Александр Македонский

[ZHAN]

В Северном Пенджабе Александру предстояло подчинить трех великих раджей, каждый из которых владел значительной территорией. Офис, только что унаследовавший земли своего отца, правил в Таксиле и, как это было принято, по имени столицы своего государства стал называться Таксилом.

Его власть простиралась на территорию между реками Инд и Гидасп. Могущественным соседом Таксила на востоке был раджа, происходивший из рода Паурава, которого македоняне называли Пором. Севернее их, в Кашмире, правил Абисар. В других окружавших их областях более мелкие князья, но они находились в зависимости от великих раджей.

Пор и Абисар заключили союз. Они не только оттесняли мелкие племена к югу и востоку, но и враждовали с Таксилом. Этим и объясняется готовность последнего опереться на иноземную помощь. Когда Александр был еще в Согдиане, Таксил направил к нему послов с выражением покорности, а затем поспешил в долину Кабула на встречу с Александром. Абисару это показалось достаточным, чтобы поддержать сопротивление пограничных племен македонянам. Следовало ожидать, что Пор присоединится к нему.

Весной 326 г. до н. э. все наконец было готово. Гефестион и на этот раз проявил себя прекрасным организатором. Он навел мост через Инд и приступил к строительству флота. Благодаря тому что македоняне владели теперь индийским городом Эмболима и крепостью Аорн, область Кабула, как и западный берег Инда, была надежно укреплена. В строительстве моста македонянам помог Таксил: он поставлял продовольствие и прислал всадников, которые привели в подарок Александру много скота и слонов. Переход через реку прошел вполне благополучно. Александр ознаменовал его торжественными праздничными жертвоприношениями богам, а также щедро угостил воинов. Этим он хотел показать, что только теперь и начался поход в Индию.

Сперва это было мирное движение через холмы и долины. Люди радовались, видя множество пасущегося скота, обилие великолепных плодов; они дивились огромным деревьям, под которыми мог укрыться целый отряд воинов. Когда македоняне приблизились к столице, перед ней уже была выстроена армия нового вассала. На всякий случай Александр развернул свои войска. Но тут к нему подскакал Таксил, чтобы передать под власть нового правителя город и всех воинов. В праздничном шествии войска вошли в город, и Александр почувствовал себя желанным гостем. В Персии ему случалось бывать и победителем, и «освободителем», и, наконец, преемником Великого царя. Здесь все было по-иному.

Таксила — первый индийский город, который увидели македоняне. Окруженный красивой стеной, он располагался на живописной возвышенности, у подножия которой текла река. Дальше простирались плодородные земли, а за ними виднелись снежные горные вершины Кашмира. Всюду кипела жизнь. Это была развитая страна — центр внешней торговли, ведшейся через долину Кабула с другими западными странами. Жители ждали, что с присоединением к империи Александра торговые связи еще больше разовьются. Иначе и быть не могло: благодаря своему положению Таксиле надлежало стать одним из важнейших торговых центров империи.

В Таксиле македоняне впервые ознакомились с индийской городской культурой и новым для них образом жизни. Эта культура восходила к древнейшим временам Хараппы и Мохенджо-Даро; ни в Египте, ни в Передней Азии не встречалось ничего подобного. Дома, ворота и храмы были построены в необычном стиле. Македоняне дивились невиданной архитектуре, орнаментам, великолепию пышных садов и, наконец, народу. Правда, индийские аристократы походили на иранских всадников, но простые люди Индии являли собой странную и непривычную смесь. Они отличались темным цветом кожи и высоким ростом. Их одежды были из хлопка; бороды они красили. Удивительными были и их украшения.

Особенно поразили македонян деление людей на касты и обряд самосожжения вдов. Странным казалось и то, что на рынках бедные люди открыто предлагали в жены своих дочерей. Но рабство было здесь, по-видимому, совершенно неизвестно. Пестрота одежды, любовь к уличной музыке напоминали процессии во время вакханалий. Вскоре выяснилось, что индийцы почитают бога, которого можно принять за Диониса. Это послужило подтверждением похода Диониса в Индию. Должно быть, именно ему обязана Индия своими городами. Но то, что рассказывали историки о необычайном изобилии золота, оказалось ложью. В Таксиле этого металла было не больше, чем в городах других стран, но здесь македоняне впервые познакомились с китайским шелком.

Но больше всего поразили воинов индийские факиры, аскеты и отшельники. Индийцы чтили их как мудрецов, что не могло не вызвать уважение к «философам» и у завоевателей, несмотря на то, что мир их идей был совершенно чужд македонянам. Сам Александр заинтересовался ими, а Онесикрит прославил их как «кинических философов». Аристобул рассказал о двух аскетах, которых принял Александр. Царь пригласил их даже к своему столу. Один из них, не обращая внимания на погоду, и в солнце и в дождь лежал на голой земле. Другой целыми днями стоял на одной ноге, держа в руке шест для балансирования. Онесикрит посетил целое поселение таких аскетов, живших за городом, и беседовал с ними по поручению царя. В своих позднейших сообщениях он так представил эту беседу, что не только подогнал речи аскетов к учению киников, но и самого Александра сделал типичным «киническим героем».

Уместно кратко остановиться на религиозных представлениях, существовавших тогда в Индии. Подобно тому как в политическом отношении Индия распадалась на множество мелких и крупных княжеств, аристократических республик и всевозможных племенных образований, так и религиозной жизни были присущи пестрота и разнообразие. Вместо старой ведической религии индоевропейских пришельцев с их величественными богами (богом грозы Индрой, огня — Агни, отцом неба Дивом, Митрой, Варуном и другими добрыми гениями и злыми демонами) теперь на первый план выступил брахманизм с его делением на касты и главными богами — Брахмой, Кришну и Шивой. С представителями высшей касты Александр встречался неоднократно. Уже тогда в Индии повсеместно наблюдалась склонность к сочетанию религиозного чувства с философским толкованием мира и к уходу в метафизику. Благодаря этому возникло много конкурирующих друг с другом сект и школ, которые включали замкнутые группы жрецов и монахов. Это привело к возникновению «гимнософистов» и йоги. Уже за полтора столетия до Александра в Индии были известны философски оформившиеся религиозные учения — иайнизм, сходный с учением йоги, а также буддизм. Около 500 г. до н. э. Будда Гаутама создал учение о спасении и в своих миссионерских странствиях распространил его по всей Северо-Восточной Индии.

Были основаны монашеские общины, которые истолковывали новое учение на своих собраниях. Однако в районе Инда Александр едва ли мог встретить буддистов. Эта религия выдвинулась на первый план только после смерти Александра, когда правители династии Маурьев приняли буддизм и царь Ашока поставил целью своей жизни распространить это учение.

Однако вернемся к Александру, которого мы оставили в первом занятом им индийском городе — Таксиле.

В Таксилу прибыло посольство Абисара с выражением покорности, но сам раджа не явился. Пор вообще отклонил предложение Александра подчиниться ему. Спор должно было решить оружие. Но до этого следовало заняться административным управлением новых покоренных областей. В Персии было бы достаточно заменить сатрапов. Но с независимыми местными княжествами Александр до сих пор не сталкивался. Следовало также учитывать проявленную Таксилом лояльность и общий порядок управления империей. Поэтому Александр утвердил наследственные права Таксила на власть и расширил границы его княжества. Область же Инда была отдана македонскому правителю, а в Таксиле он оставил гарнизон.

Как уже упоминалось, Пор, великий раджа по другую сторону реки Гидасп, был полон решимости остановить продвижение Александра и отстоять свою свободу. Он сделал все, на что способен сильный человек, использовал все резервы своего княжества и касты воинов. Пор надеялся, как оказалось тщетно, на поддержку Абисара. Кроме того, он осмелился на поступок, на который после Гавгамел не решался никто: сам вышел на поле боя против не знавшего поражений противника. Естественно было ожидать, что предстоящая битва — испытание не только для Александра и Пора, но также и для македонской и индийской военной техники. Однако подобное состязание оставляло мало надежд местным жителям.

Индийское военное искусство брало свое начало от блестящих рыцарских времен, описанных в ведах. С тех пор индийцы освоили верховой бой, кавалерийские соединения стали принимать участие в битвах, но вместе с ними в сражениях участвовали и старые боевые колесницы: этого требовали рыцарские обычаи, правда, колесницы за это время были значительно усовершенствованы. Большую опасность представляли для врага боевые слоны, которых боялись македонские кони. Хотя они двигались медленно, но сохраняли боевые порядки, которые могли стать роковым для пехоты противника и отбивать любые атаки конницы. В целом эти две армии представляли собой не только два чуждых друг другу мира, но и две эпохи: одну — александровскую, богатую техникой, и другую — рыцарства, с его благородными традициями.

Абисар не помог Пору, но у него нашелся другой союзник — время года с его стихийными бедствиями. Был май, и Гидасп, со страшной силой низвергавшийся с Гималаев, нес огромные массы воды. Настоящий период дождей еще не наступил, но грозы разражались уже часто. Пор поступил разумно, оставшись на противоположном берегу реки. Здесь он разбил лагерь и расположил войска вдоль берега. Главное было сдержать наступающих македонян до начала летних дождей.

Александр приказал разобрать корабли, стоявшие на Инде, и доставить их к Гидаспу по суше. Он позаботился также об изготовлении понтонов из кожаных мешков, набитых сеном. Однако Александр не рискнул форсировать широкую реку, на противоположном берегу которой стояли вражеские войска и слоны. В месте, скрытом от взора врага тропическим лесом и речным островом, царь начал готовить переправу. Для вражеской разведки это оставалось тайной.

Когда все было готово, Александр дал приказ о наступлении. Он дошел до нас в изложении Арриана. Тяжелая пехота под командованием Кратера должна была открыто демонстрировать подготовку к посадке на суда в самой отдаленной части лагеря. В это время в верхнем течении реки, примерно на расстоянии 26 километров, сам Александр готовил ударный кулак из гипаспистов и двух полков тяжелой пехоты. На рассвете они должны были быстро форсировать реку. Третья группа тяжелой пехоты подготовилась к переправе примерно посередине между Кратером и Александром. Ей предстояло перейти реку в самом разгаре сражения, а Кратеру — начать переправу, лишь когда слоны покинут берег.


Незаметно от врага Александр поднялся вверх по течению реки. Ночью нужно было доставить понтоны и корабли к воде; тогда же должна была начаться и посадка на них.

Как раз в этот момент разразилась одна из самых сильных гроз и свирепствовала до самого утра. И все-таки удалось совершить невероятное! В полной темноте, при сильнейшем ветре, под низвергающимися потоками ливня корабли были спущены на воду, и, когда наступило утро, конница и гипасписты были готовы к переправе. Суда и бесчисленные понтоны вышли из-за скрывающего их острова и быстро стали приближаться к вражескому берегу. Только теперь индийские посты заметили врага и подали сигналы Пору. Александр первый соскочил на противоположный берег. Переправа удалась. 5000 всадников и 6000 гипаспистов вместе с легкой пехотой оказались на другом берегу. Этого было вполне достаточно. Македоняне начали наступление, но вдруг обнаружили еще одно препятствие: из-за ливней и грозы один из притоков Гидаспа разлился, и его никак нельзя было преодолеть. После долгих поисков нашли наконец брод, где пехота, хотя и по плечи в воде, смогла форсировать этот рукав.

Лишь только это удалось, подошла вражеская армия. Александр решил, что перед ним все вражеское войско, и вытянул свои немногочисленные силы в некое подобие боевой линии. Однако перед ним оказались только конница и боевые колесницы, которыми командовал сын Пора. Колесницы слишком медленно двигались по глинистой почве, и это, по-видимому, послужило причиной того, что контрудар индийцев так запоздал. Александр приказал выступить вперед скифам и дахам, но исход битвы решили он сам и его конная гвардия. Сын Пора был убит, его эскадрон рассеян, а колесницы, непригодные для боя в этих условиях, стали добычей победителя. Александр с кавалерией и легкой пехотой двинулся вперед, чтобы сразиться с самим Пором. Гипасписты следовали за ним.

Вначале раджа вообще не понимал, какой частью войска командует Александр. Он полагал, что царь находится на противоположном берегу и сам руководит всей подготовкой к сражению. Когда он получил печальное известие о гибели сына и кавалерии, то понял, откуда последует главный удар. Тогда большую часть своего войска (4000 всадников, 30000 человек пехоты и 300 колесниц) раджа повел навстречу Александру. Когда царь увидел боевые порядки индийцев, он задержал кавалерию, подождал пехоту, дал воинам отдохнуть и только тогда приказал развернуть войска. Перед фронтом своих войск Пор поставил слонов, а на флангах — кавалерию. Александр решил завязать кавалерийскую битву сначала на левом фланге. Отсюда он хотел развертывать свои боевые порядки. Если конница с правого фланга попытается прийти на помощь левому, то Кен должен будет напасть на нее с тыла. Гипасписты вступят в бой лишь после того, как боевые порядки индийцев будут нарушены кавалерий. Им предстояло напасть на слонов, так как македонские кони их боялись.

Планы и расчеты Александра осуществились в кровавой битве: царь напал на левый фланг вражеской конницы, а когда индийская кавалерия с другого фланга устремилась на помощь, на нее, как и предполагалось, бросился с тыла Кен. Вражеская кавалерия была смята и обратилась в бегство под защиту слонов. Левый фланг индийцев превратился в страшное месиво всадников, колесниц, пехотинцев и слонов, которые, запутавшись, больше всего мешали своим войскам. Теперь вступила в бой фаланга гипаспистов, бросившаяся на слонов. В этой путанице обычные войска обратились бы в бегство, но индийцы обнаружили удивительную стойкость. Их кавалерия даже перешла в наступление, и слоны со страшной силой обрушились на гипаспистов. Наступил критический момент. Решила дело превосходная боеспособность македонян. Индийскую кавалерию снова оттеснили к слонам; многие животные потеряли своих проводников и были ранены, это довело их до бешенства. Они давили больше своих, чем чужих, и умирали от потери крови.

Когда македонская кавалерия со всех сторон напала на утратившее командование индийское войско и вновь перестроенная фаланга гипаспистов начала атаку, подоспела наконец армия Кратера, а после удачной переправы — и средняя группа войск. Индийцы бежали. Александр выиграл это сражение, не развернув даже всех боевых порядков (для этого, впрочем, у него не хватило бы сил), а только силами кавалерии и гипаспистов. Победа была достигнута благодаря целенаправленному использованию кавалерии и вступлению гипаспистов в бой в нужный момент. Это был самый блестящий бой, когда-либо имевший место в истории.

[ZHAN]

Битвы всегда характеризуют кризисы, возникающие в ходе исторического развития. Историку ужасно тяжело описывать овладевающую людей бешеную страсть к убийствам.

Даже возвышенные и героические поступки, даже блестящие победы не способны умерить горечь, которую вызывает обдуманное, заранее спланированное нагнетание страстей, ведущее к организованным убийствам. Нам кажется, что кровавая резня на Гидаспе — одно из самых печальных событий во всей истории Александра. Во время битвы и преследования, по возможно несколько преувеличенным официальным македонским подсчетам, погибло 3000 всадников и не менее 20 000 индийских пехотинцев. Погибли все военачальники Пора и два его сына. Сам раджа дрался с удивительной смелостью и попал в руки Александра раненым.

Сколь бы трагичным ни казалось нам это событие, оно даст ясное представление о характере обоих противников. Лучше, чем на любом другом примере, видна находчивость Александра, который и в стратегии и в тактике достиг слаженности действий войск, различных родов оружия и добился способности военачальников быстро реагировать на любые обстоятельства. То, к чему стремился Александр, проводя свою реформу, принесло богатые плоды на поле сражения. Результаты расчленения армии на самостоятельно действующие подразделения до сих пор сказывались только в небольших столкновениях. На Гидаспе выгоды этой реформы выявились в большом сражении. Благодаря превосходству армии победа Александра была предрешена, но, как и в предыдущих сражениях, самым важным было то, как он достиг этой победы.

Македонской армии и опыту командования ею Пор и его индийцы могли противопоставить только свою традиционную храбрость. Раджа был сильным человеком и как полководец сделал больше, чем Дарий или любой индийский правитель, но он был лишен возможности использовать слабые стороны врага и захватить инициативу. Не исключено, что ему помешала превосходящая его силы конница Александра или же ореол гениальности Александра лишил Пора способности принять верное решение. Вероятнее же всего, что в Индии того времени вообще еще не было выработано подлинное полководческое искусство. Возможно также, что индийцы действовали слишком неповоротливо, а клинок их оказался слишком тяжелым, чтобы на молниеносные удары Александра отвечать столь же стремительно. Во главе индийских армий до сих пор стояли рыцарские союзы из представителей касты воинов, и сражения велись по законам рыцарства. Победу обеспечивал не талант полководца, а самоотверженность сражающихся.

Мы уже говорили о том, что на Гидаспе встретились два различных мира и две эпохи. Мы видим также, что борьба велась между двумя противоположными духовными началами. Оба мира шли от рыцарства, но в Элладе старые путы давно спали и верх одержало рациональное начало. Индивидуум использовал обретенную свободу для все новых и новых триумфов творчества, хотя это и привело к возрастающему самодовольству. Vita activa [Активная жизнь (лат.)] вела к новым вершинам, и македоняне присоединились к этому непрерывному движению. В личности Александра сила воли индивидуума проявилась в крайней степени: толкала его на любой поступок, на любое проявление величия.

Индия, напротив, была еще связана старыми рыцарскими обычаями. Там же, где индивидуум разорвал эти связи, это было сделано не ради проявления деятельной энергии, но ради vita contemplativa [Созерцательная жизнь (лат.)]. Брахманы и аскеты охотно погружались в бездеятельное созерцание и презирали земные радости. Несомненно, что рыцарский устав и аскетизм оказывали парализующее влияние на людей, поэтому, возможно, решительный и деятельный Пор не мог противостоять Александру. Урок, преподанный македонянами, послужил толчком к пробуждению только следующего поколения. Об этом свидетельствует эпоха Маурьев [Империя Маурьев 317-180 гг. до н. э. объединяла почти всю Индию за исключением крайнего юга полуострова]: поражение Пора дало о себе знать позднее. Захваченному в плен Пору не оставалось ничего иного, как сохранять царское достоинство даже после поражения.

Внешний облик, храбрость и полководческое искусство индийского раджи произвели на Александра при личном общении сильное впечатление. Не будет преувеличением сказать, что Пор был единственным политическим деятелем, которого Александр принимал всерьез. Более того, его характер в известной степени предопределил решение, принятое Александром относительно раджи.

После жертвоприношения и празднеств Александр основал два новых города; на западном берегу — Букефалию, названную в честь погибшего на Гидаспе любимого царского коня, а на восточном — Никею. Очевидно, бои происходили вблизи торговых путей с Востоком и вновь основанные города отвечали потребностям этой торговли. В то же время царь принял решение после своего возвращения из Восточной Индии плыть вниз по течению Гидаспа. Он приказал доставить из соседних Гималаев лес для постройки судов. Благодаря этому стало известно об огромных змеях, носорогах и некоторых видах обезьян, которые водились в этих лесах.

В течение тридцати дней, пока победитель отдыхал, у него была возможность узнать и оценить Пора, и он стал доверять ему. Пор не только помогал Александру и давал ему ценные советы, но и стал для него олицетворением самой Индии. Лишь благодаря Пору царь осознал необычность местного населения и стал понимать, насколько оно отличается от подвластных ему народов. Александр не замедлил сделать из этого выводы. Уже в Таксиле он признал власть раджи, но в интересах империи оставил там еще и своего сатрапа. Здесь же, утвердив Пора раджой, он сделал его и представителем империи. Александр не назначил сюда ни македонского, ни другого правителя. Под власть Пора отдавались также и прилегающие мелкие княжества.

Ничто так не характеризует отсутствие в Индии единства, как то озлобление, с которым восприняло возвышение Пора большинство его соседей. С Таксилом Александр в конце концов договорился, но раджа из рода Паурава (македоняне назвали его «злой Пор») попросту отказался подчиниться Пору. Другие князья и племена, ранее готовые признать Александра, теперь решились на борьбу. В отличие от них Абисар, некогда союзник Пора, теперь рьяно уверял царя в своей покорности. Правда, сам он не приехал к Александру, но тот удовлетворился присланными дарами и признал его власть. Таким образом, местные связи и отношения всюду играли большую роль.

После отдыха царь продолжил поход. Кратер был оставлен в этой местности для наблюдения за устроительством новых городов. Выполнив возложенную на него задачу, он с транспортом продовольствия должен был последовать за Александром. Сам царь во главе отборных войск вступил в густонаселенную землю главзов и присоединил их к царству Пора. Таксила, который до сих пор следовал за армией Александра, отпустили домой. Отпустили и Пора, но с тем, чтобы он снарядил отряд индийцев. В это время поступило сообщение о восстании ассакенов и убийстве Никанора. Царь решил разделить его область между восточным и западным сатрапами. Теперь область Кабула окончательно утратила самостоятельность.

Александр двинулся дальше вдоль предгорий Гималаев, следуя все время на юго-восток к далекому Мировому океану. Вскоре он достиг следующей большой индийской реки — бурного Акесина. Здесь впервые проявился весь трагизм плана завоевания Индии. Как сообщает Неарх, наступило время летнего солнцеворота: начинали дуть юго-западные муссоны, а вместе с ними пришла пора тропических дождей. Когда-то в Ликии даже море отступило перед победоносной армией, и Александр считал, что его железная воля сумеет справиться и с дождями. Однако на Акесине царя ждала неприятная неожиданность: быстрый подъем воды заставил его снять лагерь и отступить. Тяжелой оказалась переправа через реку, но несмотря на это, царь не приостановил продвижения. Он оставил Кена, чтобы тот подготовил переправу для Кратера и его обоза. Пор тоже должен был последовать за царем. Александр намеревался за переправой собрать всю армию и продолжить поход. О возвращении еще не было и речи.

Путь не всегда пролегал по плодородным землям. Македонянам пришлось продираться через бесконечные девственные леса. Поражали огромные баньяновые деревья и павлины, жившие в джунглях. Но особое беспокойство доставляли многочисленные ядовитые змеи. Воины страдали от их укусов не только в походе, но и при ночевке под открытым небом. Змеи забирались в палатки, их находили в посуде, буквально не было места, куда бы они не проникали. Змеи представляли даже большую опасность, чем скорпионы, которых тоже очень боялись. Часто воины не рисковали ложиться спать. Так как македонские врачи не знали средств от укусов змей, Александр при своем штабе организовал лазарет с индийскими лекарями.

«Злой Пор» пока избегал столкновений с Александром, но царю приходилось повсюду оставлять гарнизоны, чтобы обеспечить путь Кену и Кратеру, которые шли с обозами. Он послал Гефестиона захватить земли «злого Пора» и передать их его более верному тезке. Армия перешла еще одну большую реку — Гидраот. Наступил тяжелый период тропических дождей, но Александр продолжал поход, не обращая на них внимания. Шла борьба между его демонической волей и силами природы.

Индийские племена и сегодня различаются не только обычаями, но и поведением в бою. Тогда тоже существовали племена, отличавшиеся особой храбростью: катайцы, оксидраки и маллы. Это предшественники современных сикхов, и не случайно, по-видимому, область поселения древних племен совпадает с территорией, где сейчас распространена эта секта. Из всех названных племен только катайцы жили в местах, через которые проходил путь Александра. Они не посрамили репутации храбрецов, рискнув выступить против царя в открытом бою.

Катайцы прикрыли свои войска обозом, чтобы противостоять страшной македонской коннице, но когда пехота выбила их из-за прикрытия, они отступили в город, где сражались до последнего. Их область отошла Пору. Последний получил теперь право составить гарнизон из индийских воинов — достаточное доказательство доверия к нему царя. Сражение с катайцами еще раз доказало, что при всей своей храбрости индийцы уступали македонянам и в военном искусстве, и в вооружении. Хотя победа доставалась нелегко, сомнений в исходе боя не возникало. И вообще, не в военных проблемах заключались трудности Индийского похода.

Всех неподчинившихся катайцев Александр уничтожил, и эта жестокая мера наказания склонила соседних раджей к безоговорочной капитуляции. Особенно запомнилась воинам капитуляция Сопифа, которую впоследствии описал Клитарх. Ворота города внезапно открылись, и в них во всем блеске своей красоты показался в одежде, покрытой драгоценными украшениями, раджа во главе свиты. Он присягнул на верность Александру, а затем устроил для македонян роскошное угощение. Прием напоминал пир в Таксиле, но источники богатств обоих князей были различны. Таксил нажился на торговле, а Сопиф был владельцем самых богатых соляных копей в Индии, а также серебряных и золотых рудников.

Впоследствии ходило много рассказов об обычаях индийцев — об удивительном культе красоты и опять-таки о самосожжении вдов. Особенно много уделил этому внимания Онесикрит, который все рассматривал с государственно-философской точки зрения.

Раджа Фегей, восточный сосед Сопифа, тоже сохранил свое княжество, ибо добровольно присягнул на верность Александру. Александр подошел теперь к берегу Гифасиса, предпоследней реки в Пенджабе. Войска Александра вновь объединились: сюда подошли Кратер и Кен с обозами, а также Пор. Все трудности, связанные с переходом рек, огромными расстояниями, болезнями, джунглями и змеями, были счастливо преодолены. Воины не испугались ни страшной жары, ни тропических ливней.

С переходом Гифасиса должен был начаться новый этап похода, последний рывок на восток. Нужно было достичь Ганга и по его течению спуститься до устья реки к океану. Тогда поставленную задачу можно было бы считать наконец решенной. Было бы достигнуто подлинное господство над всей Азией и объединение всего простирающегося на восток обитаемого мира. Удалось бы решить и исследовательскую задачу, привлекавшую теперь Александра, может быть, больше, чем политическая, — найти восточную границу земли.

Наряду с подготовкой дальнейшего похода проводилась рекогносцировка новых местностей. Кое-какие сведения об области Ганга сообщил уже Пор. Теперь Фегей представил данные о военных силах и возможностях тамошних вождей. Стало ясно, что главные трудности только начинаются. Хотя в военном отношении новый противник не отличался от уже покоренного, он превосходил его численностью. Кроме того, предстояло преодолеть огромные пространства.

Итак, велась подготовка к новому великому подвигу, который привлекал такого человека, как Александр. Но в тот самый момент, когда должна была начаться переправа, произошло нечто невероятное: весь план рухнул из-за внезапного ослабления воли человека, его породившего. У Аорна Александр сумел превзойти Геракла. Теперь все силы восточного мира собрались в единый кулак, враждебный всепобеждающему Александру. Все, что до сих пор тревожило Александра и его окружение, вдруг проявилось с убийственной силой. Как же случилось, что титан не сумел смирить эту силу? Источники не дают ответа на этот вопрос. Далее мы просто перечислим внешние обстоятельства, помешавшие осуществлению плана царя. О внутренней его борьбе мы можем только догадываться.

[ZHAN]

Объединение армии у Гифасиса и начало подготовки к совместной переправе были восприняты воинами как начало нового этапа похода. Со слов Фегея распространились слухи об огромных пространствах за рекой и небывалой заселенности области Ганга. Все, вплоть до последнего воина, понимали: главные трудности еще впереди. Они начнутся после переправы.

Небольшая передышка в беспрерывном движении породила в войске растерянность. Нечто подобное уже происходило после смерти Дария, но тогда влияние Александра оказалось сильнее охватившей воинов тоски по родине. Стоило тогда царю напомнить о притаившемся Бессе и привлечь на помощь наемников, как ветеранов удалось увлечь за собой.

Какая же перемена произошла с тех пор?

На востоке не было настоящих противников, разве что где-нибудь в самых отдаленных уголках. Пусть ностальгия сыграла свою роль, но главное заключалось в том, что силы воинов иссякли. Еще в Таксиле армия сохраняла хорошую форму, но как теперь все изменилось! Непривычная пища, жаркий, влажный климат, трудности перехода по пыли и грязи — все это породило многочисленные болезни. Да к тому же начался страшный период тропических дождей. Душевное и физическое состояние воинов было подорвано. Дожди продолжались уже семьдесят дней и сопровождались страшными грозами. Земля была покрыта водой, дороги — грязью; все, к чему прикасались воины, было скользким, заплесневелым. Продовольствие портилось, оружие ржавело, люди страдали: ноги становились тяжелыми как свинец. Когда-то могущественная армия превратилась в грязную, измученную толпу, одетую в индийское тряпье. У воинов оставались только усталость и отчаяние. Что значили теперь Дионис и Геракл? Какое значение имели все эти романтические призывы по сравнению с реальными тропическими ливнями и полным изнеможением?

Безнадежность проявлялась все сильнее, и отчаявшиеся недовольные люди, ничего не боясь, объединялись в группы. Царь понял, что необходимо срочно что-то предпринять. Он не рискнул апеллировать к воинскому собранию, а вызвал только высшие командные чины. Он рассчитывал встретить понимание среди них, но и здесь положение изменилось. Год назад воины были готовы пойти ради Александра на все: их преданность помогала царю победить недовольство «офицерского корпуса». За это время ему удалось сломить волю аристократов, но теперь именно воины отказывались идти дальше. Если бы Александру удалось увлечь за собой военачальников, то, может быть, с их помощью он сумел бы все-таки одержать победу. Как это часто бывало и раньше, царь бросил на чашу весов все обаяние своей личности. Он говорил, он аргументировал, он напоминал, что достаточно лишь одного последнего усилия, чтобы завершить великое дело. Возможно, он рисовал картину мира, какой видел ее сам, и показал, что в завоевании ойкумены, в великом подвиге открытия не хватает лишь последнего краеугольного камня. Должно быть, царь подчеркнул, что не хочет никого принуждать, ему важна свободная воля подчиненных.

Но уже во время своей речи, а особенно после нее он понял, как несказанно все устали. Казалось, что руки, языки и сердца у его военачальников парализованы. Где крики одобрения, аплодисменты самых преданных, надежных энтузиастов и льстецов? Царь тщетно требовал ответа от безмолвствующих сподвижников. В эту минуту он был совсем одинок. Наконец поднялся один из его близких людей. Человек неподкупный, дельный и способный — славный Кен. К сожалению, в сообщениях Арриана и Курция его речь приведена не дословно. Но за ними чувствуется рассказ Птолемея, который был свидетелем этой сцены. Нельзя не ощутить высокий дух выступавшего. Он одобрил план своего царя завоевать мир и сказал, что готов участвовать в любом походе, в любую страну — от Индии до Геракловых столпов. Но затем со спокойным достоинством он противопоставил слепой воле своего повелителя неосуществимость всего им задуманного. Его речь была основана не на личном мнении, а на реальных фактах — полном изнеможении македонского войска. За последнее время армия дошла до крайности. Осуществить планы Александра можно только с новыми силами. Простота, объективность и благородство речи Кена подействовали отрезвляюще. После семидесяти дней тропических ливней, после вымученной речи Александра все почувствовали облегчение. Пораженный речью Кена, а еще более успехом, который она имела, Александр немедленно закрыл собрание.

На следующий день он снова собрал его. Он сам, заявил Александр, пойдет дальше, но никого из македонян не станет вынуждать следовать за собой. Найдется достаточно добровольцев; остальные пусть идут домой и расскажут своим соотечественникам, как они бросили царя среди врагов. Он удалился, оставив своих военачальников в смущении. Это была последняя попытка. Царь напрасно надеялся, что ему удастся вывести изможденных людей из апатии. Безмолвие повисло над залитым дождем лагерем. Прошло три дня. В нервном одиночестве Александр вел свою самую тяжелую битву — между волей и разумом.

Когда наконец эта внутренняя борьба закончилась, упали последние песчинки в часах восточной экспедиции. Царь решил спросить совета у богов. Предсказания его не удовлетворили. Он созвал самых близких друзей и приказал объявить войску о возвращении домой. Александр не захотел быть свидетелем перемены настроения воинов, вызванной его сообщением. Радость и благодарность больше, чем что-либо иное, показали своевременность его решения. Только теперь было окончательно ясно, что поход продолжен не будет.

На Гифасисе Александр оказался в полном одиночестве, и все же приходится удивляться тому, что он, хотя и не без борьбы, так быстро примирился со своим поражением. Ведь у него оставалась возможность оттянуть решение до конца периода дождей, т. е. всего на несколько недель. Это было бы выходом для человека с твердой волей. Но в решающий момент оказалось, что Александр не обладает этим качеством. Такое можно объяснить только внутренней неуверенностью, охватившей в это время царя. Если мы верно понимаем, то в душе Александра боролись две непримиримые силы — упрямое, непоколебимое стремление к овладению миром и чувство реальности, понимание несоразмерности его возможностей с пространствами Индии.

Александр не был подобен монгольским ханам, захватывавшим новые земли ради самих завоеваний. Он мечтал о создании такого государства, которое объединило бы мир. Греческая культура должна была стать основой этого будущего объединения, но каждой отдельной части предстояло внести в него свою лепту. Все Средиземноморье уже подготовилось к подобному объединению; кроме того, можно было попытаться включить в него и Персидское царство. Но как быть с Индией? Три фактора, по-видимому, смущали царя.

Прежде всего Александра отпугивала совершенно иная, далекая от греческой, культура Индии с ее чуждой кастовой организацией, консерватизмом воззрений и обычаев. Общаясь с Пором, Александр получил лишь смутное представление о духовной жизни индийцев. Чтобы узнать о ней подробнее, он заинтересовался аскетами. Это, в свою очередь, привело к тому, что Александр постепенно проникся чуждым духом этой мрачной культуры. Она вызывала почтение своей отчужденностью и замкнутостью. Все, что могли предложить дух и культура эллинов, удивительно мало к ней подходило. Запад ничего не мог дать индийцам, но и взять у них было нечего. Конечно, можно было основать несколько городов, но все равно Индия осталась бы в империи чужеродным телом.

К несовместимости культур следовало добавить второй, осложняющий дело фактор — огромную протяженность индийской территории. По ту сторону Гималаев Александр, как и его учитель Аристотель, предполагал увидеть восточную часть океана. Считалось, что, двигаясь в этом направлении, они удалятся от обитаемой полосы земли. Искать океан следовало, двигаясь на Восток, т. е. в Индию. Но здесь перед ними предстали могучий Ганг и огромный ареал, густо населенный. Следовательно, Индию нельзя было рассматривать просто как придаток уже известной части света, тем более что земля простиралась в этом направлении еще дальше и имела более важное самостоятельное значение, чем предполагал Александр. Надо было или целиком посвятить себя завоеванию такой Индии, или отказаться от нее.

Наконец, третий фактор. Очень трудно было бы осваивать эти огромные пространства политически. Индия представляла собой не единую нацию, не единое государство, а великое многообразие политических образований: хорошо организованные княжества, управляемые раджами, или городские центры, и свободные народности, объединенные в недолговечные государства. Некоторые племена находились еще на очень низком культурном уровне. Различие этнического состава, религиозных взглядов, общественного и политического строя препятствовало восприятию единого руководства. Даже в небольших объединениях кастовость приводила к существованию строго изолированных друг от друга социальных слоев. Это была пестрая мозаика, которая могла в любой момент рассыпаться. Кроме всего прочего здесь постоянно ощущались напряженность, взаимное недоверие и вражда.

