логично признать необычный облик представителей этого племени, то есть их "подозрительная" с точки зрения готов внешность. С учётом того, что мы знаем об особенностях царского рода у гуннов, легко предположить, что речь идёт о монголоидных расовых чертах, с которыми выходцам из Скандинавии до той поры сталкиваться не приходилось. Предание о "галиуруннах", таким образом, если его перевести на современный научный язык означает вот что: переселившись на территорию Волыни и Подолии восточные германцы обнаружили среди своих подданных людей с непривычной им наружностью: темнокожих, с узкими глазами, курносых и плосколицых. Решив не портить свою породу, готы изгнали этих "ведьм" из Скифии. В результате те оказались в волго-донской пустыне. Там они повстречали "нечистых духов" – миграционный поток аланов и исседонов с Южного Урала. К тому времени долина Дона превратилась в продолжение меотийских болот и именно по их берегам некоторое время обитали гунны.
На Западной Украине имеется ещё один гуннский след. Речь идёт о "хунах" Птолемея, помещённых великим географом где-то между Днепром и Днестром.
Т.о. в основе предания, изложенного Иорданом, лежит вполне рациональное зерно. А именно: готы были убеждены в том, что гунны происходят от покорённого ими слабого племени, которое они повстречали на территории Западной Украины, посчитали "отвратительным" по внешности или обычаям, а может, по тому и другому разом, и прогнали за Дон. Там беглецы, вероятно, по старой памяти именующие себя "хуни", наткнулись на встречный миграционный поток, прикативший в степи из-за Урала. Монголоидные изгнанники возглавили вновь формирующийся народ. Так родились будущие свирепые гунны.

[ZHAN]

Еще одно несколько веков будоражит воображение многих учёных. Вот что пишет об этом Эдвард Томпсон: "Из всего гуннского языка, всех слов, с помощью которых общались разные племена, слов, которыми они пытались успокоить злых духов степей, сохранилось единственное слово – "strava" (страва)". Именно так, согласно Иордану, кочевники называли торжественное пиршество по поводу смерти Аттилы, устроенное неподалёку от его могильного холма. А парадокс заключается вот в том, что единственное сохранившееся от свирепых завоевателей слово оказалось вполне славянским. Причём в языках славян оно не только дожило до дней наших, но и почти сберегло свой первоначальный смысл.
Загадка заключена в самой конструкции данного слова. Уж очень в нём всё по-славянски, в крайнем случае, по-индоевропейски, скроено. Корень "трав" очевидно имел значение не травы, как растительности, а некого вреда или ущерба. "Травить" означало у славян "преследовать, донимать, наносить вред". Отсюда: травля, отрава, потрава и так далее. Приставка "с" используется здесь в значении сглаживания, смягчения или снятия действия. Отсюда "страва" – это "обезвреживание, снятие вреда". Но ведь весь первоначальный смысл погребального пиршества как раз и заключается в том, что с его помощью мир живых защищается от возможных претензий со стороны покойника, предпринимает попытку предотвратить потенциальный ущерб со стороны недовольного мертвеца. Говорить тут о заимствовании одного-единственного слова или даже понятия не приходится. Разве что заимствование было в иную сторону: от славян к гуннам. Но такой поворот событий кажется ещё более невероятным: сильное племя – победитель многих народов не будет перенимать столь важный обряд у своих скромных подданных.
Именно на данное обстоятельство напирал историк позапрошлого века Дмитрий Иловайский, пытаясь доказать, что гунны – это и есть славяне. Он, кстати, одним из первых подметил необычный облик гуннской цивилизации: все эти терема вместо юрт, почти европейские привычки грозных завоевателей. Сравнив весьма благожелательные впечатления византийского дипломата Приска от ставки Аттилы с тем психологическим шоком, что веком позже испытали константинопольские послы, попавшие в гости к тюрским каганам, Иловайский задаётся вполне справедливым вопросом: "Где же эти шаманы, подвергавшие иноземцев очистительным обрядам, хождению вокруг священного пламени и разные другие подробности"? Однако в стремлении вывести грозных кочевников от собственных пращуров, российский историк, похоже, сильно перестарался. Так, он пишет: "Наконец, Приск приводит такие слова, которые указывают на славян. А именно, медос, то есть, мёд, который туземцы употребляли вместо вина, и камос, питьё варваров (гуннов), добываемое из ячменя. Сие последнее есть, вероятно, неточно переданное слово квас, а никак не кумыс который приготовляется из кобыльего молока, а не из ячменя".
Однако, Приск, который сохранил для нас слова "медос" и "камон" (а не "камос", как у Иловайского) нигде не утверждал, что они гуннские. Он их приписывает жившим на северном берегу Дуная "варварам", в другом месте названным у него "туземцами". Были ли это кочевники или подвластные им земледельческие племена из текста не ясно, причём второе более вероятно. Корень "мед" является общим индоевропейским, он существует не только в славянских, но и в кельтских языках (medd), и даже, с некоторым искажением у восточных германцев (mid). "Камон" вообще не имеет никакого отношения к славянскому квасу, поскольку является традиционным напитком фракийского племени пеонов, тех самых, что жили на территории Венгрии и дали название области Паннония. Вот что об этом писал в III веке христианский автор Юлий Африкан: "Ведь египтяне пьют дзютон, пеоны – камон".
Впрочем, всё это не отменяет загадки стравы.
Учёные чаще всего высказывают мнение о родстве гуннского наречия с тюрским или монгольским, но происходит это всего лишь по той простой причине, что само это племя выводят чуть ли не из монгольских степей. С другой стороны, многие исследователи давно отмечали тот факт, что никаких заимствований из тюрских или монгольских языков в европейские не обнаружено. Восточные изоглоссы не попадаются лингвистам даже в готском наречии, а ведь множество германских племён, включая готские, долгое время находились в подчинении у кочевников. Заимствования в многоязычном обществе были просто неизбежны. Вот как, например, тот же Приск описывает разноголосицу внутри державы Аттилы: "Ибо скифы, будучи смешанными, сверх собственного варварского языка ревностно стремятся (овладеть языком) или гуннов, или готов, или даже авсониев (римлян)". Да и гуннские имена звучат скорее по-германски или по-сарматски, нежели на тюрский или монгольский манер: Баламбер, Ульдин, Васих, Курсих, Берих, Мундзрак, Оиварсий, Эсла, Скота, Эдеко, Суника, Донат, Октар, Харатон, Эллак, Динтцик (Денгизирих), Руа (Ругила), Вигила, Аттила. При этом легендарный Баламбер обладает тем же именным корнем, что и готский принц Баламир, отец Аттилы Мундзрак носил в своём прозвище ту же основу, что и гепидский вождь Гунимунд, она сохранилась даже в современном имени Сигизмунд. Что касается окончаний на -их или -рих, то таковых премного в именах восточных германцев: Гадарих, Гезерих, Теодорих, не говоря уже о прославленном Германарихе. Точно также готским является и уменьшительный суффикс -ила в именах многих гуннских предводителей, сравните их с прозвищами готского вождя Тотилы или Ульфилы ("Волчонка"), автора готской письменности.
Но вот кто их у кого заимствовал – большой вопрос. Вот что замечает по данному поводу Иордан: "Ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае у племён перенимать по большей части имена: у римлян –македонские; у греков – римские; у сарматов – германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские". Поэтому все эти Тотилы, Оптилы, Гунилы и Ульфилы у восточных германцев, а равно и достоверно зафиксированные прозвища с тем же суффиксом у ранних славян: Гудила, Кутила, Твердила и так далее вплоть до Ярилы, солнечного бога, вполне могут оказаться приветом от свирепых кочевников. А упомянутый корень "мунд" попадающийся как в гуннских, так и в германских именах, на латыни означает "мир, свет, вселенная" – очень подходящая основа для именования вождей. В любом случае, стоит признать, что гуннские имена содержат скорее европейские, нежели азиатские корни. Как пишет по этому поводу российский историк Аполлон Кузьмин: "Вместе с тем в них нет и какого-либо тюрского элемента. Это особый пласт индоевропейских имён".
Бежали гунны после разгрома, по словам Иордана, к "Данапру, на своём языке гунны называют его Вар". А в санскрите "вари" означает "вода". Этот корень присутствует со схожим значением во многих индоевропейских наречиях, сравните слова "вар - варить" у славян. Следует признать очевидное – грозные кочевники, несмотря на свой экзотический облик, говорили на одном из вымерших индоевропейских языков.
К схожим выводам пришли многие лингвисты. Например, немецкий исследователь Герхард Дёрфер, доказывает, что гунны говорили на неком до нас не дошедшем наречии и отказывается устанавливать его связь с современными семействами. Ещё более непреклонную позицию занял Эдвард Артур Томпсон, утверждавший, что "невозможно классифицировать гуннский язык на основании одного слова".
Подойдём к проблеме с иной стороны. Мы установили как и на какой основе сложились гунны. Фрагментов из которых складывалась гуннская конструкция не так уж и много. Во-первых, это монголоидное племя, некогда жившее в междуречье Днестра и Днепра, во-вторых, те немногочисленные кочевники, что изначально обитали в волго-донских степях, и, в третьих, потомки исседонов и аланов, пришедшие с Южного Урала. Памятуя о том, что, как правило, свою речь низам навязывают верхи, можно утверждать, что заговорили гунны на языке "готских ведьм", то есть темнокожих и плосколицых предков рода Аттилы. Уж если они свой непривычный внешний облик сделали популярным у всех степняков, то что же говорить о наречии. Слова выучить легче, чем изрезать лицо и изменить форму головы. На каком языке могли изъясняться те, кто некогда явился вместе со скифами с Алтая и долгое время жил под их покровительством в Северном Причерноморье? Конечно же, на скифском! Точнее, на языке царских скифов Геродота. Он, несомненно, был индоевропейским, но отличался от прочих наречий нашей семьи, включая иранские. Могло ли такое важное понятие, как ритуальное похоронное пиршество, всегда проходившее у скифов с особой пышностью, а также связанная с ней лексика, ещё во времена обширной империи Арианта попасть в языки подвластных степнякам племён, таких, как оборотни-невры или меланхлены-чернокнижники, через посредство которых, в свою очередь, обогатить славянскую речь? Разумеется!
Вот вам и вся разгадка парадокса "стравы", а точнее того, почему единственное известное "гуннское" вдруг слово оказалось "славянским". Царские скифы – вот то общее, что объединило столь непохожие друг на друга народы: свирепых кентавров и потомков днепровских разбойников.

[ZHAN]

Далее исследование происхождения славян продолжено в теме "Время Бусово".

[konde]

/Птолемея, помещённых великим географом где-то между Днепром и Днестром/
- К вашему сведению, регион этот на карте еще значится как "Черноземная полоса" (часть ее) фактически - самая лучшая область на планете Земля, территория из которой вышибать трудно будет любого желающего хорошо жить. По вашему и по прочим выходит что все кто приходили из Азии в Причерноморье и не оставались в самой лучшей области Земли они были болванами? Одно слово... "АЗИАТЫ"!

[ZHAN]

История наемничества среди гуннов представляет особую страницу их военно-политической истории. Гуннские воины за плату очень охотно служили иноплеменникам, причем часто обеим враждующим сторонам одновременно.

В частности, в 370-е гг. гуннский отряд был нанят остроготским вождем Витимиром против союзных гуннам же аланов (Amm. Marc. XXXI, 3, 3).

В 408 г. по призыву Алариха, воевавшего в Италии, везеготский вождь Атаульф повел туда из Верхней Паннонии войско, состоявшее из готов и гуннов (Zosim. V, 37,1), тогда как противостоявшие ему римляне также использовали гуннские контингенты (Zosim. V, 45, 6; ср.: V, 50,1).

Но особую известность гуннские наемники получили именно на римской службе.

Еще в 380 г. некоторые группы гуннов, аланов и готов получили право поселиться в Восточной Паннонии на правах римских союзников-федератов. Призванные оттуда гуннские отряды в 384 г. сражались на стороне Рима против ютунгов в Реции. Разбив последних, они вместе с аланами подошли к границам Галлии явно с целью грабежа, но вовремя получили от римских властей вознаграждение и повернули назад (Ambros. Ер. 24, 8 ).

В 388 и 394 гг. гунны оказали поддержку Феодосию I в борьбе против претендовавших на римский трон узурпаторов — Максима (Pacat. 32, 4) и Евгения (Joan. Ant. jr. 187).

В 406 г. утвердившийся в Нижнем Подунавье гуннский вождь Ульдин откликнулся на призыв западноримского главнокомандующего Стилихона и привел в Италию ему на подмогу воинский контингент (Zosim. V, 26, А — 5), который под личным командованием самого Ульдина принял активное участие в разгроме при Фьезоле армии готского вождя Радагайса (Chron. Gall.; Oros. VII; Marcell.; lord. Rom.; Paul Diac. HR ХII; Land. Sag. ХIII). Известно, что гунны служили и в гвардии самого Стилихона — до тех пор, пока все они не были вероломно уничтожены другим военачальником Стилихона, готом Саром (Zosim. V, 34,1).

Гуннские воины входили также в личную охрану большого недруга Стилихона Руфина, бывшего в 392–395 гг. преторианским префектом восточноримской имперской администрации. Уже после низложения и казни Стилихона (408 н.э.) еще один элитный гуннский корпус, насчитывавший 300 воинов, был расквартирован в Равенне, и император Гонорий передал его своему министру Олимпию специально для ведения кампании против войск Атаульфа, вторгнувшегося в Италию на подмогу Алариху. В 409 г. этот контингент провел успешную атаку на готов близ Пизы, убив в результате 1100 врагов и потеряв только 17 человек; затем, опасаясь быть окруженными превосходящими силами противника, гунны сумели благополучно уйти назад в Равенну (Zosim. V). Можно предположить, что служившие Стилихону и Олимпию гунны остались в Италии не без ведома самого Ульдина.

В 409 г. Гонорий призвал 10 000 гуннских воинов в качестве союзников для участия в войне против везеготского вождя Алариха, а для их содержания он распорядился доставить в Италию из Далмации зерно и скот (Zosim. V). Впрочем, остается не до конца ясным, прибыла ли столь внушительная вооруженная сила на Апеннины вообще: если да, то как объяснить тот факт, что уже в следующем году везеготы захватили Рим? Или, быть может, число нанятых Гонорием гуннов, приведенное Зосимом, слишком завышено?

Царь гуннов Руга заключил в 433 г. договор о дружбе и военной помощи с влиятельнейшим политиком равеннского двора Аэцием, который тогда особенно нуждался в военной поддержке. Примечательно, что еще в 425 г. Аэций по приказу узурпатора Иоанна набрал у того же Руги наемников, предназначенных для борьбы с войсками, которые послал в Италию глава Восточной империи Феодосии II. В результате договора 433 г. на службу к Аэцию поступили гуннские отряды, которые он ввел в состав своей армии, действовавшей в Галлии. В рядах римских войск гунны сражались как союзники, нанятые за плату, по всей очевидности, в качестве comitatenses — солдат полевой армии.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что активные союзнические отношения правители гуннов поддерживали только с Западной империей, военачальники которой возлагали на гуннские контингенты особенно большие надежды. Те с чисто военной точки зрения по большей части эти надежды оправдывали: именно при помощи гуннских наемников полководец Аэция Литорий одержал победы над багаудами и везеготами в Галлии в 435–438 гг.

С Византией же гуннские государи, как правило, заключали только мирные соглашения, не содержавшие какие-либо пункты о военном сотрудничестве. Объясняет этот факт, очевидно, не столько какая-то особая враждебность гуннов по отношению к Восточной империи, сколько боязнь властей самой Византии, придунайские области которой были постоянным объектом набегов этих грозных варваров, принимать их на своей территории в качестве федератов или хотя бы наемников. Причиной этого были такие характерные особенности поведения гуннов, как непостоянство и склонность к нарушению уже заключенных договоренностей, а также свирепая и неуемная страсть к грабежу. Подобные опасения были справедливыми, ибо, по свидетельствам современников, гуннские наемники вели себя в Галлии, входившей в состав союзной им Западной империи, как в завоеванной стране, творя там всевозможные бесчинства.

Впрочем, восточные римляне не желали использовать гуннов в качестве союзников только в северных, балканских провинциях своей империи, где те, учитывая близость кочевий и становищ их соплеменников, могли бы стать дополнительным фактором дестабилизации, в особенности после образования мощной державы Аттилы с центром в Подунавье. Другое дело отдаленные, заморские владения правителей Византии. И в этой связи чрезвычайно важно отметить, что небольшая по численности элитная кавалерийская часть, οτρατιώται Ούννίγαρδαι (“воины-уннигарды”), в самом начале второй декады V в. располагалась в Ливии Пентаполис, африканской провинции Восточно-Римской империи. Судя по названию, ее бойцами были гунны.

Согласно Синезию Киренскому, единственному автору, который писал об уннигардах, причем как очевидец, они находились на службе военного наместника Ливии в качестве «римского войска», т. е. на регулярной основе, в рамках союзного договора. Сообщается также, что эти воины получали пополнение конского состава, воинское снаряжение и плату непосредственно от самого императора Византии. Они подчинялись непосредственно военному наместнику Анисию, который лично возглавлял их во время боевых операций против нападавших на Киренаику соседних племен (Synes. Ер.; Catast).

Уннигарды, сражавшиеся в соответствии с присущими им особенностями военного дела (подобно остальным гуннским воинам, они были конными лучниками), побеждали очень небольшим отрядом (всего 40 человек!) гораздо более многочисленных врагов. Необходимо подчеркнуть, что корпус уннигардов не только был лучшим среди всех войск провинции, но и занимал самостоятельное место в их структуре, не смешиваясь с другими частями в одном боевом строю, что, очевидно, было необходимо с точки зрения исполнения ими на поле сражения своих собственных, сугубо специфических тактических приемов.

Не исключено, что упомянутые Синезием гунны оказались в Ливии в результате неудачной кампании Ульдина во Фракии в 409 г., когда часть его собственно гуннского воинства перешла на сторону Византии (Sozom. IX). Кого-то из них могли затем принять на военную службу с условием прохождения ее в столь отдаленном от Балкан месте. При этом следует учесть, что все произведения Синезия, в которых он говорит об уннигардах, были написаны в течение всего лишь нескольких месяцев — с февраля/марта по июнь 411 г., т, е. вскоре после поражения Ульдина. Дальнейшая судьба этого малочисленного гуннского контингента неизвестна.

Ситуация с привлечением гуннов на римскую службу стала другой в 439 г., когда везеготы наголову разгромили гуннское войско Литория у Тулузы, после чего правившие тогда гуннами Бледа и Аттила, судя по всему, отказались от практики посылки своих воинов к западным римлянам. Более того, как это можно предположить из сообщения Приска, Аттила, став единоличным повелителем гуннской державы и, очевидно, держа в уме планы широкого наступления на обе империи, вообще запретил кому-либо из своих соплеменников (которых он называл не иначе, как «своими собственными слугами») воевать против него, а требование к римлянам о выдаче гуннам перебежчиков вообще стало одним из его основных условий при заключении мирных договоров. По всей видимости, Аттила (как и другие правители гуннов до него) старался по возможности контролировать процесс вербовки наемников из гуннской среды.

Такое положение изменилось только после битвы при реке Недао в 454 г. Теперь, после окончательного развала империи, созданной Аттилой, инициативу в найме гуннских воинов перехватили константинопольские власти, которые перешли к политике защиты своей границы по Дунаю от набегов разрозненных гуннских орд с помощью их же соплеменников, но воюющих уже на стороне Византии. Так, некоторым из гуннов было разрешено поселиться близ города Лагерь Марса (совр. Кула в Болгарии); то же самое было сделано и в отношении других гуннов, сумевших силой прорваться на территорию Восточной империи, причем к этим последним Иордан возводит происхождение сакромонтизов и фоссатизиев, служивших в его время в армии императора Юстиниана. По-видимому, все переселившиеся в пределы Византии гунны взамен обязательства охранять приграничные укрепления получили земли под необходимые им пастбища.

В период после Аттилы в восточноримской армии начинают появляться офицеры гуннского происхождения. Известно, что около 467 г. под началом влиятельнейшего византийского полководца Аспара в должности помощника командира легиона состоял гунн по имени Хелхал (Prisc).

[ZHAN]

Иордан прямо утверждает, что гунны «хорошо обучены и лукам и стрелам» и что «этот народ придает очень большое значение данному оружию».

Сидоний говорит о «тщательно отделанных» луках и стрелах гуннов как о предметах их особой страсти.

Гунны, в том числе и их вожди, славились своим непревзойденным искусством в стрельбе из лука. Лук гуннов по своей конструкции был сложносоставным. Его основа (кибить) в виде двух дуг-плеч (часто снабженных короткими, отогнутыми наружу концами-«рогами»), соединенных прямой рукоятью-перехватом, была составлена из нескольких кусков дерева (иногда разных пород). Для придания всей конструкции большей гибкости к кибити приклеивались сухожилия, а ее концы и рукоять усиливались костяными и роговыми накладками. Этот вид стрелкового оружия, получивший в науке условное наименование «гуннский лук», сформировался в последние века до нашей эры у кочевников восточной части Центральной Азии и затем постепенно распространился вплоть до Западной Европы, причем в этом процессе гунны сыграли очень важную роль.

Средняя длина «гуннских» луков обычно определяется в 120–150 см. Что же касается их фактической и прицельной дальнобойности, то здесь многое зависело от размеров и веса каждого конкретного лука, особенностей его конструкции, габаритов стрелы и т. п. Существует мнение, что максимальная дальнобойность древних сложносоставных луков находилась в пределах 165–230 м, а эффективная — между 50–150 м. Также предполагается, что луки гуннов могли пронзать доспехи с расстояния в 100 м.

Отметим, что некоторые сведения из средневековой мусульманской письменной традиции позволяют предполагать, что фигурирующие в ней луки сложносоставной конструкции попадали в цель с расстояния примерно в 250 ярдов (= 229 м), а со 100 ярдов (= 91 м) пущенная из них стрела пробивала серьезные доспехи. Плотный же обстрел из таких луков в исполнении большой компактной группы стрелков был эффективен на расстоянии до 400 ярдов (= 365 м), хотя их реальная прицельная дальнобойность была значительно короче.

В контексте этой информации кажется уместным указать на интересный современный эксперимент проведенный на базе баллистической лаборатории армии США с целью определения защитных свойств чешуйчатых панцирных доспехов. Вот его описание в той части, которая интересна для нас в первую очередь:

Для имитации отряда неприятеля была установлена специально изготовленная мишень. В вертикальную мишень размером 45 м по фронту и 18 м глубиной при высоте в человеческий рост опытный стрелок из сложносоставного лука добивается стопроцентного попадания на расстоянии 90–270 м, а на дистанции 300 м и выше попадание составляет лишь 50%.

Большие и мощные рефлексирующие луки «гуннского» типа благодаря своей дальнобойности и высокой пробивной способности содействовали становлению тактики дистанционного боя, чрезвычайно эффективно применявшейся как центральноазиатскими хунну, так и европейскими гуннами.

Необходимо также отметить, что в среде высшей гуннской знати бытовали золотые модели этого оружия (так называемые «золотые луки»), золотые накладки от которых были найдены в княжеских погребениях в Якушовицах, Печ-Усёге и Батасеке. Это, в свою очередь, определенно указывает на то, что лук у гуннов был не просто оружием — он рассматривался еще и в качестве очень престижного символа власти.

В сообщениях древних писателей о вооружении гуннов фигурируют не только сами луки, но и стрелы и даже «позолоченные колчаны». Точная длина гуннских стрел в источниках не указана, но представить их размеры позволяет находка колчанного набора в воинском погребении, раскопанном в помещении 7 на поселении Ак Тобе 2 в Южном Казахстане. В этом захоронении, связанном с гуннскими миграциями в конце IV — начале V в. в пределах Семиречья, был обнаружен практически полный набор стрелкового снаряжения, включая сложносоставной лук «гуннского» типа длиной 120 см и берестяной колчан длиной 77 см и шириной 11 см, хранивший более двадцати стрел с железными наконечниками, камышовые древки которых имели длину 70–75 см.

Снаряжение из гуннского княжеского погребения V в. в Якушовице (Южная Польша): 1-4 — принадлежности воинского костюма; 5 — длинный (95 см) железный двулезвийный меч; 6 — золотые обкладки церемониальной модели лука — символа власти [Bona, 1991]

Примечательно, что эти колчан и лук были помещены в большой берестяной футляр-горит, который был предназначен для транспортировки стрелкового оружия на марше — это, в частности, подтверждается и тем фактом, что на луке тетива не была натянута, т. е. он находился в небоевом положении. Большие сложносоставные луки действительно имели один серьезный недостаток: при длительном нахождении с надетой тетивой они утрачивали свою гибкость. Поэтому уже с эпохи поздней античности применялись два способа их ношения — боевой и повседневный. Перед началом сражения на лук устанавливалась тетива, и он помещался в горит крупных размеров, прикрепленный к седлу, как это показано на пластине из датируемого первыми веками нашей эры кургана 2, который был раскопан в Орлатском могильнике близ Самарканда. По окончании боевых действий воины спускали тетиву, после чего луки укладывали в мягкие длинные и узкие налучья. На упомянутой выше пластине из Орлатского могильника футляр для натянутого лука соединен в один набор с колчаном и налучьем; у всадников-охотников, изображенных на другой пластине из этого же захоронения, налучье, судя по всему, скомбинировано с колчаном. Такие гориты были снабжены клапаном и подвешивались к седлу или поясу всадника.

По всей очевидности, гуннские воины всегда имели при себе не один, а несколько луков. Косвенно это подтверждается тем фактом, что древнетюркские всадники возили с собой «два или три лука и тетивы в соответствующем числе».

Согласно данным письменной традиции, на Востоке в древности и Средневековье стандартный колчанный набор насчитывал 30 стрел, хотя, конечно же, в отдельных случаях он мог быть меньшим или большим. Но в любом случае 30 или даже несколько больше стрел в одном колчанном наборе было явно недостаточно для серьезного сражения, поэтому стрелки должны были в ходе боя быстро пополнять свои опустевшие колчаны из специальных запасов и продолжать обстрел врага.

Что же касается скорострельности древних лучников, то даже по весьма приблизительным оценкам, основанным лишь на косвенных данных, она была, несомненно, высокой. К примеру, в XVII–XVIII вв. турецкие и татарские лучники были способны выпускать до 25 стрел в минуту. Уже в наши дни экспериментальным путем было установлено, что «тренированный стрелок может опустошить колчан с 15 стрелами за три минуты, а со 150 стрелами — за 30 минут».

Интересно, что Аммиан Марцеллин, говоря о гуннских стрелах, упоминает только те из них, которые были снабжены костяными наконечниками, с большим искусством соединенными с древками и разнообразно изготовленными, что объясняется, конечно же, его особым интересом именно к этой, довольно экзотической, их разновидности. Такие наконечники, как правило, делались вручную: с помощью ножа они вырезались из толстых костей животных, а их поверхность затем тщательно полировалась; для скрепления с древком в них высверливалась втулка. Следует иметь в виду то обстоятельство, что по причине несложной технологии их изготовления костяные наконечники стрел для кочевников, особенно рядовых, действительно «являлись наиболее доступным, достаточно эффективным и распространенным средством поражения незащищенного противника в дистанционном бою».