Ясно, что все эти обстоятельства не благоприятствовали цели Александра. Можно было, конечно, воспользоваться принципом «разделяй и властвуй» и противопоставить сопротивлению раздробленных княжеств единую власть. Если бы Александру при его умении побеждать противостояло единое государство, ему понадобилось бы всего несколько ударов, чтобы завоевать всю Индию. В этом случае вся мозаика сразу же попала бы в его руки; сейчас ему приходилось нагибаться за каждым отдельным камешком. Если бы даже он привлек на свою сторону одни племена и натравил их на другие, непокорные, он все равно неизбежно запутался бы в джунглях индийской политики. Александру уже довелось узнать, как трудно примирить в общей имперской политике верного Таксила с не менее верным Пором.

Имперская политика? Индия никогда не была единой империей, она не испытала нивелирующего влияния общей власти, и у ее населения не было чувства принадлежности к единому государству. Когда Александр осознал все, то, как нам кажется, это имело для него решающее значение. Царь не только понял, но и выстрадал свое понимание. Здесь ничто не походило на Персидское царство.

В Персии все было уравнено, и люди привыкли к существованию империи. Поэтому переход власти к Александру прошел легко, и спустя восемь лет Александр владел уже хорошо организованным государством от Эгейского моря до Инда. На пустом месте такого не смог бы добиться даже сын Зевса.

Пробудить у индийца чувство принадлежности к империи — не был ли это сизифов труд? Если бы царь посвятил всю свою жизнь только этой задаче, решил бы жить только для Индии и сам превратился в индийца, тогда, возможно, ему удалось бы осуществить свои планы. Александр уже однажды показал подобную способность перевоплощаться, когда накрыл тело Дария своим плащом. Тогда он стал Великим царем, стал персом. А еще раньше разве не принял Александр вавилонскую корону и титул фараона? В Индии, напротив, он избегал каких бы то ни было претензий на легитимную власть, хотя такая возможность представилась ему после победы над Пором. Он не стремился стать раджой. По-видимому, царь руководствовался теми же причинами, по которым раньше он отказывался от назначения македонских наместников над Пором, Абисаром, Сопифом и Фегеем. Признание местных раджей означало вместе с тем и признание исключительности положения Индии, отказ от управления ею через сатрапов.

Встает вопрос: не усомнился ли Александр в своей божественной миссии?

Правда, в Индии он тоже основывал города. Кроме того, нельзя с уверенностью утверждать, что Александр ввел бы сатрапии, если бы завоевал Западное Средиземноморье. Возможно, он признал бы и там местные государственные формы правления, особенно если встретил бы безоговорочное подчинение. В Александре особенно восхищает его удивительная способность, несмотря на властолюбие, приспосабливаться в случае необходимости к любым обстоятельствам и извлекать из своего опыта все новое и полезное.

Во всяком случае проблема освоения Индии, как уже было сказано, связывалась не с военными задачами, а с трудностью адаптации этой страны. Запад и Передний Восток относились друг к другу враждебно, но в этой антитезе скрывалась вместе с тем и известная общность. С Индией Запад не связывала даже вражда. Никакая доктрина, никакая воля не могли здесь ничего изменить. Безнадежность освоения неадаптируемого государства была очевидна.

Что при этом думал царь, мы не знаем. Вряд ли даже с самыми близкими доверенными людьми он был полностью откровенен. В источниках во всяком случае мы ничего об этом не находим. Однако мы достаточно хорошо знаем планы Александра и представляем себе Индию, чтобы понять, что заставило его задуматься. Неуверенность, охватившая царя на Гифасисе, не могла иметь никакой другой причины, кроме соображений, только что приведенных. Наша мысль подкрепляется еще следующим наблюдением. Вернувшись на Запад, царь вынашивал новые планы завоевания Средиземноморья вплоть до Атлантики, планы похода вдоль южных берегов Азии, подчинения скифов и области Каспийского моря. Но никогда уже не было речи о повторении Индийского похода и о завершении начатых там завоеваний.

Возможно, для Александра отказ от подчинения воинов на Гифасисе был лишь поводом для прекращения похода. Решение же возникло в результате понимания сложившейся обстановки. Легко, конечно, догадаться, что принять это решение ему было не просто. Его даже не так огорчал отказ от захвата Индии, как тяготила необходимость покончить с доктриной объединения мира. Идея, которой он посвятил всю свою жизнь, провалилась, ибо на востоке круг земель не удалось замкнуть. Это была рана, которая постоянно мучила Александра. Исцеление было невозможно не потому, что несколько македонских подразделений отказались наступать, а потому, что крайний восток оказался недоступен покорителю мира. Чем дальше царь продвигался по Пенджабу, тем больше волновала его «проблема Инда». Теперь он все свои силы бросил на решение этой задачи. Он надеялся достигнуть великой цели — дойти до края земли, до океана. Пусть не на крайнем востоке, пусть в другом месте, но надо было дойти до границы мира. Достигнув ее, можно было приблизиться к познанию вселенной. Если покорителя мира и постигла неудача, то исследователь мира мог найти утешение в этом успехе.

Оборвавшемуся походу надо было придумать какое-нибудь достойное завершение. Подобно тому как Геракл, дойдя до западной оконечности ойкумены, воздвиг там двенадцать столбов, так и Александр приказал на восточной оконечности воздвигнуть двенадцать огромных алтарей. Были совершены жертвоприношения и устроены спортивные игры. Только после этого войско покинуло залитый дождями роковой берег. Путь вел к Акесину, где Гефестион уже основал город, затем к Букефалии и Никее. Эти города так пострадали от тропических ливней, что для восстановления требовалась помощь войска. На Гидаспе и Акесине строили корабли для переправки армии вниз по Инду.

Вся область между Гидаспом и Гифасисом была теперь подчинена Пору, а горные районы — Абисару. Они имели те же права, что и другие имперские наместники. На них же лежала ответственность за поступление налогов. Кен, недавно столь хорошо выступавший на собрании военачальников, погиб на Гидаспе, сраженный тропическим климатом.

[ZHAN]

«Так как Дарий хотел узнать, где Инд впадает в море… он послал для этого на кораблях нескольких людей, правдивости которых он доверял. Среди них был и Скилак из Карианды. Они отправились из Каспатира и Пактиены и поплыли на восток, вниз по реке до моря. Затем, плывя на запад по морю, на тридцатом месяце прибыли в гавань в Египте».

Так рассказывает Геродот.

Скилак из Карианды был не только путешественником, писавшим отчеты Великому царю, но и незаурядным литератором. Ему принадлежало своего рода «описание мира», где были изложены наблюдения, почерпнутые им из путешествий. Эта книга была единственным описанием Индии, использованным Гекатеем. У последнего черпал свои сведения об Индии и Геродот. Неизвестно, использовал ли труд Скилака Ктесий, когда писал свою фантастическую книгу об Индии. Аристотель, по-видимому, тоже знал книгу древнего морехода и пользовался ею, во всяком случае он цитирует ее, рассказывая об Индии. Кроме того, от Скилака, должно быть, он заимствовал утверждение, что «Красное море связано с океаном проливом».

Таким образом, уже в 500 г. до н. э. была решена проблема Инда. Тогда же было исследовано морское побережье от устья Инда до Персидского залива и дальше вокруг Аравии до Египта. Дарий I воздвиг у Суэцкого пролива стелы с надписями, где он похвалялся, что его корабли обогнули Аравию. Ксеркс уже не продолжал исследований своего отца и не снаряжал дальних морских экспедиций. Все открытое Скилаком вскоре было забыто иранцами, но не греками. Благодаря Гекатею и Геродоту, а главным образом самому Скилаку описание его путешествия получило литературную известность и тем самым навсегда сохранилось в памяти нации.

Когда в Согдиане Александр готовился к походу в Индию, его штаб и ученые помогали в разработке плана. Царь и сам пользовался имеющейся литературой. Она была не особенно многочисленной. Александр, вероятно, знал о Скилаке уже от Аристотеля, а Геродота читал в сокращенном изложении Феопомпа. Последний, конечно, мог выпустить место, посвященное Скилаку, но нам кажется совершенно невероятным, чтобы никто из советников царя не знал полного текста Геродота и чтобы они не заметили место, посвященное Скилаку.

Что же случилось после того, как Александр, достигнув Инда и пройдя Пенджаб, спустился вниз по реке, а Неарх отправился вдоль морского побережья Азии на запад? Они вдруг напрочь забыли о сведениях Скилака и вместе с тем обо всех данных, добытых разведывательными экспедициями, исследовавшими Инд, Персидский залив, Индийский океан и Красное море. Не иначе, сподвижники Александра считали себя первопроходцами. Приоритет Геракла и Диониса они еще кое-как признавали — ведь, подобно Александру, эти герои были сыновьями Зевса. Однако говорили, что попытка еще Семирамиды добраться до «страны чудес» не увенчалась успехом и даже сам Кир дошел якобы только до пограничных земель на реке Кабул. Замалчивали и завоевания Дария, о которых рассказывал Геродот, и путешествие Скилака.

Можно, конечно, предположить, что сподвижники Александра случайно забыли о своих предшественниках. Однако когда после смерти царя главный штурман морской экспедиции Онесикрит писал свою книгу об Александре, а он делал это на родине, на покое), то он также умолчал о первопроходце Скилаке. То же следует сказать о Птолемее, Дрисгобуле и прежде всего о командующем флотом Неархе, в заслуживающем доверия отчете которого нет ни слова о Скилаке. В этом, несомненно, чувствуется система и предвзятость, так что впоследствии даже Мегасфен и более поздние историки вынуждены были считаться с ней. Наша гипотеза бездоказательна, но она все же достовернее совершенно невероятного предположения, что участники экспедиции ни во время похода, ни после него ни разу не вспомнили о Скилаке.

Наше подозрение на первый взгляд бросает тень на Александра. Однако надо учесть, что все поступки царя были связаны с его ощущением безграничности собственных сил. Он чувствовал себя богом. С Александром, который решил создать новый мир, не мог спорить о приоритете в исследовании Индии какой-то карийский мореход. Для армии в качестве первопроходца нужен был по крайней мере Геракл или Дионис; именно учитывая настроения армии, о Скилаке не следовало даже упоминать. Этот человечишка должен был стать невидимым в блеске мифологических и современных титанов. Приближенные Александра, не менее его ослепленные чувством всепобеждающего могущества, были в душе согласны с царем. Если сам Александр приписывал себе пальму первенства, то и они не возражали против этого, поскольку блеск царя распространялся и на них. При таком взаимопонимании не надо было договариваться: достаточно было сообща промолчать.

А впрочем, что, собственно, сделал Скилак? Некогда, находясь на персидской службе, он совершил свое путешествие; персы, рассказывая о нем, сообщают только сам факт. Они не знали ничего определенного о водных путях, которые он открыл. Возможно, утверждение Скилака было просто легкомысленной болтовней и пустым бахвальством. Мы увидим ниже, что Александр одно время был вполне согласен с этим мнением. А когда впоследствии данные Скилака подтвердились, легко было оправдаться тем, что его путешествие осталось безрезультатным и все пришлось открывать заново. Хотя бы поэтому разве нельзя считать Александра первооткрывателем? Можно вовсе забыть о той тени, которая продолжала, по сути дела, существовать только в литературе!

Итак, не следует думать, что участников похода мучила совесть. И меньше всего самого Александра. Если этот сын Зевса, рассказывая о пребывании Геракла и Диониса в Индии, своей властью превращал никогда не существовавшее в реальность, то теперь с тем же успехом он мог поступить и наоборот. Возможно, некоторым читателям эта точка зрения покажется гротескной, но тому, кто хотя бы в общих чертах почувствовал в Александре цезарианскую гибрис, наша гипотеза покажется вполне обоснованной. Не следует думать, что подобное поведение позорит ученика Аристотеля. Разве можно к человеку, опьяненному призраком власти над миром, подходить с обычными мерками? Наше предположение вполне соответствует всему облику Александра.

Замалчивая информацию, добытую Скилаком, заподозренным в «легкомысленной болтовне», можно было во имя вящей славы царского похода смело создавать гипотезы и делать новые выводы, не чувствуя себя чем-либо связанным.

Александр использовал эту свободу для того, чтобы защищать собственный тезис, выдвинутый еще ионийскими географами. Когда в реках Инд и Гидасп он обнаружил крокодилов, ему пришла в голову мысль, впоследствии подтвердившаяся на Акесине, где он увидел цветы лотоса, что он открыл истоки Нила. Крокодилы были важнейшим доказательством, ибо, как было известно, они не водились ни в каких других реках мира. Флора согласовывалась с фауной. К специальным аргументам можно было добавить общее наблюдение, сделанное учеными. И здесь и там разливы определялись временем года. Столь же регулярно, как в Египте, наступали периоды спада воды. И здесь и там большие пространства превращались во время паводка в острова. Во время спада воды зерна злаков, как и в Египте, бросали в необработанную влажную землю. Было уже известно, что разливы Нила вызываются летними ливнями где-то у истоков реки. Александр думал, что наконец обнаружил эту область. В его представлении таяние снегов на Гималаях и летние ливни в Северной Индии вызывали сильный подъем воды в Инде и его притоках. Так как на юге Инд выходит за пределы обитаемого мира и умеренной климатической зоны, нет ничего удивительного, что в пустыне он теряет свое название. Затем, сделав дугу, он поворачивает к северу, чтобы, уже называясь Нилом, стать благословенным источником жизни в Египте. Во все это царь верил вполне искренне. Поэтому он и готовил морскую экспедицию в Египет. Она должна была начаться после того, как армия вернется от устья Ганга и тамошнего берега океана. Об этих замыслах царя рассказал сам Неарх. Именно он, его будущий командующий флотом, был первым, кому открылся Александр. По сведениям Арриана, взволнованный своим открытием и решением проблемы Нила, царь сразу же написал об этом матери.

Современные ученые не видят в этом открытии Александра ничего, кроме курьеза, но это несправедливо. Подобная мысль зародилась еще у ионийцев, но была отвергнута исследованиями Скилака. Однако предположение основывалось на серьезных размышлениях. Пробелы в географических знаниях и раньше нередко восполнялись с помощью аналогий, ибо ученые считали строение мира симметричным. Аристотель полагал, например, что параллельно с текущим с запада на восток Дунаем, берущим начало в Пиренеях, существует река Аракс (Яксарт), спускающаяся с Гималаев и текущая с востока на запад.

Этот принцип симметричности подсказал географам и гипотезу об Инде-Ниле. Если для них горный хребет Тавра-Кавказа образовывал большую восточно-западную ось ойкумены, то напрашивалась мысль найти аналогичную Яксарту-Танаису реку на юге. Если Яксарт-Танаис стекал с восточной части горного хребта, образовывал в необитаемых местах дугу и затем появлялся в ойкумене под другим названием, то берущий в тех же горах начало Инд мог образовать южную дугу и вернуться в обитаемый мир под названием «Нил».

Эта гипотеза приобрела значение благодаря тому, что допускала существование еще двух симметрично расположенных элементов. Южная оконечность мира, как это раньше произошло с северной, отодвинулась, таким образом, намного дальше. Еще важнее было то, что Красное (Эритрейское) море превращалось во внутреннее и становилось южной симметрией Каспийскому (Гирканскому). С данными Скилака это, правда, не согласовывалось: ведь тот утверждал, что прошел под парусом из Инда в Красное море. Мы не знаем, как Александр справился с этой трудностью. Возможно, он тогда вообще не брал во внимание отчеты капитана или же последовал за рассуждением Аристотеля. Подобно тому как Аристотель предполагал, что один рукав Яксарта впадает в Танаис, а другой в Гирканское море, так и царь думал, что один рукав Инда мог впадать в Эритрейское море, а другой доходить до Египта. Все это, по представлениям древних, не казалось странным. Древние географы часто предполагали такую возможность.

Насколько правильно наше предположение о взглядах Александра на симметричное строение мира, можно проверить на следующем примере. Когда впоследствии благодаря Индийскому походу царь убедился, что Эритрейское море связано с океаном, то он сразу же усомнился в господствовавшем мнении о замкнутости Гирканского моря и предположил, что оно тоже связано с океаном (такую мысль выдвигали и многие ионийцы). Более того, Александр решил послать специальную исследовательскую экспедицию, чтобы решить возникшую проблему. Это особенно удивительно, если вспомнить о его пассивности в 330 г. до н. э., когда, будучи уверенным во внутреннем характере Каспийского моря, он не помышлял ни о каких собственных исследованиях. Изменение взгляда царя на устройство мира в результате новой информации, полученной благодаря походу 325 г. до н. э., лучше всего видно при сравнении карт. На обеих ясно прослеживается склонность Александра усматривать симметричность мира как на севере, так и на юге.

Гипотеза о единстве Нила и Инда


Пересмотр географических представлений о Востоке

Когда Александр создал индо-нильскую гипотезу, он тем самым шагнул на следующую ступень своего развития. Уже в Индии его стремление к исследованиям стало страстью, характерной для любого увлечения царя. Создается впечатление, что оно даже вытеснило на какое-то время в душе Александра его страсть к завоеваниям. Во всяком случае царь теперь решил тратить на разведку необитаемых областей севера и юга не меньше находившихся в его распоряжении средств, чем на завоевание земель обитаемой умеренной зоны.

Это решение Александр принял уже в 326 г. до н. э., еще до победы над Пором, когда он отдал приказ о строительстве флота на Инде. Александр сам мечтал пройти всю ойкумену до ее восточной оконечности. Поэтому он начал вести подготовку к грандиозному исследовательскому походу вниз по Инду, через все пустыни, до превращения этой реки наконец в Нил. Это не было стремлением к завоеваниям, ибо в раскаленных южных пустынях нечего было завоевывать. Наоборот, речь шла о новых географических открытиях, о небывалом предприятии, цель которого была в первую очередь научная. Кроме того, царь рассчитывал на открытие новых торговых путей. Возможно, в его замыслы входило самому стать во главе экспедиции, после того как он вернется с восточной оконечности земли.

Однако увлекательные мечты владели им всего несколько недель. После подробных расспросов местных жителей стало ясно, что Инд несет свои обильные воды в море и предположение о превращении его в Нил беспочвенно.

Возможно, именно Пор, после того как примкнул к войску Александра и дал ему много ценных советов, сообщил также недостающие сведения об Инде. В дальнейшем Александр еще не раз возвращался к этому вопросу в разговорах с Неархом и географами, находившимися при армии.

Нелегко было, по-видимому, Александру отказаться от полюбившейся ему гипотезы. Однако новые сведения оказались даже полезными, так как подсказывали выход из сложившейся ситуации. Как мы уже говорили, на Гифасисе войско отказалось идти дальше на восток; царь и сам сомневался в целесообразности дальнейших завоеваний в Индии. Но до океана он хотел дойти во что бы то ни стало. Ему было на руку, что эта цель казалась легко достижимой. Достаточно было пройти протоки Инда, чтобы достичь края земли. Правда, это не восточная ее оконечность, но замысел достичь океана удастся все-таки осуществить. Кроме того, от устья Инда можно было продолжить исследования побережья.

Итак, после возвращения к Гидаспу строительство флота продолжалось с еще большим усердием. Корабельные команды составили ионийцы и завербованные в Леванте мореходы из Кипра, Карии, Финикии и Египта. Воины, не занятые охраной порядка в возведенных городах, участвовали в строительстве кораблей. Всей подготовкой похода, по-видимому, руководил будущий командующий Неарх. В короткий срок была построена внушительная армада, готовая к отплытию уже к концу октября. Теперь можно было начать речную экспедицию к оконечности земли.

[ZHAN]

Вновь мы столкнулись с чудом, порожденным организаторской энергией Александра. За несколько месяцев был создан огромный флот: восемьдесят военных кораблей, многочисленные транспортные суда для перевозки войск, лошадей, багажа и продовольствия, множество судов, реквизированных у индийцев, — насчитывавший, по словам Птолемея, около 2000 кораблей. Конечно, на все корабли не хватало ионийцев и левантийцев, так же как не хватало и гребцов. Пришлось завербовать индийцев, которых Неарху не так просто было обучить [У Арриана на основе данных Неарха количество кораблей уменьшено до 800. Неизвестно означает ли это, что в перечень были включены только большие или новые корабли].


Александр не собирался отправлять на судах все войско. Большинство воинов должно было идти пешим строем, подчиняя жителей обоих берегов. За последнее время армия очень выросла, и ее никак нельзя было разместить на судах. Неарх утверждает, что воинов насчитывалось около 120 000, и подчеркивает пестрый характер войска. В него входили и старые, заслуженные македоняне, и греческие воины с новым, только что прибывшим с Запада вооружением, тыловые войска, состоящие из наемников, и завербованные фракийцы, примкнувшие к армии на Гидаспе. Были также всадники из Арахозии, Согдианы и Скифии, индийские контингенты с боевыми слонами и, наконец, экипажи кораблей, которые насчитывали не меньше 20 000 человек.

Перед флотом стояла задача переправлять по возможности, пехоту через протоки Инда, флот должен был служить как бы передвижным мостом. Он также освобождал войска от обозов. Однако важнейшей задачей флота Александр считал изучение и открытие новых путей для имперских коммуникаций. Сколь большое значение Александр придавал связующей функции моря, мы уже могли убедиться ранее, и последующие события только подкрепляют наши предположения. Главной целью Александра было открыть судоходство по Инду, что должно было обеспечить транспортные операции на внешнем море и решить как торговые, так и политические задачи. В сущности, в этом же заключался старый план Дария, организовавшего поход Скилака. Но и Дарий и Скилак были уже забыты, что придавало грандиозному плану Александра и походу Неарха новизну.

Дабы придать походу должную значимость, требовалось, чтобы царь и его элита прошли на кораблях хотя бы часть пути. Кроме того, Александр всегда был склонен к театральным эффектам и хотел торжественно отметить отплытие флота. В начале ноября 326 г. до н. э., после обычных жертвоприношений и спортивных состязаний, когда отборные войска уже взошли на корабли, царь сам поднялся на борт. Александр прошел на нос флагманского корабля и обратился с молитвой к речным богам, праотцу Гераклу, отцу своему Аммону и другим бессмертным. Торжественно совершил он возлияния из золотой чаши. Затем звук трубы возвестил отплытие, и корабли в строгом порядке отошли от берега, отправляясь в далекий путь.

Эхо разнесло звуки команды, хлопанье канатов, крики и пение гребцов. Это было поистине прекрасное зрелище! Местные жители в восторге толпились на берегах и даже бежали вслед за кораблями. Так описали эту сцену Неарх и Птолемей, стоявшие рядом с царем. Нас она интересует не только потому, что исторические источники отразили ее во всех подробностях. Мы уже говорили, что Александр обладал поразительным чувством исторического величия. Сообщения Неарха и Птолемея показали нам царя в его стихии. Он умел почувствовать величие момента, придать ему соответствующую форму и испить до дна упоение славой.

До впадения Гидаспа в Акесин плавание шло без происшествий. Главная часть войска, идя по обоим берегам, опередила флот и соединилась с ним только у устья Гидаспа. Затем началась страна враждебных Александру маллийцев и оксидраков. Они ненавидели Александра с того самого времени, как он вступил в союз с Пором. Местные противоречия снова сыграли свою роль. Враги Пора были известны как самые храбрые индийские племена. Они не признавали над собой никакой власти и занимались войной с таким же удовольствием, как спортом или ремеслом. Маллийцы и оксидраки часто предавались пьянству, отличались весьма свободными нравами и занимали совершенно особое место среди других племен. Неудивительно, что впоследствии оксидраки стали выдавать себя за потомков Диониса.

Противники Александра могли выставить против него около 10000 всадников, 700 колесниц и 80000 пехотинцев. Чтобы разбить этих самых закаленных индийских воинов, требовалось блестящее военное искусство. Решающая роль здесь принадлежала быстроте маневра: следовало поразить противника и нанести ему урон еще до начала битвы. Александр приказал армии идти отдельными, разрозненными войсковыми группами. Сначала царь ловко обманул противника, скрыв от него направление главного удара. А затем, растянув свои подразделения в виде веера, он взял врага в клещи и уничтожил маллийцев. Решающую роль в битве снова сыграла та группа войск, которой руководил сам Александр. После ночных переходов и маршей через пустыни она внезапно появилась перед врагом там, где ее меньше всего ожидали. Особенно поражали врага внезапное форсирование рек и штурмы городов. Маллийцы и живущие среди них брахманы были готовы сопротивляться до последнего, но неожиданность нападения парализовала их усилия.

При взятии городов Александр больше всех рисковал своей жизнью. При штурме одного из городов он первым взобрался на стену. Несколькими днями позже храбрость едва не погубила Александра. Мы опишем это событие по Птолемею, который хотя и сражался в другом подразделении, но мог слышать рассказы непосредственных очевидцев.

Войска стояли под самым городом. Из-за очень быстрого продвижения воинов тяжелые орудия не успели доставить. Несмотря на это, Александр приказал штурмовать город немедленно и сам возглавил нападение. Воины захватили оборонительные валы, но враг отступил в крепость, намереваясь драться до последнего. Надо было с помощью немногих имеющихся лестниц захватить город. Царь, разгоряченный боем, схватил одну из них, прислонил к стене и первым поднялся на стену, прикрывая себя щитом. Оказавшихся перед ним врагов он заколол или сбросил со стены. За ним последовали Певкест (Певкеста) и Леоннат, а затем Абрей, военачальник Александра. Им удалось добраться до башни. После этого множество гипаспистов устремилось по этой лестнице, но лестница не выдержала и сломалась. Царь с тремя спутниками оказался на стене. Александра нетрудно было узнать по сверкавшим доспехам, и его стали обстреливать со всех сторон. Но даже в момент крайней опасности, лишенный какой бы то ни было помощи, он продолжал отчаянно биться. Высота позади него была непреодолима, но впереди под стеной высились кучи мусора, и можно было отважиться на прыжок. Сопровождаемый тремя воинами, он с отчаянной храбростью прыгнул вниз и прислонился спиной к стене. Снаружи в отчаянии бесновались македоняне, вокруг — индийцы, которые злобно набросились на свои жертвы. Но когда четыре умелых клинка одержали победу в ближнем бою, противники отступили и стали издали обстреливать царя и его спутников.

Казалось, наступил конец. Первым пал Абрей, пораженный в голову. Затем наступил черед Александра. Стрела пробила панцирь и попала в легкое. Из разверстой раны вырывались кровь и воздух, но Александр продолжал драться, пока от потери крови не потерял сознание. Теперь сражались только два его воина. Певкест священным щитом, полученным некогда Александром в Трое, загородил царя. Это был последний его защитник. Тут наконец македоняне перебрались через стену. С помощью крючьев, становясь друг другу на плечи, они достигли ее вершины. Одновременно воины другого отряда проломили стену у ближайших ворот. Они решили, что Александр убит, и мстили за него, устроив страшную резню и уничтожая все живое. Царя унесли на его щите.

Едва придя в сознание, Александр приказал вытащить стрелу из раны. При этом он потерял так много крови, что вновь упал в обморок. Но стойкий организм царя выдержал, и вскоре он поправился. Насколько опасна была рана, видно из того, что войска Гефестиона даже получили известие о смерти Александра. С быстротой молнии эта роковая весть распространилась по всей восточной части империи. Как мы уже рассказывали, эти слухи подтолкнули греческих поселенцев Бактрии и Согдианы на восстание и самовольный уход домой.

Александра доставили на корабле в лагерь, разбитый Гефестионом и Неархом в устье реки Гидраот. Воины, уже поверившие в то, что они лишились во вражеской стране своего предводителя, были вне себя от счастья, когда увидели Александра. Он приказал посадить себя на коня, чтобы показаться всем. Но после этого ему потребовался продолжительный отдых, и некоторое время он болел. Когда приближенные царя просили его вести себя в будущих битвах осторожнее, Александр в ответ напомнил им изречение одного беотийца:

«Мужей украшают подвиги».

Время вынужденного бездействия принесло царю не меньший успех, чем выигранные битвы. Не только разбитые маллийцы, но и не вступившие еще в войну оксидраки отказались от сопротивления. Они вручили дары, обязались платить дань, прислали заложников и были рады, что над ними поставили не ненавистного Пора, а македонского наместника по имени Филипп. В подвластную Филиппу область Александр включил царство Таксила, долину Нижнего Кабула и территорию племен в нижнем течении Акесина и Гидраота.

Александр значительно увеличил свой флот, и корабли смогли взять на борт большую часть воинов во главе с царем. Суда мирно спустились по Акесину до Инда, дойдя, таким образом, до самой южной оконечности Пенджаба. Здесь царь приказал установить границу сатрапии Филиппа. В этом географически важном пункте были построены город и верфи. Новая Александрия должна была стать царицей всей области Инда и его протоков. Отсюда появилась возможность управлять судоходством и развивать торговлю Запада с Востоком от Арахозии до Ганга. Сильная армия из фракийцев и другие контингенты остались в распоряжении наместника. Из Бактрии приехал Оксиарт, отец Роксаны. Вместе со своими войсками он поднялся вверх по течению Инда. Царь назначил его сатрапом области Паропамис вместо Тириеспа.

Весной 325 г. до н. э. армия двинулась дальше. С изменением местности менялся и характер продвижения. До сих пор, высылая отряды в разные стороны, удавалось осваивать обширные территории Пенджаба. Теперь же на пути армии лежала лишь одна река — Инд. К западу от нее виднелись горы Арахозии, на восток простирались поля, сады и леса, зеленевшие лишь там, куда доходили протоки медленно катившей свои воды реки. Дальше — необозримая пустыня, нисколько не привлекавшая завоевателя. Военная задача, стоявшая перед ним, сводилась, таким образом, к захвату долины самой реки и линий коммуникаций с Ираном. Теперь можно было сказать, что поход свелся к экспедиции вниз по течению Инда.

Жители нижнего течения реки отличались от обитателей севера. Они не были упорными, фанатичными и не стремились к славе. Их легче было покорить, но в любой момент они могли совершить предательство. На Пора и Таксила можно было положиться; Мусикан же и раджа города Паттала подчинились без сопротивления, а затем один восстал, а другой бежал. То же можно сказать и о Самбе, изменившем впоследствии Александру, которого он сам назначил правителем. Главное же отличие юга от севера заключалось в том, что истинной душой скрытого и коварного сопротивления на юге были брахманы. Онесикрит прославлял их неиспорченность, миролюбие и близкую к спартанской простоту нравов.

Именно эти качества давали им силы для постоянного сопротивления захватчикам. Наладить с ними взаимоотношения представлялось даже труднее, чем с военными кастами на севере. К тому же Александр не мог разобраться в запутанном клубке противоречий местной политики и оказался настолько неловок, что в конце концов все враждовавшие между собой племена объединились и выступили против него.

Если еще до начала восстаний целью Александра было присоединить к империи важную в торговом отношении область нижнего течения Инда, то теперь, вынужденный постоянно подавлять бунты, он решил упрочить завоевание полным уничтожением противника. Он не только казнил Мусикана и брахманов: целые города и даже области были опустошены, а люди, сумевшие выжить, обращены в рабство. Александр пошел на самые жестокие меры, чтобы закрепить за собой юго-восточную область.

Правителем учрежденной провинции Нижнего Инда был назначен Пифон. Его резиденцией стала Александрия, с обширными верфями, основанная царем недалеко от северной границы провинции. Крепость в центре области, бывшей столице Мусикана, была перестроена и укреплена. Многие городки и крепости в окрестностях тоже были окружены новыми стенами. В Паттале укрепили цитадель и построили гавань. Во всех крепостях были оставлены гарнизоны, воины которых стали одновременно новыми поселенцами этой страны.

Речная экспедиция Александра вниз по Инду закончилась в Паттале летом 325 г. до н. э. [У Плутарха время экспедиции ограничивается семью месяцами. Страбон добавил три месяца, вероятно имея ввиду стоянку в Потале]. Отсюда начиналась дельта и открывался выход в океан. Поход в Индию завершился. Только часть тех земель, на которые рассчитывал Александр, была завоевана. Это были земли в районе Инда от Гималаев до моря. Главной задачей теперь стало включить на вечные времена долину Инда в новую империю.

Но нельзя пройти и мимо другого, более глубокого замысла Александра — установить морской торговый путь от Евфрата и, более того, от Египта до Патталы. Если бы это удалось, восточная оконечность империи получила бы соответствующее завершение и была бы прочно закреплена. Это компенсировало бы отказ Александра от тех честолюбивых замыслов, которыми он руководствовался в начале экспедиции.

[ZHAN]

Завоевать мир благодаря превосходству македонского оружия оказалось не столь уж трудно. Гораздо сложнее было придать завоеванным землям стойкие организационные формы и удержать их в подчинении. Здесь жизнь ставила не столько военные, сколько политические, организационные, общественные, культурные и нравственные задачи. Очень сложной оказалась также проблема коммуникаций. Александр всегда придавал большое значение созданию новых торговых путей и поддержанию их в порядке. Развитию торговли в первую очередь способствовали дороги, унаследованные от персов, а в Месопотамии, Египте и Индии — также и реки. Но Александр рано понял, какое значение будет иметь море как связующий фактор будущей мировой империи. Большие надежды царь возлагал на Средиземное море, доказательством чего может служить основание им египетской Александрии.

После экспедиции вниз по Инду царь осознал, что на свидетельства Скилака вполне можно полагаться, а следовательно, и на его сведения об океане. Скилак утверждал, что в океане имеются два залива, один из которых ведет к Вавилонии, а другой — к Египту. Сразу же у Александра возникла мысль использовать океан для связи этих стран между собой.

Царя уже не интересовала разрешенная Скилаком географическая проблема. Перед ним встала иная задача — совместить исследование путей по океану и возвращение армии. Царь решил разделить войско. Первая группа под командованием Кратера должна была идти более простым путем — через Арахозию. Другую следовало доставить в Вавилон флотом, которому надлежало двигаться вдоль пустынного морского побережья. Сам Александр с третьей группой намеревался идти вдоль побережья по суше, чтобы снабжать экипажи кораблей продовольствием. Это решение было принято царем еще в стране Мусикана, т. е. далеко от океана. По-видимому, он пришел к этому плану, основываясь на данных Скилака, с которыми втайне все-таки считался. Ни от кого другого царь не мог получить сведений, которые побудили бы его принять это решение. Кратер по приказу Александра со значительной частью войска двинулся на запад.

Отказавшись от командования флотом, царь стремился хоть как-то удовлетворить свою страстную тягу к океану. Столь торжественно начатая экспедиция по Инду должна была получить завершение в открытом море. Паттала была расположена уже в дельте Инда. До моря оставалось пройти по одному из двух больших его рукавов. Александр избрал западный рукав и приказал готовиться к выходу в открытое море: отобрать лучшие корабли, жертвенных животных и необходимую утварь. На берегу остались отборные войска, в задачу которых входило сопровождать флот. Казалось, что царь предусмотрел все, но он не мог предвидеть своенравие стихий. Так же как и год назад, наступило время юго-западных муссонов, которые здесь летом несли не дожди, а бури. Неожиданными также оказались неизвестные македонянам океанские приливы. Все произошло не так, как наметил царь.

Уже в начале пути стало ясно, как трудно продвигаться без проводников по прибрежной низменности. На второй день муссон принес страшный ураган. Этот ураган и начавшийся прилив погнали воду вверх по реке, что привело к поломке многих кораблей. Когда поврежденные суда починили и нашли лоцманов из местных жителей, экспедиция добралась до устья реки. Тут муссон и прилив снова вызвали шторм. Корабли попытались укрыться под берегом, но, к ужасу македонян, вода внезапно схлынула, и все суда оказались на суше. Впервые македоняне познакомились с неизвестными на Средиземном море отливами. Когда вода вновь стала подниматься, сильный прилив нанес еще больший ущерб: корабли сталкивались друг с другом и разрушались.

Только теперь царь принял наконец давно созревшее решение выслать несколько судов на разведку. Этим кораблям удалось отыскать для флота путь до острова, лежащего недалеко от места впадения реки в море. Однако Александр не рискнул сразу двигаться дальше, а принес жертвы богу Аммону. На следующий день корабли все-таки отплыли и достигли острова. Здесь царь снова принес жертвы и вышел на своем корабле далеко в открытое море. Счастливыми глазами смотрел он вокруг себя: нигде не было видно земли. Это был тот океан, о котором он мечтал. Ни в каком море не могло быть таких приливов и отливов.

Только теперь он принес жертвы Посейдону: быков, вино и золотые сосуды. Царь вполне серьезно относился к этому религиозному обряду. Когда-то Средиземное море отступило перед ним, но океан не пожелал подчиниться сыну Зевса. Однажды Посейдон уже нарушил задуманную Александром торжественную программу, и неясно было, допустит ли открытое море запланированное царем плавание вдоль границы обитаемого мира. Гневный бог, однако, отнесся милостиво к путешествию на родину и ко всем будущим плаваниям.

Александр вернулся в Патталу, не вполне удовлетворенный результатами своих исследований. Рассчитывая, что восточный рукав дельты будет легче пройти, он решил плыть до открытого моря по нему. При этом македоняне действовали уже осторожно, используя муссон, который дул сбоку. Итак, сочтя восточный рукав более пригодным к плаванию, Александр сосредоточил свое внимание на нем. Он приказал построить здесь новую гавань, верфи для кораблей, а также собрать запас продовольствия на многие месяцы. Вдоль побережья стали рыть колодцы. Для обеспечения безопасности царь оставил здесь постоянный гарнизон.

В Паттале царь стал собирать дополнительные сведения у местных жителей. От них удалось узнать кое-что о берегах Индии. Впервые было упомянуто название острова Тапробан (Цейлон). Правда, не исключено, что здесь возникла какая-то путаница. Остров, расположенный в двадцати днях пути от материка, на крайнем юге, вполне мог быть и Суматрой. Однако все, что удалось узнать, казалось малодостоверным. Лишь о муссонах он получил более точные сведения: с юго-запада они дуют только до осени, а затем начинают дуть с северо-востока. Вот тогда эти ветры благоприятствуют путешествию на запад.

Ждать надо было долго, а терпение не относилось к числу добродетелей Александра. Взяв свою часть войска, царь двинулся вперед, для того чтобы заранее запасти продовольствие и воду для флота. Неарх с кораблями остался ждать перемены ветра. Александр надеялся, что плавание Неарха будет успешным и откроет перспективы для судоходства по океану.

[ZHAN]

Люди грубые и жестокие иногда бывают склонны к нежной и верной дружбе, хотя в их отношениях и отсутствует сентиментальность. Так, тесная дружба Александра и грека Неарха вовсе не была проявлением мягкотелости. Она зародилась еще в юности и выдержала нелегкие испытания: верность Неарха наследнику привела его в свое время к ссылке. Когда Александр унаследовал престол, обнаружилось, что они оба могут существовать вдали друг от друга, но дружба их не слабеет и на расстоянии.

Иеарх не был похож на Гефестиона, который без царя был «ничем». Неарх успешно исправлял должность наместника в Ликии, пока Александру не понадобился опытный мореход. От сухопутных «македонских крыс» не приходилось в этом деле ожидать ничего хорошего. Они чувствовали себя в своей стихии на конях, а не на палубе корабля. Хорошими моряками были только греки. Когда Неарх прибыл в Согдиану, его назначили хилиархом гипаспистов; для грека это был очень высокий пост. Когда началось строительство флота на Гидаспе, само собой получилось, что эта задача была поручена Неарху, и он стал командующим речной флотилией.

После благополучного прибытия в Патталу Александр не мог решить, кого назначить командующим морской экспедицией, а также войсками, отправлявшимися на кораблях. Дело в том — а этого до сих пор не заметили исследователи, — что в задачу экспедиции входила также транспортировка части армии. Войска могли, конечно, подождать прибытия одного из македонских военачальников — Гефестиона или Птолемея, но тут оказался Неарх. Он сам передает свой разговор с царем.

Александр попросил у своего друга и опытного флотоводца совета, кого назначить командующим. Они перебрали всех приближенных, но Александр всех отверг. Один, по его словам, боялся опасностей, другой был слишком мягок, третий стремился поскорее вернуться домой. Наконец Неарх предложил себя. В первую минуту Александр заколебался, боясь подвергать друга непредвиденным опасностям, но потом с радостью согласился.

В этом разговоре Александр предстает перед нами в необычном свете. Это не беззаботный гордец, не жестокий поработитель, а любящий и внимательный друг. Возможно, царя угнетали в это время темные предчувствия и мысли о провале всего предприятия, Александр проявил нежность, заботу о друге и, вручая Неарху командование войсками, распорядился, чтобы он вел их к Тигру. Назначением были довольны все, особенно его приближенные-македоняне, которые из страха перед морской болезнью вовсе не стремились взять командование в свои руки.

Задача, поставленная царем, заключалась в том, чтобы не только доставить воинов на кораблях в Месопотамию, но и одновременно исследовать все побережье с целью определить возможность будущего морского пути в Индию. Уже было известно, что прибрежная полоса представляет собой пустыню и лишена всяких источников воды, поэтому царь со своим отрядом решил идти вперед, чтобы позаботиться о колодцах и доставке продовольствия. Однако Александр совершил здесь серьезную ошибку, взяв с собой слишком большой отряд да еще обоз с женщинами и детьми. Это привело к тому, что они не могли прокормить даже самих себя; о помощи флоту не приходилось и думать.

Здесь, как и на Гифасисе, сыграла роль гибрис царя, не желавшая считаться ни с какой реальностью. Александр прекрасно знал, что идти предстоит через пустыню, но, как утверждает Неарх, его как раз и привлекала возможность совершить то, что не удалось ни Киру, ни Семирамиде. Он отказался от предварительной разведки, от обсуждения реальных возможностей исполнения своих замыслов и очутился в результате в весьма трудном положении. Его ошибки были элементарными. Нечто подобное случалось впоследствии и с Юлием Цезарем. Понять их можно, только учитывая гибрис, свойственную гениальным натурам.

Александр как бы давал фору враждебным ему силам природы, чтобы победить их даже при самых неблагоприятных обстоятельствах. Путь по мере продвижения становился все более тяжелым. На этом пути Неарх одержал победу, а Александр чуть не сломал себе шею. Можно подумать, что азарт, с которым Александр подошел к подготовке экспедиции, противоречит приведенному выше разговору царя с Неархом. Нельзя, однако, забывать, что многогранной натуре царя были присущи противоречия такого рода.

В конце лета 325 г. до н. э., распустив по домам индийских воинов, Александр со своим отрядом оставил Патталу. Вначале все шло по плану. Путь пролегал по небогатым землям, и местные жители при приближении войска прятались в пустыне. Потом войско достигло долины реки Арабия, где начались плодородные земли. Сопротивление оритов удалось сломить без больших усилий. Александр назначил сатрапом этой области Аполлофана, а Леонната оставил охранять продовольствие для флота. Царь приказал рыть здесь колодцы и даже основал город, дабы способствовать будущему развитию коммуникаций вдоль побережья.

Однако, когда македоняне добрались до Гедросии, там их ожидали большие трудности. Отсюда на запад вело несколько дорог, но все они проходили вдали от побережья. Небольшие подразделения еще могли пробираться по побережью без дорог, но не крупная армия. Страшная жара, предстоящие голод и жажда сулили воинам настоящие испытания. Безотрадные солончаки сменялись песчаными дюнами, и все это представлялось бесконечным морем смерти. Русла рек и оазисы отстояли далеко друг от друга, а безжалостное солнце позволяло двигаться только по ночам. Спотыкаясь, воины брели по затвердевшей от солнца земле и через бесконечные пески. Они спешили, чтобы до восхода солнца успеть добрести до ближайшей воды. Но это удавалось далеко не всегда. Нередко найденная вода оказывалась соленой или горькой. Воины заболевали. Ядовитые растения и змеи усугубляли бедствия. Повозки застревали в песке, вьючные лошади выдыхались, и их приходилось закалывать. Тот, кто плелся в конце колонны, был обречен на смерть: его ждала судьба брошенного за борт корабля. Однажды проводники потеряли дорогу, и войско заблудилось среди дюн. В другой раз вода сыграла с ним коварную шутку. Воины встали лагерем в одной из вади [сухая долина образованная ветром в песках], где протекал небольшой ручеек. Неожиданно — вероятно, из-за прошедших где-то в северных горах дождей — он превратился в бурный поток, затопивший всю долину. Женщин, детей, утварь и оружие уносило водой. Если кому и удавалось выплыть, то он не мог спасти ничего. Кони и повозки погибли. Число воинов значительно уменьшилось.

Несмотря на все бедствия, ученые продолжали записывать свои наблюдения. Они обнаружили, например, содержащие мирру кустарники, значительно более высокие, чем известные ранее. Удалось найти растения, дающие нард, а также колючие кактусы. На побережье они увидели мангровые заросли с душистыми цветами. Финикийские купцы добывали благовония из растений пустыни, и, как только представлялась возможность, они отправляли их на север, где проходили торговые пути.

Сперва Александр пытался сохранять связь с побережьем. Он как-то даже целую неделю шел по берегу. Однажды Царь обнаружил в глубине страны запасы зерна и приказал доставить его на склады на побережье. Но голодные воины сорвали печати; и Александру пришлось оставить этот проступок без последствий. Голод и трудности пути вынудили забыть о помощи флоту. Армия уже не могла принести никакой пользы. Александр делил с воинами все трудности похода, по мере сил старался поднять их дух. Согласно преданию, он однажды вылил на песок поданную ему воду, когда стало ясно, что ее может не хватить на всех.

Шестьдесят дней пробивались воины через этот мучительный ад, и наконец страдания их кончились. Войска достигли Пуры — столицы Гедросии, города, расположенного в богатой, плодородной земле. Оставшиеся в живых расположились здесь на отдых. Вину за катастрофу тотчас возложили на сатрапа соседней Кармании. Говорили, что он не поддержал должным образом переход через пустыню, не послал вовремя помощь с запада. Погибла значительная часть боеспособного войска — как утверждают, более трех его четвертей.

Но внешне все оставалось по-прежнему: собирались сводки, издавались приказы, одни возвышались, другие смещались. После смерти Аполлофана царь назначил сатрапом Фоанта, а когда и этот умер, он объединил гедро-сийско-оритскую сатрапию с Арахозией и поставил во главе ее Сибиртия. Карманию получил Тлеполем. В конце ноября 325 г. до н. э. войска, не встречая сопротивления, продолжали путь на запад. Армия достигла уже персидских земель. Здесь можно было воспользоваться унаследованными от Ахеменидов государственными учреждениями, их административным аппаратом и дорогами. В Кармании отряд Александра соединился с группой Кратера. Сюда же прибыли многие высокие сановники. Стасанор и сын верного Фратаферна привели верблюдов и других вьючных животных, чтобы облегчить дальнейшее передвижение армии. Воины почувствовали себя вне опасности. Когда же они обнаружили запасы вина, то дальнейший поход превратился в вакхическое шествие. По-видимому, это произошло без участия царя, хотя в начале Индийского похода Дионис упоминался очень часто, но после тропических ливней и перехода через пустыню Гедросии штаб Александра стал вспоминать о нем значительно реже.

Если армия была теперь довольна, то царя продолжали мучить серьезные заботы. Флот давно уже должен был выйти из Патталы. Попытка обеспечить ему благополучное плавание вдоль пустыни потерпела неудачу. Никаких сведений о новых аргонавтах не доходило до царя. Похоже, даже в штабе многие считали, что флот погиб. Какова же была судьба Неарха?

В действительности македонскому флоту пришлось выйти из гавани значительно раньше, чем это первоначально предполагалось. Подданные бежавшего из Патталы раджи напали на оставшихся македонян и захватили дельту Инда. Поэтому кораблям пришлось выйти в море уже в конце сентября и ожидать начала северно-восточных муссонов в гавани, расположенной западнее района восстания. Прошло двадцать четыре дня, и появилась возможность продолжить плавание.

Путь вдоль берегов оказался очень трудным. Приходилось идти между берегом и островами, обходить скалы и мели, остерегаться прибоя. Опасность представляли также приливы и отливы. Если бы корабли рискнули выйти в открытое море, то удалось бы избежать многих трудностей, однако флотоводцы или не понимали этого, или боялись нарушить приказ царя. Кроме того, требовалось пополнять запасы продовольствия, что вынуждало корабли время от времени приставать к берегу. Сложность плавания объяснялась скорее не географическими условиями, а задачей, поставленной Александром: перевезти войска и разведать берега. Нельзя не признать, что Неарх образцово справился со всем, что ему было поручено.

Самой трудной, даже неразрешимой оказалась проблема, как утолить голод и жажду. Лишь один раз сухопутная армия снабдила Неарха продовольствием. Это было в земле оритов. Там Неарх встретился с Леоннатом и получил от него десятидневный запас продовольствия. Затем всякая связь с армией Александра прекратилась. Слева от кораблей простиралось синее море с дельфинами и китами, справа — грязно-желтый берег, кое-где оживляемый мангровыми зарослями и редкими пальмами. Так продолжалось изо дня в день. Очень редко на берегу видны были люди, темнокожие, со свалявшимися волосами. Их орудиями труда были собственные руки и камни. Они одевались в звериные шкуры, жили в тесных хижинах, построенных из костей китов. Жажду аборигены утоляли гнилой, застоявшейся водой, а питались рыбой и рыбной мукой. Даже мясо мелкого скота пахло у них рыбой, так как это была его основная пища. Когда продовольствие македонян иссякло, они также стали питаться рыбой, ракушками, рачками, реквизированной рыбной мукой и захваченным мясом пропахшего рыбой мелкого скота. Ко всему этому надо добавить жажду, которая от рыбной пищи становилась еще более невыносимой. Некоторое разнообразие в меню вносили только кокосовые орехи и финики, когда удавалось обнаружить на берегу плодовые пальмы.

Несмотря на все трудности, Неарх провел флот вдоль пустыни без особых потерь и добрался до более гостеприимных берегов Кармании. Внезапно, подобно привидению, слева по борту в море возникло огромное предгорье. Местные жители подтвердили то, что было известно уже от Скилака: это была оконечность Аравии. Как всегда быстро ориентировавшийся, Онесикрит хотел подойти к берегу и даже обогнуть Аравийский полуостров. Но Неарх воспротивился этому, напомнив о задании царя — доставить войско в Вавилонию и исследовать побережье. Ссылаясь на сведения Скилака, Неарх доказывал, что берега Аравии бедны водой и продовольствием. Решение принимал командующий, и любившему рисковать старшему штурману пришлось смириться.

Флот без всяких потерь достиг Гармозия. Здесь по берегам пролива жили цивилизованные люди и можно было достать продовольствие. Удалившиеся от берега воины встретили заблудившегося гоплита Александра. Велики были их радость и удивление, когда они узнали, что царь всего в пяти днях пути от них, в глубине материка. Неарх приказал разбить лагерь и вместе с македонянином Архием и несколькими сопровождающими отправился на поиски царя. Александр уже знал, что флот прибыл, и в течение нескольких дней напрасно ждал вестников. Высланная царем разведка неожиданно натолкнулась на Неарха и Архия. Они были такими измученными, грязными, обросшими, что их едва узнали.

Когда Александр увидел друзей, его охватили радость и боль одновременно: он решил, что они одни остались в живых из всего флота. Только после того как царь перестал рыдать, Неарх смог говорить. То, что перспективы сухопутных коммуникаций через Гедросию неблагоприятны, царь знал по собственному опыту, но то, что Неарх, его флот и войско, которое он вез, уцелели, он воспринял как подарок судьбы и едва смог овладеть собой. Это известие обрадовало его больше, чем власть над всей Азией. Он поклялся в этом именами эллинского Зевса и ливийского Аммона. Тотчас Александр приказал устроить празднество с торжественной процессией. Неарха осыпали цветами и украсили лентами. С тяжелым сердцем царь согласился отпустить друга, так как тот настаивал, что должен сам довести флот до назначенной цели.

Неарх возвратился к кораблям и повел их вдоль персидского побережья. Плавание шло вдоль пустыни, но встречались и плодородные земли. Удалось найти опытного местного лоцмана. В устье Тигра, изобиловавшем мелями, были поставлены даже настоящие бакены. Вскоре флот поднялся по течению в Паситигр и встретился в Сузах с царем и его войском. Так как уже наступила зима, Гефестион повел большую часть армии южным путем, пересекавшим Перейду. Сам же Александр пошел через горы, через Пасаргады и Персеполь. В марте 324 г. до н. э. все встретились в Сузах.

Таким образом, экспедиция счастливо завершилась. Благодаря флотоводческому таланту Неарха возвращение армии и исследование побережья прошли успешно. Правда, Неарху, как некогда и Скилаку, не удалось наладить постоянное судоходство вдоль побережья. Этому препятствовали тяжелые климатические условия побережья Гедросии. Морской путь в Индию стал возможен, только когда он был проложен вдали от берега и когда научились использовать муссоны. Суда аборигенов ходили так из Аравии в Индию еще до Александра. При Птолемеях этому обучились и греки, но их путь начинался не в Персидском заливе, а в гаванях Египта. Таким образом, надежды, возлагавшиеся Александром на экспедицию Неарха, не оправдались. Можно было предать забвению память о Скилаке, но избежать его судьбы оказалось невозможно. Путь был исследован, но судоходство открыто не было.

[ZHAN]

Если рассмотреть результаты и уроки Индийского похода, то наиболее важными надо признать две бесспорные неудачи: отступление армии Александра от Гифасиса и катастрофу в гедросийской пустыне. План Александра носил всеохватывающий характер, поэтому вполне можно было допустить отдельные провалы. Нас удивляют в основном их причины. Несомненно, что в обоих случаях неудач можно было избежать и что вызваны они лишь ошибками, допущенными самим царем. Пока война шла с персами, Александр одерживал непрерывные победы, так как, стремясь осуществить невозможное, он все-таки оставался в реальных рамках своих желаний. Но заставить воинов двигаться вперед под тропическим ливнем или возвращаться через пустыню Гедросии противоречило географическим и климатическим возможностям и было тяжело даже для такого человека, как Александр. Если бы царь предоставил войскам отдых на время тропических ливней, то осенью армия без труда двинулась бы на восток. Если бы Александр потрудился провести предварительную разведку в Гедросии, он направил бы большую часть войска через Арахозию, а небольшая подвижная группа вполне могла бы пройти через зону пустынь и помочь Неарху.

К упомянутым ошибкам следует добавить еще и следующие.

Во-первых, приказ, затруднивший выполнение задач Неарха: везти на кораблях, которым предстояла опасная задача разведки берегов, значительную часть армии.

Во-вторых, как нам кажется, царь слишком рисковал собою в сражениях против маллов.

Все это показывает удивительное упрямство и, можно сказать, даже твердолобость царя. Во время Индийского похода Александр перешел границу разумного. С маллами и с плаванием Неарха ему еще повезло, и конец оказался счастливым, чего нельзя сказать о походе через Гедросию и о событиях на Гифасисе. Когда-то успехи царя были обусловлены блеском его личности, но теперь его поведение все более напоминало безумную азартную игру.

Невольно напрашивается вопрос: имела ли гибрис царя эпизодический характер и способен ли был царь преодолеть ее? Или, может быть, она стала уже внутренней необходимостью, дьявольской неизбежностью, от которой больше всего страдал сам Александр?

Уместно вспомнить доверительный разговор с Неархом, когда царь предстал перед нами озабоченным и огорченным. Может быть, это настроение нарушило его планы?

Ничего подобного! Его воля оставалась неизменной, а упрямство заставляло продолжать ту же азартную игру. Если и существовал другой, внимательный, заботливый Александр, то он был бессилен перед упрямой волей победоносного полководца.

[ZHAN]

Двенадцать лет прошло с того дня, когда пурпурная мантия облекла юные плечи Александра, и за все это время правление Александра не принесло македонянам ничего, кроме продолжительных маршей, неустанных походов и почти бесконечной цепи завоеваний. Казалось весьма сомнительным, что царь когда-нибудь направит свои силы на мирные дела. И все же это чудо свершилось: после многих лет военных походов наступило затишье. Правда, иногда слышалось бряцание оружия, но это относилось скорее уже к делам внутриполитическим. Если не считать Аравийскую экспедицию, никто не объявлял ни новых противников, ни новых военных целей. Деятельность царя определялась в основном мирными намерениями.

Как это часто бывало и раньше, новый курс вызвали как доводы разума, так и иррациональные настроения властителя. Для государства оказалось полезным переключение внимания царя на коррупцию и распад, которые стали проявляться во время его отсутствия; в интересах государства было и то, что своим длительным пребыванием в Персии он пытался стабилизировать центры империи и хотел пробудить у жителей чувство принадлежности к ней. В интересах государства были и поставленные им две главные цели — объединение македонской и иранской аристократии и освоение морских путей. Мысль об уравнивании Запада и Востока возникла у Александра еще после смерти Дария. Теперь он ставил вопрос об их полном слиянии. Что же касается берегов океана, то Александр хотел создать новые опорные пункты для флота и основать новые торговые центры, чтобы они достигли такого же процветания, как и прибрежные города Средиземного моря. Ко всему этому следует добавить и другие задачи, прежде всего выяснение отношений с Элладой и Македонией. Эти проблемы занимали его сейчас больше, чем дальнейшие завоевания, и требовали решительных действий, после чего можно было считать законченным — хотя бы вчерне — упорядочение завоеванной империи и приступить к завоеванию Запада.

Все это относилось к области рационального. Иррациональным было решение властителя выждать, пока в нем не проснется стремление к новым завоеваниям, пока его не охватит вновь потос к покорению мира. Кроме того, этому человеку, бывшему до сих пор только полководцем, захотелось насладиться благами мирной жизни, не спешить, предаться роскошным пирам. До сих пор примером для него был Геракл; когда же в Индии он захотел жить по примеру Диониса, ему это не удалось. Теперь дионисийское начало снова потребовало, чтобы властитель наконец заплатил ему дань.

Но и в мирное время Александр не знал ни покоя, ни устали. Вместе со своим войском он направился из Суз к устью Тигра, затем летом через Опис двинулся к Экбатанам. Весной 323 г. до н. э., после того как Александр разбил и наказал разбойничьи горные племена коссейцев, он перенес свой лагерь в Вавилон.

У персидских царей столицей в зависимости от времени года считались то Сузы, то Экбатаны, то Вавилон. Александр тоже двигался из города в город, но вел за собой и все свое войско, сначала старое — македонско-греческое, а затем и новое — западно-восточное. Все это по-прежнему напоминало походы, только вели они уже не от победы к победе, а от пира к пиру; пиры, правда, перемежались с большими строительными работами. Сам же царь правил или наслаждался, не зная меры ни в том, ни в другом.

Результаты этого по преимуществу мирного периода мы рассмотрим позже, речь пойдет и о последних планах царя, свершить которые ему уже не было дано.

[ZHAN]

Некогда Геракл очищал авгиевы конюшни от грязи и навоза водами Алфея. Вспомнил ли царь о своем предке, когда по возвращении из похода он нашел управление страной запущенным до последней степени.

Слишком необычным был для македонян новый образ жизни, в который их вверг Александр. Они оказались в роли властителей в чужой стране, с населением которой их ничто не связывало, они не в состоянии были его понять и не считали нужным проявлять какую бы то ни было сдержанность по отношению к нему. Неудивительно поэтому, что в их правлении отсутствовала справедливость, а власть кружила им головы, портила характер и приводила к различным злоупотреблениям. К этому следует добавить плохие традиции правления в Персии, да и влияние климата, который разлагающе действовал на тело и душу. Не следует забывать и тоску по дому, по родным, по отцовскому наделу, по всему, что считалось правильным и добропорядочным и теперь было так далеко. Все это требовало возмещения хотя бы в виде легкой, праздной и роскошной жизни. Таким образом, получалось, что многие македонские чиновники вели себя беззаботно, выполняли свои обязанности недобросовестно, наподобие пашей, заботились только о личном обогащении, были склонны к разврату, грабили святыни и гробницы.

И всем этим искушениям могло противостоять только одно сдерживающее начало — Александр с его волей, с его требованием послушания, с тем страхом, который он внушал. Царь повелел, чтобы не делалось различия между победителями и побежденными и права у всех были равны. Александр требовал от своих подчиненных неукоснительного выполнения долга и полного отказа от злоупотреблений властью. Следовало выполнять беспрекословно все его — часто невыполнимые — приказания и при этом — что было необыкновенно трудно — избегать любого произвола и превышения власти.

Таким образом, право, охраняющее подданных, покоилось только на том, что царь считал справедливость основой всякого правления, которое зависело, конечно, от его присутствия и действовало там, куда проникал его взор. Но тут-то и начали сказываться огромные размеры его империи. С 327 г. до н. э. Александр был в Индии и почти полностью исчез из поля зрения жителей Передней Азии.

В его возвращении начали сомневаться, а слухи о его смерти проникли даже в Согдиану; потом в течение нескольких месяцев его считали пропавшим без вести в пустыне Гедросии. В эти годы, когда царь превратился в некий далекий фантом, когда даже самые осторожные перестали думать о его возвращении, весь страх, который раньше сдерживал чиновников, пропал. Подобно тому как, по представлениям греков, небосвод покоился на плечах Атланта, так и все бремя государственного авторитета лежало теперь на плечах Александра. Когда же создатель этого нового мира отсутствовал, мир начинал разваливаться. Чрезвычайно характерным примером этого было восстание греческих поселенцев, бывших наемников, в Бактрии и Согдиане. Нечто подобное произошло и с греческими наемниками во время похода через пустыню Гедросии. В том и в другом случаях македонские сатрапы как представители власти империи поплатились жизнью.

Однако и среди македонян авторитет государственной власти был сильно поколеблен. Мало кто рассчитывал на возвращение Александра, а отдельные наместники, пытаясь укрепить власть, на свой страх и риск начали вербовать наемников. Особенное пристрастие к самовластию проявляли при этом военачальники штаба, командовавшие после убийства Пармениона той частью войска, которая оставалась в Экбатанах. Дошло до того, что даже войска были возмущены их поведением. Однако любимый друг Александра, могущественный Гарпал, сумел превзойти всех тем, что напрочь потерял чувство долга. Его поведение вызвало громкий скандал.

Гарпал по-своему, несомненно, был человеком полезным. В финансовых делах он, как и Александр, не был мелочен, кроме того, имел талант организатора. Он осуществил чеканку монеты из накопленного персидского золота. Что касается снабжения армии, то он заботился обо всем, начиная от вооружения гоплитов и кончая книгами, которые требовались Александру. Для армии он вербовал многочисленных наемников. После того как Гарпал с согласия Александра перевел управление финансами в Вавилон, он жил там в царских дворцах в роскоши и великолепии. Превыше всего Гарпал ценил женщин и тратил огромные суммы на своих куртизанок. Сначала при нем жила Пифионика, которую он содержал по-царски. После ее кончины Гарпал истратил больше 200 талантов на ее гробницу в Вавилоне и на великолепный памятник в Афинах, изваянный знаменитым скульптором. Он основал храм и алтарь, где ей оказывали почести как богине Афродите-Пифионике.

Но этот предшественник Марка Антония полностью потерял голову, когда его возлюбленной стала Гликерия. С ней он не мог жить в Вавилоне, а переселился, пренебрегая своими обязанностями, в Таре. Он снова занял царский дворец, велел оказывать этой гетере царские почести и поставил в Сирии ее бронзовое изваяние. Очевидно, он уже считал возвращение Александра невероятным и надеялся с помощью доверенных ему сокровищ и завербованных наемников сыграть значительную роль в Греции. Благодаря Гликерии он поддерживал связь с Афинами, возможно надеясь найти там пристанище, если вопреки ожиданиям Александр все-таки вернется.

Совершенно иначе вел себя хладнокровный управляющий финансами Египта Клеомен. Правда, вверенная ему провинция и Эллада, зависящая полностью от египетского зерна, стонали от его хитроумных финансовых мероприятий. Несомненно и то, что вся власть в долине Нила принадлежала ему. Однако нельзя сказать, что он транжирил деньги, все средства он тратил на постройку Александрии. Клеомен показал, как успешно можно взыскивать налоги и управлять финансами, при этом оставаясь государственным чиновником, правда, самым безжалостным и ненавистным. У Клеомена уже все было подготовлено для отделения Египта от империи, если Александр не вернется из Гедросии.

Отсутствие верховной власти повлияло и на поведение восточных чиновников. Все связи с Ахеменидами были порваны, а новые, с Александром, еще не укрепились. Иранские сатрапы Александра, склонные по персидским традициям к самовластию, не могли заимствовать ничего хорошего у своих македонских коллег и вели себя точно так же, как и они. Ослабление авторитета империи представляло для них непреодолимое искушение. Доказательством этого служат события, происшедшие в Персии после смерти наместника, поставленного Александром. Преемник ему не был назначен, потому что ни у кого не было таких полномочий. Тогда некий Орксин сам провозгласил себя сатрапом, и поведение его ничем не отличалось от поведения македонян. Он грабил святыни и гробницы царей, а своих земляков, выступавших против него, без суда обрекал на смерть. Нечто подобное происходило и в Арахозии после смерти македонского наместника Менона. Здесь иранцы Ордан и Зариасп тоже проявили некоторую самостоятельность. Александр обвинил в измене также наместника Кармании Астаспа и Абулита из Суз. Еще более опасным было положение в Мидии. Некий Бариакс открыто выступил против империи, провозгласил себя царем и призвал иранцев к освободительной борьбе.

Но как это часто бывает в кризисной ситуации, нашлись люди, сохранившие верность Александру и не поддавшиеся искушению. Их было не так уж мало, не только македоняне и не только греки (как, например, Стасанор), но и кое-кто из иранцев также поддерживал царя. Поэтому довольно распространенное мнение о том, что Александр сделал ошибку, назначая персов сатрапами, представляется нам совершенно неверным. Атропат, Фратаферн и Оксиарт были не только справедливыми властителями, но и опорой правительства империи. Именно поэтому Фратаферн победил Автофрадата, а Атропат собственными силами подавил восстание Бариакса и захватил его в плен. Эти люди были убеждены, что только Александр сможет защитить всех от безудержного произвола македонян. Так проводившаяся Александром политика уравнивания Запада и Востока начала приносить первые плоды. Подобным же образом вели себя в Индии Пор и Таксил. Они оставались верны Александру.

И когда Александр, возвратись наконец из гедросийской пустыни в Пуру, наладил связь со своей империей, а затем, продвигаясь через Карманию, получил представление о том, как управлялось государство в его отсутствие, он, не колеблясь ни мгновения, решил жестоко покарать виновных. Не только Бариакс с его людьми, но и Астасп, не поддержавший царя во время его похода в пустыню, Орксин, Абулит и, по-видимому, оба правителя Арахозии были переданы в руки палача. Оксафра, сына Абулита, Александр, согласно преданию, сам пронзил мечом. Особенно возмутило и огорчило Александра осквернение гробницы Кира, но виновных обнаружить так и не удалось. Гробница была восстановлена, и ее стали охранять. Строительными работами руководил, по-видимому, Аристобул.

Однако гнев Александра обрушился и на высокопоставленных македонян. У многих совесть была нечиста, поэтому, услышав, что царь наказывает даже за небольшие провинности, они страшно перепугались. Начались доносы, и в этом чрезвычайно преуспел Гефестион. Особенно охотно царь прислушивался к жалобам жрецов. Очевидно, он считал важным завоевать симпатии священнослужителей. Поэтому штабные военачальники расквартированных в Экбатанах войск, обвиненные в ограблении храмов и гробниц, были приговорены к смерти. Приговорили и Клеандра, брата Кена, того самого Клеандра, который когда-то по приказу царя первый занес кинжал над Парменионом. Гнев царя обрушился также на подчиненных — соучастников преступлений военачальников. Гарпал не стал дожидаться кары, а бежал вместе со своей возлюбленной в Грецию, захватив 6000 наемников и 5000 талантов. Только против Клеомена, несмотря на многочисленные жалобы, царь ничего не предпринял, он слишком хорошо понимал, каким полезным человеком тот для него был.

Следует отметить также, что всем высокопоставленным македонянам было приказано немедленно распустить наемников, которых они навербовали для себя.

Казалось, авторитет власти и управление империей восстановлены, однако на самом деле существовал лишь авторитет Александра. Его отсутствие показало, что с империей дело обстояло точно так же, как с Гефестионом. И о том и о другом можно было сказать: без царя они ничего не значили.

[ZHAN]

Если для Аристотеля и для большинства греков противопоставление эллинов варварам было непреложной истиной, то одним из важнейших устремлений Александра стало уничтожение этого порядка, его полная ликвидация.

Мысль об абсолютном равенстве людей была ему чужда. Он делал различия между народами в зависимости от той роли, которую они смогут играть в его империи. Представления Александра о различии народов основывались на опыте, полученном им при общении с различными племенами. Принадлежность к «варварам» или «неварварам» не играла больше никакой роли; у Александра не было на этот счет никаких предубеждений. Именно в этом плане следует понимать введение проскинезы, которая должна была нанести удар по эллинскому высокомерию и уравнять греков с так называемыми варварами. Подобным образом должно было происходить и слияние народов, запланированное Александром. В его всегда грандиозные, но часто несколько наивные планы входило уничтожение македонских и эллинских предубеждений против варваров, предубеждений против побежденных народов.