Но, несомненно, у гуннов времени Аммиана Марцеллина были и металлические (железные) наконечники, которые хорошо известны по находкам в археологических комплексах гуннского времени на территории Юго-восточной Европы. Примечательно, что костяные наконечники стрел в них, наоборот, пока не обнаружены, но это вовсе не означает, что сообщение Аммиана не заслуживает доверия. В частности, оно подтверждается тем фактом, что костяные наконечники стрел достаточно широко представлены в вещественных материалах культуры центральноазиатских хунну. Находились они и на вооружении сарматов, германцев и некоторых других населявших Европу народов. Другое дело, что такие боеголовки были предназначены для поражения не прикрытого доспехами неприятеля, и поэтому, когда гунны столкнулись в Европе с войсками, применявшими серьезную панцирную защиту, прежде всего римскими, они были вынуждены в значительной степени ограничить использование наконечников из кости (по крайней мере в боевых условиях), предпочтя им железные.

Согласно имеющимся археологическим находкам, гунны принесли с собой в Европу новые типы железных наконечников стрел, характерные для региона Центральной Азии, — это еще один аргумент в пользу восточного происхождения основного ядра гуннского племенного объединения.

Гунны, безусловно, оказали очень сильное воздействие на римско-византийскую практику стрельбы из лука, особенно на комплекс снаряжения стрелков. В нем, прежде всего, появилось чрезвычайно грозное оружие — большой сложносоставной лук «гуннского» типа.

Оружием ближнего боя гуннам служили мечи, хорошо известные по находкам в погребальных памятниках гуннской эпохи и по упоминаниям в письменной традиции. В качестве дополнения к тому немногому, что известно о гуннских мечах в письменной традиции, можно привести некоторые данные из «Вальтария» — латинского переложения X в. утраченной древнегерманской героической песни, связанной с эпическим циклом о Нибелунгах. В этом произведении, приписываемом монаху из Сент-Галленского монастыря в Швейцарии по имени Эккехарт, рассказывается история трех заложников при дворе гуннского царя Этцеля (исторического Аттилы): везеготского принца Вальтера Аквитанского, бургундской принцессы Хильдегунд и знатного франкского юноши Хагена. В частности, сообщается, что, готовясь к побегу из ставки гуннов, Вальтер подпоясывается «по обычаю паннонцев (= гуннов)» двумя мечами — длинным двулезвийным с левого бока и коротким однолезвийным — с правого. Впоследствии, в бою с напавшими на него франкскими витязями, Вальтер действует сначала длинным мечом, а затем, когда тот ломается, и коротким. Можно предположить, что гунны действительно могли использовать такой набор из двух мечей.

Следует иметь в виду, что в основе героических преданий эпоса о Нибелунгах действительно лежит исторический факт — разгром гуннами германского племени бургундов в 437 г., поэтому некоторые военные реалии, описанные в «Вальтарии», вполне могли восходить к гуннскому времени. В этой связи примечательно, что, согласно археологическим данным, на вооружении гуннов были как мечи с длинными (до 90 см) прямыми двулезвийными клинками, так и прямые однолезвийные палаши (или тесаки; по-франкски «скрамасаксы») с клинками покороче (50–60 см). Считается, что последние появились в Восточной Европе вместе с гуннами.

Как и лук, меч считался у гуннов сакральным объектом: они поклонялись ему как богу войны. Историк Иордан со ссылкой на Приска Панийского сообщает по этому поводу, что царь гуннов Аттила

«по природе своей всегда отличался самонадеянностью, но она возросла в нем еще от находки Марсова меча, признававшегося священным у скифских царей. Историк Приск рассказывает, что меч этот был открыт при таком случае. Некий пастух, говорит он, заметил, что одна телка из его стада хромает, но не находил причины ее ранения; озабоченный, он проследил кровавые следы, пока не приблизился к мечу, на который она, пока щипала траву, неосторожно наступила; пастух выкопал меч и тотчас же принес его Аттиле. Тот обрадовался приношению и, будучи высокомерным, возомнил, что поставлен влыдыкою всего мира и что через Марсов меч ему даровано могущество в войнах».

Сохранилось упоминание о гуннском тяжелом поясе, украшенном золотом, к которому, надо полагать, подвешивался не менее богато убранный меч.

Важно отметить, что ни один из письменных источников не называет в комплексе вооружения европейских гуннов ни дротики, ни какие-либо другие разновидности копья. Данное обстоятельство, а также тот факт, что в Северном Причерноморье из памятников гуннской эпохи происходит только одна находка наконечника копья, позволяют согласиться с выводом, что «этот вид оружия не был распространен в гуннском войске». Конечно же, речь не идет о полном отрицании самой возможности использования копий гуннами вообще. Тот факт, что гунны практически мало использовали копья, может быть объяснен единственно их приверженностью к тактике преимущественно дистанционного боя.

Подобно другим кочевым народам Евразии, гунны использовали в боевых действиях аркан (лассо). По словам Аммиана Марцеллина, гунны

«опутывают врагов брошенными с размаха арканами, чтобы, обвязав члены сопротивляющихся, лишить их возможности усидеть верхом или уйти пешком».

Другой древний автор (Sozom. VII) указывает, что гунны, приготовив лассо, бросали его поднятой правой рукой, опираясь при этом на свой щит, с намерением утащить попавшую в петлю жертву к себе и своим соплеменникам. Необходимой составляющей техники владения лассо было умение захватить неприятеля врасплох, не позволяя ему предпринять какие-либо контрмеры. Конь же самого метателя лассо был приучен быстро останавливаться.

Арканы крепились к седлу или же к поясу самого всадника — в последнем случае при помощи специального блока-грузила. Из могилы хуннского времени в Ильмовой пади (Забайкалье) происходит костяной предмет, представляющий собой, возможно, блок от аркана, а в одном из древнетюркских захоронений могильника Кудыргэ на Алтае был обнаружен его аналог из камня, подвешенный к поясу погребенного. Вот описание кудэргинского блока:

Прямое основание, округлая головка и два отверстия для продевания ремня, закрепленного, судя по сношенности, узлом в большом отверстии… обычная форма подобных блоков.

Для темы боевого применения лассо гуннами представляет интерес один из сохранившихся пассажей из «Истории» Олимпиодора, повествующий о том, что готский военачальник Сар был взят в плен воинами везеготского вождя Атаульфа при помощи арканов. Учитывая, что в армии Атаульфа находились гунны, можно предположить, что Сара захватили, скорее, именно они.

Также обращает на себя внимание один описанный в «Хронографии» Иоанна Малалы эпизод из римско-персидской войны 421–422 гг. В нем рассказывается, как воевавший в рядах имперских войск гот Ареобинд встретился в поединке с персидским витязем Ардазаном. Ареобинд «имел при себе лассо, по готскому обычаю», и когда перс атаковал его с пикой наперевес, то, увернувшись вправо, он набросил на того аркан, стащил с коня и заколол. Присутствующее в этой истории выражение «по готскому обычаю» едва ли следует воспринимать буквально, поскольку сами готы в лучшем случае могли только позаимствовать лассо — это типичное оружие номадов — и технику обращения с ним у гуннов или аланов.

[ZHAN]

Доспехи не были широко представлены в комплексе вооружения гуннов, что полностью соответствовало их тактике. Сообщается, в частности, что они употребляли щит. Это следует из рассказа Созомена о попытке одного из гуннских воинов во время набега на Мезию пленить при помощи лассо Феотима, епископа города Томы: для того чтобы метнуть аркан, гунн «оперся на щит, как это обыкновенно делал, вступая в сношения с врагами». Этот гуннский щит представлял собой, вероятнее всего, сравнительно небольшой и легкий деревянный щит, обтянутый кожей и потому вполне пригодный для применения в кавалерии. Подобный небольшой щит круглой формы фактически защищал только верхнюю часть туловища конного бойца от ударов вражеского оружия, тогда как его нижнюю часть в какой-то мере прикрывала высокая передняя лука седла жесткой конструкции, которую поэтому при нападении стремились разрубить.

В нашем распоряжении имеются два конкретных упоминания о металлических шлемах у гуннов. В одном случае головной гуннский доспех фигурирует как позолоченный (Merob. Pan. II, 83). В другом Сидоний Аполлинарий говорит о гуннской практике намеренного обезображивания лиц гуннов-мужчин еще в детстве для большего соответствия их нуждам войны:

«Затем, для того чтобы над щеками не выдавалась двойная трубка [носа], обвязанный вокруг [головы] бинт сдавливает нежные ноздри, чтобы они входили под шлемы»

(Sidon. Carm. II)

Возможно, эти шлемы были снабжены наносниками и относились к известному позднеримскому типу Spangenhelm (нем.), который характеризовался конусовидной формой каркаса, обычно состоявшего из четырех (иногда больше) направленных вверх металлических полос. Впрочем, упомянутые Сидонием боевые наголовья могли принадлежать к шлемам другого, так называемого «конькового» (англ. ridge) типа, которые в IV — начале V в. существенно преобладали среди других видов римских головных доспехов. Конструктивно они состояли из двух металлических скорлупообразных половин, причем каждая из них, в свою очередь, была либо цельной, либо набранной из нескольких (трех) пластин, и в том или ином виде обе половины скреплялись между собой продольной металлической полосой, своего рода «коньком». Эти шлемы дополнительно снабжались наносником, нащечниками и пластиной для защиты шеи. В качестве их непосредственного прототипа справедливо рассматривается раннесасанидский железный шлем, который был найден в Дура-Европос в исключительно драматическом археологическом контексте, имеющем самое прямое отношение к осаде этой римской крепости на берегу Евфрата персидскими войсками в 250-е гг. Таким образом, для римских шлемов рассматриваемого типа достаточно надежно установлено восточное происхождение.

С точки зрения попытки атрибуции гуннских боевых наголовий, фигурирующих в тексте Сидония, особый интерес представляет тот факт, что железный, покрытый листовым серебром, шлем «конькового» типа был обнаружен в 1812 г. у с. Концешты (Молдавия) в погребении так называемого «гуннского князя», датируемом временем около 400 г. Впрочем, несмотря на восточное происхождение головных доспехов этого типа, нет никаких оснований думать, что сами гунны принесли с собой из Центральной Азии как этот, так и другие металлические шлемы. Скорее всего, они заимствовали их из римского комплекса защитного вооружения.

Само собой разумеется, что дорогостоящие металлические шлемы носили только представители гуннской знати, тогда как простые воины имели изогнутые меховые шапки, которые служили им и как средство защиты в бою.

Одно из немногих достоверных сообщений в классической нарративной традиции о гуннских панцирях принадлежит Сидонию Аполлинарию в его описании конного поединка Авита, будущего западноримского императора, с гуннским наемником из армии римского полководца Литория, воевавшего в 430-х гг. в Галлии: в финале этого единоборства, уже в третьей своей атаке, римлянин пронзил копьем противника насквозь — так, что панцирь последнего оказался пробитым спереди и сзади. Таким образом, этот доспех защищал не только грудь, но и спину. Возможно, он представлял собой кольчугу — сплошную панцирную рубаху из сплетенных между собой металлических колец. Это предположение в известной степени подкрепляется двумя фактами: во-первых, две кольчуги, одна целая и одна во фрагментах, были найдены в погребальных комплексах гуннского времени на юге России — сегодня это единственные материальные свидетельства применения панцирной защиты гуннским воинством; во-вторых, к IV в. н.э. кольчуга стала стандартным нательным доспехом для Римской империи и сасанидского Востока, продемонстрировав на практике некоторые преимущества перед остальными видами брони. Этот тип панцирной брони был пригоден для использования в кавалерии.

Нательный доспех носил безымянный гуннский (?) правитель, который около 400 г. осуществлял контроль над одной из областей Северопонтийского региона. Наш источник, епископ Амазеи Астерий указывает, что это был «воинский панцирь, усыпанный сокровищами (поскольку вооружение варваров хвастливо и чванливо)». Сохранился рассказ Приска Панийского о Зерконе, мавре по происхождению, который, попав в плен к гуннам, стал шутом их правителя Бледы, брата Аттилы. Зеркон повсюду сопровождал своего повелителя, в том числе и в военных походах, облачаясь при этом в специально изготовленный для него — с той целью, чтобы больше забавлять окружающих, — полный панцирный доспех.

He вызывает сомнения тот факт, что защитное снаряжение не получило широкого распространения среди основной массы гуннского войска, представлявшей собой легковооруженных конных стрелков. Ношение тяжелых и зачастую богато украшенных доспехов было прерогативой представителей гуннской аристократии и их дружинников, которые делали это, видимо, под римским влиянием.

Говоря о вооружении гуннов, следует иметь в виду то обстоятельство, что они, так же как аланы и готы, после побед над римлянами собирали и затем использовали их оружие.

[ZHAN]

В 451 г. во время битвы на Каталаунских полях, после того как гунны были вынуждены укрыться в своем укрепленном лагере, Атгила приказал соорудить внутри его костер из конских седел, в который он намеревался броситься, дабы не попасть живым в руки врагов. Каркас этих седел, несомненно, был сделан из дерева, иначе они были бы совершенно непригодны в качестве топлива для костра. На использование гуннами седел жесткой деревянной конструкции, снабженных передними и задними выступами — «луками», определенно указывают находки в погребальных памятниках гуннской эпохи металлических (золотых и серебряных) и костяных обкладок для ленчиков и передней луки.

Заметим, что не позднее конца III в. до н.э. деревянные седла применялись центральноазиатскими хунну, которые при необходимости могли сооружать из них временные наземные укрепления, ставя седла друг на друга на большую высоту.

Жесткие седла с передней и задней высокими луками арочной формы широко распространились в Восточной Европе именно с приходом гуннов. Такие седла, появившиеся на востоке Центральной Азии еще задолго до гуннской экспансии в западном направлении, давали конным лучниками достаточно надежную опору при скачке и стрельбе даже при отсутствии стремян.