Однако Александру было чуждо одностороннее благоприятствование всему восточному. Он не хотел покровительствовать кому бы то ни было, а стремился к органическому слиянию Запада и Востока. Ойкумена должна была стать не восточным царством, а мировым государством. Для этого все ее составные части должны были внести в общее дело самое лучшее, чем они располагали. Исходя из этих соображений, Александр считал себя вправе оказывать предпочтение македонянам, грекам и иранцам. Но если они не оправдывали возлагаемых на них надежд, он отбрасывал их, как отбрасывают непригодный инструмент, и, как было показано выше, иранским правителям, предавшим интересы империи, пришлось на себе испытать гнев царя. Мягкосердечию здесь места не было. Нерадивость, саботаж и открытый мятеж царь карал одинаково: предавал виновных смертной казни. Когда же кончилась эта очистительная гроза, выяснилось, что царь склонен извлечь уроки из совершенных им промахов. Взяв на себя управление империей, Александр энергично стал претворять в жизнь свою идею примирения и уравнивания народов. Сперва казалось, что этой идее лучше всего соответствует назначение сатрапами персов. Иногда, правда, к ним приставляли и македонянина как представителя верховной власти. Александру не удалось, однако, повсюду провести эту меру. Он вообще отказался от этого принципа и стал назначать сатрапов, не руководствуясь какими-либо априорными догмами, а обращая внимание лишь на их индивидуальные качества.

Иранцы, оправдавшие возложенные на них надежды, остались на своих постах; более того, было приказано воздавать им почести. Там же, где иранские правители оказались непригодными, их преемникам назначались греки или македоняне. Это объяснялось отнюдь не недоверием к людям Востока, что видно хотя бы на примере Таксила, назначенного преемником убитого македонского правителя Северной Индии. Но Александр слишком мало знал иранскую аристократию, чтобы обезопасить себя от дальнейших промахов. Поэтому он снова стал привлекать македонян, по возможности назначая людей, знавших Восток и интересовавшихся им. Ярым сторонником нового курса был Певкест; он всегда был близок к Александру как военачальник гипаспистов. После того как Певкест спас Александру жизнь, его назначили телохранителем царя. Но решающим здесь было другое: Александр ценил Певкеста за его доброе отношение к иранцам и понимание иранского характера. Он видел в нем именно того человека, который нужен Персии, чье поведение послужит достойным примером для других сатрапов.

И Певкест полностью оправдал надежды Александра. Он стал носить персидские одежды, изучил язык и соблюдал персидские обычаи. Он сумел прижиться и завоевал сердца персов. Поэтому ему было легко вербовать воинов для Александра, и через год он смог привести в Вавилон множество иранцев для новой объединенной армии империи. И хотя македонянам не правилось поведение Певкеста, Александр считал его образцом, ставил Певкеста в пример только что назначенным сатрапам, например Архону в Вавилоне, Тлеполему и Сибиртию на Востоке. Однако нам неизвестно, следовали ли вновь назначенные сатрапы примеру Певкеста.

То, что Александр отказался от идеи назначать сатрапами только иранцев, доказывает, что он умел менять методы своего правления. В его идее уравнивания было что-то недоработано, что-то примитивно механическое. Можно было считать иранцев равными македонянам перед законом, в религиозном отношении, при призыве в войско царя, но абсолютно не имело смысла руководствоваться этим принципом при назначении полководцев и наместников. Там, где, как в случае с Атропатом и Фратаферном, выбор был удачен, можно было только радоваться этому.

Начиная с 324 г. до н. э. Александр выдвинул на первый план новую идею — идею слияния. Предпосылкой уравнивания было его представление о потенциальной однородности народов, которое в ряде случаев оказалось весьма спорным. Слияние основывалось не на признании однородности народов, не стремилось к механическому уравниванию, а шло по другому органическому пути — постепенны! ассимиляции и растворения одного народа в другом. Различия должны были постепенно перейти в однородность. Речь шла об осуществлении этих планов с их задачами и перспективами не в настоящем, а в будущем.

Александр не сомневался, что при длительном существовании империи этот процесс непременно пойдет сам собой, и правильность его точки зрения находит подтверждение на примере Римской империи. Но он понимал и то, что предубеждения традиционного национализма и эллинского высокомерия могут помешать этому процессу, столь отвечающему интересам империи. С этими предубеждениями необходимо было покончить раз и навсегда. Поэтому уже в 327 г. до н. э. он сделал своей официальной супругой персиянку.

Конечно, он не преследовал цель насильственно смешать народы и нации, он хотел лишь покончить с предубеждениями, ставившими барьер постепенному и органическому слиянию. Поэтому, основывая новые города, Александр рассчитывал на то, что воины-поселенцы будут брать себе в жены местных девушек. Он легализовал свободные браки своих воинов, хотя и не разрешал брать с собой при возвращении на родину новых жен и детей, если в Македонии у воина уже была семья. Таким образом, слияние должно было начаться с мелочей, и мы видим в этом углубление и совершенствование политики Александра. Обычно царь весьма неохотно тратил время на ожидание, но в данном вопросе он вел себя как сеятель, упорно и терпеливо ожидающий урожая.

Однако, когда речь шла о слиянии македонской и иранской аристократии, царь не терпел никакого промедления. Здесь следовало с самого начала покончить с предубеждениями: в соображение принимались только интересы государства. Так дело дошло до «бракосочетания в Сузах», весь внешний блеск и великолепие которого не смогли скрыть всей черствости политической диктатуры.

[ZHAN]

Когда-то фронда старых македонских военачальников представляла серьезную опасность для планов Александра. Однако в Индии проблема уравнивания иранцев и македонян потеряла актуальность, и Александр перестал заниматься вопросами македонско-иранского симбиоза. Кроме того, окружение Александра постепенно привыкло к факту существования мировой империи. Пока шла борьба за ее завоевание, имело еще смысл бунтовать против нее, но теперь империя существовала, простиралась вплоть до Индии, и с этим фактом приходилось считаться. Это побудило македонских аристократов проявлять терпимость по отношению к другим народам, поскольку того требовали интересы империи.

Зимой 325/24 г. до н. э. Александр вернулся в Персиду, посетил Пасаргады и Персеполь. Весной его двор переселился в Сузы. Будет ли Александр вновь настаивать на проведении своего плана ассимиляции? Если кто-то и надеялся на изменение системы, полагая, что неверные сатрапы напуганы строгостью суда, то их надежды не оправдались.

В Пасаргадах, как уже было сказано, царь повелел восстановить оскверненную гробницу Кира; в Персеполе, сожалея о совершенном здесь акте мщения, царь, по персидскому обычаю, оделил женщин деньгами. В Сузах стало очевидным, что правы оказались те македоняне, которые считали, что все, совершенное Александром ранее, лишь прелюдия к грандиозным изменениям. Александр полагал, что настало время для решающего шага. Равноправное сосуществование македонских и иранских аристократов он решил заменить полной ассимиляцией с помощью браков между представителями знати обоих народов.

Своим соратникам и помощникам царь предложил жениться на девушках из аристократических иранских семейств; заключение этих брачных союзов — числом девяносто — по замыслу царя должно было завершиться совместным торжественным пиром. Царь считал эти браки честью и наградой для избранных им сподвижников; он сам давал приданое девушкам. Александр тоже выступал в роли жениха. У него до сих пор не было детей с Роксаной, и Александр как персидский царь считал себя вправе иметь несколько жен. Он выбрал дочь Оха и старшую дочь Дария. Сестра последней предназначалась для его ближайшего друга Гефестиона, а племянница Дария — для Кратера. Пердикка получал в жены дочь славного Атропата, а Птолемей и Евмен — дочерей верного Артабаза; для Неарха предназначалась дочь Барсины. Царь не забыл и дочь Спитамена, героя освободительной борьбы в Согдиане, ее женихом стал Селевк.

Достаточно перечисления этих имен, чтобы понять чисто политический характер задуманных Александром браков. Важно было соединить родственными узами не только царствующие дома, но и македонскую высшую и служилую знать с самыми аристократическими иранскими родами. Семьи Артабаза и Атропата, а также, по-видимому, Фратаферна и других верных Александру людей теперь связывали родственные узы с македонскими приближенными царя. Александр подумал и о детях от этих браков. Им ведь предстояло в будущем унаследовать империю, объединявшую Запад и Иран. Какое большое значение придавал этому Александр, видно хотя бы из того факта, что в результате этих браков его будущие дети становились двоюродными братьями детей Гефестиона.

Легко понять стремление Александра связать свой род с династией Ахеменидов: такие поступки характерны для многих завоевателей, находившихся в подобном положении. Не нуждается в оправдании и покровительство брачным союзам между представителями македонской и иранской аристократии. Однако нас не может не ужасать холодная рассудочность царя, принуждение, вторгшееся в самую интимную сферу человеческой жизни, пренебрежение к личным чувствам и, наконец, то, что Александр задумал для осуществления своей воли некую всеобщую церемонию. Все это напоминало действия селекционера, скрещивающего жеребцов и кобыл разных кровей, во всем был холодный расчет, не принимавший во внимание движения человеческих сердец; здесь не было и намека на свободный выбор. Конечно, во все времена бывали случаи, когда политические соображения играли решающую роль при заключении браков. Но это были отдельные случаи, единичные судьбы, приносимые в жертву идее государственности. Здесь же приближенные Александра, повинуясь высшим государственным интересам, превратились в стадо, которое гонят на случку.

Бракосочетание сопровождалось огромным массовым празднеством, длившимся пять дней. Грандиозный шатер, покоившийся на великолепных колоннах и напоминавший зал дворца персидского царя, был украшен с необычайной роскошью. Пестрые ковры, тяжелые красные, затканные золотом и серебром занавеси прикрывали стены Внутри шатра стояли с одной стороны разукрашенные скамьи для женихов, а с другой — скамьи для почетных гостей. На улице было приготовлено угощение для воинов и моряков.

Само бракосочетание происходило «на персидский манер». Началась церемония с пира и бракосочетания Александра. Потом стали вводить в шатер одну за другой невест. Каждый жених поднимался навстречу своей невесте, усаживал ее рядом, брал за руку и целовал; затем он совершал жертвоприношение богам. Фанфары возвещали пирующим воинам о том, что бракосочетание совершилось.

В программу празднества входило и выступление артистов. Церемониймейстер двора Харес, которому мы обязаны описанием торжества, оставил список участвовавших певцов, рапсодов, музыкантов, игравших на различных инструментах, актеров и жонглеров. Самый большой успех имели индийские фокусники.

Грандиозным был и обмен подарками. Согласно Харесу, участники празднества и гости затратили 15 000 талантов только на золотые венки. И эллины, и жители Востока внесли немалый вклад в устройство праздника. А царь не только дал приданое всем невестам, но и пожаловал каждому воину — участнику пира (а их было 9000) по золотому кубку.

Таковы дошедшие до нас сведения. Они не могут не вызвать у нас чувство подавленности и отчуждения. Холодом веет от описаний безмерного расточительства, и невольно задаешься вопросом, как вообще могло произойти подобное. Конечно, нас не удивляет тот факт, что Александр предъявил своим приближенным столь унизительные требования. Он всегда с присущей ему неимоверной беспечностью и беззаботностью беспощадно распоряжался судьбами людей, когда речь шла о соблюдении интересов государства. И никакое романтически варварское великолепие не может скрыть холодный расчет, присущий любому просвещенному абсолютизму. Фридрих II Гогенштауфен, Петр Великий, Иосиф II, по сути дела, тоже могли бы придумать нечто подобное. Правда, формы были бы не столь унизительными, а мягче, тактичнее: их сдерживали бы различные осознанные и неосознанные связи и обязательства. Титаническую натуру Александра ничто не сдерживало. Создавая новый мир, он был полон решимости создать новое поколение людей и свой план проводил в жизнь, не считаясь ни с чем, со свойственной ему жестокостью и приверженностью к пышности и блеску.

Но как могли все девяносто приближенных Александра покорно согласиться на его требование? Ведь это были отважные люди, принадлежащие к македонской аристократии. То, что среди них были сильные личности, видно по той роли, которую они сыграли после смерти Александра. А ведь доподлинно известно, что многие женихи согласились вступить в новый брак не без внутреннего сопротивления.

Однако все подчинились более сильной воле царя. Неужели это были те же самые люди, которые три года назад осмелились отказаться от проскинезы? Происшедшие изменения, пожалуй, можно объяснить длительностью пребывания этих людей в свите Александра. Унизительному требованию проскинезы они еще смогли противопоставить собственную волю. После этого, как уже говорилось выше, их успокоила уступчивость царя, а пребывание в огромном, чуждом им царстве заставляло их беспрекословно повиноваться. Вблизи всемогущего царя они постепенно утрачивали свои собственные взгляды. Теперь сподвижники царя не только склонились перед его идеей уравнивания населения, но и согласились с новым провозглашенным Александром планом слияния. И все-таки в осуществлении этого плана, в бракосочетании в Сузах было что-то зловещее. Сильные и гордые молодые герои играли предписанные им роли, подобно жалким статистам. Они превратились в марионеток в руках царя.

Свадьба в Сузах больше, чем что бы то ни было, показывает нам трагизм положения гениальных деспотов, которые не в состоянии на сколько-нибудь долгий срок возвысить человека, а могут лишь — это им намного проще — унизить его и заставить замолчать. Сначала свободный человек пробует сопротивляться, и если он не гибнет при этом, то в конце концов опускается до уровня безвольного орудия в руках деспота. Александру был известен только один закон — энтелехия его личности и идентичная ей идея государственности. Это полностью исключало всякую оглядку на права и энтелехию любой другой личности. И бракосочетание в Сузах как бы символически раскрывает перед нами отношение Александра к окружающему миру. Только себя он ощущал носителем новой идеи, только его дух мог завершить начатое дело, все другие люди были лишь орудиями. Если же они повиновались, внутренне не соглашаясь с ним, то становились марионетками.

В армии тоже поощряли смешанные браки, но так как там не было речи о создании новой, македонско-иранской аристократии, то женитьба на женщинах Востока не была обязательной. Воины могли вступать в брак с азиатскими женщинами, которые сопровождали их во время походов, следуя за армией Александра. Но, как уже было сказано, по возвращении в Македонию воины должны были вернуться к своим покинутым семьям, новые же, «лагерные» семьи оставались на Востоке. Сыновья от этих браков должны были воспитываться в Азии по западному образцу за счет государства. Из них впоследствии формировалось пополнение имперской армии. Став гоплитами, они должны были по замыслу Александра соединиться со своими отцами.

[ZHAN]

Армия Александра шла в Азию как македонское ополчение, и его оказалось вполне достаточно, чтобы нанести поражение огромному персидскому войску. В Согдиане регулярную армию пришлось пополнить эллинскими наемниками. Впервые были включены и иранские подразделения — правда, лишь в качестве вспомогательных отрядов. До сих пор речь шла, следовательно, только о западной армии, которая считала себя принадлежавшей Македонии, а в Александре видела национального правителя. Таким образом, Александр, властелин мира, оказался в прямой зависимости от армии, по преимуществу национальной, армии, которая относилась с известной сдержанностью ко всем его планам завоевания мира. Планам Александра мешало и само существование народной македонской армии с ее суверенным войсковым собранием, и то обстоятельство, что его воспринимали только как царя македонян. Создание империи настоятельно требовало и создания настоящей имперской армии нового типа.

За политическим и общественным уравниванием и слиянием европейской и иранской верхушки неизбежно должен был последовать тот же процесс в армии. Такое радикальное преобразование нельзя было провести ни в Индии, ни в Согдиане, а лишь в центре империи. Во время своего второго пребывания в Персии, Сузах, Месопотамии в 327 г. до н. э., когда закончилось обучение 30000 молодых иранских воинов, совершенное по приказу Александра, он решил, что наконец наступило время для создания принципиально новой армии, независимой от Македонии.

Дальнейшее промедление было невозможно хотя бы из-за порядков, царивших в старой армии, да и воины устали от непрерывных боев и походов, они тосковали по родине. На реке Гифасис они не смогли справиться с задачей, поставленной перед ними, в пустыне Гедросии армия сильно поредела. Значительные подразделения эллинов рассеялись по гарнизонам в Индии и Согдиане или же закрепились там в качестве поселенцев. Оставшаяся часть армии была уже не способна на военные подвиги. Потребность в создании новой армии стала несомненной, возможности для этого были налицо, и все же именно теперь перед Александром встала самая трудная задача всей его жизни.

В Сузах началось формирование новой конницы. От старых гиппархий (число их временно сократилось до четырех, затем вновь увеличилось до пяти) осталось одно название. До сих пор в каждую гиппархию входил эскадрон (ила), состоящий из аристократов, сподвижников царя; ему придавались сотни македонских и греческих всадников. Теперь доступ в гиппархии был открыт и персам, а из бактрийцев, согдов, арианцев, зарангов и парфян принимали только самых высокородных и знатных. Так как вскоре после этого около 1500 македонских всадников отправилось из Описа на родину, то в каждой гиппархии вряд ли осталось более сотни македонян. Остальные были либо греками, либо иранцами. По-видимому, привилегированное положение илы сподвижников царя по отношению к другим сотням было ликвидировано. Во всяком случае после 323 г. до н. э. эти илы уже не упоминаются. Все это свидетельствовало о блестящих возможностях, открывшихся перед молодыми иранскими аристократами: занять место в самых привилегированных войсках империи, а тем самым и в обществе. Лицам, принадлежавшим к высшей иранской аристократии, был открыт доступ и в отряд телохранителей царя, правда, они составляли особое подразделение.

Пробил последний час старой фаланги. В Сузы уже прибыли молодые воины с Востока, об обучении которых Александр распорядился еще в 327 г. до н. э. 30000 молодых воинов, в основном иранцев, обученных сражаться в качестве гоплитов, вооруженных македонским тяжелым оружием, предстояло составить ядро будущей армии и ее фаланги. Царь называл их эпигонами, т. е. «потомками». Вначале они составляли антитагму — вторую армию, существующую наряду со старой. В Описе Александр задумал отпустить на родину 10000 македонских ветеранов, которые либо были больны, либо уже состарились. Из них 6000 принадлежали к тяжелой пехоте, 3000 — к гипаспистам, а остальные служили в гарнизонах, некогда оставленных в Сузах и Вавилоне. Вести их на родину было поручено Кратеру. Александр без сожаления отпускал их, о чем свидетельствует высокое вознаграждение, пожалованное царем каждому ветерану. В отдельных полках оставалось теперь лишь по нескольку сот македонян. Если учесть, что число греков, находившихся в армии в 330 г. до н. э., сильно сократилось как из-за перемещений в пограничные войска, так и из-за потерь в пустыне Гедросии, то создается впечатление, что пехота сохранила немногим более половины своего основного состава.

Над созданием новой армии царь работал все последние годы, отпущенные ему судьбой. Не следует думать, что он подолгу размышлял над документами и материалами. Нет, он ничего не писал, он совещался с военачальниками и приказывал. Он относился ко всему необычайно серьезно, вдумчиво и не спешил. Дело подвигалось медленно, и, когда Александр умер, план не был закончен даже вчерне. Источники повествуют лишь о незавершенной работе. Из них мы узнаем также, что весной 323 г. до н. э. из Малой Азии прибыли новые контингенты западных наемников, а Певкест прислал не менее 20000 персов и жителей горных местностей, вооруженных дротиками и луками. Все они влились в основные македонские подразделения.

До нас дошла и такая интересная подробность, как порядок эшелонирования новой фаланги в глубину. В трех передних рядах должны были сражаться македоняне, затем двенадцать рядов в глубину составляли персидские копьеносцы и лучники, а замыкали все македонские гоплиты. Это не имело ничего общего со старым гоплитским строем. Отсюда следует, что измениться должен был не только состав войска, но и назначение последнего. И если раньше, во время своих походов, Александр развивал новую стратегию, то теперь он хотел представить миру совершенно небывалую тактику.

Персидских телохранителей царя, так называемых «яблоконосцев», включили в полки гоплитов. Агема гипаспистов была пополнена персидскими аристократами, которых признали достойными этой чести. Весьма вероятно (хотя в источниках об этом не упоминается), что эпигоны также были включены в основные формирования старой армии.

От старой армии оставалось лишь 13 000 пехотинцев и 2000 всадников, из них всего около 5000–6000 македонян. Все остальные были, по-видимому, греческими наемниками. И если мы определяли количество наемников в обозе 323 г. до н. э. примерно в 5000, то в конечном итоге в армии их насчитывалось уже 20000. Им противостояло 50000 воинов, происходивших с Востока, в основном иранцев. В гигантской армии из 70000 человек македоняне составляли едва ли четырнадцатую часть. Можно было опасаться, что «с водой выплеснули и ребенка». Но царь прекрасно это понимал и не хотел, чтобы такое противоестественное положение продолжалось долго. Уже зимой 328/27 г. до н. э. он потребовал, чтобы из Македонии были присланы свежие подкрепления. В 323 г. до н. э. прибыл новый контингент всадников. Привести в Азию сильную македонскую армию было поручено Антипатру. Правда, на ее появление нельзя было рассчитывать ранее, чем в 321 г. до н. э., но, возможно, это устраивало Александра: он думал вернуться из Аравии до прибытия македонских контингентов и хотя бы вчерне завершить создание имперской армии. Тогда македонянам пришлось бы примириться с свершившимся фактом и терпеливо сносить разделение их отрядов и включение их в новые подразделения. Только тогда составные части были бы правильно расположены и тесное сближение привело бы к органическому единству. В конце концов это было самым важным как для империи, так и для новой армии!

Сможет ли неуклюжее чудовище превратиться в послушный организм? Возможно, Александр в новой имперской армии видел не инструмент для ведения войн, а орудие для внутренней политики ассимиляции. Осуществление его замысла объединения обоих миров сопровождалось ошибками и неудачами. Армия же находилась всецело в его руках. Здесь согласно его воле должно было произойти не просто объединение, а объединение образцовое. И армии предстояло стать питомником и рассадником нового единства — единства империи.

[ZHAN]

Выше уже говорилось о борьбе Александра с его приближенными после смерти Дария. Победить в ней царю помогла нерушимая верность простых воинов. Они собирались на войсковые собрания и выносили решения против Филоты, против «пажей», более того, даже против мертвого Клита.

Чтобы правильно понять связь, существовавшую между царем и рядовыми воинами, мы коснемся еще раз ее общественных предпосылок. Основная масса войска состояла из бедных крестьян и пастухов. Эти люди целиком зависели от произвола могущественных крупных землевладельцев. У них была только одна защита — царь. Он охранял права этого мелкого люда, и они платили ему верностью. Так сообща можно было защититься от посягательств крупной земельной знати.

Маленький человек в армии Александра не был толкователем будущего, его не заботили не претворенные в жизнь планы царя. Конечно, многое из того, что делал Александр, было ему не совсем понятно, но царь был добрым, любил воинов и вел их к победам, был настоящим народным царем, а не чванным и надменным аристократом типа Филоты.

Рядовые воины следовали за Александром, соблюдая дисциплину и почти слепо повинуясь ему до тех пор, пока не поняли, что совершается нечто чудовищное: царь хочет постепенно отделиться от родины и народа. И как это часто бывает, воины не могли избавиться от зародившегося у них подозрения; после Индии их точил червь сомнения, и они уже не могли хранить верность царю. На Гифасисе недовольство еще можно было объяснить усталостью, тем не менее позднее обнаружилось, что армии не хватило сил для продвижения вперед, а для отступления силы сразу же нашлись. Перед походом на маллов, по-видимому, произошли какие-то беспорядки[332]. Да и катастрофа в Гедросии не могла способствовать росту доверия армии.

Однако тут речь шла лишь о первых признаках недовольства, постепенно охватывавшего воинов. Только в лагере в Сузах стало очевидным то, что еще раньше вызывало опасение у знати, а теперь увидел и маленький человек. Все было взаимосвязано, одно влекло за собой другое: иранский обряд во время торжественного бракосочетания, заигрывание Певкеста с персами, столь восхваляемый царем восточный стиль облачений и характер придворной жизни (если раньше все терпели, то теперь это казалось вдвойне подозрительным). Однако особенно нестерпима для македонян была реформа армии. Сначала она затронула всадников, а затем дошла и до фаланги. 30000 молодых воинов Востока уже прибыли в армию. Не ставило ли это под угрозу самое священное право воинов — право на войсковое собрание? Теперь воины-крестьяне увидели, что их свобода в опасности и угроза исходит не от знати, а от царя.

Недовольство армии объяснялось еще одной причиной. Все хотели вернуться домой, но возвращение должно было быть триумфальным, и вести их должен был царь-победитель. Однако оказалось, что Александру эта идея совершенно чужда, он и не помышлял о возвращении на родину. Он предпочел остаться со своим новым, восточным войском, а не вести своих старых верных воинов домой.

Это недовольство в армии противоречило полной зависимости от царя, в которой пребывали с недавних пор его приближенные. Отпуская воинов домой, царь щедро вознаградил их, устроил богатый пир и великодушно решил заплатить все их долги торговцам и маркитанткам. Но именно это проявление царской щедрости обнажило пропасть, разделявшую царя и его войско. Воины не хотели сообщать суммы, взятые в долг, они не доверяли царю. И Александру пришлось немало потрудиться, чтобы убедить своих подчиненных в простом своем желании освободить их от долгов.

Однако в течение некоторого времени, до прибытия в Опис, напряженность была еще скрытой. В Описе, как уже говорилось выше, Александр намеревался дать ветеранам отставку. Царь еще раз созвал старое войсковое собрание, еще раз произнес речь перед своими верными сподвижниками, делившими с ним все походы, победы, лишения и тяготы, пережившими с ним великое, трудное и прекрасное время. И, конечно, Александр был глубоко растроган, иначе он не был бы Александром. Он объявил свое решение: старые воины и все, кто не может больше участвовать в походах, должны вернуться на родину, где их ждет почет и уважение.

Но царю не удалось продолжить свою речь, ибо тут и разразилась буря негодования, тут-то и выявилось, сколь оскорбленными чувствовали себя воины. Выступали и те, кто должен был вернуться на родину, и те, кому надлежало остаться, выступала как бы вся армия, как бы весь народ поднялся, чтобы с горечью обвинить царя в отступничестве. Общий шум вселял смелость в отдельных ораторов: если они уже не нужны царю, пусть он распустит сейчас всю армию и со своим отцом Аммоном отправится один в поход.

Исстари на войсковом собрании разрешалось возгласами выражать одобрение или неодобрение. И Александра просто заставили замолчать, его открыто высмеяли. Не было ли это началом брожения и бунта? Да, он больше уже не прежний «отец воинов» и не народный правитель, хотя и стал могущественным властелином мира. Александр не мог допустить такого обращения с собой. Когда воины позволили себе смеяться над ним как над сыном Аммона, царя охватил необузданный гнев, и он обрушился на бушующее собрание. Он соскочил с трибуны, указал на самых громких крикунов и повелел казнить их. Александр вновь был таким же, как в ту страшную ночь Мараканды, он превратился в демона, который повинуется лишь силам стихии. Царь не раздумывал и судил, он просто уничтожал всех, кто оказывал ему сопротивление.

Войсковое собрание оцепенело и умолкло, оно было потрясено не столько нарушением своих прав, сколько безмерностью и стихийностью царского гнева, который парализовал всякое сопротивление. Царь вновь поднялся на трибуну и заговорил, но уже резко и язвительно. В начале речи он упомянул Филиппа: воздал должное своему земному отцу, восхвалял его славные дела. Но затем заговорил о себе, о том, что совершил со своим войском, об их общих перенесенных трудностях и боях, о победах и почетных ранах, о заботах, о любви, которую он всегда питал к своим воинам. И эти его воины теперь бросают его?! Он никого не удерживает, но пусть они расскажут на родине, что нарушили верность царю и доверили его охрану азиатам. Горько спокойно он закончил свою речь словами: «А теперь идите!»

Оставив собрание в растерянности и смятении, царь удалился и приказал к себе никого не пускать. Оставшись один, он стал роптать на судьбу, которая уже давно преследовала его. Он принес ей в жертву Пармениона и Филоту, она же похитила у него Клита, Каллисфена и лишила его верности «пажей», теперь она отнимает и его любимых воинов. И всегда повторялось одно и то же: люди не хотели ни видеть его цели, ни идти его путем, ни подчиняться его планам преобразования мира. Никогда еще конфликты, в которые он был ввергнут своим характером и непреложностью своих планов, не представлялись ему такими трагическими, как в эти часы.

Но через два дня он призвал к себе персидских военачальников и всех иранцев, имеющих ранг «родственников». Александр передал им командование и приказал составить новую армию только из людей Востока: фалангу, конницу, отряд гипаспистов и даже эскадрон телохранителей царя. Сторожевая служба также была передана персам. Распри опостылели ему, и царь решил вообще отказаться от македонян.

Теперь македоняне-воины столпились у резиденции царя. Они чувствовали себя беспомощными, брошенными на произвол судьбы. Сумеют ли они вернуться на родину без царя? А если даже это им и удастся, как примут их на родине? Раскаяние воинов было так же сильно, как и их недавняя озлобленность. Они взывали к царю, бросали оружие перед входом в его резиденцию, готовы были сами выдать зачинщиков. Простить в такой момент означало для Александра не только последовать велению сердца, но и одержать полную победу. Примирение было ему необходимо хотя бы из-за Македонии. Если войсковое собрание готово подчиниться ему, то пусть безоговорочно признает все его будущие распоряжения — необходимые отставки и реформу армии. Путь для создания новой армии оказался открытым, даже более открытым, чем это было до бунта. Преисполненный радости, царь появился перед умоляющими его о прощении воинами, и их мольбы растрогали его до слез. Когда один поседевший в боях военачальник попытался объяснить мятеж ревностью к персидским «родственникам», Александр воскликнул: «Всех вас я назначаю своими «родственниками», — и поцеловал его. Тогда воины бросились к Александру, чтобы получить от царя родственный поцелуй. Благословляя богов, воины с песнями вернулись в лагерь.

Затем состоялся праздник примирения. Он не сопровождался безудержным весельем, а был задуман как торжество в честь новой армии. Александр опять был в кругу своих старых македонских воинов. Тут же присутствовали персы, иранцы и представители других народов. Все собрались, чтобы принести жертвы богам и молиться им. Впервые это относилось не только к богам Олимпа, к Аммону, Гераклу и всем бессмертным богам старой родины, но также и к Ахурамазде и его святым «помощникам» — Анаит, Митре и всем иранским божествам. Восточные маги совершали свои обряды на равных правах с европейскими жрецами.

Таким образом, иранские боги были официально признаны богами империи. Важности этого праздника примирения соответствовала торжественная, величественная молитва, под знаком которой происходило жертвоприношение: молились о даровании македонянам и персам согласия и общности правления.

Знаменитая молитва в Описе имела ту же цель, что и бракосочетание в Сузах: объединение верхних слоев македонян и иранцев. И хотя Александр питал склонность к идее братского объединения всех людей, в армии и правительстве обе нации должны были сохранять свои преимущества. Для объявления этого перед лицом будущего мира и была произнесена молитва, ставшая как бы государственным актом.

Затем все македоняне, добровольно пожелавшие уйти в отставку по старости или болезни, были отпущены. При расставании Александр по-царски одарил их, тем самым выразив свою любовь и благодарность.

[ZHAN]

Богатый мир идей Александра получил после его смерти дальнейшее развитие благодаря трудам философов-стоиков. Совершенно естественно, что после кончины царя некоторые из них несколько необдуманно объявили Великого царя поборником гуманности. Они приписывали ему защиту тех идей, которые проповедовали сами. Это прежде всего относится к видному греческому ученому Эратосфену; его воззрения были позднее восприняты Плутархом, который в своем первом, еще незрелом труде об Александре представлял царя неким посланником божьим и законодателем нового мира. Александр, по мнению Плутарха, хотел, чтобы обычаи, отношения людей, их образ жизни смешались «в кубке всеобъемлющей любви». Александр хотел, чтобы люди считали своей истинной родиной весь мир, ойкумену. Его главной целью, как полагали Плутарх и стоики, было принести людям согласие, мир и единение.

Некоторые современные ученые слишком доверчиво отнеслись к подобным концепциям и стали рассматривать Александра как идеалиста и мечтателя.

Нет сомнения в том, что приведенные выше мысли, которые мы находим у Плутарха и которые приписывал Александру еще Эратосфен, могли входить в сокровищницу его идей. Ведь, согласно простой логике, подобные планы должны были входить в концепцию мирового государства. Следовательно, речь идет здесь о чем-то само собой разумеющемся. Гораздо важнее некоторые акценты, основные идеи, замыслы и их осуществление.

Естественно, что, лишая народы государственной самостоятельности, свободы и независимости и вынуждая их к безоговорочному повиновению, Александр должен был предложить им что-то взамен. Царь, по-видимому, был довольно наивен, если полагал, что является для них благодетелем, которого следует благодарить. Быть благодетелем — таков был идеал греков, и, как уже говорилось, персы придерживались подобных же взглядов. Александр считал себя благодетелем, потому что освобождал народы от шор национальных предрассудков и нетерпимости, приносил им мир, безопасность, благосостояние и свободный культурный и экономический обмен.

Все это как будто соответствует точке зрения стоиков. Однако как античные, так и современные авторы смогли создать идеализированный образ Александра, только освободив гуманистические намерения царя от той почти маниакальной одержимости, с которой он любой ценой добивался своей цели — создания мировой империи. Таким образом, стоики сместили здесь акцент: для них главным было не притязание Александра на мировое господство, а его полное любви служение человечеству. Но таким образом получился совершенно несвойственный и чуждый Александру взгляд на мировую иерархию. В этом случае на первом месте в мире должен был стоять не Александр (создавший, олицетворявший и представивший новую идею всемирной истории), а человечество. Стоики думали (подобно грекам и левантийцам) об осуществлении государственной идеи, об истинном мировом государстве, космополисе.

Александр, как македонянин и преемник персидских царей, по их мнению, слишком активно выдвигал на первый план территориальный принцип. На самом же деле всемирное государство для него не было ни эллинским, ни македонским, ни восточным: в нем должно было найти выражение его собственное, возвышающееся над всем «я». Конечно, Александр признавал человечество, но ему и в голову не приходило взирать на него снизу вверх. На человечество он смотрел сверху вниз. Для него речь могла идти только о нем самом и его подданных. Для такого подчиненного, зависящего от него мира он мог совершать и добрые дела, если только они были в интересах империи. Иногда, правда, он проявлял подлинную любовь и самоотверженно творил добро, но в большинстве случаев деспотические импульсы оказывались сильнее, и согласно им царь навязывал своим подданным лишь такие «благодеяния», которые были полезны для империи.

Духовный мир Александра был необычайно богат, поэтому не следует удивляться некоторой его противоречивости. Несомненно, существовал и самоотверженно любящий Александр, и Александр-благодетель (в духе стоиков); но чаще всего в нем преобладала личность всемогущего царя. И этот другой Александр определял его действия — дарил человечеству добро, мир, благосостояние, только когда это было полезно империи. Поэтому в последней не могло существовать никакое другое единение или братство всех народов, кроме единения в послушании, в выражении верноподданнических чувств. Для государства было полезно подчеркивать разграничение подданных в зависимости от той роли, которую им предстояло сыграть в империи. Этим и объясняется господствующее положение македонян, иранцев, а также эллинов, вошедших в круг македонской и иранской аристократии. Других эллинов и левантийских семитов Александр использовал для колонизаторских целей, при этом и их делили в зависимости от способностей, умения и полезности.

Духу стоиков полностью отвечала решимость Александра устранить все националистические предрассудки и высокомерие, а вместе с ними и всяческую националистическую нетерпимость. Но на место старого разделения народов пришло новое: все зависело теперь от пользы, приносимой империи. Право на осуществление этого разделения оставлял за собой властелин.

Зенон и стоики создали образ самоотверженного, любящего и поистине гуманного Александра. Они облагородили властолюбивую идею царя о всемирной империи и превратили ее в идею человечности и космополитизма. Именно поэтому культовый акт в Описе впоследствии стали интерпретировать как акт высокого гуманизма, а молитву, произнесенную там, — как молитву обо всем человечестве, и даже кратер, примененный там при жертвоприношении, стал восприниматься как символ единения людей в любви.

[ZHAN]

В исторических трудах, посвященных Александру, часто говорится об огромном влиянии, которое Восток оказал на царя. Но, как это показано в предыдущих разделах, на самом деле Восток не оказал никакого влияния ни на замыслы царя, ни на его идею всемирной империи. И все же может возникнуть вопрос, не превратился ли Александр по крайней мере по манере своего поведения в восточного властелина.

Несомненно, оказавшись на вершине власти, царь ощущал себя таким лее полновластным, абсолютно непогрешимым правителем, как и восточные деспоты (Дарий, Саргон или Сесострис). Но то, что у восточных правителей было следствием их принадлежности к правящей династии, у Александра объяснялось силой его личности. Таким образом, ему не были необходимы восточные образцы для подражания. Власть и сила делали его блистательным, возвышенным и великолепным, жестоким и надменным. В сходстве Александра с восточными деспотами не было ничего специфически восточного, это были просто черты, свойственные всем великим тиранам. Конечно, каждая всемогущая деспотия имеет в зависимости от времени и места свои черты и оттенки.

Вот мы и подошли к решающему вопросу: перенял ли Александр персидский вариант деспотии или он создал свой собственный, соответствующий его внутренней сущности? Ответом на этот вопрос будет описание придворного лагеря, в котором Александр провел свои последние годы.

В прежние времена двор македонских царей отличался простотой нравов. Царя окружали гетайры, ему прислуживали «пажи». Филипп организовал придворную школу. Царь участвовал в совещаниях, давал аудиенции, охотился, а по ночам пировал. В первые походные годы Александр существенно не изменил придворную жизнь. Все преобразилось после 330 г. до н. э., когда Александру, новому Великому царю, достался завоеванный им двор Ахеменидов. Однако во главе двора царь обдуманно и намеренно поставил грека Хареса — летописца придворной жизни.

Хотя двор должен был сопровождать царя даже во время длительных походов, это никак не влияло на образ жизни Александра. Его личная охрана по-прежнему состояла только из македонских гипаспистов, и все так же во время охоты его обслуживали и сопровождали «пажи». Правда, македоняне с раздражением говорили о восточных льстецах и шаркунах, затруднявших доступ к царю, но это относилось только к тому времени, когда наступал перерыв в войне. На маршах и в бою придворные оставались в обозе и никак себя не проявляли.

Александр привлек в свое личное окружение иранскую знать, а некоторых даже сделал гетайрами или, по персидскому обычаю, возвел в ранг «родственников». У Роксаны, после того как Александр женился на ней, был свой — несомненно, устроенный на восточный манер — двор. Однако нет никаких свидетельств тому, что царица оказала хотя бы малейшее влияние на Александра и на его окружение.

После возвращения в Переднюю Азию в 324 г. до н. э. двор Александра должен был представлять все огромное завоеванное государство. Такая задача стояла бы перед двором любой мировой империи; восточное влияние тут было вовсе ни при чем, и, кроме того, в самом характере Александра постепенно начала проявляться склонность к пышности и великолепию. А так как на Востоке исстари существовали могущественные царства, то там давно уже процветало придворное представительство, достигшее при Ахеменидах наивысшей ступени. Само собой разумеется, что Александр, насколько это казалось ему полезным, перенял и персидский реквизит, и апробированную режиссуру. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что заимствован был только церемониал торжественных аудиенций, но там-то уж все происходило совершенно по-персидски.

Огромный шатер для аудиенций, так же как множество ковров, занавесей и т. п., по-видимому, был унаследован от персов. Их дворцовая стража отличалась необыкновенным великолепием. Александр и здесь захотел превзойти персов. Поэтому перед царским шатром были выстроены тысяча македонян, пятьсот воинов «пурпурной гвардии» из Суз и целая армия отборных персидских молодых воинов. Но самое сильное впечатление производили боевые слоны, окружавшие шатер. Не для этого ли привел их Александр из Индии? Поистине по эту сторону Инда мир еще не видел ничего подобного. В самом шатре вдоль стен стояли пятьсот персидских придворных стражей, тысяча лучников в пестрых одеждах и ближе всех к царю пятьсот македонских гипаспистов со сверкающими серебряными щитами. Сам Александр восседал на золотом троне, окруженный телохранителями. Здесь он устраивал приемы и здесь же торжественно вершил суд. Это было впечатляющее зрелище, затмевавшее даже двор Ахеменидов. Последнее было немаловажно для Александра: ведь он хотел быть не просто властелином мира, а таким властелином, который превосходил бы всех своих предшественников.

Ярко выраженная склонность Александра к празднествам не исчерпывалась устройством официальных государственных праздников. Его вкусу больше соответствовали торжества совсем иного рода: представления, дань музам, спортивные состязания и веселые пиры. Эти празднества играли большую роль в придворной жизни и определяли ее характер. Восток не знал ни спорта, ни театра; ему чужды были торжества, принятые у македонян. Таким образом, придворная жизнь в основном никак не была связана с восточной традицией. Александр относился к театру с необыкновенным энтузиазмом, трагедии и комедии вызывали у него бурю чувств, он и сам участвовал в написании одной пьесы, представленной на сцене в Экбатанах. За спортивными состязаниями своих воинов он всегда наблюдал с интересом. А пристрастие к ночным пирам превратилось для него в это более спокойное время в опасный порок.

Повседневная жизнь царя была так же далека от восточных традиций, как и его увлечение театром, спортивными состязаниями и пирами. Правда, царь все больше уединялся, избегал общества (а для этого очень пригодились восточные телохранители!), делая это не ради поддержания церемониала, а скорее для того, чтобы скрыть от любопытных взоров свое поведение, определявшееся мимолетными настроениями. И никто, кроме его приближенных — гетайров, «пажей» и телохранителей-гипаспистов, не должен был знать, что царь может проспать весь день после ночного пира, что он предается игре в кости или, повинуясь минутному порыву, играет с «пажами» в мяч, что он с увлечением читает трагедии, дифирамбы Филоксена или же книгу какого-нибудь историка, а иной раз в свое удовольствие упражняется в стрельбе из лука.

И в делах Александр легко поддавался мимолетным настроениям. Он неохотно подчинялся тому, что зовется долгом или обязанностью, им руководили увлечение и страсть. Так он относился ко всему, что было связано с империей, что шло ей на пользу. Несомненно, внутренняя работа происходила в Александре и во время его отдыха или развлечений. Менее всего терял он время, когда произносил речи на ночных пирах, ибо в этих речах он формировал свои творческие замыслы.

Разработкой и претворенном в жизнь своих гениальных идей царь, по-видимому, больше мучил других, чем себя. Во время обсуждений и на аудиенциях говорили лишь о самом необходимом. Об остальном должны были заботиться его помощники, которые постоянно жаловались на то, что царь все время торопил их и ставил перед ними все более трудные задачи. Лишь при обсуждении личных вопросов царь доводил все сам до конца. Решая государственные дела, царь сидел на троне в окружении приближенных и слуг, среди которых были и евнухи; все это придавало происходящему несколько восточный характер. Иранские супруги царя — число их увеличилось теперь до трех — как бы укрепляли связь царя с Востоком. Однако домашний уклад цариц не играл никакой роли в придворной жизни. Супруги царя не участвовали в представительстве. Александр, как и прежде, не потерпел бы «царицы», представляющей государство. Никакого женского засилья в придворном лагере не существовало, женская любовь вообще не особенно ценилась. Волнения, соперничество, всякого рода накал страстей среди придворных вызывали лишь мальчики, предназначенные для любовных утех. К ним, в особенности к одному из них — восточному юноше Багою, Александр, по-видимому, тоже проявлял некоторый интерес.

На духовную жизнь Александра и его придворных Восток также не оказал существенного влияния. Александр был преисполнен интереса к культуре греческого мира, в круг его чтения входили греческие поэты и историки. Он интересовался и эллинскими философами, но преимущественно теми, кто одобрял его идеи и стремление к господству; так, из шкоды киников он больше всего ценил Онесикрита, а из школы Демокрита — Анаксарха и Пиррона. В молодости Александр узнал от Аристотеля, каким должно быть идеальное государство, теперь он охотно воспринимал учения Ксенократа и Феопомпа. Но наиболее тесные связи у Александра были с художниками и скульпторами, например с Лисиппом и Апеллесом. Царь принимал весьма деятельное участие в разработке архитектурных проектов. Не существует никаких свидетельств о его увлечении вавилонскими хрониками или восточной лирикой, но индийская философия в том виде, как ее излагал Калан, вызвала у него некоторый интерес. К иранской религии, к учениям Заратуштры и магов царь тоже относился со всей серьезностью, однако это было вызвано государственной необходимостью.

Образ жизни большинства приближенных, как и круг интересов культурной жизни царя, не определялся восточным влиянием. Правда, многие его придворные вели себя весьма спесиво и высокомерно, а в роскоши превосходили даже самого царя. Но когда придворный льстец Гагнон приказал украсить свою обувь золотыми гвоздями, а военачальник Клит велел обить пол дорогими пурпурными тканями, это отмечалось как нечто странное. В остальном все аристократические наклонности и пристрастия военачальников оставались и теперь старомакедонскими. Например, Кратер и Пердиюса повелели, чтобы песок для спортивных арен везли в обозе на специальных повозках, а по приказу Леонната также везли и огромное количество материала для огораживания охотничьих угодий. В интересах политики ассимиляции царь всячески поддерживал в своих приближенных проявление интереса к Востоку и его обычаям и дарил им роскошные восточные одеяния. Но к придворным это относилось меньше, чем к сатрапам, для которых Певкест и его увлечение Востоком по-прежнему оставались примером для подражания.

Итак, придворная жизнь, по сути дела, определялась отнюдь не стилем Востока, а стилем самого Александра. И если при дворе отказались от простых старомакедонских нравов, то это произошло не из-за восточных влияний, а по воле Александра.

В последние годы жизни в характере Александра обнаружились серьезные изменения. В восточного султана он, правда, не превратился, но его отношение к подданным становилось все более строгим, отчужденным и беспощадным. Из источников нам достоверно известно, как изменились и он сам, и его отношение к македонским воинам. Все более жестокими становились наказания: после возвращения царя из Индии скатилось немало голов — казнено было 600 воинов. Даже если это число преувеличено, поведение Александра в Описе показывает, как мало значила для разгневанного царя жизнь воина.

[ZHAN]

К неверным представлениям о все возрастающем влиянии Востока на империю Александра можно отнести высказанное многими исследователями мнение, что Александр провозгласил своей столицей Вавилон. Историки вполне допускали, что главным городом империи Александра стала одна из достославнейших мировых столиц. Но в этом отражается полное непонимание как внутренней сущности империи, так и самого царя. В источниках этот вопрос затрагивается всего один раз. Страбон сообщает, что вавилонскому дворцу было отдано предпочтение по сравнению с другими персидскими резиденциями царя и, по-видимому, из-за местонахождения в нем сокровищницы империи этот дворец хотели расширить.

Означает ли это возведение Вавилона в ранг столицы империи?
Вопросы такого рода, очевидно, нуждаются в тщательной проверке.

Несомненно, Гарпал сосредоточил в Вавилоне значительную часть завоеванных персидских сокровищ, которые сначала по приказу Александра держал в Экбатанах. В качестве управляющего финансами Гарпал переселился в Вавилон. После него там же жил и его преемник Антимен, который одновременно управлял финансами Месопотамии и Западного Ирана. Гарпал, а затем и Антимен занимали столь же высокое положение, как и три других управляющих финансами западных налоговых областей. Но, кроме того, им обоим был поручен контроль над коммуникациями и интендантской службой во вверенных областях. Нам неизвестно, осуществляли ли они нечто вроде главного контроля над коммуникациями по всей империи, хотя учреждение подобного контроля (особенно в тот период, когда армия находилась у восточных границ империи) представляется вполне разумным. Невозможно доказать и то, что Гарпал и Антимен были «министрами финансов» империи с местом постоянного пребывания в Вавилоне. Легко можно себе представить, что Александр создал такую должность. Собирать деньги, а тем более вести им счет было противно его натуре. Зато тратить их он очень любил и делал это столь безудержно и щедро, что Антимену приходилось прибегать к всевозможным финансовым ухищрениям, чтобы удовлетворить потребности царя. Несомненно, Вавилон был бы самым подходящим местом для такого финансового центра во время нахождения Александра на Востоке. Однако все эти соображения теряют смысл, поскольку им нет. подтверждения в источниках. Таким образом, полномочия Гарпала и Антимена никак не доказывают, что столицей империи был Вавилон.

Само собой разумеется, что из-за своего центрального положения Вавилон имел несравнимо большее значение, чем Экбатаны и Сузы, особенно после того, как при Александре судоходное движение по Евфрату было продлено до Вавилона. Поэтому царь приказал построить здесь огромную гавань. Несомненно, Вавилону предназначалось стать перевалочным пунктом между Востоком и Западом, началом заокеанских торговых путей и морского пути в Индию.

К этому нужно добавить следующее: Вавилон был для Александра первым огромным городом мирового значения, городом, который он взял себе за образец при основании Александрии. Это все еще была величественная столица Навуходоносора, правда, обедневшая и несколько потускневшая под властью персов. Сверкающие великолепием улицы, огромные ворота богини Иштар, гигантские укрепления, прекрасные дворцы и храмы произведи на Александра столь сильное впечатление, что он решил возвысить его над всеми городами Востока.

Наконец, возвышению Вавилона должны были способствовать и соображения культурно-политического порядка. Не Сузы и не иранские резиденции, а именно Вавилон достоин был считаться самой почитаемой из столиц Востока, колыбелью идеи мирового господства. Поэтому в Вавилоне и пребывал великий Мардук, дарующий господство над миром. Хотя Александру уже не требовалось никакого признания его прав, подтвержденных Аммоном, он все же чтил и бога — покровителя Вавилона. Здесь ему тоже необходимо было не только утвердить свою власть и расширить торговые связи, но и идейно обосновать свое могущество. После Гавгамел царь оказал высочайшие почести вавилонским жрецам, по их указаниям он совершил торжественные жертвоприношения и был провозглашен царем Вавилона. Уже тогда он повелел вновь отстроить храмы, разрушенные Ксерксом, прежде всего святилище Мардука и огромную ступенчатую башню Этеменанки. Этот гигантский куб девяностометровой высоты, окруженный дворцами жрецов, складами и многочисленными домами для чужеземцев, даже полуразрушенный, должен был производить захватывающее и грандиозное впечатление. Не только сам бог Мардук, но и его храм отвечал пристрастию Александра ко всему грандиозному.

Однако, когда царь пошел походом на Восток, жрецы не стали восстанавливать храм, а употребили деньги на другие цели. Весной 323 г. до н. э. Александр снова подошел к Вавилону, но ничего не было сделано. Жрецы поэтому предостерегали Александра: он не должен вступать в столицу. Но Александра это не смутило. Как только он возвратился в Вавилон, то сразу же повелел возобновить работы. Он хотел уподобиться Набопаласару и Навуходоносору и вновь отстроить разрушенный храм. При этом весьма широко использовалась армия: 10000 воинов были заняты разборкой и вывозом огромных каменных глыб.

Лишь по завершении этой работы можно было думать о новом строительстве.

Создается впечатление, что за увлечением богом Мардуком скрывалось желание Александра уделить большее внимание семитскому началу, которым до сих пор в империи пренебрегали. В это же самое время Александр начал помышлять о включении в границы империи и семитов Леванта. Несомненно, в Вавилоне, этой колыбели семитской культуры, Александра привлекала духовная связь со старыми представлениями о «царстве четырех стран света», о «господстве над миром».

И тем не менее совершенно неверно предполагать, что Вавилон должен был стать столицей всей империи. Как это ни странно, но обычно мало кто задумывается над тем, что такое «столица» вообще. Столица — это город, где сосредоточен весь высший административный аппарат и откуда осуществляется управление страной даже в отсутствие монарха. Но именно этого и не могло быть в империи Александра. Ведь здесь вообще не существовало высшего административного аппарата. Если отвлечься от интендантского контроля Гарпала и Антимена (выше говорилось о том, что он вряд ли осуществлялся во всей империи), от недоказанной возможности существования финансового центра, то в империи все управление осуществлялось только самим Александром и его приближенными. Но придворный лагерь, как и сам царь, не оставался на одном месте, и если Александр отправлялся в поход, то за ним следовал и весь государственный аппарат. И «столица» сразу же перемещалась туда, где в данный момент находился царь. Таким образом, столицей мог быть и походный лагерь, и морская эскадра, и скромное селение, и оазис в пустыне, и Вавилон или Экбатаны, и Александрия. И даже Карфаген на Западе.

Итак, можно сделать вывод, что постоянной столицы не существовало. Возможно, она и возникла бы позже, когда Александр перешел бы к более оседлому образу жизни. Но разве можно знать, какой город он избрал бы своей столицей? Как раз Вавилон мало подходил для этого по своим климатическим условиям. Вавилонское жаркое лето делало этот город неподходящей резиденцией для Александра.

Царь в это время и не думал о возвращении в Македонию. Когда-то он написал матери о посещении святилища Аммона и обещал рассказать ей с глазу на глаз о тайне своего рождения. Может быть, во время переговоров на реке Яксарт он взвешивал возможность похода на страну скифов из Македонии. Однако после возвращения из Индии он должен был понять, что стал чужим для своей родины. Одиссею было дано испытать и отпраздновать радость возвращения. А мог ли ждать Александр, что его прибытие на родину будет столь же счастливым?

Намерения Александра по отношению к Вавилону сводились к следующему: великий город должен был стать могущественным центром всей Передней Азии. Он как бы был предназначен для этого в силу своего географического положения, торговых связей, высокой культуры, а также как место обитания могущественного, высокого божества. Для Леванта подобным центром должна была стать строящаяся Александрия. Третьим центром могли бы быть Сиракузы или Карфаген. Но ни один из этих городов не мог претендовать на честь называться столицей, ибо, как мы уже говорили, главой империи был только Александр, где бы он ни находился.

Невозможно отрицать, что подобная система правления при все раздвигающихся границах не могла не привести к абсурду. Уже длительное пребывание Александра в Индии вызвало катастрофические последствия. Однако нет никаких свидетельств тому, что Александр намеревался сделать какой-либо город центром, из которого в его отсутствие могло бы совершаться управление империей. Правда, он назначил Гефестиона хилиархом и тем самым как бы соправителем; это могло бы сыграть роль при длительном отсутствии царя. Однако и этот эрзац-Александр правил бы один и не имел бы постоянной резиденции.

[ZHAN]

Мы уже много раз говорили об искренней и сердечной дружбе между Александром и товарищами его юности, каждый раз упоминая при этом Гефестиона как самого близкого и любимого друга царя. Что же больше всего привлекало в нем Александра — необычайная ли красота, общие ли воспоминания или мягкое, почти женское умение подчиняться? Как бы то ни было, этот любимец царя настолько превратился в его податливую и послушную тень, в его alter ego, что царь как-то сказал: «Гефестион такой же Александр, как и я сам».

Благодаря своему умению понимать и чувствовать Восток, своим организаторским способностям Гефестион в последние годы жизни царя стал самым близким и полезным его помощником. Он чувствовал себя уверенно, шла ли речь о командовании войсковыми подразделениями, о снабжении армии, о строительстве больших мостов и корабельных верфей или об основании новых городов. Должно быть, он использовал различных специалистов, которые прекрасно справлялись с подобными задачами. Он лучше, чем кто бы то ни было, выполнял задания Александра по строительству и основанию новых городов.

Но, возможно, более ценной для Александра была поддержка и помощь Гефестиона в Бактрии во время расхождения царя с приближенными. В деле Филоты Гефестион выступил как главный обвинитель, во время спора о про-скинезе он был выразителем царской воли. И даже если ему не все удавалось, Александр всегда мог положиться на безусловную преданность Гефестиона, на то, что он будет поборником его проектов и планов. И что бы ни задумал царь, что бы ни делал, Гефестион всегда восхищался им и никогда его не критиковал. А это и было именно то, в чем нуждался Александр.

Итак, Гефестион оказался таким человеком, которого действительно можно было любить и ценить, и Александр баловал и возвышал его сверх всякой меры. Даже весьма интимные письма Олимпиады царь читал вместе со своим другом и прощал ему вздорность и неуживчивость, снискавшие Гефестиону ненависть в кругу приближенных царя. Очень часто Гефестион хвастался тем, что именно он самый верный и близкий Александру человек, и давал почувствовать окружающим, сколь исключительно его положение при царе. Он ревниво следил за всеми увлечениями царя, не брезговал иногда и прямыми доносами. Снедаемый завистью, Гефестион вносил распри и раздоры в среду самых близких и доверенных людей Александра. Этим объясняются и его постоянные ссоры с Кратером, и вражда с Евменом. Гефестион, несомненно, стремился стать всемогущим в кругу приближенных царя.

Когда царь повелел его сопернику Кратеру возглавить отряды воинов, возвращающихся на родину, Гефестион понял, что достиг осуществления своих честолюбивых замыслов. Александр, которому всегда казалось, что он мало сделал для своего любимца, создал специально для него должность хилиарха и вознес тем самым на недосягаемую высоту, назначив его как бы своим заместителем. Для македонян это было чем-то совершенно невероятным: еще никто из них не занимал подобного положения. Обычно эту новую должность, придуманную Александром, объясняют влиянием персидских традиций и обычаев. Позднее Август и другие римские императоры назначали себе «второго», чтобы освободиться от ряда обязанностей. Александр в этом не нуждался, но и ему все же могло показаться удобным от случая к случаю поручать некоторые неприятные дела своему усердному и ревностному помощнику. Кроме того, он хотел, чтобы его любимца считали чем-то вроде «заместителя» царя. Большую роль сыграло желание Александра, чтобы Гефестион, как особо близкий и доверенный человек, занял главенствующее положение в тот момент, когда в лагере ожидали прибытия Антипатра. А может быть, Александр хотел даже позаботиться о преемнике на случай своей смерти. Ведь всех своих родственников-мужчин он устранил, а законных наследников у него не было. Гефестиону теперь надлежало стать не только самым близким другом, но и человеком, ближе других стоящим к трону. Поэтому Александр и женил его в Сузах на младшей дочери Дария. Этот брак мог в нужный момент узаконить положение Гефестиона в Персии.

Однако в основе назначения Гефестиона лежали и другие причины, более глубокие, чем простое подражание персидским образцам или чисто личные мотивы. При дворе Ахеменидов существовала должность, подобная той, которую сейчас получил Гефестион. Человек, занимавший ее, был командиром дворцовой стражи, но, что гораздо важнее, еще и визирем, фактически управляющим государством. Александр, конечно, не потерпел бы рядом с собой никакого всемогущего визиря. Его хилиарх выступал «заместителем» царя лишь от случая к случаю, только когда царь считал это нужным. Кроме того, он назначался командиром царского эскадрона. Но без прямого приказа царя, т. е. когда тот предпочитал действовать сам, Гефестион был и оставался нулем. Однако после смерти царя его положение могло измениться, особенно если бы у Александра родился наследник. Тогда Гефестион, а не Антипатр должен был бы стать опекуном несовершеннолетнего наследника и взять на себя управление империей. Возможно, Александр, возвышая Гефестиона, подумал и об этом.

Все же при случае Гефестион пытался играть роль настоящего визиря, его покровительство значило теперь еще больше, чем прежде, и люди, пользовавшиеся его расположением, чванились и важничали. Он даже попытался, как это было принято у персов, вмешаться в дела начальника царской канцелярии, но натолкнулся на решительное сопротивление Евмена. Дело дошло до открытого конфликта, разбирать который пришлось самому Александру. Вероятно, немаловажную роль сыграли здесь деловые соображения, и царь решил спор в пользу Евмена. Можно себе представить, как трудно было Гефестиону протянуть руку врагу в знак примирения.

Через несколько недель Гефестион внезапно скончался. Он заболел в Экбатанах, где все время проводил в водовороте непрекращающихся празднеств. Врачи не подозревали ничего опасного, а их пациент и в жару не хотел пропускать привычных увеселений и пиров. Но вдруг в самый разгар спортивных состязаний молодежи, на которых царь всегда присутствовал, его позвали к Гефестиону. Когда Александр подошел к ложу больного, он увидел, что его Патрокл уже мертв.

Можно себе представить, сколь тяжела была эта потеря для Александра. Его горе было так же безмерно, безгранично, как некогда любовь. Мы не будем говорить здесь о проявлениях экзальтации, так как источники, несомненно, преувеличивают их. Но целый ряд распоряжений, важных с исторической точки зрения, безусловно, заслуживает нашего внимания.

Прежде всего это относится к распоряжению о трауре. Не только в лагере умолкли пение и звуки флейты, приказ о трауре распространился на всю империю. Бо лее того, даже священные огни, горевшие в честь Алек сандра, было приказано погасить вплоть до дня похорон. Нечто подобное бывало только после смерти Великого царя. Теперь становится ясным, сколь серьезным было брошенное как бы вскользь замечание царя о «втором Александре». Этим объясняется и запрос оракулу Зевса-Аммона, не следует ли оказать покойному божеские почести, как если бы это был сам Александр. Но жрецы оракула ответили, что покойный достоин почестей, подобающих герою.

Лишь теперь мы понимаем, почему должность хилиарха впредь должна была остаться незамещенной. Титул этот, специально придуманный для незаменимого друга, был столь высок, что никто из македонян не мог его унаследовать. Командиром первой гиппархии фактически стал Пердикка, но хилиархом он стать не мог. Проявление горя, охватившего Александра, дает нам представление о тех изменениях в его характере, которые произошли под влиянием сознания всемогущества и безмерности власти. Его горе не требовало ни тишины, ни уединения. На смену бьющим через край дионисийским пирам пришли не менее шумные погребальные празднества. Складывается впечатление, что Александр не мог уже ни при каких обстоятельствах отказаться от празднеств и расточительства.

Перевозка тела покойного в Вавилон проходила с необычайной пышностью. В Вавилон было приглашено 3000 музыкантов, певцов, актеров и атлетов для участия в самых грандиозных погребальных празднествах. Памятник по замыслу Александра должен был превзойти не только все памятники прошлых веков, но и все мавзолеи будущего. Площадь для памятника равнялась двум квадратным стадиям. Предполагалось водрузить один над другим пять ярусов, как в вавилонском храме-башне. Двести сорок позолоченных ростр украшали по проекту нижний этаж, орлы и змеи— второй, на третьем изображались сцены охоты, на четвертом литые из золота фигуры должны были представить битву с кентаврами, на пятом — фигуры быков и львов из того же металла, а над всем этим — оружие и доспехи Востока и Запада. Предстояло сделать непомерно большие затраты, называли огромную сумму — 10 000 талантов. И так как у царя не хватало денег на осуществление этого чудовищного проекта, то внести свою лепту должны были соседние города, царская свита, и в первую очередь противники покойного.

Но нас не так поражают материальные затраты, как безвкусные излишества, эстетическая нелепость архитектурного замысла. Неужели это был тот самый Александр, который некогда восхищался Лисиппом, Гомером и Еврипидом? Царь всегда проявлял интерес к зданиям, сооружаемым по его приказу, и сам участвовал в разработке архитектурных замыслов. Но в былые годы слишком грандиозные проекты не встречали одобрения царя. Зато теперь он, по-видимому, восторгался самыми крайними выражениями помпезного стиля. Гигантскими стали размеры, чудовищными все украшения! Теперь царь искал таких архитекторов, которые могли бы создать нечто грандиозное, смелое по замыслу и по затратам. Вместе с ними он разрабатывал самые причудливые, диковинные и дорогостоящие проекты. Гробница Гефестиона была лишь началом. Для Дельф, Делоса, Додоны, Дионы, Амфиполя, Кирополя и Илиона были созданы проекты храмов, причем стоимость каждого доходила до 1500 талантов. Гробница Филиппа должна была соперничать с самой высокой пирамидой Египта. По-видимому, немаловажную роль в создании этих проектов играл архитектор Динократ. Знаменательно, что он был родом с Родоса, где впоследствии был создан знаменитый колосс и где, по-видимому, особый успех имела гигантомания.

Нетрудно представить себе, сколь значительные изменения произошли в кругу Александра после смерти Гефестиона. Ушел самый влиятельный из его приближенных. И пустота, возникшая после его смерти, была тем более ощутимой, что незадолго до этого на родину отбыли Кратер и военачальники Полиперхон, Клит и Горгий. Даже из новых приближенных бактрийского времени около Александра теперь оставался лишь Птолемей. Таким образом, освободилось место для выдвижения новых людей. Это пошло на пользу как Пердикке, так и Евмену. Пердикка за последние годы необыкновенно быстро продвинулся г еще до смерти Гефестиона командовал уже второй гип-пархией; теперь, как мы уже сказали, он фактически стал во главе первой гиппархии. Евмен получил вторую. Несомненно, Александр уже давно понял и оценил военный талант незаурядного грека, и если до сих пор не использовал его, то лишь потому, что считал Евмена незаменимым главой канцелярии; кроме того, Евмену мешали его национальность и вражда с Гефестионом. Но Гефестион умер, а греческое происхождение уже не играло роли в новой имперской армии. Таким образом, после Неарха Евмен оказался вторым эллином в кругу военных, близких к Александру.

[ZHAN]

Некогда Александр как предводитель народа, встав во главе македонского ополчения, пошел в поход и покорил весь мир. Но теперь он не мог отвечать на любовь, преданность и самопожертвование соратников, как прежде. Титанической личности царя, его грандиозным замыслам нужен был автократический режим, что явно нарушало все традиции македонских царей. Для властелина мира македонская царская власть превратилась в оковы, народная армия стала просто непригодной; кроме всего прочего царь отказался от своей родины. Итак, Македонии предстояло лишиться своего царя, отказаться от народного войска, построенного по типу ополчения. Правда, ей было обеспечено не последнее место в новой империи, так как Александру по-прежнему нужны были македонские воины, военачальники и чиновники. Но в конечном счете царю важнее всего было избежать сопротивления Македонии, чтобы старая родина не препятствовала его планам покорения мира.

Александр стремился осторожно вовлечь Македонию в новые, космополитические планы. Он действовал при этом очень деликатно и тактично. Сначала он постарался заполучить поддержку своим идеям в кругу главного штаба. После того как царь сломил сопротивление нескольких упрямцев, это ему удалось. Неизвестно, что двигало его приближенными — сознание ли долга, послушание или расчет, во всяком случае царь мог положиться на них. После Индии сложнее стали отношения с воинами, но и их волю царю удалось сломить в Описе.

Но родина царя еще не была вовлечена в конфликт. Здесь Александр оставил все по-старому. Это было заслугой спокойного и преданного «заместителя» царя — Антипатра.

Когда царь ушел в поход, Антипатр остался правителем в его европейских владениях. Он замещал царя в Македонии, на Балканах и в Греции. Александр наделил Антипатра почти неограниченной властью, обусловленной старомакедонскими традициями. Царь защищал его от интриг Олимпиады и даровал право иметь собственных телохранителей. За это Антипатр платил ему безграничной преданностью, заботился о снабжении его войска и держал в повиновении Элладу и Фракию; более того, он одержал победу над спартанским царем Агисом с его закаленными в боях наемниками и присоединил к Коринфскому союзу Спарту, последнее, еще не входившее в него греческое государство. Александр, безусловно, доверял Антипатру, пока пребывал в далеких, неведомых странах.

Но исключительное положение Антипатра, которое объяснялось еще особым отношением царя к Македонии, не могло продолжаться вечно. Когда Александр вернулся из Индии, оказалось, что соображения о пользе империи перевесили его желание сохранить добрые отношения с родиной. Царь захотел теперь приобрести большую самостоятельность. Как мы уже видели, он распустил старое народное войско и начал создавать новую имперскую армию. В число военных советников теперь вошли и эллины. Таким образом, он перестал зависеть от македонян. И если македоняне не захотели бы поддержать его новую идею создания космополитической империи, неминуемо наступило бы отчуждение.

От Антипатра такой поддержки нельзя было ожидать. И в самом деле, мог ли иметь подобные представления человек, выросший и возмужавший на службе у Филиппа? Вряд ли он одобрит идею об уравнивании персов и греков или планы слияния народов. Уже то, что он из религиозных соображений отказался признать божественность Александра, был тестем казненного Линкестида, поддерживал тесные связи с Аристотелем, говорило не в его пользу. Даже по отдельным конкретным вопросам политики относительно Греции Александр не всегда был с ним согласен. Антипатр покровительствовал, например, правлению тиранов. И вообще, когда Александр вернулся из Индии, до него дошел целый ряд жалоб. Может быть, следовало пренебречь ими так, как это делалось прежде? Однако интересы империи настоятельно требовали смещения Антипатра.

И тут произошло то, что довольно часто бывает в подобных ситуациях: мучительная неловкость создавшегося положения вызвала в Александре раздражение, повлекшее за собой несправедливые действия. Конечно, Антипатр не заслужил этого, но царь таким образом старался подавить угрызения совести. Победу над Спартой, завоеванную Антипатром в тяжелейших условиях, он издевательски окрестил мышиной войной. О простоте нравов, скромности и отсутствии расточительства в кругу Антипатра Александр сказал: «А в душе он все-таки считает свое поведение царственным».

Антипатр понял, что надвигается гроза. Он помнил о судьбе Пармениона, вел себя осторожно и корректно и послал своего старшего сына Кассандра для переговоров к царю. Но судьба его была решена. Правителем Македонии стал теперь Кратер, которому было поручено возглавить возвращение ветеранов на родину. Ввиду слабого здоровья нового правителя Александр назначил его заместителем Полиперхона. Таким образом, Антипатр был лишен старой должности. Ему приказали прибыть с македонскими войсками в штаб-квартиру царя. На повышение нельзя было и рассчитывать: за это время Гефестион уже стал хилиархом. Правда, вскоре Гефестион умер, но Антипатру, ставшему теперь ненужным, нечего было ждать милостей от Александра. Об этом свидетельствовало и отношение царя к Кассандру.