Кстати, о последних. Совершенно неприемлемым представляется встречающееся порой в научной литературе утверждение о том, что гуннские воины использовали стремена. Попытка же обосновать саму возможность использования гуннами стремян тем, что они изготовлялись из органических материалов, которые не сохраняются в погребениях, — не более чем гипотеза, требующая более строгих доказательств, нежели чисто логические рассуждения. Вообще же реальные стремена, сначала деревянные, окованные листовым металлом, а потом и цельнометаллические, появились в странах Дальнего Востока в IV–V вв. н.э. Не позднее середины I тысячелетия н.э. железные стремена попали оттуда в Центральную Азию и Южную Сибирь, а затем, при посредстве аваров, двинувшихся в то время на запад, они были занесены в Европу, где их применение не фиксируется ранее конца VI в.

Гунны же стремян, естественно, еще не знали, да, собственно говоря, для умелого использования своих луков и тактики они в этом новшестве особенно и не нуждались. Для этого им было вполне достаточно иметь под собой жесткое седло с высокими передней и задней вертикальными луками, которые давали им надежную опору при ведении эффективной стрельбы вперед и с оборотом назад.

Из элементов конской сбруи у гуннов источниками упоминаются уздечка, покрытые листовым золотом крюкоообразные удила — скорее всего, мундштучного (строгого) типа, нащечная часть которых имела форму изогнутых стержней-«рычагов», а также нагрудные фалары, украшенные драгоценными камнями. Детали украшения уздечек и простые биметаллические двусоставные удила были обнаружены при раскопках памятников гуннского времени на юге Восточной Европы.

Из всаднических принадлежностей у гуннов древние авторы называют плети-нагайки, известные также по находкам их деталей в погребениях гуннского времени. Важно отметить, что этот обязательный для каждого конного воина-кочевника предмет снаряжения, часто отделанный металлическими деталями, мог использоваться не только как средство управления конем, но и в качестве оружия ближнего боя. Еще одной функцией нагаек была передача условных тактических сигналов во время боевых действий. Добавим, что, как показывают дошедшие до нашего времени изобразительные и материальные свидетельства, у всаднических и коневодческих народов нагайка служила символом высокого социального положения и власти.

В древней литературной традиции особенно оттеняется любовь гуннов к украшению своего оружия и конского снаряжения золотом и драгоценными камнями. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что именно в гуннскую эпоху в ювелирном искусстве Юго-восточной Европы сложился так называемый полихромный стиль, т. е. техника орнаментирования сделанных из золота и серебра или же покрытых золотой фольгой украшений и декоративных элементов предметов быта, включая оружие и конское убранство, вставками из цветного стекла и полудрагоценных камней.

[ZHAN]

Социально-политическая организация у европейских гуннов всегда была сугубо военизированной, поскольку материальной основой их общества служила добыча, захваченная в ходе грабительских набегов и войн. В соответствии с развитием гуннской государственности менялся и характер власти военных лидеров гуннов. На самом раннем этапе их завоеваний в роли военачальников выступали старейшины (лат. primates — 'знатные', 'влиятельные'), избираемые из представителей родовой аристократии. При необходимости, например, для ведения боевых действий против серьезного противника отдельные гуннские племена объединялись в союз, а из числа их старейшин назначался главнокомандующий союзными силами — в качестве такового и надо рассматривать Баламбера, который под титулом «царь» (rex) в 370-е гг. возглавил войну против причерноморской готской державы.

Возможно, что именно Баламбер и являлся тем безымянным гуннским правителем (ό κρατών ), который, по сообщению церковного историка Созомена, первым напал на приазовских готов. Правда, только после того, как первоначальный натиск гуннов небольшими отрядами не увенчался успехом, они, собрав большие силы, победили готов. Впрочем, лидерство Баламбера было, скорее всего, временным, и он, по-видимому, сложил свои полномочия сразу же после успешного завершения готской кампании. По крайней мере, когда в 394 г. римский император Феодосий I выступил против узурпатора Евгения, то он привлек в свою армию «многих из фракийских (т. е. кочевавших по левому берегу Дуная напротив Фракии) гуннов с сопровождающими [их] филархами». Очевидно, что под филархами (греч. φύλαρχοι — 'главы племен') здесь необходимо понимать вождей отдельных гуннских племен, каждый из которых вел свои ополчения самостоятельно.

Следующий временный союз гуннских племен сложился в Северном Причерноморье под угрозой голода в 395 г. Во главе его встали два вождя, «мужи из царских скифов [= гуннов], командующие большим числом [войск]» — Басих и Курсих, под руководством которых гуннские орды вторглись на Ближний Восток. Позднее эти же правители вели переговоры с Римом.

Около 400 г. в письменных источниках упоминается еще один, правда безымянный, гуннский (?) вождь, правивший где-то в Северопонтийском регионе, причем он называется не иначе как «предводитель и царь», а его статус военного лидера отчасти подтверждается фактом ношения им воинского панциря. Впрочем, остается неизвестным, был ли он главой отдельного племени или же ему подчинялась племенная конфедерация.

На рубеже IV и V вв. среди вождей гуннских племен, обитавших к северу от Дуная, выдвинулся Ульдин. Он получил особую известность как опытный военачальник, победивший мятежного восточноримского военачальника Гайну, гота по происхождению, когда тот в 400 г. попытался укрыться от преследования со стороны константинопольских властей за Дунаем. В качестве союзника западноримского главнокомандующего — вандала Стилихона Ульдин принял участие в разгроме войска готского вождя Радагайса при Фьезоле (в Италии) в 406 г. В 408/409 г. он совершил широкомасштабное, но неудачное вторжение в римскую провинцию Фракию, после которого навсегда исчез с исторической арены.

Около 412 г. в поле зрения письменных источников попадает гуннский правитель по имени Харатон, названный римским историком Олимпиодором «первым среди вождей» (ό τών ρηγών πρώτος), — его титул, несомненно, указывает на то, что он возглавлял союз гуннских племен, каждое из которых управлялось вождем (ρήξ). Олимпиодор особо отмечает высокое искусство этих вождей в стрельбе из лука, лишний раз подчеркивая военизированный характер их власти. Правда, власть Харатона как «первого среди вождей», скорее всего, не была единоличной, и он являлся только «первым среди равных». На уровне возглавляемого им союза гуннских племен он был наделен, прежде всего, функциями верховного главнокомандующего.

Военными лидерами были и все без исключения последующие гуннские правители. В этой связи примечательно, как особо подчеркивается в наших источниках значение одного из них — Уптара (Октара) — в качестве верховного главнокомандующего. Когда он умер во время похода против бургундов (около 430 г.), то его 10-тысячное войско, неожиданно оставшись без полководца, оказалось настолько деморализованным, что было разгромлено врагами, значительно уступавшими им в численности, — бургундов было всего три тысячи.

Эволюция власти военных лидеров гуннов нашла свое логическое завершение в лице Аттилы, являвшегося монархом, по сути, с неограниченной властью. Не случайно некоторые ученые называют Аттилу «главой крупного объединения государственного типа», причем величина и мощь последнего «позволяют называть его империей», а сам он рассматривается в качестве основателя «варварского» государства нового типа — предвестника степных империй средневековой эпохи.

Правители гуннов (они же и верховные главнокомандующие) происходили из особого клана, определяемого Приском как «царский род» или «царские скифы [= гунны]». Судя по тому, что к этому клану принадлежали упомянутые выше Басих и Курсих, он должен был выделиться из остальных гуннских родов не позднее конца IV в. В него, наряду с правящими монархами и их семьями, входили и другие их родственники, среди которых могут быть упомянуты Мундзук (Мундиух), отец Бледы и Аттилы, и его брат Оербасий. В своем послании к восточноримскому императору Феодосию II Аттила специально подчеркивает тот факт, что он унаследовал от своего отца «благородное происхождение», т, е. достоинство правящего рода.

При Бледе и Аттиле царские сородичи, в частности, возглавляли посольства на переговорах с римлянами, причем та контрибуция, которая выплачивалась последними по условиям заключенных договоров, поступала в распоряжение самих «царских гуннов». Принимали они участие и в военных кампаниях.

Верховная власть над гуннами передавалась только внутри царского рода, а принцы становились правителями важных областей государства, как это было в случае с назначением Аттилой его старшего сына главой над акацирами и другими племенами, жившими в степях Северного Причерноморья.

Для времени Аттилы сообщается, что следующее за царем место в военно-политической иерархии гуннов занимали так называемые логады (греч. λογάδες — 'избранные', 'отборные'). Наиболее подходящее значение для этого термина — «военная элита». Приск Панийский конкретно упоминает нескольких логадов из числа приближенных гуннского царя: это Онегисий — второй по значению человек в государстве после Аттилы; брат Онегисия Скотта, который наравне с ним мог говорить и действовать перед Аттилой; Эдикон — человек, снискавший себе особую славу своими ратными успехами; Берих — лицо знатного происхождения и начальник многих селений в гуннской державе; Орест — римлянин (!) из Паннонии, слуга и личный секретарь самого Аттилы. Уже из одного только этого списка видно, что состав логадов формировался на самых разных основаниях (знатность рода, имущественное положение, боевые заслуги и т. п.) с обязательным соблюдением принципа личной преданности государю.

Различным было и влияние на государственные дела, как и участие в них, отдельных представителей этой элитарной группы. Так, особо подчеркивается, что положение Ореста было не столь высоким и важным в сравнении с Эдиконом. Не все (к примеру, все тот же Орест), но, по крайней мере, наиболее могущественные из логадов выполняли важные военные функции.

В круг их обязанностей входил, в частности, дележ добычи, включая пленных, причем сами они претендовали на лучшую, по сравнению со своими подчиненными, часть из захваченного, уступая это право только самому Аттиле. Главную же роль в военных мероприятиях Аттилы играли, судя по всему, Эдикон и Онегисий, названные его «ближайшими сподвижниками». Они, вне всякого сомнения, входили в число упомянутых Приском «полководцев, имевших величайшую славу у скифов [= гуннов]».

Добавим, что Эдикон был одним из тех логадов, что были отобраны для несения караульной службы при особе государя и в определенные дни по очереди приходили вооруженными его охранять. На логадов могли возлагаться поручения дипломатического характера. Формировали они также и некое подобие совета при царе, на котором им оставалось, по сути, лишь прорабатывать решения, уже принятые тем единолично.

Помимо логадов, в ближайшее окружение Аттилы входили также правители подвластных ему восточногерманских народов — Ардарих, вождь гепидов, и Валамир, вождь остроготов. Они были исключительно преданы своему суверену и — единственные из всех других иноплеменных царьков — пользовались его любовью и доверием. К тому же находившиеся под командованием Ардариха и Валамира вооруженные силы составляли важную часть гуннской армии, и потому их реальное влияние на военную политику Аттилы было достаточно весомым.

Некоторые данные о структуре военной организации европейских гуннов в начале V в. содержатся в рассказе Созомена о вторжении гуннского правителя Ульдина во Фракию (408/409 н.э.). Согласно нашему источнику, войско гуннов состояло из «родственников» (οίκεΐοι), «командиров» (λοχαγοί), а также «их подчиненных» (ύπ΄ αύτούς τεταγμένοι). Не подлежит сомнению то, что под последними следует понимать основную массу гуннских воинов незнатного происхождения, а также союзников Ульдина из германского племени скиров, принимавших участие в этом походе. Первые же «родственники», возможно, были сородичи главнокомандующего (что-то вроде упомянутых выше членов «царского рода» или «царских скифов/гуннов» Приска Панийского), которые стояли во главе ополчений подвластных Ульдину гуннских племен. Вторые, «командиры» (лохаги), судя по всему, командовали отдельными отрядами в составе этих ополчений. Точная численность вверенных лохагам подразделений неизвестна, но можно предположить, что каждое из них насчитывало 100 воинов и представляло собой, таким образом, организационную единицу так называемой «азиатской десятичной системы», характерной для конных армий древних и средневековых центральноазиатских кочевников.

«Десятичная система», т. е. деление войска на отряды, сформированные по десяткам, сотням, тысячам и десяткам тысяч воинов, определенно существовала у хунну, поэтому неудивительно, что она имела место и в воинской среде европейских гуннов. Подтверждение этому содержится в «Сказании о битве готов с гуннами», сохранившемся в древнескандинавском литературном памятнике «Hervararsaga» и отражающем историческую реальность — военный конфликт между готами и гуннами в последней трети IV или же во второй половине V в. Из текста «Сказания» следует, что боевой порядок гуннского войска был построен по сотням и тысячам воинов, т.е., другими словами, в соответствии с традиционной для Центральной Азии «десятичной системой».

Знатнейшие и влиятельнейшие гунны имели свои дружины. Приск приводит рассказ о своей встрече в ставке Аттилы с неким греком из Мезии, который попал в плен к гуннам и при дележе добычи отошел к Онегисию, а затем боевыми подвигами и — что обязательно требовалось гуннским законом — захваченной добычей выкупил себе свободу у своего господина. Однако он не пожелал вернуться домой и остался на службе у Онегисия как его «сотрапезник», т. е., скорее всего, воин с привилегированным статусом. При описании его внешнего вида наш источник подчеркивает, что он походил на «скифа» (= гунна), живущего в роскоши, был хорошо одет, а его голова была пострижена «в кружок». По-видимому, он входил в круг тех ближайших сподвижников Онегисия, которые имели такую весьма существенную привилегию, как право помыться в каменной бане своего предводителя. В качестве дружинников, очевидно, должны рассматриваться и упомянутые все тем же Приском «те, [кто] вокруг Эдикона».

Собственная дружина была, несомненно, и у самого Аттилы. Сообщается, что его шатер охранялся кольцом многочисленной стражи, а в его дворце находились стражники и слуги свиты (букв.: «сопровождающие»). В битве на Каталаунских полях Аттила находился в центре боевого порядка своей армии вместе с храбрейшими воинами, а в церемонии его похорон приняли участие «отборнейшие всадники из всего гуннского народа»: в тех и других можно видеть, в том числе, и бойцов его личной дружины.