Нужно отметить, что Антипатр неудачно выбрал Кассандра в качестве посредника. Кассандр позволял себе язвительные и бестактные нападки на мальчика, любимца Гефестиона, ученика знаменитого флейтиста Эвия. Естественно, это вызвало недовольство самого царя, которое выразилось в резкости его вопроса: «Вы что, собираетесь с отцом запретить нам любовь?» По-видимому, этому вопросу предшествовал спор, и чувствуется, что его острие направлено против отца Кассандра. Но особенно грозно звучали обвинения царя, выдвинутые против Антипатра, вероятно, на основе жалоб греческих послов. До нас дошла краткая запись этого разговора. Сначала говорит Александр, который явно благоволит к обвинителям: «Ты утверждаешь, что эти люди проделали столь долгий путь только для того, чтобы клеветать, а не вследствие нанесенных им несправедливых обид?» Кассандр отвечает: «Именно это доказывает их коварство, дальний путь защищает их от расследования жалоб». Царь замечает с горькой усмешкой: «Вот пример хитроумного умения Аристотеля выворачивать все наизнанку. Но горе вам, если окажется, что вы хотя бы в малой степени несправедливы к этим людям».

Так накал страстей превратил этот диалог в софистические тирады. Особенно примечателен, с нашей точки зрения, неожиданный выпад Александра против своего бывшего учителя. Удар был направлен против друга Антипатра, родственника Каллисфена и главы школы греческой философии.

Если можно доверять источникам, то поведение Александра было ужасно и отвратительно. Оно предвещало надвигавшуюся трагедию. Когда Кассандр, только что прибывший из Европы, впервые стал свидетелем земного поклона, который совершали перед Александром его восточные приближенные, он назло царю разразился саркастическим смехом. Эта дерзость вызвала страшный приступ ярости у Александра. Не владея собой, охваченный бешеной злобой, царь, по дошедшим до нас сведениям, схватил обеими руками Кассандра за волосы и с силой швырнул его об стену. Неудивительно, что после таких инцидентов не могло быть и речи ни о каком соглашении. С этого времени Кассандр питал отвращение к Александру. И в будущем он испытывал страшную ненависть к нему, к его памяти и ко всем членам царствующего дома.

Все это определило судьбу Антипатра. Одно из самых важных колес в механизме империи стало ненужным, более того, оно стало мешать, как мешает лишняя деталь. Добавим к этому темперамент Александра и безрассудную отвагу неосторожного сына Антипатра. При всем спокойствии и рассудительности Антипатра катастрофа должна была его настигнуть.

Однако если Александр мог с жестокостью переступить через судьбу отдельного человека, то по отношению к своим соотечественникам он действовал весьма осторожно. Кратеру он доверял как надежной опоре своего нового курса, но вместе с тем ему была ведома нерушимая связь этого его сподвижника с родиной. Итак, Кратер был именно тем человеком, который оказался сейчас нужен. Александр знал, что Кратер не пойдет ни на какие провокации, и надеялся, что он сумеет осторожно внушить македонянам — идею империи. Правда, и при новом правителе Македония продолжала стоять особняком и не входила в число провинций империи. Но дух строгой лояльности и подчинения, присущий Кратеру, постепенно должен был взять верх и передаться всем македонянам.

[ZHAN]

Когда Александр пошел походом на Персию, он правил не только Македонским царством, но был и гегемоном эллинов. Последнее уже не соответствовало новому, космополитическому курсу и стремлению царя ко все более автократической власти. Титул главы эллинского союза так же тяготил Александра, как титул македонского царя. Александр не терпел никаких ограничений, налагаемых традициями, империя не признавала никаких привилегий, вытекающих из воззрений, чуждых ее идее.

Если мы обратимся к прошлому, то увидим следующее: в 331 г. до н. э. Спарта открыто выступила против Македонии, что способствовало выходу из эллинского союза многих его членов. Но в битве при Мегалополе Антипатр разбил противника. Однако, когда он поручил совету Союза наказать выбывшие государства, совет, сознавая свою слабость, перепоручил это царю. А через год, когда царь заявил, что карательная воина окончена, эллинский союз вообще утратил всякое значение и занимался только проблемами сохранения мира между греческими городами-государствами.

Итак, существовал эллинский союз, который сам сознавал свою слабость; существовал Антипатр, правивший осторожно и с соблюдением законов Союза; еще существовал далекий царь, который по собственному усмотрению то считался с Союзом, то пренебрегал им. При этом он не всегда соглашался с Антипатром в вопросе, какой политики следует придерживаться. Таким образом, все было зыбко и ненадежно.

Когда Александр, выбравшись из Гедросии, вновь появился в Персиде, он энергично взялся за разрешение эллинской проблемы. Конечно, он считал, что права Союза нужно ликвидировать в пользу новой автократии; не менее важной представлялась ему задача улучшить бедственное положение эмигрантов.

В течение многих поколений борьба между олигархами и демократами была постоянной движущей силой греческой истории. Подобно тому как это произошло позднее у гвельфов и гибеллинов, распри постепенно привели к слепой нетерпимости. Движимые ненавистью и алчностью, победители каждый раз использовали победу лишь для того, чтобы изгнать своих врагов-сограждан, выслать из страны их семьи и захватить имущество. Изгнанники ждали в соседних странах наступления вожделенного мига возвращения, для того чтобы, в свою очередь, изгнать из страны своих гонителей. Часто бывало так, что на родине правила лишь одна партия, другая же на чужбине с нетерпением ждала наступления своего часа. Число изгнанников достигло нескольких десятков тысяч.

Александр когда-то в Элладе сам оказался свидетелем этой трагедии. Но, кроме того, в его военном лагере было немало таких изгнанников. Они надоели царю своими просьбами о возвращении. Выразителем мнения изгнанников был, по-видимому, влиятельный военачальник Горгий. Особенно рьяно защищал он самосцев. Учитывая просьбы и бедственное положение изгнанников, царь принял решение возвратить их всех по домам и восстановить в правах владения. Правда, такое решение намного превышало полномочия Александра как гегемона Коринфского союза. Однако он как раз и стремился разрушить его компетенцию. Союз мог существовать и дальше, но совету Союза предстояло превратиться в бесправное орудие, которому Александр при желании мог давать второстепенные поручения. Теперь, и это было важнее всего, совет должен был в еще меньшей степени, чем прежде, становиться между Александром и отдельными греческими городами-государствами. Впрочем, это вполне отвечало желаниям отдельных членов Союза: они охотнее имели дело непосредственно с царем.

То, что изгнанники часто принадлежали к политическим противникам Македонии, нимало не заботило Александра. Для них возвращение означало амнистию, и из чувства благодарности они готовы были изменить свои взгляды. Но идея мира была на самом деле очень важна для Александра. Он стремился установить мир как между государствами, так и между отдельными гражданами, а империя по его замыслу должна была даровать терпимость и равноправие не только нациям и греческим политикам, но также и течениям, которые они представляли. Ни на Востоке, ни на Западе даже во внутренней политике не должно было быть ни победителей, ни побежденных. С этой точки зрения решение Александра являлось поистине царственным.

Александр объявил о своем решении сначала в придворном лагере в Сузах весной 324 г. до н. э. Но официальное его провозглашение намечалось провести в более торжественной форме. Своим посланцем царь избрал Никанора, зятя Аристотеля, который был ему ближе, чем сам Аристотель. Во время олимпийских празднеств Ника-нор должен был оповестить изгнанников об их праве вернуться на родину. По-видимому, он имел при себе и указания о том, как это будет осуществляться. В то же самое время и Антипатр получил приказ решительно сломить всякое могущее возникнуть сопротивление. И когда во время олимпийских празднеств герольд обнародовал послание царя, в ответ ему раздались ликующие возгласы 20000 изгнанников, которые приехали на празднество из разных государств. Этот день стал одним из знаменательных в истории правления Александра.

Всякое блестящее и яркое событие имеет свою теневую сторону, так и это распоряжение Александра вызвало и радость и страх. Уже не говоря о том, что оно было принято без участия совета Союза и тем самым унижало его; царь без зазрения совести вмешивался в правовые установления и основные законы греческих государств. Возвращение изгнанников подвергало опасности действующие основные законы и ниспровергало существующие отношения. Больше всего пострадали богатые горожане. Конфискованное имущество в течение ряда лет, а иногда и десятилетий находилось в руках новых владельцев, а теперь его нужно было возвращать. Легко можно понять, что посыпались прошения и петиции с другой стороны. Гонцы за гонцами отправлялись в путь, но не в совет Союза, а к самому Александру, чтобы добиться изменения его приказа. Но царь, по-видимому, вовсе не был склонен его менять.

На это указывает даже последовательность приема греческих посланцев в Вавилоне. В первую очередь царь принимал послов от храмов, прибывших к нему из Олимпии, из оазиса Аммона, Дельф, Коринфа и Эпидавра. Затем к нему приглашали людей, принесших ему дары, в третью и четвертую очередь рассматривались пограничные споры и жалобы частных лиц. И только после всего этого наступал черед рассмотрения жалоб на возвращение изгнанников.

Самый тяжелый удар новый эдикт нанес афинянам, так как теперь их обладание островом Самос становилось незаконным. Своего имущества и жилья лишались клерухи, жившие здесь уже сорок лет. Афины всегда выдвигали самые сложные и щекотливые проблемы, которые предстояло решать царю. С высочайшим авторитетом Афин вынужден был считаться даже такой человек, как Александр. Но Афины с их радикальными политиками, с их народом, склонным к различным крайностям, всегда были опаснейшим очагом беспорядков и волнений. При разумном правлении Ликурга и Фокиона город расцвел в политическом, экономическом и финансовом отношении. Об этом свидетельствовали не только великолепные здания, но и возродившийся военный флот. Не может быть сомнения в том, что сила Афин как морской державы была еще более опасна, чем патриотический шовинизм афинян. Александр и Антипатр стремились проводить если не уступчивую, то все же осторожную и тактичную политику по отношению к этому городу. Ведь Афины отказались в свое время от союза со Спартой и ускорили таким образом победу Антипатра. Однако отношения с Афинами ухудшились, когда Клеомен взвинчиванием цен на египетское зерно вызвал настоящий голод среди афинских граждан.

И тут пришло известие об эдикте Александра, а затем в Олимпию прибыл Никанор. Для Афин уход с Самоса означал катастрофу. Естественно, Афины решили воспротивиться эдикту, но по возможности уладить все дипломатическим путем. Однако в это время в Греции появился бежавший от Александра Гарпал с 6000 своих наемников, 30 судами и 5000 талантов и стал просить афинян принять его. При такой поддержке соблазн пойти на открытое восстание был очень велик.

В царском придворном лагере очень серьезно относились к возможности военных столкновений. Дошедшее до нас описание одной сцены в Экбатанах прекрасно иллюстрирует настроение в лагере. Осенью 324 г. до н. э. с большой торжественностью и пышностью проводились празднества в честь Диониса. Приподнятое настроение царило в театре, где проходил праздник. Глашатаи выступали один за другим, восхваляя царя и поднося ему дары. Уже упомянутый нами Горгий превзошел всех. Покрывая шум толпы, прозвучали слова глашатая: «Горгий, командир метательных орудий, подносит Александру, сыну Аммона, венок ценою в три тысячи золотых. Но если царь подвергнет осаде Афины, то Горгий пожертвует десять тысяч воинских доспехов, столько же катапульт и артиллерию, необходимую для ведения войны».

Но дело пока не дошло до крайности. В Олимпии Демосфен уже вел переговоры с Никанором, к тому же Афины отвергли предложения Гарпала. Его наемникам пришлось остаться на мысе Тенар, а он сам прибыл в Афины и был там схвачен. У Гарпала было конфисковано 700 талантов. Однако требования македонян о его выдаче афиняне отклонили. Вскоре в Афинах разразился скандал: содержавшийся под стражей Гарпал бежал, большая часть денег тоже исчезла. Но так как Гарпал по пути на Крит был убит одним из своих людей, дело заглохло. А вопрос о Самосе все еще ждал своего разрешения. Афины пытались избежать войны, но при этом ни в коем случае не хотели отказываться от острова. Леосфен уже собирал наемников на Тенаре. Над Эгейским морем нависла угроза.

Неверно было бы полагать, что Александр избегал столкновения с Афинами, ведь это почти единственный греческий город, который не захотел склониться перед новой автократией. Повсюду, за исключением Афин, царь мог быть доволен действием своего эдикта, который в конечном итоге мог привести к миру и уже теперь с достаточной ясностью демонстрировал непреложную суть нового управления империей. К тому же против эдикта ни с чьей стороны не было выдвинуто никаких принципиальных возражений, и меньше всего со стороны совета Союза.

Вскоре после того как Коринфский союз потерял свое значение, было, по-видимому, уничтожено и особое положение греческих городов, объединенных Ионическим протекторатом. Возможно, сообразуясь с географическим положением, их собирались присоединить к малоазийским сатрапиям.

Александр по-прежнему относился к эллинам крайне благожелательно; об этом свидетельствует, например, его распоряжение о возвращении всех жертвенных даров, похищенных некогда из Греции персами. Однако расхождения с Аристотелем не сгладились и теперь, ибо против философа была бессильна власть покорителя мира. Но в конце концов, так думал Александр, старец должен понять, что для противопоставления эллинов варварам в современном мире нет места. Его рекомендация — управлять одними народами «гегемонически», а другими «деспотически» — устарела. Ведь эдикт об изгнанниках означал конец гегемонического принципа, а принудительное расселение греческих наемников на Востоке говорило о том, что деспотический принцип начал действовать и по отношению к грекам.

[ZHAN]

Будущие планы Александра начали складываться и созревать еще во время его пребывания в Индии. В Сузах он стал претворять их в жизнь: идею ассимиляции, новую политику по отношению к Греции, реформу армии. Из Суз были посланы в Грецию гонцы, принесшие эллинам еще одну неожиданность: требование царя оказывать ему почести как богу.

Сколь бы странным ни казалось нам это требование, оно легко объяснимо, если рассматривать его как продолжение тяжелейшей борьбы, которую Александр вел в течение всей своей жизни, — борьбы за признание своего абсолютного авторитета, соответствующего его титанической натуре.

Как уже говорилось, царь ощущал в себе поистине вулканические силы, его одолевали грандиозные замыслы, нечто сверхъестественное, таинственное и он стремился найти этому объяснение. И когда жрец Аммона приветствовал его как сына бога, он воспринял это как откровение. Что-то божественнее действительно было в его натуре; ведь он считал себя наследником своего мистического отца. Но вскоре обнаружилось, что очень немногие разделяли его взгляды. Большинство македонян не поняли ни изречения бога, ни невероятных требований царя. Они замкнули свои сердца и предпочли молчать, как обычно молчат люди при проявлении пустого тщеславия у лиц, облеченных властью. Но их мысли и чувства иногда прорывались наружу, как это было с Клитом или в Описе.

Во время инцидента в Бактрии Александру казалось, что с помощью проскинезы найден путь для утверждения сверхъестественного, божественного авторитета царя. Но попытка была слишком смелой, и осуществлялась она сугубо по-восточному. Александр шел на большой риск и проиграл. А когда царь при вступлении в Индию хотел последовать примеру Вакха, он и тут потерпел поражение из-за немилости стихий. Казалось, завоевание божественного авторитета для него невозможно.

Но жажда признания своей божественной сущности у Александра росла по мере того, как созревали его планы владычества над миром. Ему уже недостаточно было называться сыном бога, он ощущал богом себя. Кроме того, интересы империи тоже требовали, чтобы властелин мира пользовался абсолютным божественным авторитетом, и немедленно, а не после его смерти, как это произошло с Гераклом. Таким образом, желание Александра вызывалось не только личными мотивами. Как это не раз бывало, иррациональные устремления царя сочетались с вполне рациональной необходимостью.

Следует отметить, что укреплять авторитет царя требовалось не повсеместно. Египтянами он мог быть доволен, ведь, будучи фараоном, Александр и так воспринимался ими как бог. В Иране, как и вообще в Передней Азии, не существовало обожествления царской власти, но огни, возжигаемые в честь царей, горели теперь для Александра точно так же, как прежде для Ахеменидов. Признание величия и всемогущества царя выражалось здесь в обряде проскинезы. Большего и не требовалось пока от Востока. А на будущее Александр, может быть, помышлял об учреждении единого культа для всей империи.

Но совсем иначе обстояло дело с македонянами и греками. Сам Александр лишил всякого значения свою роль гегемона эллинского союза, так как она больше не отвечала его намерениям и целям, и, конечно, всемогущему властелину титул царя Македонии казался недостаточным. Таким образом, Александру нужно было, чтобы именно на Западе признали его божественную сущность, ведь только так можно было сгладить антагонизм между существующими там представлениями о свободе и новой автократией.

Македонии было чуждо обожествление правящих царей; согласно древним традициям лишь умершим властелинам оказывались почести как героям. Правда, Филипп во время последнего свадебного празднества приказал, чтобы его статую пронесли сквозь толпу вместе со статуями двенадцати богов, как бы приравнивая себя к бессмертным. Это произошло, наверное, под греческим влиянием, ведь уже в Эресе греки посвятили алтарь Зевсу-Филиппиосу, а Исократ обещал Филиппу бессмертие в награду за объявление войны персам. Но для Филиппа все это означало, вероятно, не больше чем еще один драгоценный камень в короне Македонии. Ему и в голову не могло прийти променять родовое царство, полученное по праву наследования, на царство, полученное по божественному праву.

Именно в этом и состояла главная трудность, возникшая перед Александром. Македоняне очень хорошо понимали, что для него новый титул означал конец прежней царской власти. Этим и объясняется их сопротивление и отрицательное отношение Антипатра к обожествлению Александра. До тех пор, пока Антипатр оставался правителем, надеяться на изменение отношения к апофеозу не приходилось. Одного этого было уже достаточно, чтобы сместить Антипатра. От его преемника Кратера можно было ожидать и терпимости, и помощи в вопросе о признании божественности царской власти. Но пока Александр терпеливо выжидал. Согласно одному источнику, он, находясь еще в Индии, попытался добиться, чтобы его матери Олимпиаде оказывали божеские почести. Однако, по-видимому, если это сообщение вообще достоверно, и в этом он не достиг успеха.

Большие надежды возлагались на Грецию, где всегда чтили героев, а Геракла даже причислили к богам. Основатели городов и новых государств удостаивались таких же почестей. Агесилай отказался от божеских почестей, которые ему предложили в награду за помощь Фасосу, но Лисандр охотно принял их от ионийских олигархов. Вообще, у греков творец, гениальный человек почитался если не богом, то «существом, преисполненным бога и руководимым им». Все это, конечно, в полной мере относилось и к Александру. Ведь он был и основателем городов, и спасителем, а присущий ему творческий дар не знал себе равного ни в ком из смертных. Поэтому города Ионии уже давно начали оказывать ему божеские почести.

Однако все приведенные выше случаи апофеоза были лишь внешним выражением более глубоких изменений: творческое начало постепенно угасало в греческих городах. Способности и таланты наблюдались лишь у отдельных выдающихся личностей. Только они могли подняться над злосчастной раздробленностью, над убожеством мелких группировок, над мизерней, мелкой враждой. Эти личности являлись как бы вестниками будущего, воплощением божественного разума. Аристотель говорил: если бы появился человек, настолько превосходящий всех своими способностями и политическим даром, что возвысился бы над всеми, его следовало бы рассматривать как часть государства. Среди смертных он был бы подобен богу, не подчинялся бы никакому законодательству и сам был бы законом. И разве подобные взгляды не подготавливали наилучшим образом почву для того, чтобы обесценить гегемонию и узаконить новую автократию путем оказания ей божеских почестей?

Поэтому Александр не приказывал, а лишь настойчиво требовал. Не к царю должны были относиться эти почести, а к сверхчеловеческой личности. К тому же каждому государству предоставлялось право решить этот вопрос по собственному разумению. Ведь речь шла о вере, а вера, хотя бы формально, нуждается в свободе воли. При этом Александр собирался вновь применить добровольное принуждение, к которому он часто прибегал.

В некоторых государствах послание царя дало прекрасный материал для дискуссий. И, конечно, именно в Афинах прения разгорелись с особенной силой. Дряхлый Ликург обратился к собранию с такими словами: «Какой он бог? Ведь, покидая его святилище, хочется очиститься?» Когда Пифею сказали, что он слишком молод, чтобы участвовать в решении столь важного вопроса, он ответил: «Александр еще моложе, а его уже хотят провозгласить богом!» После многих ядовитых и острых слов победило благоразумие. Вспомнили эдикт об изгнанниках, понадеялись, что признанием божественности Александра удастся смягчить царя. Самос ведь «стоил обедни». Демад посоветовал своим согражданам не забывать о земных делах, рьяно защищая дела небесные. Даже Демосфен сказал, подняв набожно очи: горе, что нельзя отрицать права царя на небесные почести. При этом он с тонким сарказмом предложил народу согласиться на пожелание Александра, независимо от того, захочет тот стать сыном Зевса или Посейдона. Кто-то предложил установить статую царя как непобедимого бога. Итак, требованию царя уступили, в какой форме это было сделано, нам, к сожалению, неизвестно, но, по-видимому, договорились оказывать царю не обычные почести, как героям, а именно божеские. Да это было теперь и не важно. Спарта тоже выразила свое согласие — как всегда, кратко и дерзко: «Если Александр желает быть богом, пусть он им будет». Несомненно, и другие государства согласились на апофеоз.

В литературе многократно опровергалось мнение, что все эти уступки диктовались политическими соображениями. Мы считаем, что умалять роль политики в данном случае неправомерно. Конечно, Афины оказали бы сопротивление даже божественному Александру, если бы он настаивал на своем требовании отдать Самос. Однако это вовсе не означало, что обожествление выпадало из политической сферы; это лишь указывало на известные границы действий даже обожествляемой личности. Причем эти действия следует обратить на добро, пользу, разум, спасение людей и помощь им. До тех пор, пока царь вершит свои дела, основываясь на этих принципах, он может не считаться с формальностями, может, как deus ex machina, вмешиваться, не спрашивая никого и не сообразуясь ни с чем, во все дела, включая и политические. И все благодарны ему как богу-спасителю. Однако в тех случаях, когда обожествляемая личность начинает требовать неразумного, бесполезного и невозможного, ее сверхчеловеческие права теряют свою силу. И тогда можно спорить с ней и противиться ей, как любому другому смертному (и бессмертному). Таковы были представления эллинов, и поэтому они без раздумий согласились на апофеоз. Политические вопросы входили в сферу действий обожествляемой личности, но reservatio mentalis была при этом чем-то само собой разумеющимся для грека IV в. до н. э.

Весной 323 г. до н. э. к Александру прибыли послы, чтобы приветствовать его как нового бога. Они явились как посланцы отдельных государств, а не Союза, и это больше, чем что бы то ни было, доказывает постепенное разрушение единства Союза. Но желание царя было исполнено, и подготовленная им почва принесла свои плоды. Такой авторитет, как Эдуард Мейер, замечает по этому поводу: «Причисление Александра к греческим государственным богам не означало, правда, подчинения Греции Македонскому царству, но, несомненно, влекло за собой ее включение в мировую империю». Однако нам не следует забывать ограничение, о котором говорилось выше! Авторитет Александра стал теперь сверхъестественным божественным законом, но только до тех пор, пока он был направлен на свершение добрых дел. А в остальном вопрос оставался открытым. Таким образом, по сути дела был сделан еще только один шаг. Постепенно пример греческих государств мог повлиять и на Македонию, вызвав там аналогичные перемены. Все это еще не вело к завоеванию абсолютного авторитета, но ведь даже олимпийцы в Греции не обладали им! Почему? Да потому, что здесь вообще не признавали ничего абсолютного, все подлежало критике. Даже богов можно било критиковать, а наука и философия прямо выражали сомнение в их существовании, и божеские почести могли дать царю не больше, чем они давали бессмертным. Тут могли быть любовь, преклонение, восторг, доверие, глубина и искренность чувства, но не безусловное, безоговорочное признание. Ведь даже греческий бог ничего не мог поделать с сомнениями, колебаниями, критикой отдельных верующих. Сколь отличен был от Греции Восток: там подобных проблем не существовало!

С помощью апофеоза Александр хотел добиться единения, взаимопонимания и смягчения душ. Но всегда оставалась область, где мягкие, добросердечные средства были неприменимы. Здесь благодатному и доброму богу следовало бы попросту отступить и отказаться от своих намерение. Однако этого, по-видимому, Александр не понимал. Там, где не действовали божественная доброта и милосердие, он употреблял насилие.

Таким образом, от эллинской свободы к новой автократии были проложены как бы временные мостики. Возможно, впоследствии эти мостики и превратились бы в широкий мост, но, даже если бы это произошло, мост остался бы мостом над пропастью.

[ZHAN]

Весной 331 г. до н. э. Александр покинул район Средиземноморья. В описании событий мы коснулись не только «первой империи» Александра, но и управления этой империей. С тех пор прошло восемь лет. И империя распространилась почти на всю «Азию». Как осуществлялось управление империей в новых условиях?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо провести краткий обзор главных принципов, легших в основу правления Александра в его последние годы. Часто мы не знаем, что он считал временным в своем правлении, а что — окончательным. Но основные черты управления несомненны, и они с предельной ясностью характеризуют как империю, так и самого Александра.

Здесь прежде всего следует отметить автократический принцип, которого придерживался царь, считавший себя основой мировой империи; управление ею должно было целиком зависеть от Александра. Поэтому не существовало столицы с центральными имперскими учреждениями, а был лишь придворный лагерь с Александром и его помощниками. С самим царем была непосредственно связана и канцелярия империи во главе с Евменом, к которой относился архив, находившийся при царе во время походов. Большинство других ведомств, между прочим и ведомство по управлению новыми землями, тоже перемещались с придворным лагерем. Только финансовое управление осуществлялось централизованно.

Разумеется, Александру требовалось много помощников, и он находил их среди своих телохранителей, сопровождавших его аристократов (гетайров) и, наконец, в кругу ксенов. Эти должностные лица не имели никаких полномочий, а были лишь инструментами в руках царя. Он один правил, один издавал указы, которые подписывал «басилевс Александр» и заверял своей печатью. Для Европы это была македонская печать, для империи — печать Дария. Когда царь был болен и когда он надолго пропал без вести в пустыне, никто не издавал приказов, никто ничего не подписывал, никто не ставил печати под чем бы то ни было. Можно сказать, империя в это время никем не управлялась. Даже назначить сатрапа на освободившееся место никто не мог.

Македония и Эллада лишь формально не входили в состав империи. Антипатр уже явно утратил влияние, а Коринфский союз подчинился воле диктатора. Таким образом, декларированное исключительное положение не означало теперь обладания особыми правами. В Европе, правда, Александр не взимал налогов, как в других провинциях.

Но как обстояли дела в Азии и Египте, т. е. в собственно империи?

Там, как уже говорилось выше, продолжали существовать и персидские сатрапии, и разделение провинций на города, племена, мелкие династии, храмовые владения, государственные земли и поместья аристократов; в племенных округах у иранской знати по-прежнему сохранялись отношения взаимной зависимости и связи.

Однако положение сатрапов не давало им права претендовать на верховную власть. Иранский федерализм допускался только в пределах локальных подразделений, племенных округов, но не более. О нем и речи не могло быть для наместников. Провинции были только управляемыми административными единицами и не имели ничего общего с пленными владениями. Ими управляли чиновники, назначенные Александром и перемещаемые по его собственному усмотрению. Жили они во дворцах, унаследованных от персов; отсюда осуществлялось управление и наблюдение за выполнением указов царя. В руках этих чиновников была сосредоточена исполнительная власть, но крепости империи им не подчинялись, и, кроме того, они были лишены права вербовать наемников.

Но, пожалуй, самым важным было то, что в их обязанности не входил контроль за взиманием и распределением налогов, они не имели права чеканить монеты и не осуществляли внутренние связи в империи. Только на Дальнем Востоке чиновники Александра обладали большими финансовыми правами, но и здесь (исключение представляли только индийские князьки) они были лишены права чеканить монету. В последнее время Александр вновь стал назначать сатрапами македонян, но только лояльно относившихся к восточным обычаям. Атропат, Фратаферн и Оксиарт остались на прежних должностях и за свои деловые качества и приносимую пользу были приравнены к македонским сатрапам. В Индии остался Таксил. Пор с самого начала пользовался исключительными правами, превосходившими права других сатрапов. Всю власть узурпировал в Египте Клеомен, но Александр не возражал против этого.

Взимание налогов разрешалось только сатрапам восточных провинций — по-видимому, потому, что там преобладало натуральное хозяйство. На Ближнем и Среднем Востоке по-прежнему занимались финансами четыре казначея, ответственные также за коммуникации и снабжение армии: Клеомен в Египте, Филоксен в Малой Азии, Менес в Сирии и Киликии и сменивший Гарпала Антимен в Вавилоне, Сузиане, Мидии и Персии. Ему, так же как в свое время его предшественнику, было поручено управление бывшей персидской казной и чеканка монет. Вопрос о том, обладал ли Антимен какими-то особыми правами, остается неясным. Управляющие финансами, по-видимому, не зависели от сатрапов, более того, их ранг был выше ранга наместников. Исключительное положение Клеомена объясняется тем, что он был сатрапом и управляющим финансами одновременно.

Мы видим, что все управление, за исключением финансов и коммуникаций, было сосредоточено в руках самого царя. Не следует думать, что в основе такой системы лежала неспособность Александра как-то иначе организовать управление государством. Нет, речь здесь идет о проявлении столь крайней автократии, при которой становится невозможной ни передача полномочий, ни существование промежуточных инстанций, ни обладание независимой властью. Александр сам создал империю и бдительно следил за тем, чтобы какой-либо чиновник не отобрал у него права на нее.

Империя должна была стать единым государством, но не при помощи имперской бюрократии, а благодаря управлению самого Александра, слиянию этнических и культурных элементов, но особенно развитию торговли и повсеместному росту благосостояния.

Еще Ахемениды заботились о преуспевании своего царства. И Александр многое перенял у персов, например заботу об оросительных сооружениях, о системе дорог, о государственной почте. Особенно благотворно повлияло на развитие коммуникаций основание новых городов в местах, где пересекались наиболее важные торговые пути; большое значение имело и развитие морского судоходства, а также речного, которым персы раньше пренебрегали. К этому следует добавить открытие новых земель и освоение их, производство новых изделий, знакомство с новыми ремеслами. Насколько важно все это было, можно судить хотя бы по тому, что в Индии европейцы впервые ознакомились с продуктами и сырьем тропической зоны.

Но самый значительный переворот был совершен Александром в области экономики; он добился этого чеканкой монеты из захваченных им персидских сокровищ.

В Европе никогда не было большого количества благородных металлов, а в Персии не было принято чеканить из них монету. Там не было условий для развития торговых отношений в крупных масштабах. Александр распорядился о чеканке монеты из металла завоеванной им казны. Это увеличение наличных платежных средств оказало на экономику стимулирующее влияние, примерно такое же, какое впоследствии имело введение банкнотов и акций. Это тоже должно было послужить на благо объединения империи. Сатрапы были лишены существовавшего до этой поры права чеканить серебряную монету, и новые благородные металлы были пущены в оборот в виде монеты империи, отчеканенной по аттическому стандарту. Конечно, введение новой монеты было невыгодным для Афин — главного торгового конкурента. Однако таким образом для торговли открылись ворота всего мира.

О политике ассимиляции уже подробно говорилось выше, и мы коснемся этого вопроса еще раз при обсуждении последних планов Александра. Здесь же следует остановиться на общественной структуре, которой Александр покровительствовал в своей империи. Несомненно, он оказывал предпочтение четырем общественным прослойкам: землевладельцам, горожанам, воинам и жрецам.

Аристократы, зависимые от царей, имелись как в Македонии, так и в Иране. Александр признавал и тех и других, но хотел их объединения. В высших слоях общества великодушно были приняты и греки; при этом они приравнивались к македонской знати. Высшая прослойка должна была давать империи военачальников, чиновников и наместников. При этом царь требовал, чтобы лица, даже имевшие высокие полномочия сатрапов, полностью отказывались от всех своих прав на власть и были лишь орудием в его руках. Это требование оказалось, однако, трудно выполнимым.

Большое внимание во вновь основанных городах уделялось развитию и процветанию городского сословия. Архитектура, образ жизни и локальная автономия должны были иметь греческий или греко-семитский характер. Предполагалось, что полноправными гражданами этих городов будут переселенцы-эллины. Но в городах разрешалось селиться и местным жителям. Становясь горожанами, они возвышались бы над сельским населением. Предполагалось, что они смогут постепенно ассимилироваться и эллинизироваться. Царская политика и здесь, несомненно, приветствовала смешанные браки. Таким образом, понятие «гражданин», доселе неведомое Востоку, постепенно завоевало бы мир. Поселенец стал бы гражданином города и в то же время мира. Однако предоставление гражданских прав, как и существование отдельных государств, не предполагалось. Но, возможно, следующие годы привели бы к созданию империи по типу Constitutio Antoniana ["Конституция Антониана" (лат.) - так называли эдикт Каракалы даровавший римское гражданство всем свободным жителям Римской империи].

Как видно из последних оставшихся невыполненными планов Александра, он возлагал большие задачи на эллинских и семитских горожан. Следует обратить внимание на то, что царь видел не только в греках, но и в эллинизированных финикийцах пионеров будущей культуры городов, более того, пионеров эллинизации.

Особое сословие по замыслу Александра должны были составить воины имперской армии: на это указывает обучение эпигонов, воспитание на казенный счет детей воинов, рожденных от восточных матерей, и, наконец, расселение воинов в восточных городах. По своему происхождению воины будущей имперской армии могли быть македонянами, греками и иранцами, а также детьми от смешанных браков. После окончания военной службы ветераны, по-видимому, приравнивались к привилегированному сословию горожан.

Особое предпочтение Александр на Востоке отдавал священнослужителям и жрецам, считая Их одной из основных опор своей власти.

Македоняне в духовный арсенал империи внесли воинскую доблесть и умение, Восток служил образцом безоговорочного подчинения авторитету властителя, у семитов побережья можно было перенять умение вести торговлю и приспосабливаться к новым условиям, у греков не только заимствовали язык, но и учились более свободному образу жизни, городскому укладу, агонистике [искусству борьбы, здесь - духу соревнования], перенимали их высокую культуру. Александр предполагал, должно быть, переписать священные книги персов по-гречески.

Что касается вопросов религии, то здесь царь проявил большую веротерпимость. О том, насколько он чувствовал свою близость к богам Олимпа и Аммону, мы не раз упоминали. Мы знаем также, что по его приказу строились египетские и вавилонские храмы, что в Мемфисе и Вавилоне он совершал царские жертвоприношения, что в походах его сопровождал священный огонь иранских царей и что во время праздника примирения в Описе он провозгласил иранских богов равноправными с другими богами империи. Но все это строилось, конечно, на принципах сосуществования, а не слияния или объединения. Царь покровительствовал культам, появившимся в результате синкретизма, например культу Аммона и тирского Геракла. Не исключено, что в будущем Александр предполагал объединить и слить культы. И, может быть, Птолемей впоследствии лишь использовал и привел в исполнение идею Александра, создав, уже будучи властителем Египта, синкретического бога Сераписа.