[ZHAN]

Костяк армии у гуннов составляла кавалерия, бойцы которой были вооружены мощным сложносоставным луком, длинным мечом и арканом. Только знатные воины могли иметь какие-либо виды металлических доспехов. Гунны были «очень сильны в верховой езде» (Iord. Get.), становясь прекрасными наездниками благодаря обучению с раннего детства, и в этом они походили на аланов — кочевой народ сарматского происхождения. Не случайно Вегеций, автор военно-теоретического труда «Краткое изложение военного дела», созданного где-то между 383 и 450 гг., пытаясь в порыве лести отметить высокое искусство римского императора как кавалериста, не нашел для сравнения лучшего примера, чем мастерское владение конем у гуннов и аланов.

Знатный гуннский воин середины V в. Реконструкция А. В. Сильнова

Конные отряды из числа аланов и других сарматских племен, зависимых от гуннов или же союзных им, присоединялись к их кавалерии для проведения совместных акций — главным образом грабительских набегов, увеличивая тем самым мощь натиска гуннской орды. Правда, в комплексе вооружения аланов лук не играл столь важной роли, как у гуннов, тогда как рукопашный бой занимал в аланской тактике гораздо более серьезное место. Хотя Аммиан Марцеллин и утверждает, что аланы, подобно гуннам, отличались быстротой из-за легкости своего вооружения, они, по-видимому, располагали также и тяжеловооруженной конницей. Так, при описании битвы при Недао (454 н.э.) Иордан упоминает «алана, строящего ряды с тяжелым… вооружением».

Говоря о коннице гуннов, необходимо упомянуть их коней, вообще игравших огромную роль в повседневной жизни этого народа. Письменные источники утверждают, что гунны все делали, сидя верхом: сражались, заключали всякого рода сделки, совещались друг с дугом, ели и пили и даже спали. Латинские писатели, современники вторжений гуннов, сравнивали их с полулюдьми-полуконями — кентаврами. Было также распространено мнение, что гунны с трудом ходили пешком. Впрочем, оно основывалось исключительно на некоторой неуклюжести их походки, свойственной всем другим кочевым народам, для которых конь был главным средством передвижения.

Аммиан Марцеллин называет гуннских коней внешне уродливыми, но выносливыми, тогда как св. Иероним противопоставляет гуннских кляч (caballi) римским скакунам (equi), однако он же отмечает стремительность первых. Но наиболее полную информацию о гуннских лошадях дает уже упоминавшийся выше Вегеций во втором своем труде — руководстве по ветеринарии. В нем он, в частности, указывает, что кони гуннов более других пригодны для использования на войне благодаря их высокой выносливости, работоспособности и стойкости к холоду и голоду. Он особо отмечает исключительную приспособленность гуннских коней к зимним пастбищам, воспитываемую с младенчества, их стойкость по отношению к морозам и снегу.

В другом месте своего руководства Вегеций подробно описывает их внешний вид:

У гуннских [коней] большая и крюкообразная голова; выпуклые глаза; узкие ноздри; широкие челюсти; мощная и твердая шея; гривы, свисающие ниже колен; большие ребра; изогнутый хребет; густой хвост; очень крепкие берцовые кости; короткие ноги; плотные и широкие копыта; впалая брюшная полость и целиком костлявое тело; нет никакого жира в ягодицах, никаких выпуклостей в мускулах; стан более склонен к длине, чем высоте; тощий живот; прочные кости; их худоба привлекательна, и в самой уродливости обнаруживается красота; [у них] сдержанная, разумная и переносящая раны натура.

Все эти данные авторитетного римского специалиста в вопросах военной и ветеринарной служб очень важны для нас еще и как ценное свидетельство современника о высоких природных и боевых качествах гуннских скакунов. Особо в источниках подчеркивается их долголетие, превышающее 50 лет. По всей видимости, именно такого чрезвычайно приспособленного к военному делу коня с массивной «крюкообразной» головой, длинным корпусом и густым хвостом можно видеть на бронзовой бляхе из Ордоса, где изображен, скорее всего, хуннский всадник. Отличительными чертами гуннских, да и всех прочих лошадей степного центральноазиатского происхождения, рождавшихся и воспитывавшихся в довольно суровых климатических условиях на основе круглогодичного пастбищного табунного содержания на подножном корме, всегда были исключительная выносливость, неприхотливость и достаточно высокая скорость. Все это делало их грозным фактором военной мощи древних и средневековых кочевников, орды которых периодически и со всесокрушающей силой накатывались на Европу.

Данные об использовании гуннами их коней могут быть дополнены интересными сведениями о кочевниках-тюрках из арабской литературной традиции IX в., где говорится следующее:

Тюрок садится верхом на жеребца или кобылу и выезжает в набег, в путешествие, удаляясь в поисках дичи или же по иной причине, — а за ним следуют кобыла и ее жеребята. Если он не в состоянии охотиться за людьми, то охотится на диких зверей; если он терпит в этом неудачу и нуждается в пище, то режет одну из своих лошадей, а если испытывает жажду, то доит одну из своих кобыл. Если он дает отдых одной [лошади], то пересаживается на другую без того, чтобы сойти на землю.

Очевидно, во многом такая практика была характерна и для гуннов, вышедших из той же самой природно-географической среды Центральной Азии, что и тюрки. Более того, относительно гуннов утверждается, что если их настигал голод, а это бывало довольно часто, особенно во время военных действий, то они не останавливались даже перед тем, чтобы вскрыть вены своим коням и питаться их кровью. Согласно данным из средневековых мусульманских источников, кобылы были наиболее пригодны для быстрых экспедиций и ночных атак, жеребцы — для открытых битв и длительных походов, а кастрированные самцы (мерины) — для засад и патрулей. В античной литературе подчеркивается, что использование коней-самцов в военном деле обязательно предполагало их выхолащивание, ибо в противном случае они, особенно при виде кобыл, могли вести себя чрезвычайно несдержанно и вообще выйти из-под контроля, что во время боевых действий было недопустимо. Известно, что жеребцов кастрировали скифы и сарматы, а также германцы-квады. Добавим к этому, что все лошади, которые были обнаружены в знаменитых пазырыкских погребениях, устроенных в слое вечной мерзлоты на Алтае, были меринами. Выхолащивание вообще является необходимым элементом практики степного коневодства, и центральноазиатские кочевники, включая хунну и гуннов, несомненно, ездили верхом в основном на меринах.

Следует особо отметить, что конь занимал очень значительное место в культовой обрядности гуннов. На это, прежде всего, указывает тот факт, что в погребениях гуннской эпохи, раскопанных на юге России и в Казахстане, наряду с предметами конского снаряжения, иногда встречаются захоронения шкур и отдельных костей скелетов коней и даже целых скакунов.

Использование гуннами лошадей не ограничивалось верховой ездой — они также запрягались в их кибитки, которые служили в качестве транспортного средства для членов семей гуннских воинов, их жен и детей, а также для перевозки имущества и добычи. В своих набегах на балканские провинции гунны переправлялись через замерзший Дунай в том числе и «на колесах», т. е. в кибитках. Вместе с телегами для перевозки понтонов, кибитки также могли использоваться для создания укрепленного лагеря.

[ZHAN]

Как уже отмечалось выше, древние авторы утверждали, будто сами гунны не могли быть хорошими пешими воинами, поскольку плохо передвигались по земле на своих собственных ногах. Само собой разумеется, что эта якобы физическая неспособность гуннов нормально ходить пешком — не более чем преувеличение, однако правда и то, что такие прекрасные природные наездники-воины, как гунны, были далеко не столь эффективны в пешем бою.

Как наглядно демонстрирует нам неудачная осада гуннским отрядом укрепленного монастыря во Фракии в 395 г., спешившиеся гуннские всадники были не способны самостоятельно взять фортификационные сооружения. Военная мощь гуннов покоилась единственно на их коннице.

В то же время, пешие подразделения, несомненно, были крайне необходимы гуннской армии, в первую очередь, при ведении осадных операций, а также для действий на территории, труднодоступной для кавалерии (в лесных массивах, горных и холмистых местностях и т. п.). На самой ранней стадии своего пребывания в Европе (370–380-е гг.), когда их главные становища располагались еще в степях Северного Причерноморья, гунны совершали вторжения в Подунавье лишь сравнительно небольшими мобильными отрядами, часто действовавшими в союзе как с сарматоаланами, так и с готами, скирами и карподаками. В отличие от кочевников-аланов, искушенных во всадническом искусстве, готы, скиры и карподаки при проведении боевых операций, как это было типично для оседлых народов так называемой варварской Европы, полагались только на пешее войско, и потому конники гунны, принимавшие тогда участие в совместных с ними набегах, получили первый опыт взаимодействия с пехотой.

Впрочем, твердо обосновавшись в первой половине V в. на берегах Дуная и начав активные военные действия на Западе, гунны уже не могли обойтись без значительных контингентов пехоты. С этого времени их правители начали придавать процессу вербовки пеших бойцов из среды подвластных им племен, прежде всего германских, гораздо более регулярный и организованный характер. Так, в войске Ульдина в начале V в. находились скиры, а остроготы и гепиды формировали при Аттиле цвет союзного гуннам воинства и сражались в составе его армии на Каталаунских полях в 451 г.

В рассматриваемое время главной силой войск остроготов, как и других германских народов, была пехота. Правда, согласно сообщению Вегеция, римская кавалерия улучшила свое вооружение по примеру готов, аланов и гуннов, и это определенно свидетельствует в пользу того, что готы располагали достаточно боеспособной конницей. Действительно, можно допустить, что, начиная с последней четверти IV в., под гуннским и аланским влиянием кавалерия начинает играть в тактике восточных готов довольно значительную роль. Так, атака конного отряда, ведомого остроготскими военачальниками Алафеем и Сафраком, оказала очень серьезное воздействие на исход битвы при Адрианополе в 378 г.

Впрочем, судя по всему, основу кавалерии Алафея и Сафрака составляли аланы и гунны, тогда как ее готская часть была представлена лишь небольшим числом воинов знатного происхождения. В любом случае, не стоит переоценивать значение конницы в военной практике восточных готов до VI в. В качестве наступательного оружия готы использовали копья и мечи, для защиты они использовали щиты, а также шлемы, последние носили в основном представители готской военной знати.

Пеший воин-острогот конца IV—V в. Реконструкция А. В. Сильнова


Знатный остроготский всадник конца IV—V в. Реконструкция А. В. Сильнова

[ZHAN]

В гуннской армии, по крайней мере в правление Аттилы, существовала очень хорошо организованная инженерно-техническая служба. В ее состав входило специальное подразделение, обслуживавшее при осадах вражеских укреплений метательные машины, персонал которых, за исключением лучников, набирался из пленных и дезертиров, но никак не из числа самих гуннов.

Задачей другой инженерной части было наведение мостов через водные преграды и заболоченные местности, для чего она была оснащена плотами-понтонами, которые перевозились на специальных телегах. В планировании и проведении кампаний ей отводилась существенная роль. Так, в 442 г., приступая к осаде города Наисса на Дунае, гунны первым делом навели через реку мост, благодаря которому они сумели подтащить осадные орудия прямо к его стенам.

Для преодоления водных препятствий, наряду с понтонами, использовались также лодки-однодеревки, обслуживание которых производилось специальными перевозчиками. Интересно, что Вегеций в своем трактате о военном деле настоятельно рекомендует войскам иметь в обозе широкие и легкие челноки-однодеревки, перевозимые на телегах, а также специально заготовленные доски, железные гвозди и канаты. При переправе через реку эти лодки связывают между собой и прокладывают по ним настил из досок: так быстро строится мост. Данная рекомендация, таким образом, отражает военную практику, близкую ко времени походов Аттилы, в армии которого военно-инженерная служба была во многом организована по римскому образцу и наверняка при активном участии самих римлян.

Несколько слов следует сказать по поводу сведений древних писателей об общей численности гуннских армий. Зосим, в частности, говорит об очень небольшом (в 300 бойцов) элитном подразделении гуннов на службе западноримского императора Гонория. Далее он сообщает, что в 409 г. Гонорий нанял 10 000 гуннских воинов для войны против везеготов в Италии, но это число, вполне возможно, завышено. И уж точно нереальна цифра 60 000 (!) гуннских наемников, которых, согласно Филосторгию, Аэций привел в Италию в 425 г. на подмогу узурпатору Иоанну, — по-видимому, она должна быть уменьшена в 10 раз. Больше заслуживает доверия сообщаемое церковными историками количество воинов — 10 000 — у гуннского царя Уптара, который около 430 г. воевал с бургундами на Рейне.

Напротив, кажется явно преувеличенной численность войск Аттилы в его галльской кампании (451 н.э.) по данным Иордана и его источников — 500 000 человек. В то же время не следует и преуменьшать возможность правителя державы гуннов собрать очень значительные для того времени силы. По подсчетам некоторых исследователей, одни только союзные гуннам германские народы в лице остроготов и гепидов могли поставить в армию Аттилы, по меньшей мере, 50 000 бойцов, не говоря уже о его собственно гуннском воинстве, количественный состав которого не мог быть значительно меньшим. Поэтому численность вооруженных сил, которые находились под командованием Аттилы в Галлии к моменту начала Каталаунской битвы, примерно в 100 000 человек кажется вполне допустимой.

Известно, что в 454 г. в битве при Недао гунны и их союзники потеряли приблизительно 30 000 убитыми, но это было, скорее всего, не поголовное истребление их сил, и к моменту начала сражения они насчитывали в своих рядах, наверное, в 1,5–2,0 раза больше воинов.