При проведении так называемой культурной политики царь проявлял чрезвычайную осторожность. Он не хотел распространением греческой культуры оскорблять чувства местного населения. Александр мечтал привлечь местных жителей на свою сторону добром, не прибегая к насилию. Поэтому он не только не искоренял восточные языки, а наоборот, всячески поддерживал Певкеста, который пользовался персидским языком и чтил персидские обычаи. Повсюду на Востоке царь оставлял в силе местные восточные правовые нормы и традиции; привести народы к единому общегреческому знаменателю казалось ему более опасным. Он добивался единодушия и согласия между ними. Введение греческой традиции было здесь вовсе не самоцелью, а лишь средством.

Таковы были принципы управления Александра. Во многих отношениях они кажутся незавершенными, незаконченными. Но в главном они предельно ясны. Нет сомнения, что Александр стремился к созданию благоденствующего всемирного государства. Только это благо должно было быть продиктовано, предписано свыше.

[ZHAN]

На Инде Александра впервые с необычайной силой охватила страсть к открытиям. С тех пор его не переставали занимать планы исследований и изысканий. И время для этого вполне подходило, так как до создания новой имперской армии нельзя было и помышлять о серьезных завоеваниях.

Конечно, не следует думать, что царь предпринимал исследовательские экспедиции только ради науки. Он по-прежнему помышлял о благе империи, и открытия должны были в равной мере служить и государственным интересам и исследовательским. Он открывал, чтобы в то же самое время завоевывать и осваивать. И делал это, как позднее Васко да Гама, с помощью армии. При этом он думал о торговле, благосостоянии и выгоде, но не только тех, кто открывал новые страны и народы, но и тех, кого «открывали». Ведь все вновь «открытые» народы становились теперь подданными империи. Таковы были замыслы и намерения Александра. Но в каждом отдельном случае выяснялось, как будут распределены эти блага и что останется на долю местных жителей. Именно так действовал Александр на Инде и в Гедросии: в одно и то же время он открывал, завоевывал, осваивал, а затем вынуждал покоренные народы заключать с ним мир. Так же предполагалось действовать и в будущем.

После Индийского похода планы завоевания мира вступили в некую новую фазу. Теперь Александр хотел включить в империю не только ойкумену, но и окружающие земли, лежащие на границах земли. Правда, пустыни завоевывать было ни к чему, царь намеревался осваивать реки, побережье и сам Мировой океан. Как уже говорилось выше, Александр увлекся в Индии идеей периферических морских путей, проходящих по краю земли. После Гедросии планы судоходства еще больше завладели Александром. Ведь сухопутный поход оказался чрезвычайно трудным, да и неудачным, а Неарху удалось достичь цели почти без потерь. Не было ли это лучшим доказательством превосходства морских путей? Но морские маршруты следовало немного изменить и продлить.

Сразу после того как Неарх прибыл в Карманию и встретился с царем, оба друга, окрыленные успехом, заметили новый план. Подобно тому как удалось проложить морской путь из Индии в Персию, теперь было решено пройти вдоль берегов Аравии, а затем обогнуть Африку. Может быть, удалось бы даже напасть на Карфаген с запада, со стороны Геркулесовых столпов. Конечно, часть этих замыслов была просто порождением минуты упоенного радостью царя, но он ухватился за главную мысль и тотчас приказал начать строительство флота в далекой Финикии. Дерево для этих целей должен был поставлять Ливан, медь, паклю и парусину — Кипр. Корабли в разобранном виде доставлялись к Евфрату, а от Тапсака флот спускался вниз по течению до Вавилона. В этом был весь Александр, быстро и легко принимающий решения, изменяющие мир.

После Суз планы освоения морских путей постепенно стали приобретать более определенные очертания. В Месопотамии, так же как некогда в Индии, в первую очередь предстояло освоить большие реки, и прежде всего их устья. Однако открытие судоходства по Тигру и Евфрату столкнулось с некоторыми трудностями. Томимый желанием скорее достичь моря, Александр спустился по Эвлею и основал у устья новую Александрию, затем поднялся вверх по течению Тигра. Остальные суда воспользовались каналом, ведущим к Тигру. Сухопутные войска прибыли туда же. Началась весьма трудная работа: Тигр во многих местах был перекрыт плотинами, благодаря чему вода поступала на поля, и царь со свойственной ему беспощадностью повелел срыть их. Он жертвовал плотинами для решения более важной, с его точки зрения, задачи — превращения Тигра в судоходную реку.

Александр не забывал о своем плане обогнуть Аравию. Правда, следовало дождаться, когда в Финикии закончится постройка новых судов; к тому же осень и зима задержали царя в Мидии. Таким образом, удалось подготовить все с большей тщательностью, чем это было сделано во время первого путешествия Неарха. Теперь не было необходимости рисковать целым флотом, а можно было послать всего несколько кораблей для предварительной разведки. То, что не удалось бы сделать этим кораблям (имеется в виду главным образом завоевание и заселение прибрежных земель), завершила бы следующая за ними большая экспедиция.

Уже осенью из Тередона, в устье Евфрата, отплыла триаконтера под командованием друга Неарха — Архия, одного из лучших македонских мореплавателей, о котором уже упоминалось выше. Он достиг Тила (современный Бахрейн). Зимой к нему присоединился Андросфен. На своем судне он прошел сначала вдоль опасного геррейского побережья, постепенно производя разведку местности. Затем Андросфен причалил к Тилу и надолго остался там. Отчет, написанный им по возвращении, относится к наиболее ценным страноведческим исследованиям, когда либо попадавшим в царскую канцелярию. С тем же мастерством написана и его книга о путешествии по Персидскому заливу, опубликованная позднее. Правда, оригинал этой книги до нас не дошел, но Теофраст очень широко использовал ее в своей книге «О растениях». Благодаря Андросфену наши представления о Тиле не менее ярки, чем сведения о современном Бахрейне.

Андросфен повествует о побережье, заросшем манграми, о чудесных родниках и источниках, о пышной растительности оазисов, об овощах, пальмах и апельсиновых деревьях. Следовательно, порт на северном берегу острова уже тогда был маленьким раем, значение которого определялось чрезвычайно богатой добычей жемчуга. Несомненно, Андросфен тщательно изучил это место, где, возможно, будет основан город.

Александр был, по-видимому, очень доволен результатами этих исследований. Не менее важным представлялся маленький остров, расположенный против устья Евфрата. Александр назвал его Икаром — в честь мифологического юного храбреца, полетевшего к солнцу. И на этом острове предполагалось основание нового города.

В путь отправился еще один мореплаватель — Гиерон из города Солы на Кипре. Он должен был обойти на своем судне вокруг Аравии. В то же самое время корабль под командованием Анаксикрата вышел из Египта, чтобы подойти к Месопотамии с противоположной стороны. Однако ни то, ни другое судно не достигло цели. Гиерон вернулся, дойдя до Ормузского пролива, Анаксикрат, правда, дошел до Баб-эль-Мандебского пролива, однако у Адрамаута был вынужден прервать путешествие из-за нехватки питьевой воды. Таким образом, самый трудный отрезок побережья так и остался неисследованным.

Еще до того как Александр в 323 г. до н. э. вплотную занялся подготовкой Аравийской экспедиции, он отдал распоряжение, чрезвычайно характерное для его планов освоения мира: он приказал Гераклиду создать в Гиркании флот для исследования Каспийского моря. Выше мы уже говорили, что не только греческие географы, жившие до Александра, но и сам Александр полагал, что земля имеет симметричное строение. И так как Александр считал Персидский залив и Красное море как бы юго-восточными заливами океана, Каспийское море, по его мнению, было его северо-восточным эквивалентом. Если бы эта мысль подтвердилась, то Каспийское море, подобно Персидскому заливу, имело бы выход к океану; тогда отсюда можно было бы проложить пути на север. Конечно, сначала предстояло выяснить, не является ли Каспийское море внутренним, как полагали большинство географов и сам Александр. В таком случае ничего здесь сделать было бы нельзя. Поэтому в задачу Гераклида не входили ни завоевание, ни освоение, а лишь исследование Каспийского моря. Если бы выяснилось, что выход к океану действительно имеется, царь занялся бы этим проектом всерьез.

Когда Александр весной 323 г. до н. э. прибыл в Вавилон, подготовка к Аравийской экспедиции шла полным ходом. Из Финикии через город Тапсак прибыли левантийские мореходы и навархи, а одновременно с ними и первые суда; их было около пятидесяти. По одной из версий, Александр приказал построить 700 судов, что можно было бы считать обычным преувеличением, однако на Инде в его распоряжении находилось около 2000 судов; из них, по-видимому, 800 были построены по приказу Александра. Кроме того, Александр повелел вырыть в Вавилоне огромный затон, где могли бы разместиться 1000 кораблей. Видимо, он рассчитывал, что в Вавилон придут все эти суда, которые предназначались не только для экспедиции: часть из них должна была осуществлять постоянно возрастающие регулярные морские перевозки. Не случайно царь переслал большие денежные средства в Левант для найма опытных мореплавателей и покупки рабов, знающих морское дело. Этих людей предполагалось использовать впоследствии на судах и заселить ими побережье.

Для местных нужд Александр приказал построить в Месопотамии еще ряд судов; кроме того, он сконцентрировал в Вавилоне флот Неарха. Здесь проводились различные морские маневры, устраивались соревнования навар-хов и гребных команд. Сам Александр предпринял на корабле путешествие по Евфрату, вошел в канал Паллакотг и осмотрел питаемые им окрестные озера и низменности.

Здесь, на краю Аравии, Александр основал греческий город и приказал изменить направление Паллакотта с целью облегчить использование этого важного для водного хозяйства канала. Предание гласит, что во время этого путешествия Александр сам стоял за рулем. Во всяком случае он увлекался мореплаванием все сильнее и сильнее.

Царь не успел осуществить Аравийскую экспедицию. Александр умер, когда подготовка к ней была закончена. Мы можем составить себе представление о его намерениях, только судя по подготовительным работам. Однако для правильного понимания этого начинания Александра необходимо прежде ознакомиться с представлениями об Аравии, существовавшими в те времена.

Издавна Аравийский полуостров представлялся грекам не пустыней, а богатой и процветающей страной. Оттуда в Грецию прибывали драгоценнейшие товары, в первую очередь пряности и благовония: лаванда, мирра, фимиам, ладан, кассия и корица. Греки часто не знали, были ли товары собственно аравийскими или же жители полуострова выступали посредниками при продаже чужих товаров. В действительности жители «Счастливой Аравии», так же как и побережья Персидского залива, часто наживались, торгуя индийскими товарами.

Для Александра было важно не только проложить морской путь вокруг Аравийского полуострова, но и наметить места для будущих городов и портов. Вполне возможно, он предугадал, что вся торговля с Индией зависит от Аравии и что именно оттуда, а не из Гедросии проходят пути в его «страну чудес». В более отдаленной перспективе можно было подумать и о прямых связях между Индией и Египтом. Так как сообщение между Нилом и Красным морем уже существовало, водный путь можно было продлить до Александрии.

Современные источники рассматривают Аравийскую экспедицию односторонне — как мирное путешествие с исследовательскими целями. Однако, по моему мнению, все распоряжения Александра этому противоречат. Здесь определенно речь шла о военной операции с участием флота и сухопутных войск. Это были те же самые «мирные средства» и насильственные «благодеяния», при помощи которых царь подавил всяческое сопротивление в Индии.

Лишь после исследований геологов и петрографов, работавших по поручению ЮНЕСКО для Саудовской Аравии, результатами которых я воспользовался, стало ясно, что многие горные массивы Внутренней Аравии вплоть до времен монгольского нашествия были покрыты лесами, воды там было намного больше и велась добыча полезных ископаемых. Подобно Северной Африке и Ирану, Внутренняя Аравия тоже подверглась постепенному высыханию, причем первый его этап приходится на 1000 и 800 гг. до н. э. Затем наступает перерыв, а может быть, даже некоторое увеличение влажности, но около 1200 г. н. э. начинается второй этап засухи. Однако все это, в особенности результаты археологических раскопок, относящихся к культуре Бахрейна, требует более детального изучения. Лишь после последней, решающей засухи всюду, где нет родников, источников и близких к поверхности земли грунтовых вод, в Аравии стали преобладать пустыни, безлесные горные массивы и равнины, покрытые топкой, похожей на муку песочной пылью.

Обо всех этих изменениях мы должны помнить, учитывая, что Нововавилонское царство при Набониде включало в себя Ятрию (Медину), а Аравийский полуостров древние называли «счастливым». Тем более следует иметь это в виду, занимаясь Аравийской экспедицией Александра. Несомненно, в задачи экспедиции входило освоение внутренних областей полуострова, но в первую очередь царя занимали прибрежные области, их освоение и подчинение, а также торговля с Индией.

Вся операция была направлена сначала против аравийцев, живущих на востоке Месопотамии; возможно, существовало и намерение пройти от Евфрата в глубь страны. Несомненно, из расположенного в устье порта Тередона флот направился к острову Икар, где, как уже упоминалось, предполагалось основать город и порт. Затем корабли должны были пройти вдоль геррейского побережья, а сухопутным войскам предстояло захватить и подчинить его. Ведь здесь находился центр торговли, которая велась между Индией и Финикией. Товары переправлялись на кораблях и верблюдах в обход Персидского царства, а вся прибыль попадала в руки аравийцев. Одной из главных задач экспедиции было, конечно, взять аравийскую торговлю под контроль империи. Несомненно также, что дальше экспедиция направлялась к Тилу, где предполагалось основать новую Александрию. Царь намеревался расселить в областях у Персидского залива западных семитов с Леванта и с их помощью оживить торговлю, с тем чтобы она достигла такого же расцвета, как на Средиземном море.

А сам Александр? Из царских дневников, эфемерид, явствует, что он хотел пуститься в плавание вместе с флотом. Командование флотом было поручено Неарху, сухопутными войсками — по-видимому, Пердикке. Неизвестно, намеревался ли царь оставаться все время на корабле или собирался в случае необходимости брать на себя командование сухопутными войсками, как это было во время плавания по Инду. Согласно источникам, руководство экспедицией в целом должно было осуществляться Александром.

Поскольку все предприятие касалось Персидского залива, его цели и задачи довольно ясны, однако последующие планы царя большей частью лежат за пределами наших предположений. Несомненно лишь одно: флоту предстояло обогнуть Аравийский полуостров. Остается вопрос, собирался ли царь лично участвовать в дальнейшей экспедиции и думал ли использовать в ней сухопутные войска. О трудностях, ожидавших экспедицию, Александр мог узнать от Скилака, а также из отчета Анаксикрата, если этот отчет тогда уже был получен. Может быть, царь намеревался поступать в зависимости от обстоятельств, во всяком случае ему нельзя было надолго покидать империю, поскольку еще шла реорганизация армии, а воинское снаряжение и пополнение не прибыли из Македонии.

Немалое удивление вызывает у нас избранное для экспедиции время года. Поход через Гедросию был осуществлен в октябре и ноябре, т. е. в самое благоприятное время. Для экспедиции же по знойному, изобилующему испарениями Персидскому заливу были отведены самые неблагоприятные месяцы — июль и август. Правда, в это время дуют нужные ветры, но насыщенный парами воздух ухудшает видимость, и плавание становится весьма опасным. Что же касается сухопутных войск, то поход в период влажного летнего зноя был бы для них мучительно труден. Может быть, царь в безумной заносчивости, как некогда в Пенджабе, нарочно захотел выбрать самое неподходящее и неблагоприятное время? Правда, нам неизвестно, воспользовались ли македоняне сведениями Скилака и знали ли географию Оманского залива. Во всяком случае флот во второй половине октября должен был достичь восточной оконечности Аравийского полуострова и сменить здесь курс с юго-востока на юго-запад. Это было именно то время, когда юго-западный муссон сменяется северо-восточным.

Вероятно, Александр и Неарх учитывали это изменение ветров. Ведь со времен Патталы направление и время муссонов были уже известны. Не исключено, что Неарх совершенно сознательно хотел воспользоваться западными ветрами Персидского залива; он знал, что, когда корабли обогнут восточную оконечность полуострова, можно будет использовать северо-восточный муссон. Ветер должен был гнать корабли вдоль юго-восточного побережья Аравии к Красному морю. Если бы все это осуществилось, то экспедиция совершила бы путь, давно уже известный арабам. Греки же познакомились с ним гораздо позже, при Птолемеях, когда Гиппал первым прошел из Египта в Индию. Если все это так, то до некоторой степени понятен выбор месяца для начала экспедиции.

Таковы были цели и планы экспедиции — может быть, не столь грандиозной, как походы против Персии или Индии. Но этой же весьма значительной операции царь собирался посвятить несколько месяцев; предприятие было смелым и рискованным, а учитывая страшный летний зной, не менее опасным, чем поход через Гедросию. Морской поход мог быть удачным, но сухопутная операция летом, как нам представляется, была обречена.

От фантастического плана обойти и Аравию, и всю Африку за один поход Александр давно отказался. К Карфагену не было подхода с запада. У царя за это время созрел еще один проект: двинуть вновь созданную армию с востока, от Финикии и Александрии, и завоевать таким образом господство над Средиземным морем. Это был последний грандиозный план Александра.

[ZHAN]

Смерть Александра перечеркнула не только проект Аравийской экспедиции, но и многие другие. Это и неудивительно, если учесть могущество его личности. В царской канцелярии, в особом архиве, гипомнеуматах, хранилось много проектов и предложений, накопившихся за многие годы. Одни были почти забыты, другие только что поступили. Часть из них оказалась не только подробно разработана, но и уже претворялась в жизнь. Поэтому после смерти царя их нельзя было просто предать забвению.

Пердикке пришлось доложить о них войсковому собранию, чтобы аннулировать распоряжения и отменить планы Александра. Пердикка был очень заинтересован в этом. Поэтому он доложил самые дорогостоящие планы и проекты, представленные архитекторами и еще не утвержденные Александром. Во всяком случае Иероним, повествующий об этом со слов Евмена, мог узнать от него лишь о тех планах и проектах, которые Александр только намеревался осуществить или во всяком случае считал достойными серьезного рассмотрения. Поэтому здесь не упоминается ни о канале для Эритрейского полуострова ни о новом основании Смирны, а лишь о тех замыслах, к осуществлению которых царь собирался вскоре приступить.

Нельзя, конечно, быть уверенным в том, что Александр осуществил бы все так, как проектировалось, но вполне можно составить определенное представление о его планах и намерениях, если бы смерть не настигла Александра. Ознакомление с его планами делает наши знания о царе более полными.

Мы уже говорили о замыслах Александра, о проектах строительства в Элладе и Македонии. Судя по планам восстановления храма Мардука в Вавилоне, строительства грандиозной гробницы Гефестиона, притом что в Александрии в память об умершем друге уже был построен героон, можно предположить, что царь намеревался украсить всю империю культовыми сооружениями. В этой связи заслуживает внимания замысел возведения памятника на могиле Филиппа. Хотя Александр много раз говорил о своем происхождении от бога Аммона, называя его своим истинным отцом, не почтить память победителя при Херонее на его родине он не решился. Это была уступка справедливым требованиям народа.

Существовали и планы создания новых городов с расселением там нескольких общин. Подобные меры уже проводились Александром на Востоке: основывались новые центры, куда вынуждали переселяться местных жителей. Несомненно, царь и в дальнейшем всячески поощрял бы создание больших городов.

Одним из самых значительных замыслов был намеченный, но неразработанный план переселения людей из Азии в Европу, а из Европы в Азию. В больших азиатских государствах всегда имели место такие переселения, но, как правило, они проводились в наказание, чтобы покарать и политически обезвредить города и народы. Намерения Александра были совсем другими: «С помощью браков и привыкания друг к другу оба континента должны объединиться в согласии и любви». Теперь это относилось к созданию не только высшего слоя избранных наций — македонян и персов (или иранцев), но и к народам обеих частей света — Европе и Азии. Правда, Александр имел в виду не переселение народов, a somaton metagogae, т. е. «перемещение человеческих тел», «человеческого материала». Как бы парадоксально это ни выглядело с современной точки зрения, речь идет здесь о браках и братании людей разных национальностей. Все это наряду с имеющей несколько иной характер попыткой перемешать македонян и иранцев, безусловно, отвечало интересам империи.

Мировая империя, занимавшая огромную территорию, конечно, была главной побудительной причиной такого переселения; отсюда сами собой вытекали благоприятные условия для создания unity of mankind [Единство человечества (англ.)].

В этой связи нам понятно распоряжение Александра, сделанное им незадолго до смерти: расселить финикийцев и сирийцев вдоль Персидского залива. До сих пор царь размещал в новых городах наряду с местным населением греков и македонских ветеранов. Однако теперь все изменилось: в планирование империи впервые были включены как самостоятельный, активно действующий фактор семиты левантийского побережья. Александр, по-видимому, всегда ценил семитов как купцов. Поэтому им разрешалось сопровождать армию в качестве торговцев и маркитантов. Кроме того, финикийские города занимали особое положение и пользовались самоуправлением, а Газа и Тир после истребления их населения были восстановлены не как греческие, а как семитские города.

Со временем Александр понял, что семиты гораздо охотнее идут навстречу его планам создания всемирной империи, чем все другие народы. Как противились этим планам македоняне, нам уже известно. Но и греческие наемники, осевшие на Востоке, страдали от ностальгии и бунтовали. К тому же они отличались сильно развитым националистическим чванством и высокомерием. Время расцвета национальной истории западных семитов, за исключением иудеев, давно уже миновало: они привыкли покоряться могущественным государствам и охотно поддерживали их, извлекая из этого пользу. Финикийская городская культура достигла очень высокой ступени развития, переняв многое от греков. А кроме того, семиты побережья отличались необыкновенной ловкостью, умением приспосабливаться к любым климатическим условиям и новому образу жизни. Их легче было привлечь на свою сторону и удобнее использовать, чем даже греков.

Если македоняне и иранцы могли взять на себя управление и армию, греки — духовную культуру, то Финикия с Сирией, да и Левант в целом занимали первое место в торговле. Заселение же новых городов и мореплавание им следовало поделить с греками. Таким образом, когда Александр незадолго до смерти обнаружил этот новый цвет в своей палитре, перед ним открылись совершенно неожиданные перспективы.

Если сопоставить выражение «переселение человеческого материала» со всей деятельностью Александра, оно может иметь еще одно истолкование. Одновременно с вербовкой людей в Леванте царь приказал покупать рабов. Причем последние должны были разбираться в мореплавании и, что немаловажно, отвечать требованиям, которые он предъявлял к переселенцам. Может быть, царь намеревался при их переселении к берегам Персидского залива предоставить им свободу? А может быть, выражение «человеческий материал» (somata) указывает на то, что он хотел в основном использовать рабов для своих планов смешения и переселения народов? Ведь найти добровольцев среди свободных не всегда оказывалось легким делом. Эллинских наемников, правда, удалось одурачить и обмануть, применив военную дисциплину. Свыше 23000 человек переселилось таким образом только в северо-восточные провинции. Иностранные ландскнехты стали уклоняться от царской службы. Они собрались у Тенара и чуть ли не грозили открытым неповиновением. По-видимому, следовало искать другие формы скрытого, а порой и явного принуждения. Поэтому попытка использовать рабов в целях переселения совершенно естественна и понятна.

Все эти планы представляются нам значительными и интересными, но, несомненно, самым грандиозным замыслом было намеченное Александром завоевание запада Средиземноморья. Некоторые исследователи считают, что Александр не стремился к завоеваниям после покорения Персии, при этом подвергается сомнению аутентичность последних планов Александра, о которых сообщает Диодор. Они опровергают ссылки на Иеронима, хорошо знакомого с материалом, и отрицают наличие других доказательств стремления Александра к мировому господству.

Однако подобные мнения совершенно несостоятельны. Авторитет Иеронима непререкаем, а действия Александра в Индии и Аравии однозначно свидетельствуют о его замыслах.

На наш взгляд, имеется еще одно важное доказательство в пользу существования замыслов всемирного господства. Во время походов на восток от Персидского царства Александр, несмотря на полное отсутствие поводов к войне, везде выступал как завоеватель и агрессор. Он считал своим врагом любой народ, любое государство, любого правителя, не приветствующего его и заранее не выражающего покорности и смирения. В качестве примера можно привести завоевание пограничных индийских провинций или покорение племен в Аравии. Покоренным Александр предоставлял только один выбор: либо полное подчинение, либо гибель.

Такие действия можно было бы признать странными и необъяснимыми, если бы не притязание Александра на завоевание всего мира. Для властелина, считавшего покорение мира своей ниспосланной свыше миссией, все это совершенно естественно. Если Александр a priori считал себя властелином мира, он мог, более того, должен был вести себя именно так. Когда же в нем пробуждалась совесть, царь успокаивал себя прорицанием Аммона.

Поэтому кажется неправдоподобным предположение Вилькена, что мысль о западной экспедиции возникла у царя только в Кармании, когда Неарх рассказал ему о своем морском походе. Если поход против Индии был обусловлен концепцией господства над миром, то и операция против Зацада, конечно, давно входила в планы завоеваний, охватывающие весь мир. Именно поэтому на далеком Востоке Александр изучал историю Сицилии Филиста и охотно слушал рассказы сицилийских художников об их родине. В Кармании эти тайные замыслы проявились впервые и породили план проложить морской путь вокруг Африки до Геркулесовых столпов. Но, как уже упоминалось, царь вскоре отказался от этого плана.

Однако в мирные годы (324 и 323) сформировался новый, менее фантастический проект. О нем вместе с другими последними планами Александра сообщает Диодор. Прежде чем более подробно рассмотреть этот проект, коснемся существовавших до сих пор отношений Александра с Западом.

Намеченное Александром завоевание стран Средиземноморья занимало и заботило эти страны больше, чем самого царя. Ничего определенного еще не было известно, однако, когда на Западе узнали о возвращении Александра, которого считали пропавшим без вести, и о создании новой армии в Вавилоне, все поняли, что предстоят новые походы. Ведь только на западе и оставались страны, которые стоило покорять.

Неудивительно поэтому, что некоторые правители стран Средиземноморья решили отрядить послов к царю. Ведь никто пока не требовал выражения покорности и готовности к подчинению, можно было для начала приветствовать царя, передать ему подарки и добрые пожелания, испросить согласия на заключение с ним союза. Послов отряжали главным образом потому, что соседи уже опередили их. Было целесообразно поэтому опровергнуть возможную клевету на себя, а если представится случай, и оклеветать самих соседей. Более слабые надеялись на защиту от более сильных или хотя бы на справедливое разрешение споров. Таким образом, Запад сам втягивал Александра в свои проблемы, ибо положение там было неустойчиво: луканы противостояли Таренту, Рим — самнитам, этруски — галлам, Сиракузы — Карфагену. Все было раздроблено, ничего не решено, много было сильных, но ни одного сильнее других, а разрешить все проблемы мог только сильнейший.

Александр принимал послов в огромном, блиставшем роскошью и великолепием шатре, специально предназначенном для аудиенций, используя для вящего впечатления слонов и пышно одетых воинов. Легко можно понять, что во время таких приемов сам царь и его приближенные проникались идеей мирового господства.

Нельзя точно перечислить все государства и народы, которые направили к Александру своих послов. Достоверно известно лишь о ливийцах из Северной Африки, а также о посольствах бруттов, луканов и тирренов из Италии.

С античных времен не угасают споры вокруг вопроса, прибыли ли на Евфрат посланцы с Тибра. Рим тогда только начал выходить за пределы Лациума, он уже утвердил свое господство над Кампанией и присоединил Капую к своему Союзу. Таким образом, Рим перешагнул свои границы и становился самой молодой великой державой. Нас не должно удивлять, что ни Птолемей, ни Аристобул не заметили в толпе чужестранцев римских послов. Но Клитарх все же упоминает о них, хотя, казалось, у него не было причин придумывать этот факт. Страбон тоже упоминает их, но по другому поводу: он отмечает, что Александр выражал недовольство пиратством латинян. Из этого можно сделать вывод, что дипломатические отношения с Римом все же существовали.

Нам представляется чрезвычайно важным тот факт, что погибший в Италии царь Эпира, союзник римлян в борьбе против италийских горных племен, был родственником Александра. Можно было ожидать, что Александр захочет отомстить за смерть своего родственника. Это обстоятельство должно было представляться римлянам подходящим поводом для возобновления союза с Македонией, но это вовсе не означало, что посольство римлян прибыло с выражением покорности.

Перейдем теперь к роли Западной экспедиции в последних планах Александра. До нас дошло только краткое сообщение Диодора о последнем грандиозном военном замысле царя. В Финикии, Сирии, Киликии и на Кипре намечалось построить тысячу военных кораблей, которые по размеру превосходили триеры. Нас не должна удивлять эта круглая цифра, ведь для флота на Евфрате Александр заказал 700 кораблей, а гавань в Вавилоне была рассчитана именно на 1000 кораблей. Если и теперь речь шла о 1000 кораблей, то это объясняется титаническим размахом планов Александра. Намечалось построить различные типы судов, для самого Александра проектировалась гептера; впоследствии ею пользовался Деметрий (сын Антигона).

С новым флотом и новой имперской армией можно было идти на Карфаген, выступать против всех народов Средиземноморья, захватить Ливию, Иберию и примыкающие прибрежные страны, наконец, Сицилию. Северная Африка, Пиренейский полуостров, Южная Франция и вся Италия включались, таким образом, в эти планы. Намечалось проложить широкую дорогу вдоль Африканского побережья, которая протянулась бы до самых Геркулесовых столпов. Во время похода в подходящих местах предполагалось сооружать верфи и порты.

Вот и все, что мы знаем со слов Диодора о последнем неосуществленном замысле Александра. Больше ничего не дошло до нас о его самом грандиозном плане. Ведь то, чего Риму с трудом удалось достичь за столетия, Александр намеревался осуществить за несколько лет. В военном отношении эта задача сравнима с завоеванием Персии, организационно же она была более сложной и многообразной.

И опять-таки говорили о «мирном предприятии», но мирным оно было бы лишь там, где армия встретила бы безусловное повиновение и подчинение. Собравшись в Александрии, войска должны были пройти через Триполитанию, достичь Карфагена и Гибралтара. Здесь перед ними вновь бы открылся океан, только на другом краю земли. И опять были запланированы две разведывательные экспедиции: одна — на юг, вокруг Африки, другая — на север, вдоль побережья Европы. До этой экспедиции следовало, конечно, выяснить, можно ли, продвигаясь по северу Европы, дойти до Каспийского моря. Сам замысел продвижения войск как бы предвосхищал поход Ганнибала, осуществленный позже. Может быть, Александр покорил бы Альпы, как некогда Гиндукуш. Во всяком случае, он намеревался закончить поход завоеванием Италии и Сицилии, а также горных племен в районе Тарента. Повсюду намечалось сооружать новые торговые пункты, новые Александрии. Предполагалось также проложить новые дороги, что привело бы к расцвету торговли и ремесел. Тогда бы на всех трех континентах процветало единодушие и согласие.

Не следует забывать и о том, что царь объявил траур для всей армии, когда узнал о гибели в Нижней Италии своего родственника, царя Эпира. Следовательно, безусловно, замышлялось кровавое отмщение: о мирном походе не могло быть и речи.

Несомненно, Александр с его полководческим гением и огромной военной мощью довел бы и этот план до победного конца. Ему удалось бы подчинить себе западную часть ойкумены: Карфаген и Сиракузы, но только не Рим. После смерти Александра его чудовищная империя наверняка распалась бы, какую бы долгую жизнь ни уготовила ему судьба. Но римлянам по уже проторенной Александром дороге удалось бы раньше установить свое господство над странами Средиземноморья.

В этом последнем плане завоевания мира Александр предстает перед нами как человек, лишенный каких бы то ни было колебаний и угрызений совести. Все существующее, все священные права он готов был бросить под ноги своим воинам, повинуясь только внутренним импульсам, идущим от его отца Аммона. Правда, он разрушал лишь для того, чтобы строить, но его идеи не имели ничего общего с органическим развитием народов. Это было такое стремительное и внезапное ниспровержение мира, что удары его Геркулесовой палицы могли заставить побледнеть даже богов Олимпа.

[ZHAN]

Благодаря превосходству македонского командования и оружия война уносила не так много жизней. Гораздо хуже обстояло дело с болезнями, и тот, кто побывал на Востоке, знает, какие опасности таит в себе его климат. Эпидемий в армии Александра не было, однако малярия и различные кишечные болезни время от времени наносили войску существенный урон.

Достаточно ознакомиться со сведениями о числе приближенных Александра и сатрапов, погибших от болезней. А ведь в этих случаях речь шла о людях, не знавших тягот походной жизни. Но как раз они-то больше подвергались всяческим соблазнам, чем маленький человек, и продолжали кутить и пировать в климате, который обычно карает за всякие излишества повышенной восприимчивостью к заболеваниям.

С незапамятных времен македоняне превыше всего ценили шумные пирушки и попойки; греки пренебрегали развлечениями подобного рода и предпочитали свободный дух и утонченные радости своих симпозиумов. На пирах Александра сошлись обе традиции — и македонская и греческая. Начинались они по-гречески, т. е. сопровождались музыкой, беседой, ведь именно такие развлечения особенно любил Александр, но кончались македонским обычаем — пить неразбавленное вино, часто все завершалось самым безудержным пьянством. Во время этих ночных бдений царь предавался не только радостям пиршества, но и беседовал со своими приближенными, обсуждал с ними свои идеи, пытался увлечь своими замыслами. Он говорил много и охотно, рассказывал о своих планах и в общих чертах, и во всех подробностях, речь его была блестящей, пленяющей, иногда даже преисполненной бахвальства. Однако он говорил не только о своих успехах и планах. К пиршественному столу приглашались и музы — как серьезные, так и веселые. Рассказывались мифы, поэты, да и сам царь, декламировали стихи, Александр требовал от певцов песен, от философов споров и речей.

Здесь было представлено все разнообразие духовного мира Эллады. Могло показаться, что это одна из афинских школ, но на самом деле это была скорее школа Александра, более того, какая-то особая ее форма. На пирах всегда присутствовал определенный круг приближенных царя, и именно здесь он управлял ими. А делать это было намного труднее, чем управлять империей. Не исключено, что именно во время ночных празднеств Александру удалось побороть своеволие, чванство и спесь своих сподвижников. Можно было мириться с тем, что они напивались, приводили к концу пира гетер и ссорились между собой. Да и сам царь был не прочь повеселиться вместе со всеми. Он пил и тоже напивался. В последние годы царь, по-видимому, пристрастился к неразбавленному вину. Ему нравилось сильно напиваться, как-то он даже вызвал на состязание, кто больше выпьет, самого завзятого кутилу и пьяницу, друга своего детства, Протея. Александр оказался слабее Протея, откинулся на подушки, и кубок выпал из его рук.

Теперь царь бросал вызов судьбе уже по-иному. Некогда он рисковал жизнью и не щадил себя в кровавых битвах. Теперь же он как будто стремился к опасности, которой подвергается каждый человек, ослабляющий себя алкоголем в лихорадочно-знойной Месопотамии. Врачи предостерегали его, да и судьба Гефестиона могла быть для него уроком. Но Александр чувствовал себя богом и сыном Аммона, ведь сам Асклепий не должен был отказать ему в помощи. В Тарсе Александру удалось преодолеть смертельную болезнь, он победил болезнь на реке Яксарт, перенес самые тяжелые ранения — чего же еще ему было бояться? Может быть, это была та самая гибрис, которая была свойственна, например, и Цезарю, гибрис, не позволявшая царю стать осторожным? Так он сам легкомысленно накликал на себя беду, когда судьба вызвала его на последний поединок. Ведь уже во время экспедиции по Евфрату и Паллакотту царя коснулось дуновение смертельной лихорадки.

Наступил июнь, более знойным стал ветер пустыни, проникавший в лабиринт домов Вавилона. Царский лагерь напоминал деятельный и хлопотливый пчелиный улей. Только что закончились похороны и погребальные празднества в честь Гефестиона, и траур по умершему другу был снят. Теперь предстояла неделя, полная радостного ожидания и напряжения, после чего царь, армия и флот отправлялись в дальние страны. Проводились последние подготовительные работы, устраивались празднества и пиры.

Как всегда перед началом любого предприятия, совершались торжественные жертвоприношения. Войску было выставлено богатое угощение. Александр пировал со своей свитой. Только что закончился роскошный пир в честь Неарха и флота; уже брезжило утро, и царь почувствовал себя усталым. Но тут Медий, отпрыск фессалийского княжеского дома, пригласил его на короткий веселый завтрак. Царь охотно принял приглашение. Ему нравился Медий, после смерти Гефестиона он предпочитал его общество всякому другому. Это был третий грек в ближайшем окружении царя (после Неарха и Евмена). Царя мало заботила ревность македонян; он приблизил к себе фессалийца, так как ценил его естественное и непринужденное поведение, тонкий ум и литературные увлечения. Итак, за ночным пиром последовал еще один, утренний.

Потом царь принял ванну, удалился к себе и проспал весь день. В этом опять-таки был весь Александр, он всегда оставался самим собой, делал все, что ему хотелось. Он нимало не обращал внимания на суету и волнение, сопряженные с началом экспедиции. Неарха он знал достаточно хорошо и полностью на него полагался. К вечеру царь вновь был бодр и велел передать Медию, что посетит его. Александр не предчувствовал, что наступили последние счастливые и веселые часы, уготованные ему судьбой.

Вокруг Александра собрался тесный кружок из двадцати его приближенных. Как всегда, были приглашены телохранители, в первую очередь, конечно, Пердикка, несколько военачальников, командующих войсками, только что прибывшими с Запада, затем Неарх и Евмен, из греков еще Филипп, личный врач царя, один инженер, два аристократа из Фессалии и из Фракии. Александр предстал перед своими приближенными во всем блеске гения, сияя радостью и весельем. Он декламировал отрывки из «Андромеды» Еврипида, пил за здоровье своих сотрапезников. Но не слишком ли велика была жажда, мучившая царя? Могло показаться, что он хочет погасить внутренний жар. И, может быть, врач уже заметил, что начинается сильная лихорадка?

Когда к утру Александр вернулся во дворец, то почувствовал не только усталость, но и жар. По привычке он выкупался и попытался поесть. Однако начался приступ, вынудивший его прилечь тут же, в купальне, сильная лихорадка и полная беспомощность, столь характерные для малярии, обрушились на него. Когда приступ прошел, Александр не смог подняться, и его на носилках отнесли к алтарям, чтобы он мог совершить там обычные жертвоприношения. Потом его перенесли в его покои, где царь до вечера отдыхал. Вечером он призвал к себе военачальников. Четко и твердо Александр дал указания о порядке начала экспедиции: на четвертый день должна была выступить армия, на пятый — флот. Вместе с флотом в поход отправится и царь. Так он назначил сроки не только для войска, но и для себя самого. Возможно, приступ был только следствием ночных пирушек и царя постигла одна из эпизодических лихорадок Востока, а не опасная болезнь.

Однако ощущение свинцовой тяжести томило Александра. Былые годы, годы войны, царь провел в непрестанных военных походах и маршах, в мирное время часто менял местопребывание своего лагеря, и теперь ему также не терпелось переменить место. С наступлением темноты он приказал отвезти себя на берег Евфрата, в летний дворец, некогда построенный Навуходоносором и перестроенный недавно Гарпалом. Здесь ему стало лучше от прохлады и дуновения свежего воздуха после давящего зноя Вавилона.

На другое утро он смог подняться, но остался в спальне, запретил пускать к себе посетителей и не отдавал никаких приказов. К себе он призвал только Медия и провел с ним весь день, беседуя и играя в кости. Военачальникам он назначил явиться на следующее утро, полагая, что будет чувствовать себя лучше.

Однако поздно вечером начался второй приступ. Короткие перерывы между приступами указывают на то, что царь заболел самой тяжелой формой малярии (malaria tropica). Всю ночь Александр метался в постели. Осознавал ли царь нависшую над ним опасность, понимал ли он, что стоит перед самой трудной битвой в своей жизни? Ведь он всегда побеждал с помощью своей божественной силы. Поэтому он и назначал себе сроки и непременно должен был их соблюсти.

Вновь наступило утро, приступ прошел, Александр смог принять ванну и принести жертвы богам. Несомненно, он ощутил настоятельную необходимость совершить этот священный обряд. За счастливый исход экспедиции жертва уже была принесена, а теперь сам титан нуждался в помощи богов. Затем он принял флотоводца Неарха и подтвердил, что все остается в силе, как было определено ранее: через три дня флот выходит из гавани. Неарх долго просидел у царя, но в кости они не играли. Они говорили об их общих планах, об исследовательских экспедициях и океане. Сила духа должна была помочь царю побороть слабость тела и страшный недуг.

Но следующий день принес с собой третий приступ невероятной силы. По-видимому, он и был решающим для исхода болезни. Возможно, даже Александр почувствовал это. Ведь со всей свойственной ему волей и упорством этот всемогущий человек пытался побороть демонические силы, таящиеся в лихорадке. Находясь в жару, он принял ванну, совершил жертвоприношение, вновь призвал к себе военачальников. Несмотря на озноб и жар, он объявил, что сроки должны быть соблюдены и все подготовлено к завтрашнему дню, назначенному к выступлению войск. Вечером царя принесли в купальню. Приступ прошел, но общее состояние больного не улучшалось. Особенно тяжелой была следующая ночь.

Утром вновь начался сильный жар. Чтобы хоть как-нибудь его умерить, больного перенесли в беседку на берегу пруда. Собрав всю свою железную волю, Александр вновь совершил жертвоприношение. Когда жар спал, он собрал военачальников, дал приказ выступать, говорил даже о новых назначениях в армии. Но на следующий день Александр чувствовал себя уже совсем плохо, а потом вновь начался приступ лихорадки. С трудом царю удалось совершить еще одно жертвоприношение. Несмотря на это, Александр все еще думал о начале экспедиции, хотя установленные сроки были нарушены. Он захотел вернуться во дворец и повелел, чтобы туда прибыли высшие военачальники. Это был его последний приказ. Александр еще повелевал, как он привык, сообразуясь со своей безграничной волей и властью.

Разве воля и власть этого человека, который теперь боролся со смертью, не были всегда безграничны? Разве он не победил с их помощью персов, не заставил повиноваться своих сподвижников и войсковое собрание? Разве дельфийская пифия не вознесла ему хвалу как непобедимому боту? Разве он не был правителем мира и сыном Аммона? И хотя он теперь боролся с недугом, как любой смертный человек, неужели он не выйдет победителем из этой борьбы?

Но, преодолевая жар и лихорадку и надеясь на выздоровление, он все же думал не только о своем земном существовании, но и о своей поистине божественной идее, об империи, о новом прекрасном мире, который еще не был построен и ждал своего завершения. Он думал об Аравии и Карфагене, о великих стройках, о слиянии наций, о человечестве. Если на самом деле существуют божественные силы, они должны помочь ему. Но воля и власть, Аммон и Асклепий на этот раз оказались бессильны.

По-видимому, организм царя, очень ослабленный ежедневными приступами малярии не мог сопротивляться сразу двум болезням; второй болезнью было либо воспаление легких, либо вызванная малярией, скоротечно протекающая лейкемия (белокровие). Поэтому не прекращался жар, постоянно мучивший больного. На следующий день силы больного совсем иссякли. Александра перенесли во дворец, где он задремал, но когда проснулся, то уже не мог говорить от слабости. Он еще узнавал своих военачальников. Пердикка не отходил от ложа больного, и умирающий передал ему кольцо с царской печатью.

С каждым днем в покоях больного становилось все тише, а вокруг дворца росло беспокойство и волнение. До тех пор, пока не были отменены приказы о начале экспедиции, войска не теряли надежды и веры в силу своего всепобеждающего царя. Но когда прошли все назначенные сроки, а известия о больном становились все менее утешительными, когда военачальники стали переговариваться друг с другом только шепотом, возникло страшное подозрение, перешедшее затем в уверенность: любимый царь уже умер, и это пытаются скрыть. Старые воины — теперь это были уже не те люди, которые бунтовали в Описе и отказывались идти вперед на Гифасисе, а верные воины, разделявшие с царем невзгоды, опасности и победы, — собрались и проникли во дворец. Их пустили к умирающему. И они проходили один за другим, без оружия, осторожно и тихо ступая, мимо царя, который не мог уже говорить и приветствовал их только движением глаз. Чудом казалось, что он еще жив; последнее, что он видел на этой земле, были его верные воины.

Надежды уже не было. После того как помощь не пришла ни от Аммона, ни от богов Греции, приближенные в отчаянии решили просить ее у вавилонского бога-врачевателя. Местные жрецы наставили их, как совершить обряд, испрашивая помощь от болезни. Мрачен был ответ божества: «Для царя лучше оставаться там, где он пребывает теперь».

На следующий день наступил конец. Все кончилось: Аравийская экспедиция, всемогущая власть, претензии на божественное происхождение, всепобеждающая воля, беспримерное творческое начало, планы мирового господства, империя. Остался человек, который тихо уснул, чтобы никогда уже не проснуться. Вечером 28 десия (приблизительно 13 июня) Александр умер.

[ZHAN]

Александр умер тридцати трех лет от роду, процарствовав тринадцать лет, и, как от дуновения ветра, погас мировой пожар, поглотивший все Персидское царство, часть Индии и Балкан и ликвидировавший свободу эллинского союза. То, что Александр надеялся создать взамен уничтоженного, создано не было. Созидатель покинул строительную площадку, не завершив начатого, оставив вместо себя неопытных мастеров и простых рабочих. Ушел со сцены актер, игравший главную роль, он же режиссер и постановщик и, собственно говоря, автор пьесы, раздававший роли актерам. Можно также сказать, что ушел укротитель, усмиривший всех непокорных и заставивший их подчиниться своей воле.

Александр был провозвестником новой веры; он поклонялся фетишу, который сам изобрел: идее мировой империи, создание которой в то время еще не было исторически обусловлено и поэтому было нереально. Теперь, когда идея лишилась поддержки Александра, никто не знал, что с ней делать. В глубине души все понимали, что никто не станет больше служить этому фетишу, но факт существования империи оспаривать не приходилось, оставалось лишь оспаривать ее право на существование.

Имперской «ставке» давно было тесно в маленькой Македонии. Полководцы Александра рвались к широким просторам, к рискованной игре на краю пропасти. Вскоре выяснилось, что каждый из его сподвижников унаследовал от своего царя стремление к великодержавности. Среди них не было никого, кто не хотел бы стать царем сам, кто остановился бы перед риском, надеясь что-то выгадать, кто не определял бы свои будущие действия только собственными стремлениями и желаниями.

При этом произошло смещение всех жизненных понятий. При Александре все благоговели перед священной идеей империи и вынуждены были служить ей. Теперь же потомки полководцев Александра высшей ценностью стали почитать самих себя. Они отказались беспрекословно служить идее империи, как того требовал Александр, отказались от стремления к безграничному ее расширению, к смешению народов. Они лишь задавались вопросом, что делать с тем, что уже создано.

Здесь мы лишь кратко остановимся на начавшемся после смерти Александра распаде.

Сразу после смерти Александра встали два вопроса: кто станет править империей и как разделить наследство, чтобы в рамках существующей традиции удовлетворить интересы всех.

Что касается первого, то здесь возникла критическая ситуация: огромная авторитарная империя, основанная персами, а затем расширенная Александром, теперь потеряла своего правителя. Не было никого из членов царской семьи и из приближенных, кому остальные согласны были бы подчиниться. Мужских отпрысков своей семьи Александр давно уничтожил. В живых оставались лишь двое: Геракл, незаконнорожденный сын Барсины, живший отнюдь не по-царски в Пергаме вместе со своей матерью. Ему было всего пять лет, и, с точки зрения македонян, он воспитывался чересчур по-гречески. Вторым наследником был Арридей, незаконнорожденный сын Филиппа и Филинны, единокровный брат Александра. Но из-за слабоволия и некоторого слабоумия — да к тому же он был эпилептиком — его вообще не считали претендентом. И еще одного возможного претендента на трон носила под сердцем Роксана, но он должен был появиться на свет только через четыре месяца.

По македонским обычаям, наследника престола утверждало войсковое собрание после предварительного обсуждения на собрании знати. Сразу же всплыли старые раздоры, еще при жизни Александра расколовшие придворных на сторонников Филиппа, поддерживавших старомакедонские порядки, и приверженцев Александра с его новым курсом.

После смерти царя к старым распрям добавилось стремление урвать как можно больше из его наследства.

Возникает вопрос, могла ли вообще эта превратившаяся в призрак царская власть стать предметом наследования. Ни Арридей, ни Геракл не принимали участия в завоевании Азии, не говоря уже о сыне Роксаны. Царь завоевывал мир усилиями своих сподвижников и войска. Они и были истинными его наследниками и преемниками. Поэтому в войсках все громче раздавались требования о разделе сокровищ, захваченных в Персии. Некоторые из сподвижников рассчитывали на независимую власть в одной из сатрапий, другие даже надеялись, что смогут сыграть роль Александра, захватив всю империю. Началась борьба всех против всех, причем истинные намерения сперва скрывались за декларациями преданности Филиппу или Александру. Определенную роль здесь сыграли члены царской семьи. За мнимой приверженностью к тому или иному наследнику часто скрывались личные интересы, корысть или страх.

Честнее всего по отношению к царскому дому вел себя престарелый Антипатр, никогда не покидавший Македонию и поэтому не стремившийся к власти в Азии. Можно было рассчитывать также на преданность Кратера, которого весть о смерти Александра застала в Киликии, на пути домой, куда он вел ветеранов. Почти все сподвижники Александра, собравшиеся после его смерти в Вавилонии, в той или иной мере преследовали собственные цели. Они либо стремились к власти в какой-нибудь сатрапии, либо, как, например, Пердикка, помышляли о всеобщем господстве и мечтали унаследовать трон Александра. Лишь один из сподвижников, Евмен, оставался верным семье покойного царя.

Когда начались раздоры, воины, отвернувшиеся от Александра из-за его ненавистной им политики растворения македонян в чужеродной среде, не признавали сына Роксаны и хотели возвести на престол Арридея, сына Филиппа. Совет знати, наоборот, требовал признать законным наследником потомка Александра.

Один из верных сподвижников царя, Птолемей, сразу же выступил против царской семьи и централизованной империи. Он предложил разделить империю между военачальниками и превратить ее в своего рода «федерацию сатрапий». Правители должны были назначаться из наиболее способных военачальников. Власть непригодных к управлению членов царской семьи полностью исключалась. Грандиозный и поистине перспективный план, который тайно одобряло большинство военачальников, но который слишком уж быстро разрушал традиционные внешние формы власти. Поэтому он не встретил одобрения ни у совета знати, ни у войска.

В результате ожесточенных споров пришли к компромиссному решению: Арридей должен был принять имя своего отца Филиппа и, несмотря на слабоволие, играть роль стоящего во главе империи царя. Сына Роксаны решили считать соправителем и, когда он достигнет совершеннолетия, передать власть ему. Пока же дела государства возложили на правительственную коллегию. Антипатр занимал положение наместника Македонии и автономного стратега эллинского союза, Пердикка — хилиарха Азии, а Кратер — защитника интересов короны и царской власти, которой фиктивно обладал не игравший никакой роли Арридей.

Сатрапии распределили между военачальниками. Лучшую — а именно богатый и по географическому положению почти независимый Египет — получил Птолемей. Лисимаху досталась Фракия, Леоннату — Фригия, расположенная у Геллеспонта. На долю Антигона пришлась Великая Фригия, которую он сам завоевал. Каппадокию, тем временем снова обретшую независимость, получил Евмен. Оставшиеся сатрапии были распределены между остальными военачальниками. Лишь в восточных провинциях, на которые не нашлось охотников, сохранились прежние правители.

Таково было государственное устройство после смерти Александра, которое, по существу, следовало бы назвать неустройством. Попытка перейти от древнемакедонского традиционного права к более позднему, государственному не удалась; фактически установилось только право сильного. Новое эллинистическое государственное право возникло лишь два десятилетия спустя, после продолжительной борьбы самых крупных эллинистических государств.

Причина крушения сложившегося в Вавилоне государственного устройства в немалой степени связана с тем, что ему не хватало ясности и четкости. Уже невозможно было провести границы между полномочиями простата Кратера и хилиарха Пердикки прежде всего в вопросе командования царским войском. Не было ясности во взаимоотношениях новых сатрапов и центрального правительства. Фиктивность царской власти давала любому государственному деятелю, не члену царской семьи, возможность подвергнуть сомнению авторитет центрального правительства. К тому же Кратера не было в Вавилоне. Он вообще туда не возвращался, и Пердикке одновременно с функциями хилиарха пришлось выполнять функции простата. Неудивительно, что он стал отдавать приказы новым сатрапам от своего имени, а при случае даже смещал их. Таким образом, Пердикка стал играть роль самого Александра.

Политика Антипатра была направлена на то, чтобы сохранять мир между военачальниками. Но когда находившаяся в Эпире мать Александра, Олимпиада, приняла сторону Пердикки и предложила ему руку своей дочери Клеопатры, у последнего появилось явное стремление к единоличной власти. В ответ возникла коалиция недовольных. Пердикка не обладал полководческими способностями Александра; он был убит в 321 г. до н. э. своими военачальниками.

Управление империей перешло к престарелому Антипатру, который вернулся в Македонию с Арридеем, Роксаной и родившимся к тому времени маленьким Александром. Таким образом, управление огромной империей вновь стало осуществляться из Македонии. Однако управление Азией и весь надзор над тамошними сатрапами находились в руках Антигона, а Египет при Птолемее вообще приобрел самостоятельность.

[ZHAN]

Антипатр умер через два года после того, как взял бразды правления империей (319 г. до н. э.). Разразился новый кризис, который послужил причиной гибели царской семьи и всей империи. Престарелый Антипатр, к великому огорчению своего сына Кассандра, сделал своим преемником, охранителем царской семьи и регентом государства порядочного, но ограниченного военачальника Полиперхона. Македоняне отказались ему повиноваться; против него сразу восстали Антигон и Птолемей, поддерживавшие обиженного Кассандра. Тогда Полиперхон сделал мать Александра, Олимпиаду, своей соправительницей.

После смерти Александра на передний план все больше выдвигаются женщины из рода Аргеадов, оставшиеся единственными представительницами царской власти. Они также вмешиваются в борьбу за престолонаследие. Снова разгорелась ожесточенная вражда между приверженцами Филиппа и Олимпиадой с ее сторонниками.

Еще во время правления Пердикки одна из побочных дочерей Филиппа, воинственная Киннана, отправилась в Азию со своею дочерью Евридикой и выдала ее замуж за Арридея. За это самоуправство ей пришлось поплатиться жизнью. Однако Евридика после убийства Пердикки пыталась, и не без успеха, управлять слабовольным Арридеем, а значит, и всем государством. Она сумела восстановить армию против Антипатра.

После смерти Антипатра Евридика вместе с Арридеем перешла на сторону Кассандра. Когда армия гордой матери Александра напала на Македонию, она не встретила никакого сопротивления. Захватив Евридику и ее мужа, Олимпиада заковала их в цепи. В этой ситуации в интересах находившейся в тяжелом положении царской семьи следовало бы проявить великодушие. Но Олимпиада не была столь благоразумна и стала мстить всем враждебным ей македонским родам, прежде всего семье Антипатра и многочисленным отпрыскам незаконных связей Филиппа. Арридея и Евридику она велела бросить в темницу, затем Арридей был убит, а Евридика покончила жизнь самоубийством (317 г. до н. э.).

Неудивительно, что македоняне с отвращением и ужасом отвернулись от неистовой эпиротянки. Даже Полиперхон потерял остатки своей и так не очень большой популярности. Кассандр почти без всяких усилий завоевал Македонию, взял в плен Олимпиаду и начал уничтожать все, что было связано с ней и Александром (316 г. до н. э.). Он наконец получил возможность отомстить Александру — замысел, который он вынашивал со времени своей поездки к царю в качестве посла. По его приказу войсковое собрание приговорило Олимпиаду к смерти. Роксану с маленьким сыном он велел содержать под стражей в Амфиполе, а затем и убить их (309 г. до н. э.). Барсина и ее сын пали жертвами козней Полиперхона.

[ZHAN]

За эти пятнадцать лет погибли не только члены царской семьи, но и многие сподвижники царя. Одни нашли смерть в сражениях, другие пали от руки убийц, третьи были осуждены на смерть враждебно к ним настроенным войсковым собранием. Лишь небольшая часть армии Александра увидела родину, это были ветераны во главе с Кратером. Верных соратников Александра, знаменитых аргираспидов, Антигон послал в восточные провинции, рассчитывая, что они растратят там свои силы в постоянных мелких стычках. Другие уставшие от сражений части армии Александра он отправил в Сирию и Месопотамию, создав там военные поселения. Греческие наемники на Дальнем Востоке должны были оставаться на своем месте. Позже они превратились в местных аристократов. Все, кому удалось бежать на Запад, собрались в Александрии.

Империя распалась на несколько частей, в которых обосновались наиболее удачливые из сподвижников Александра. Находясь в Александрии, Птолемей основал в Египте и пограничных с ним землях могучую империю. Антигон, захватив власть в Сирии и Малой Азии, стремился распространить ее дальше на другие земли. Востоком управлял из Вавилона Селевк. Во Фракии утвердился Лисимах, а в Македонии — кровавый Кассандр. После убийства маленького Александра все они приняли царские титулы, продолжая враждовать друг с другом. Никого, даже Птолемея, не волновала больше идея объединения сатрапий. Раздоры продолжались. Их жертвой в 301 г. до н. э., в битве при Ипсе, пал Антигон, в 286 г., в битве при Курупедионе, — Лисимах. В 281 г. был убит Селевк при попытке отвоевать Македонию.

Умирая, Александр хотел оставить свою империю самому деловому и толковому из сподвижников, но такого среди них не оказалось. Все, кто пытался подражать Александру и стремился к власти над империей, неотвратимо погибали. Выжили лишь те диадохи, которые с самого начала довольствовались частью империи, где они создавали свои небольшие государства, т. е. те, кто обладал способностями Птолемеев или сына Селевка — Антиоха. В конечном итоге Македония попала в руки наследников Антигона, в Малой Азии образовалось небольшое царство Атталидов. Греция оставалась раздробленной и стала ареной столкновений интересов Спарты, Этолии, Ахейского союза, Македонии, Птолемеев и Селевкидов.

О войнах диадохов больше сказано в теме "Пирр и его походы".

[ZHAN]

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что столицы новых государств (Пергам — резиденция Атталидов, Антиохия — Селевкидов, Александрия — Птолемеев) были основаны в непосредственной близости от побережья Средиземного моря. Причем наибольшее значение в жизни этих государств имели окраинные районы, т. е. территории на западе Малой Азии, в Северной Сирии и на севере Египта. Таким образом, в историческом развитии на передний план выдвинулись области Средиземноморья — Малая Азия, Сирия, Египет, что вполне соответствовало планам Филиппа, к осуществлению которых стремился Парменион.

При этом ориентация на программу Филиппа сказывалась как в создании определенного центра эллинизации, так и в отношении населения. Правда, Птолемеи и Селевкиды проявляли интерес к восточным культурам и жречеству. При этом все диадохи поддерживали идею Александра об уравнивании всех народов Востока. Большинство из сподвижников Александра расстались со своими иранскими супругами, которых они получили в Сузах от царя. Евмен и Певкест, рассчитывавшие на помощь иранских всадников, не смогли удержаться у власти.

Сподвижники царя считали, что нужно вернуться к прежнему, националистическому курсу Филиппа, а тем самым к мировоззрению Аристотеля, считавшего греков и македонян народами-властителями. Восточные же народы должны довольствоваться положением подданных.

Поэтому в образовавшихся империях из греков и македонян стали складываться привилегированные слои общества. Между ними, по-видимому, уже не существовало противоречий. Македоняне были немногочисленными и без греков не смогли бы закрепить своего положения. В языковом и культурном отношении они растворялись среди греков, в большом количестве переселившихся в Малую Азию, Сирию, Египет. Правда, мы сталкиваемся и с отдельными группами «македонян» — название, восходящее ко времени переселения воинов армии Александра. Однако нередко встречалось и название «эллины», которым также обозначали военных поселенцев. Часто обе эти группы переселенцев сливались. Таким образом, идея Филиппа наконец победила. То, что ему не удалось в греческой метрополии, — примирить греческие города и объединить их с македонянами — теперь блестяще осуществилось. Царившие в метрополии раздоры утихли. Эллины и македоняне слились в одно целое.

Как могло произойти подобное чудо?

Возможно, это объяснялось тем, что диадохи отказались от попыток регулировать этот процесс официальным путем. Вероятно, они поняли то, что и поныне понимают далеко не все политики: процесс слияния различных народов должен происходить по своим собственным законам. Государственное вмешательство только мешает ему.

Другой причиной срастания двух народов можно считать утрату переселенцами, как греками, так и македонянами, мелочного тщеславия и узкого городского патриотизма. Они переселялись сюда не как афиняне или коринфяне, а как отдельные лица из самых различных городов. Таким образом, здесь, в заморских странах, образовался единый высший слой, который говорил на общем, греческом языке, одинаково чувствовал и воспринимал окружающее. Вопросы происхождения больше никого не волновали. Семьи высшего сословия и часть военных колонистов были македонянами, остальные же поселенцы и почти все горожане — купцы, художники, представители технических профессий и ученые, а также большинство чиновников — греками.

Все эти переселенцы, откуда бы они ни были родом, образовали в новых государствах городское сословие. Лишь они имели право на автономию, лишь они могли чувствовать себя относительно свободно, по крайней мере в своем городе. Правда, и для них существовали законы, и они вынуждены были платить налоги, хотя делали вид, что платят их добровольно. Они считали себя более высокими представителями общества, гордились перед восточными народами своим европейским происхождением. Но самое главное — из их среды формировался «двор», ибо представители династических семейств лишь их считали высшим слоем общества и из их круга выбирали себе высших чиновников и придворных.

Поэтому все заморские государства мы можем называть греко-македонскими. На всех них лежал отпечаток идей Филиппа. Другими словами, развитие снова пошло в том направлении, которое изменил своей мощной волей Александр. Мы видим, что даже этот гигант не смог ускорить естественный ход истории. Лишь во времена Римской империи бурное историческое развитие само потребовало создания мировой империи. Поэтому римлянам было нетрудно создать империю на длительный срок.

Династический принцип в империях диадохов тоже восходил к Филиппу, так как Александр был довольно небрежен в вопросах семейных отношений. Антигониды в Македонии даже сохранили свою верность староплеменной демократии. Птолемеи, Селевкиды и Атталиды считали свои заморские владения в некотором роде семейным достоянием, но полагали, что в этих «копьем завоеванных» странах должно быть установлено абсолютистское, в духе Александра правление. Иначе они не смогли бы справиться с многочисленным населением этих стран. Характерно, что греко-македонские слои здесь даже не стремились разделять с царем управление страной. Они довольствовались общественными свободами, которые давали им известные преимущества в местных условиях. Правители повсюду уничтожали македонские советы знати, не встречая при этом никакого сопротивления. Свои империи они создали после смерти Александра, пользуясь различными хитростями и уловками, но это не мешало им, как некогда Александру, чувствовать себя самостоятельными, независимыми от Македонии властителями. Таким образом, они были последователями Филиппа в том, что придавали особое значение окраинам Средиземного моря, в его национализме и в отношении к местному населению, но отнюдь не в отношении к абсолютистскому строю.

Их правлению тоже были свойственны попытки «облагодетельствовать» население, но при этом они действовали не столь самоуверенно и деспотически, как Александр. В отличие от него для них было важно сохранить расположение греко-македонской верхушки, и они способствовали ее процветанию. Династии и верхушка общества зависели друг от друга. Правительство не навязывало населению своих благодеяний. Учитывались желания и интересы благодетельствуемых. Ведь из высших слоев населения назначались военачальники и чиновники государственного аппарата.

В провинциях сохранилось со времен Александра обожествление царской власти. Это прежде всего относилось к верхушке общества, т. е. к грекам. Немногочисленные потомки македонян этому не сопротивлялись. В Египте, например, обожествляли представителей династии Птолемеев, так же как некогда фараонов. Царям же Македонии не нужны были божеские почести.

На этом можно закончить обзор истории царского дома и принципов, которыми руководствовались диадохи, во многом вернувшиеся к греко-македонскому национализму Филиппа.

Создается впечатление, что Александр опередил свое время по меньшей мере на полстолетие, а то и на целый век. Однако влияние Александра распространилось только на развитие государственности в сепаратистски и националистически настроенном обществе и на конкретную политику местных властей. На духовное же развитие своего времени царь влияния не оказал, а ведь мы никак не должны забывать, что Александр был не только политическим деятелем, но и мыслителем-новатором. Его философские принципы больше связаны с развитием прогрессивной греческой мысли, чем с принятой в его время, обремененной государственной и национальной традициями идеологией македонян. То, что в политических устремлениях Александра было преждевременным, в области философии постепенно приходило в соответствие со временем: его идеи, подготовленные софистами и особенно киниками, были подхвачены единомышленниками — Зеноном и школой стоиков.

[ZHAN]

Автократор — правитель, обладающий неограниченной властью, наделенный чрезвычайными полномочиями.

Агема — конная гвардия; в Македонии отряд царских телохранителей.

Агора — рыночная площадь, место публичных собраний.

Аконтисты — воины, вооруженные короткими копьями, дротиками.

Амфиктиония — союз государств, связанных обязательством почитать и защищать какое-либо святилище.

Анабасис (анабазис) — поход в глубь страны, в сторону от моря.

Аргеады — царский род в Македонии, к которому принадлежали древние македонские цари, включая Александра.

Аргираспиды (букв, «среброщитные») — вооруженные щитами царские телохранители.

Аргонавты — участники легендарного похода на корабле «Арго» к берегам Колхиды за золотым руном.

Аретэ (букв, «доблесть, добродетель») — в понимании Аристотеля и Александра, присущее героям чувство долга, более важное для них,
чем знатность происхождения или богатство.

Буле — государственный совет.

Гетайры (гэтеры, этеры) — конное ополчение македонской знати, служившее в армии Александра в тяжеловооруженной коннице. Первоначальное значение слова «друзья, товарищи».

Гибрис (букв, «дерзость, наглость») — в представлении древних греков гибрис присуща человеку, возомнившему себя равным богам.

Гиматий — длинный плащ, надевавшийся поверх хитона.

Гимнасий — место, которое в греческих городах отводилось для физических упражнений и использовалось также для философских и политических собеседований.

Гипасписты (букв, «щитоносцы») — пехотные отряды македонской армии, составлявшие царскую гвардию и входившие в фалангу.

Гипомнеумата (букв, «памятные записи») — заметки Александра, прочитанные после его смерти войску и содержащие планы новых походов и великих строек.

Гипотоксоты — легкая конница, вооруженная луками и стрелами.

Гипархи — правители областей, сменившие персидских сатрапов.

Гиппарх — начальник отряда конницы (гиппархии).

Гоплит — тяжеловооруженный воин.

Диаграмма — письменное распоряжение.

Диадохи (букв, «приходящие на смету», «наследники») — обозначение полководцев, унаследовавших и разделивших империю Александра.

Ила — подразделение конницы, эскадрон (около 200 человек).

Наварх — командующий флотом.

Ойкумена — населенная часть земли. В представлении древних греков, в ойкумену входили Южная Европа, Северная Африка и Азия вплоть до долины Инда.

Палестра — школа физического воспитания; место, где происходили гимнастические соревнования.

Педзэтайры (педзетеры) — тяжеловооруженная пехота, набиравшаяся из зажиточных крестьян.

Пельтасты — легковооруженная пехота, оружие которой ограничивалось пращами, луками и легкими кожаными щитами (пельтами).

Потос (букв, «влечение», «побуждение») — в понимании Аристотеля и Александра, потос — стремление к подвигу, присущее героическим личностям, которое влечет их к аретэ.

Продромой — легкая конница и пехота, которым поручались разведка и преследование противника.

Проксены — постоянные представители какого-либо государства в чужой стране.

Проскинеза (проскинесис) — земной поклон; принятая в Персии форма приветствия царя, сводившаяся к падению ниц и прикасанию лицом к земле.

Сарисса — длинное (около 4 м) копье, принятое на вооружение в македонской пехоте.

Симмахия — военный союз.

Синедрион — исполнительный орган Коринфского союза.

Таксис — полк пехоты, насчитывавший при Александре около 1500 человек.

Талант — весовая и денежная единицы. Аттический серебряный талант состоял из 60 мин и весил 26,2 кг.

Талассократия — господство на море.

Фаланга — боевой порядок тяжеловооруженной пехоты. Македонская фаланга насчитывала в глубину до 26 рядов.

Фрурарх — начальник воинского поста или крепости.

Хилиарх (букв, «тысяцкий») — в конце царствования Александра ближайший помощник царя, соответствующий визирю восточных правителей.

Хитон — нательная одежда греков и македонян (рубаха).

Эакиды — потомки мифического героя Эака. Эакидами называли эпирских царей, ведших свое происхождение от Эака и Ахилла.

Эпигоны (букв, «потомки») — эллинистические правители, пришедшие на смену диадохам.

Эпитома — сжатое изложение или извлечение из литературного или исторического сочинения.

Эфемериды (букв, «подневные записи») — хроники дворцовой канцелярии Александра.

По материалам: Шахермайр Фриц. Александр Македонский. Издательский дом: Ростов н/Д: «Феникс». 1997.