Чтобы яснее представить себе возможную численность собственно гуннских (в этническом смысле) войск, обратимся к косвенным свидетельствам, касающимся количественного состава экспедиционных сил кутригуров — «гуннского» (т. е. центральноазиатского по своему происхождению) племени, обитавшего в степях Северного Причерноморья в VI в. Наши источники утверждают, что они были в состоянии выставить на помощь гепидам против лангобардов 12 000 воинов. Когда же зимой 558/ 559 г. вождь кутригуров Заберган двинулся в поход на Византию, он имел с собой «множество всадников», из которых 7000 он лично повел на Константинополь, а другую часть отправил против Херсонеса. Конечно же, эти примеры показывают мобилизационные возможности только одного из «гуннских» племен, тогда как численность этнических гуннов в армии Аттилы, который осуществлял контроль над кочевыми и полукочевыми народами всей Юго-восточной Европы, должна была быть гораздо большей.

[ZHAN]

Войны и набеги являлись для всех без исключения древних кочевых племен Евразии одним из важнейших способов добывания средств к существованию. Главная отрасль их экономики — кочевое скотоводство не могло полностью обеспечить их повседневные потребности. Пользуясь своим превосходством в военном искусстве над оседло-земледельческими народами, номады вторгались на их территорию и силой захватывали материальные ценности и пленников.

Естественно, что для европейских гуннов организация набегов на соседей с целью их ограбления являлась одним из двух главных стимулов для разработки концепции военной стратегии.

В качестве второго стимула следует назвать постоянную необходимость в захвате чужой территории под пастбища и становища, особенно на раннем этапе истории гуннов, когда они постоянно и всей своей массой перемещались по степным просторам Евразии.

Если они шли на врага, то в это движение были вовлечены как сами воины-всадники, так и кибитки с их женами и детьми, а также следовавшие за ними табуны лошадей и стада скота. После прихода в Восточную Европу и закрепления на определенной территории гунны переходили к практике рейдов в соседние, а зачастую и в отдаленные земли за добычей. Организация таких набегов была существенно затруднена весной, когда кони кочевников были сильно ослаблены скудными зимовочными рационами и требовалось время, чтобы откормить их весенними травами. Да и сами воины для улучшения своего физического состояния после не самого сытного зимнего периода также нуждались в более обильном питании, для чего необходимо было дождаться окота овец и другого скота и весенней рыбной путины. Наконец, выступить в поход мешали и весенние паводки.

Объективно лучшими сезонами для набегов являлись лето и осень. Впрочем, такая «сезонная» модель была, очевидно, более характерна для бескрайних степных просторов Центральной Азии и — в значительной мере — для Северопонтийского региона, тогда как ситуация в областях с более ограниченными пастбищными ресурсами, таких как Великая Венгерская равнина (т. е. территория, ставшая при Аттиле ядром гуннской державы), была иной. Известно, что поселившиеся там позднее гуннов венгерские (мадьярские) кочевые племена предпринимали свои военные походы уже в конце зимы или ранней весной, в том числе и с целью пополнения запасов фуража.

Для вторжения в пределы Восточной империи удобным временем года являлась зима, когда Дунай покрывался льдом, достаточно крепким, чтобы выдерживать переправлявшееся через него войско и, таким образом, переставал быть надежной естественной защитой византийских земель от набегов с севера. Тогда гунны переходили по льду не только на лошадях, но и «на колесах», т. е. в кибитках.

Исключительно важная роль в гуннской стратегии отводилась фактору внезапности нападения. Гунны обрушивались на врагов «подобно какому-то смерчу народов» (Iord. Get.). Благодаря быстроте своих коней, они совершали разбойничьи налеты стремительно, обгоняя даже слух о своем приближении. В качестве близкого примера уместно привести данные о скорости передвижения монгольских всадников в ХIII в.: по одним оценкам, за обычный дневной переход ими покрывалось 50 км, тогда как авангард их войска был в состоянии преодолевать за три дня почти 300 км, согласно другим — они могли проходить до 200 км в день со скоростью 12–15 км в час.

Помимо высочайшей скорости передвижения современники гуннов подчеркивают их свирепость и безжалостность. По словам одного из них, «этот подвижный и неукротимый народ» вторгся на территорию аланов, «воспламененный дикой жаждой грабежа, двигаясь вперед среди грабежей и убийств».

Не гнушались гунны и вероломства, нападая, например, на ничего не подозревающих римлян во время ярмарки, как это имело место в правление Аттилы где-то на Дунае.

Гуннские набеги, как правило, не были хаотичными, а четко планировались на основе получения разведывательной информации. Как показывает один из эпизодов войны между гуннами и готами-тервингами в 370-х гг., первые были способны оперативно собрать и правильно оценить сведения о местах расположения отрядов противника с тем, чтобы обойти выставленные им впереди дозоры и неожиданно напасть на его главные силы.

После того как часть гуннов закрепилась на территории римской провинции Паннония, расположившаяся там группировка гуннских войск получила возможность значительно улучшить свои стратегические возможности. Теперь она могла использовать построенные там римлянами дороги, которые обеспечивали очень быстрое продвижение конных отрядов при проведении набегов и прочих военных акций.

Впрочем, при Аттиле, армия которого, как уже отмечалось выше, включала в себя значительные контингенты пехоты, в основном восточногерманской, и потому в немалой степени потеряла свою тактическую быстроту и гибкость, стратегическая оперативность гуннов начала давать сбои. В частности, в 452 г., когда Аттила вторгся в Италию, он позволил себе надолго завязнуть в осаде Аквилеи, что, наверняка, сильно повлияло на результаты кампании в целом. В былые годы гуннское войско просто обошло бы столь неуступчивую твердыню и довольствовалось бы разорением и ограблением более доступных мест.

Кстати, что-то похожее случилось с полководцами Аттилы в 447 г., когда они настойчиво пытались овладеть римской крепостью Леем, располагавшейся в Нижней Мезии, у одноименной реки (совр. Осым в Болгарии), но в результате были вынуждены уйти. Более того, отступающие гунны были неожиданно атакованы защитниками крепости, понесли серьезные потери в личном составе и вдобавок лишились награбленной до этого добычи.

Ближе к концу своей истории гунны полностью отошли от практики долговременных территориальных завоеваний. Прочно завладев при Аттиле такими важными в коневодческом плане областями Юго-восточной Европы, как Северное Причерноморье и Подунавье, включая Великую Венгерскую равнину (Альфельд), они уже больше не стремились к присоединению новых земель. Последние крупные наступательные операции Аттилы — против Галлии (451) и Италии (452), т. е. стран, которые не обладали достаточными природными ресурсами для поддержания многочисленной гуннской кавалерии в течение сколько-нибудь длительного времени, — преследовали цель захвата добычи и получения в будущем в случае победы большой дани от западных римлян (какую гуннам выплачивали власти Византии). Впрочем, эти походы Аттилы не были успешными, и, следовательно, его замыслы так и не были реализованы.

Гунны, несомненно, были мастерами психологической подготовки войны. Особенно в этом деле преуспел Аттила. Желая, к примеру, добиться от византийцев выполнения своих условий, он мог устроить внушительную демонстрацию силы, перейдя с войском на их территорию якобы с целью поохотиться. Он же большое внимание уделял и дипломатической подготовке намеченных кампаний. Так, собираясь начать большую войну против западных римлян и намереваясь разрушить их вероятный союз с везеготами, Аттила направил посольства к обеим сторонам с целью поссорить их друг с другом.

Во время походов, как и в своей повседневной жизни, гунны были очень неприхотливы в еде, питаясь кореньями полевых трав и полусырым мясом, чуть подвяленным самым незатейливым образом — они клали его под свои ноги на спины коней. По крайней мере, те из них, кто находились на римской службе, могли перевозить с собой в качестве дорожной провизии и другие продукты, например пшеницу. Известно, что римский полководец Литорий в ходе кампании против везеготов в Галлии в 436 г., готовясь к освобождению от врага города Нарбонны, приказал каждому из своих солдат, которые в большинстве были гуннскими наемниками, взять с собой по два модия обмолоченной пшеницы (чуть больше 17,5 л) для того, чтобы накормить его голодающих жителей. Указанный объем этого продукта, очевидно, значительно превышал потребности самих воинов на время данной боевой операции.

В голодное время дело могло дойти даже до того, что гунны убивали некоторых из своих коней и насыщались их плотью и кровью.

[ZHAN]

Благодаря хорошо налаженной службе разведки гунны могли неожиданно обрушиваться на основные силы врага. Они предпочитали атаковать первыми, считая, что «всегда отважнее те, кто начинают битву», и делали это стремительно, без задержки, желая добыть себе в сражении быструю победу. При этом гунны никогда не бросались вперед сломя голову, поскольку их военачальники тщательно готовили план боевых действий. Иордан специально подчеркивает, что Аттила «был более чем превосходен в замыслах ратных дел», продумывая даже час начала битвы, чтобы иметь возможность спасения в случае неудачи. Оставлял он себе и такой путь отступления, как уход при неблагоприятном течении боя в свой укрепленный телегами и повозками лагерь.

Сообщается, что гунны шли в атаку cuneatim (букв.: 'клинообразно'). Очевидно, этот латинский термин подразумевает боевое построение, которое римляне применительно к варварским, прежде всего германским, народам называли cuneus ('клин'), хотя на практике оно представляло собой не настоящий тесно сплоченный клинообразный порядок, а неправильный (с римской точки зрения), глубокий и беспорядочный (рассыпной) строй, атаку которого возглавляли только немногие воины, превосходящие других своим вооружением, знатностью и храбростью. В военном лексиконе поздней Римской империи, начиная, по крайней мере, с IV в., реальное клинообразное построение называлось «голова свиньи» (caput рогci, или caput porcium), причем этот термин прикладывался только к пехотному порядку. Слово cuneus обозначало тогда, прежде всего, тип конного подразделения римской армии, атакующее построение которого вовсе не обязательно имело форму клина.

По всей видимости, термин cuneatim у Аммиана Марцеллина соответствует греческому выражению «[атаковать] по клиньям, то есть рассредоточенными отрядами», в «Стратегиконе» Маврикия, византийском военном трактате VI в., как обозначению боевого построения «гуннских» (в широком значении этого этнического определения) народов. Присутствующее здесь слово куна (xouva), которое представляет собой несомненную кальку с лат. cuneus, можно понять как обозначение отдельного отряда, сформированного по кровнородственному (племенному или клановому) принципу, подобно отрядам-кунеям у древних германцев. В свою очередь, каждый такой гуннский отряд, с одной стороны, состоял из более мелких подразделений, а с другой стороны, мог входить в состав более крупных тактических соединений, причем численность и тех и других более или менее должна была соответствовать нормам «азиатской десятичной системы».

Аммиан Марцеллин, современник вторжения гуннов в степи Юго-восточной Европы, приводит детальное описание их действий на поле боя:

И [гунны] сражаются, будучи подчас раздраженными, но вступая в битвы клином [под аккомпанемент] разнообразных страшно звучащих криков. И так же как при [их] проворстве они стремительны и неожиданны [в своем появлении], так и, внезапно [и] намеренно рассеявшись, они рассредоточиваются и не соблюдают боевой строй. С ненасытной жаждой убийства несутся они в разные стороны, н из-за [их] чрезмерной быстроты не приходится видеть их атакующими укрепления или грабящими вражеский лагерь. И ты охотно назовешь их самыми неукротимыми воинами из всех [других], потому что издали они [бьются] метательными снарядами с заостренными костями в качестве наконечника стрел, которые с удивительным искусством соединены [с древками] и разнообразно сделаны… а [сойдясь] вплотную, сражаются мечом без оглядки и, уклоняясь от вреда [неприятельских] острий, опутывают врагов брошенными с размаха арканами, чтобы, обвязав члены сопротивляющихся, лишить их возможности усидеть верхом или уйти пешком.

Из этого сообщения можно выделить две основные фазы тактики гуннов, характерные, по крайней мере, для раннего этапа их завоеваний:

1) начальная атака глубокой рассыпной лавиной («клинообразно», «беспорядочно») с массированным обстрелом неприятельских рядов из луков на значительном расстоянии;

2) рукопашный бой, когда гунны, быстро перемещаясь по всему полю сражения, рубились мечами, а при удобном случае накидывали на своих противников лассо.

Другие древние авторы говорят о таком весьма важном тактическом маневре гуннов, как притворное бегство с последующим внезапным возвращением в бой. Эта военная хитрость, вообще весьма характерная для евразийских кочевников, в исполнении гуннов была чрезвычайно эффективной. Во время притворного отступления они метко стреляли с поворотом назад — т.е. использовали прием, известный под названием «парфянская стрела», и не ожидавшие этого враги, уверенные в скорой победе и поэтому ослабившие свое внимание, несли очень значительные потери.

В качестве еще одного излюбленного тактического действия гуннов наши источники называют окружение вражеского боевого порядка.

Гунны также активно практиковали устройство засад, которые они вообще предпочитали открытому сражению. Последнее замечание, вложенное Иорданом в уста послов западноримского императора Валентиниана III к везеготам, достойно самого пристального внимания. Действительно, гунны не стремились в бою к близкому контакту с неприятелем. Неслучайно один из наших источников даже утверждает, что они были совершенно не способны к ведению рукопашной схватки. Стихией гуннов была стрельба по противнику из луков с более или менее прицельной дистанции, в которой они были чрезвычайно сильны. Это полностью соответствовало их менталитету, сформированному под влиянием условий их кочевого бытия.

Основу своего материального благосостояния мужчина-гунн создавал за счет добычи, захваченной в ходе разбойничьих набегов. Подстерегающие на этом пути серьезные опасности требовали от него самого пристального внимания к собственной безопасности. Поскольку успех набега зависел, прежде всего, от мобильности его участников, использование ими серьезного (и, естественно, тяжелого) защитного снаряжения было максимально ограничено. Полагаться оставалось только на главное наступательное оружие — сложносоставной дальнобойный лук, умелое употребление которого позволяло избежать близкого и потому крайне рискованного контакта с противником. Прекрасно обученные с детства владеть таким оружием с коня, да еще и на полном скаку, гуннские воины довели до совершенства приемы применения легкой конницы, оснащенной луками, — так в Европу вместе с гуннами пришла тактика эффективного боя на дистанции, унаследованная ими от их предков и использовавшаяся позднее племенами тюркского и монгольского происхождения. Ее важной составной частью было изматывание противника, когда гунны, умышленно избегая рукопашной схватки, в то же время не покидали поле сражения, а постоянно кружили вокруг вражеских боевых порядков и засыпали их тучами стрел.

Именно такую тактику имеет в виду Иордан, когда говорит, что гунны «подчинили аланов, равных им в бою… обессилив частыми стычками». Тактика избегания ближнего боя и изматывания противника позволила гуннам одержать верх не только над аланами, но и над «скифами» (= готами), с которыми они, согласно Зосиму, воевали опять-таки «непрерывно». Готы тем более не могли противостоять гуннам, поскольку вплоть до VI в. они не располагали сколько-нибудь многочисленной кавалерией, а, сражаясь преимущественно в пешем строю, явно мало и недостаточно умело использовали луки и стрелы, чтобы представлять серьезную угрозу для мобильной гуннской кавалерии.

С другой стороны, лишь с целью довершить то, чего не сделали на поле брани их стрелы, гунны выхватывали мечи и сходились с противником лицом к лицу, не забывая, однако, при удобном случае набросить на неприятельского солдата аркан и, если повезет, быстро ускакать прочь, увлекая его за собой. Впрочем, наверное, будет даже правильнее сказать, что аркан скорее служил гуннам оружием среднего действия, и, вопреки сообщению Аммиана Марцеллина, они должны были попытаться воспользоваться им еще до того, как схватиться с противником врукопашную. В самом деле, гуннский прием с применением лассо в ходе рубки на мечах, как он описан римским историком, подходит больше для индивидуального поединка, когда имеются все возможности для маневра, чем для настоящего, коллективного сражения, в котором индивидуальное маневрирование как раз сильно затруднено.

Впрочем, рукопашная схватка применялась гуннами в случае крайней необходимости, да и то в основном только после нанесения врагу действительно серьезного урона в результате обстрела с дистанции. Если же неприятель оставался несломленным, то гунны сами рисковали понести большие потери в ближнем бою, поскольку в большинстве своем не имели серьезного защитного снаряжения. В таких случаях они могли, например, применить описанное выше притворное отступление со стрельбой из луков назад.

Благодаря своему тактическому искусству, помноженному на непревзойденное мастерство во владении луком, гунны долгое время оставались непобедимыми, будучи в состоянии успешно сражаться и против численно превосходящего их неприятеля. В 406 г. гуннские союзники способствовали победе Стилихона над вождем готов Радагайсом, в ходе боя при Фьезоле окружив третью часть армии последнего. Три года спустя немногочисленный (300 воинов), но очень боеспособный гуннский корпус, находившийся на службе у западноримского императора Гонория, атаковал близ Пизы готское войско, возглавляемое Атаульфом, и, уничтожив 1100 врагов, а потеряв только 17 человек, сумел затем благополучно уйти восвояси. Вспомним также насчитывавший всего 40 бойцов отряд уннигардов, который побеждал в Ливии гораздо более многочисленного противника. Все эти примеры говорят о том, что гунны и на чужбине были верны своей тактике, основанной на высочайшей мобильности и маневренности и метком обстреле противника со значительного расстояния, ибо в ближнем бою при своей малочисленности они не имели бы шансов на успех.

Однако тактические методы гуннского воинства претерпели существенное изменение в период правления Аттилы, как это видно на примере знаменитой битвы на Каталаунских полях (451 н.э.), наиболее детально описанной Иорданом. К тому времени в гуннском войске уже значительное место занимали пехотные контингенты, набранные среди подвластных Аттиле германских племен. Как отмечает готский историк, это сражение было открытым, без применения хитростей. В нем прежде всего противоборствовали пешие войска, и в данных условиях гуннская конница не смогла использовать в полном объеме такие свои обычные тактические хитрости, как засады и притворное отступление. К тому же, что немаловажно, возглавлявший тогда антигуннскую коалицию Аэций, проведший в молодости какое-то время в качестве заложника у гуннов и прекрасно усвоивший их военную науку, был очень хорошо осведомлен об особенностях их тактики. Другими словами, гунны утратили свое тактическое преимущество, позволявшее им ранее сокрушать любого противника. К этому следует добавить и неблагоприятное для них начало битвы: попытавшись овладеть господствовавшим над окружающей местностью высоким холмом, чтобы получить исключительно выгодную позицию для обстрела противника из луков, они были отброшены совместными усилиями везеготов Торисмунда и римлян Аэция.

В 1981 г. с оригинальной теорией о кардинальной трансформации гуннской армии и ее тактики выступил Р. П. Линднер. По его мнению, гунны, пришедшие во второй половине IV в. в Европу, действительно в своем большинстве могли быть конными воинами. Но с течением времени, прежде всего под влиянием причин чисто природного характера, а именно невозможности поддерживать необходимое для военного дела поголовье лошадей на ограниченной, по сравнению со степными азиатскими просторами, территории Великой Венгерской равнины (Альфельда), войско гуннов к середине V в., по сути, превратилось из конного преимущественно в пешее, мало чем отличающееся от армии тогдашнего Рима. В подтверждение своей теории этот исследователь привлек данные письменных источников и археологии, математические расчеты по пастбищным ресурсам Альфельда и т. д.

Впрочем, полностью согласиться с этой теорией, несмотря на внешнюю логичность и привлекательность доводов в ее поддержку, все же трудно. Во-первых, кажется излишне прямолинейным проведенный Р. П. Линднером анализ сообщений письменной традиции о военных акциях с участием гуннов: поскольку там они во многих случаях не упоминаются в качестве всадников, то, заключает исследователь, они таковыми, скорее всего, и не были. Однако с методологической точки зрения вряд ли правильно обосновывать превращение конного воинства гуннов в пешее простым отсутствием в источниках прямых указаний на наличие у них коней, не говоря уже о том, что любой аргумент ех silentio ('из умолчания') более чем сомнителен, отметим: эти же источники вовсе не утверждают, что гунны были пехотинцами! Скорее всего, конный характер военного дела гуннов был настолько очевиден для наших информаторов, что они не считали нужным лишний раз это подчеркивать.

К тому же, не стоит оставлять без внимания информацию о том, что для костра из седел (!), который Аттила приказал соорудить после неудачи в сражении на Каталаунских полях, потребовалось много седел, а следовательно, расстаться с ними должно было значительное число конников. Вспомним и упомянутых Иорданом «отборнейших всадников из всего гуннского народа», принявших участие в похоронах Аттилы, которые, надо полагать, были лучшими на фоне прочих, наверняка весьма и весьма многочисленных гуннских наездников.

Во-вторых, в том, что касается аргумента о невозможности поддержания достаточного поголовья боевых коней для гуннской конницы, обязательно следует иметь в виду то обстоятельство, что землями в междуречье Дуная и Тисы, где действительно располагалась ставка Аттилы, владения последнего вовсе не ограничивались: они охватывали также области к востоку от Карпатских гор, включая, по меньшей мере, Скифию у Понта (= Черного моря), другими словами, Северное Причерноморье, где правил старший сын Аттилы. А в этом случае пастбищные ресурсы на востоке империи гуннов были уже достаточны для содержания большого количества лошадей — необходимого условия для функционирования многочисленной кавалерии. Таким образом, Аттила, намереваясь отправиться в серьезный военный поход, был вполне в состоянии набрать в своих восточных владениях значительное пополнение для своей конницы.

Другое дело, что вторжения Аттилы в Галлию в 451 г. и в Италию в 452 г. не могли быть успешными уже по той простой причине, что на их территории не было достаточных природных ресурсов для содержания в течение длительного времени большой орды гуннских воинов и их коней. Возможно, эти кампании длились явно дольше, чем планировал сам Аттила, и проблемы со снабжением армии, усугубленные военными неудачами (как это случилось в 451 г.), вынуждали его уходить восвояси, без достижения поставленных целей.

В-третьих, некоторые сомнения вызывает правильность оценки Р. П. Линднером коневодческих ресурсов Альфельда. По его мнению, там могли пастись одновременно 150 000 коней, и из расчета 10 скакунов в среднем на одного всадника конное войско гуннов должно было насчитывать только 15 000 бойцов. При этом он проводит сравнение с пастбищными возможностями Монголии, где в средние века воин-кочевник имел до 18 лошадей. Однако тут необходимо принимать во внимание тот факт, что климатические и природные условия Альфельда гораздо более мягкие и благоприятные для пастбищного коневодства, чем в степях. Благодаря этому жившие на Великой Венгерской равнине гунны могли разводить довольно значительное количество коней и, следовательно» выставлять большое конное войско. Цифра 10 коней на одного гуннского кавалериста, произвольно высчитанная Р. П. Линднером в качестве заниженной, является, возможно, даже завышенной. Так, например, известно, что в 1914 г, в Венгрии была набрана кавалерия численностью в 29 000 человек, причем из расчета один конь на одного всадника. Конечно же, нам остается только гадать, каким было подобное соотношение почти за 1500 лет до этого, когда в поход выступала конница Аттилы, но при всех различиях в практике коневодства этих двух эпох вряд ли альфёльдскому воину-гунну в середине V в. требовалось в 10 раз больше скакунов, чем венгерскому кавалеристу в начале XX в.

Следует также учесть и вероятность того, что обосновавшиеся на Великой Венгерской равнине гунны могли под римским влиянием перевести, по крайней мере, какую-то часть своих табунов на стойловое содержание с подкормкой в зимний период, а это, в свою очередь, должно было благоприятно отразиться на состоянии их конских ресурсов. Наконец, немаловажным являлось и то обстоятельство, что, помимо разведения собственного конского поголовья, гунны использовали лошадей, захваченных ими у римлян.

Подводя итог этой (согласитесь, весьма принципиальной) дискуссии, следует сказать, что армия Аттилы действительно отличалась по своей организационной структуре от поголовно конного войска гуннов периода их ранних завоеваний в Европе. Можно даже говорить об определенной деградации гуннского военного дела в целом, на что очень существенно повлияло включение в состав армии Аттилы большого числа германских воинов. Кроме того, гунны могли испытывать серьезные проблемы как с поддержанием конского состава на западе своих владений, так и с заготовкой фуража для своей конницы на территории неприятеля в ходе боевых операций. Все это должно было негативно отразиться на эффективности гуннской военной машины. Но в то же время едва ли имеются веские основания утверждать, что собственно гуннская часть армии Аттилы превратилась в своем большинстве в пехоту — помимо всего прочего, это явно противоречило воинскому менталитету гуннов.

[ZHAN]

Практически ничего не известно о собственно гуннской фортификации в Юго-восточной Европе. И это вовсе не случайно. Гунны не располагали своими специалистами по каменному строительству и использовали для соответствующих работ римских архитекторов, взятых в плен или нанятых по договору с имперскими властями.

Показательно, что в описанной Приском Панийским ставке Аттилы, представлявшей собой не обнесенную никакой оградой большую деревню, дома были деревянными, за исключением бани, построенной для второго по значению в гуннской державе человека — Онегисия — из камня его римским пленником-архитектором. Сама эта ставка была возведена среди широкой не покрытой лесом Паннонской равнины. По поводу ее незащищенности справедливы следующие слова британского исследователя Э. А. Томпсона:

«Причина эта была военного свойства. Гунны хотели, чтобы их штаб-квартира находилась на ровном месте, где их конница могла свободно маневрировать и где не было шанса для неожиданного нападения…»

К этому необходимо лишь добавить, что Аттила, судя по всему, чувствовал себя в Паннонии в полной безопасности от какой бы то ни было внешней угрозы и поэтому не счел необходимым обносить свою ставку оборонительной стеной.

Вероятно, гунны вообще не строили каких-либо серьезных, т. е. каменных, фортификационных сооружений, а при необходимости могли использовать те, которые им удавалось захватить у неприятеля в более или менее пригодном для последующего применения виде.

Иначе обстояло дело с гуннским искусством осады городов. На самом раннем этапе своего пребывания в Европе гунны предпочитали преодолевать вражеские укрепления за счет неожиданных стремительных нападений, и это дало повод их современнику утверждать, что

«из-за чрезмерной быстроты [гуннов] не приходится видеть их атакующими укрепления или грабящими вражеский лагерь».

Но в ходе своей экспансии в западном направлении они постепенно развивали навыки регулярной осады фортификационных сооружений в полном соответствии с имеющимися в этой области военно-техническими достижениями. Этот процесс нашел классическое завершение в царствование грозного Аттилы, перед которым, в представлении древних, не могло устоять никакое каменное укрепление, не говоря уже об оборонительных объектах, по своей конструкции не рассчитанных на противодействие серьезным осадным операциям. По всей очевидности, Аттила сумел добиться этого путем активного использования на своей военно-инженерной службе пленных и дезертировавших к нему римских военных специалистов, которые сооружали и эксплуатировали разного рода метательные машины, а также тараны, находившиеся, по данным письменных источников, на вооружении его армии.

Приск Панийский приводит детальное описание применения, а также конструкции гуннских осадных орудий. В самом начале осадных операций в дело в большом количестве вступали боевые машины (μηχαναί), каждая из которых представляла собой площадку из бревен, поставленную на колеса и укрытую плетнями из прутьев. Поверх плетней были настланы шкуры и кожи для защиты от вражеских снарядов, в том числе огненосных; внутри этого прикрытия находились лучники, которые через проделанные в нем окна стреляли по стоявшим на стенах защитникам укреплений. Эти орудия приводились в движение толчками ног обслуживающих их людей. Задачей таких движущихся защитных навесов было поразить или отогнать неприятельских воинов, обороняющих стены. И только когда это в значительной мере удавалось, к укреплениям подводились очень большие тараны (κριοί), имевшие такое же защитное прикрытие, что и μηχαναί. Под прикрытием находилось подвешенное на цепях между склоненными брусьями бревно с заостренным концом. Состоявший при таком таране персонал с помощью веревок оттягивал это бревно назад и затем отпускал его, в результате чего на стену обрушивались мощнейшие удары, в конечном итоге ее сокрушавшие. Уцелевшие же участки стен штурмовались при помощи осадных лестниц.

Очень показательно, что μηχαναί Приска находят соответствие в своей конструкции с осадными машинами, описанными у Вегеция под названиями vineae и plutei, они прикрывали продвижение осаждающих к укреплениям; по достижении этой цели при помощи первых производился подкоп под фундамент стен, а под защитой вторых велся обстрел защитников стрелами, камнями и метательными копьями с тем, чтобы согнать их со стен и затем подняться наверх по штурмовым лестницам.

То же самое следует сказать и о κριοί, по своему устройству, очевидно, вполне соответствовавших римским таранам, хорошо известным по изображениям на памятниках искусства и описаниям древних историков.

Едва ли подлежит сомнению также и то, что «все виды метательных машин» (omnia genera tormentorum), которые Аттила применил при осаде Аквилеи в 452 г., были артиллерийскими орудиями, аналогичными современным им римским. Среди этих последних следует назвать различные виды метательных устройств, таких как катапульты (в римской военной терминологии они, начиная с IV в. н.э. назывались баллистами), а также онагры и др., механизмы пуска снарядов (специальных стрел-болтов и камней разного калибра) из которых действовали на основе скручивания или натяжения. Поэтому в целом можно утверждать, что гуннское осадное оборудование развивалось под сильным влиянием римской военной техники, а имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства о том, как европейские гунны штурмовали неприятельские укрепления, позволяют говорить о том, что они владели практически всем репертуаром позднеантичного искусства осады крепостей.

Отметим также еще один применявшийся гуннами метод осады городов, о котором сообщает Иордан в своем рассказе о попытке сына Аттилы Динтцика овладеть Базианом в Паннонии: блокировав этот город со всех сторон, гунны принялись грабить его сельскую округу. По всей очевидности, это была обычная практика, причем родившаяся именно в гуннской кочевой среде, и заключалась она в окружении вражеских укреплений сплошным кольцом кибиток и телег. Важной составляющей этого метода было тотальное ограбление прилегающей к осажденному городу сельской местности, что окончательно лишало его защитников какой-либо надежды на получение продовольственной и любой иной помощи извне.

[ZHAN]

Гунны создавали укрепленные лагеря, в которых можно было укрыться не только в ночное время суток, но и в случае неудачи в сражении. Для этого они использовали повозки, которые ставили достаточно плотно друг к другу, образуя внешнюю линию обороны. Для организации такого лагеря применялись телеги для перевозки плотов-понтонов и личные кибитки гуннских семей. Укрывшись за ограждением из своих повозок, гунны очень плотно обстреливали подступы к нему из луков.

Оригинальная идея использования в боевых действиях укрепленного лагеря, безусловно, принадлежала кочевым народам, в жизни которых повозки занимали чрезвычайно важное место. Такое укрепление могло надежно защитить от врага на открытой местности, причем создавалось оно, в первую очередь, не против пехоты, как раз обученной штурму фортификационных объектов, а для сдерживания атак конницы неприятеля. История устройства лагеря, со всех сторон закрытого телегами и кибитками, в Восточной и Центральной Европе уходит своими корнями еще в скифскую эпоху и прослеживается вплоть до позднего Средневековья. Укрепленный лагерь служил в качестве опорного пункта в бою и убежища на случай поражения, в нем хранились боеприпасы и продовольствие.

Гунны также использовали свои кибитки и телеги для сплошного окружения осаждаемых ими городов с целью полного их блокирования.

[ZHAN]

Около 375 г. … Гунны вторгаются из-за Волги в степи Северного Причерноморья, где во главе с вождем Баламбером громят алано-сарматские и готские племена

378 г. … В битве при Адрианополе готы и их союзники (включая, по всей вероятности, гуннов) наносят сокрушительное поражение римской армии

380 г. … Некоторые группы гуннов, аланов и готов получают право поселиться в Восточной Паннонии на правах римских союзников-федератов

384 г. … Призванные римлянами гуннские отряды из Паннонии сражаются против ютунгов в Рении, а затем вместе с аланами подходят с целью грабежа к границам Галлии, но, получив от римских властей вознаграждение, уходят обратно

388 г. … Гунны оказывают поддержку римскому императору Феодосию I в борьбе против узурпатора Максима

394 г. … Феодосий I для борьбы против другого узурпатора, Евгения, опять привлекает гуннов в свою армию

Зима 394/395 г. … Гунны разоряют Фракию

395–396 гг. … Под угрозой голода в Северном Причерноморье складывается временный союз гуннских племен во главе с Басихом и Курсихом, которые направляют свои орды через Кавказ на Ближний Восток

400 г. … Гуннский вождь Ульдин разбивает за Дунаем бежавшего из Константинополя мятежного военачальника гота Гайну

Около 405–408 гг. … Молодой Аэций, в будущем виднейший западноримский политик и полководец, живет среди гуннов в качестве заложника

406 г. … Войско Ульдина принимает участие на стороне римлян в разгроме готского вождя Радагайса при Фьезоле в Италии

408 г. … Гот Сар, военачальник западноримского главнокомандующего Стилихона, предательски уничтожает гуннскую гвардию своего господина

408/409 г. … Неудачное вторжение Ульдина во Фракию

409 г. … Гуннский корпус на службе западноримского императора Гонория численностью в 300 всадников в бою у Пизы в Италии наносит серьезные потери готскому войску во главе с Атаульфом. Гонорий нанимает 10 000 гуннов в свою армию, чтобы противостоять вождю готов Алариху

411 г. … Небольшой контингент гуннов-уннигардов, насчитывавший всего 40 воинов, успешно защищает восточноримскую провинцию Ливию Пентаполис от набегов местных племен

Около 412 г. … Упоминается Харатон, «первый среди вождей» гуннских племен Юго-восточной Европы

422–434 гг. … Правление Руги, осуществлявшего контроль над восточной, причерноморской частью владений европейских гуннов

422 г. … Вторжение Руги во Фракию, серьезно угрожавшее Константинополю, в результате которого Византия начинает выплачивать гуннам ежегодную дань (350 фунтов золотом)

425 г. … Аэций по приказу узурпатора Иоанна набирает у Руги отряд гуннов-наемников для борьбы с высадившимися в Италии войсками византийского императора Феодосия II

Около 430 г. … Смерть Уптара, соправителя Руги в качестве главы западных владений гуннского союза племен, и разгром его войска во время кампании против германского племени бургундов, жившего на правом берегу Рейна

433 г. … Руга заключает с Аэцием договор о дружбе и военной помощи, по условиям которого западные римляне уступают гуннам провинцию Паннонию Первую

434 г. … Смерть Руги. Гуннскими царями-соправителями становятся Бледа и его брат Аттила

435 г. … По договору, заключенному в Марге на Дунае, гунны увеличивают получаемую от Византии ежегодную контрибуцию до 700 фунтов золотом. Поход Аттилы и Бледы в Северное Причерноморье для приведения к покорности местных племен и войны против народа соросгов

435–438 гг. … Западноримский полководец Литорий при помощи гуннских наемников одерживает победы над багаудами и везеготами в Галлии

437 г. … По призыву Аэция гунны во главе с Аттилой громят на Рейне бургундов

439 г. … Везеготы наголову разбивают наемное гуннское войско Литория у Тулузы

441–442 гг. … Наступление гуннов на Византию, сопровождавшееся разрушением многих укрепленных городов на ее дунайской границе

444/445 г. … Аттила убил Бледу и сделался единоличным правителем всего гуннского государства

Около 446 г. … Аттила лично провел переговоры с Аэцием в Италии, в результате которых он получил земли вдоль реки Саввы в Паинонии

447 г. … Победоносное наступление Аттилы на Восточноримскую империю, армия которой была разбита недалеко от Константинополя. Византийцы теперь вынуждены погасить задолженность гуннам в 6000 фунтов золотом, а также выплачивать им ежегодную дань в трехкратном размере — 2100 фунтов золотом

448 г. … В Северном Причерноморье Аттила подчиняет себе сильное племя акациров

449 г. … Аттила назначает своего старшего сына Эллака правителем акациров и других племен Северного Причерноморья, Византийская дипломатическая миссия ко двору Аттилы, в которой принял участие ритор Приск Панийский, подробно и достоверно описавший это событие в своей «Истории»

450 г. … Смерть византийского императора Феодосия II и отказ его преемника Маркиана платить гуннам ежегодную контрибуцию. Гонория, сестра западноримского императора Валентиниана III, обращается к Аттиле за помощью. Переориентация внешнеполитической активности Аттилы в сторону Западной Римской империи

451 г. … Аттила вторгается в Галлию. «Битва народов» на Каталаунских полях, неудача Аттилы и его отступление в Паннонию

452 г. … Поход Аттилы в Италию. Гунны захватывают Аквилею, Милан и другие города но затем уходят восвояси

453 г. … Смерть Аттилы

454 г. … В сражении при Недао антигуннская коалиция во главе с гепидами наносит поражение армии сыновей Аттилы. Эллак пал на поле боя, а его братья уводят остатки гуннов из Паннонии на Нижний Дунай и в Северное Причерноморье

456 г. … Остроготы, осевщие на юге Паннонии, отражают нападение сыновей Аттилы Динтцика и Эрнака

Около 463–466 гг. … Пришедшее с востока племя сарагуров атакует народы, жившие в причерноморских степях, подчиняет себе акациров и вторгается затем через Кавказский хребет в Иберию и Армению

465/466 г. … Нападение гуннского вождя Хормидака на Дакию и его поражение от римлян у Сердики

466 г. … Неудачная попытка Динтцика и Эрнака заключить соглашения о мире и торговле с византийским императором Львом I

467 г. … Объединенные силы гуннов и готов сражаются с византийскими войсками во Фракии. Последним удалось блокировать союзников и даже поссорить их между собой, однако часть гунно-готского войска сумела вырваться из окружения

468 г. … Динтцик вторгается в Нижнюю Паннонию, где осаждает город Еассианы, но остроготы вытесняют его оттуда

469 г. … Динтцик нападает из-за Дуная на Фракию, но терпит поражение и погибает в сражении с византийскими войсками

Около 475 г. … Последняя известная по письменным источникам акция европейских гуннов: переправившись через Дунай, они совершают набег на Фракию

[ZHAN]

Гуннское войско состояло из отрядов легкой конницы, вооруженных большими мощными луками в качестве главного оружия, а также мечами (не исключено, что каждый воин, по крайней мере в отдельных случаях, мог иметь два меча — длинный двулезвийный и более короткий однолезвийный) и арканами (лассо). Предпочтение в тактике явно отдавалось бою на дальней дистанции при поддержании постоянной высокой мобильности и маневренности, поэтому защитные доспехи, прежде всего металлические, не получили сколько-нибудь серьезного распространения в среде гуннского воинства, за исключением представителей аристократии. Гуннская конница всегда атаковала первой, действуя в рассыпном строю, и в ходе сражения применяла различные тактические приемы и уловки (окружение неприятеля, притворное отступление, устройство засад), с тем чтобы притупить бдительность и физически измотать неприятеля. Стратегия гуннов основывалась на факторе внезапности нападения и скорости передвижения, при этом они стремились глубоко проникнуть на вражескую территорию. Такие рейды тщательно планировались на основе собранной разведчиками информации.

Благодаря своему превосходству в дальнобойном оружии и тактике, гунны одержали верх над сармато-аланскими и восточногерманскими племенами, превратившись в результате в крупнейшую военно-политическую силу Юго-восточной и Центральной Европы конца IV — первой половины V в. Впрочем, при грозном Аттиле армия гуннов подверглась серьезной трансформации — в ее состав были включены значительные контингенты пехоты, набранные главным образом из среды зависимых восточногерманских племен, что существенно повлияло на гуннскую тактику, которая прежде базировалась исключительно на использовании кавалерии. Именно это организационно-тактическое изменение явилось одной из причин неудачи войск гуннского правителя в его главной битве — на Каталаунских полях в 451 г. Однако, вопреки завоевавшему популярность мнению Р. П. Линднера, нет и достаточно веских оснований утверждать, что собственно гуннская часть воинства Аттилы превратилась из конницы в пехоту.

На закате своей истории гунны, прочно обосновавшись в столь важных в коневодческом плане областях Юго-восточной Европы, как Северное Причерноморье и Нижнее и Среднее Подунавье, уже не стремились к новым территориальным приобретениям. Последние крупномасштабные кампании Аттилы — в Галлии и Италии, т. е. в странах, которые не обладали достаточными природными ресурсами для поддержания многочисленной гуннской конницы в течение сколько-нибудь длительного времени, преследовали цель захвата добычи и получения в будущем большой дани от западных римлян (какую гуннам платили византийцы).

Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства о том, как европейские гунны штурмовали вражеские укрепления, позволяют утверждать, что они, по крайней мере при Аттиле, обладали всеми необходимыми средствами осадного искусства и поэтому были в состоянии овладевать даже хорошо укрепленными крепостями. По всей видимости, здесь сказалось сильное влияние римской военной техники.

В то же время гунны оказали самое глубокое воздействие на вооружение и тактику не только подвластных им европейских народов, но и — в том числе через институт наемничества — позднеримской и ранневизантийской армий.

Использованы материалы: Никоноров Валерий Павлович. «Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов