Эллинизм

[ZHAN]

Когда документы эллинистического времени описывают царство, они используют выражение «царь, друзья и войска» (ho basileus kai hoi philoi kai hai dynameis). Следовательно, аппарат эллинистического царства состоял из царя, высших армейских начальников и должностных лиц администрации (друзей), а также армии. Эллинистический монарх был прежде всего военным лидером. В этом отношении он не отличается от большинства доэллинистических басилеев. Военный характер эллинистической царской власти можно усмотреть в обязанностях царя, воспитании царевичей, организации двора, знаках власти, самовыражении правителей и их отношении к армии.

В энкомии (хвалебной песне) Птолемею II придворный поэт Феокрит утверждал:

«[Птолемей] с неустанной заботой отцов охраняет наследье — так, как царю подобает, и сам добавляет немало».

В число главных обязанностей эллинистического царя входили охрана унаследованного, возвращение утраченных земель и завоевание новых территорий. От него требовалось сражаться, оказывать действенную военную защиту, побеждать или в случае необходимости погибнуть в бою.

Селевкидский правитель Антиох III соответствовал этой модели идеального эллинистического царя. Он взошел на престол в возрасте всего 20 лет и в итоге нескольких войн усмирил восстание наместника «верхних сатрапий» Молона, который объявил себя царем в Мидии (220 г. до н. э.), вернул почти всю Келесирию под свою власть (219–217 гг. до н. э.) и восстановил контроль над большей частью Малой Азии, разгромив узурпатора Ахея (216–213 гг. до н. э.). Тогда, в подражание Александру Великому, он начал крупный военный поход, который привел его армию в земли восточнее Гиндукуша (212–205 гг. до н. э.), где Антиох III заставил местных правителей признать его главенство. Ко времени возвращения (204 г. до н. э.) он был известен как Megas (Великий).


Готовить наследника к исполнению подобных ожиданий надо было с раннего детства. Приоритетами в воспитании мужского потомства царей были военные тренировки, верховая езда и охота. Молодой наследник получал опыт и обосновывал свои претензии на престол, сопровождая отца или военачальников в походах.

Некоторые цари проявляли большой интерес к военной теории и применению в войнах «прикладной науки». Деметрий Полиоркет обязан своим прозвищем («Осаждающий города») новым механическим приспособлениям, которые он использовал при осаде Родоса в 305–304 гг. до н. э. Эпимах Афинский сконструировал для него передвижную девятиуровневую осадную машину (элеполис) с длинным выдающимся вперед бревном, которое заканчивалось конусом, украшенным бараньей головой. Сообщается, что авторами работ о военной тактике были Пирр и его сын Александр. Птолемеи развивали баллистические исследования, а Гиерон II Сиракузский применял опыт Архимеда, чтобы решать задачи осадной войны. Ожидалось, что цари могут лично повести войска в атаку, хотя и считалось ошибкой подставлять их опасности без основательных причин. Большинство царей III — начала II века до н. э., за исключением Птолемеев, тратили большую часть своего правления на походы, и многие их них получали раны, а иногда и погибали в бою.

Некоторые из прозвищ, под которыми были известны цари, рождались из аккламации, случайного или намеренного одобрения, подчеркивавшего их военные заслуги или доблести: Сотер («спаситель»), Никатор («победоносный»), Никефор («несущий победу»), Каллиник («имеющий честные победы») и Эпифан («обладающий очевидной силой»). Шлем был стандартным атрибутом царского портрета.

Известная статуя эллинистического царя изображает его нагим и в расслабленной позе; воображаемая диагональная линия ведет взгляд зрителя к концу его копья, благодаря чему становится ясно, что при необходимости его могущество может быть продемонстрировано силовыми методами.


Военные качества и сила играли важную роль в празднествах, организуемых царями. Военные мотивы занимали видное место в величайшем из известных фестивалей того времени — процессии, организованной Птолемеем II в честь его отца в Александрии (ок. 274 г. до н. э.). Зрителям были показаны видимые доказательства военной мощи царя: они увидели 57 600 пеших солдат и 23 200 всадников, которые в боевом снаряжении прошествовали по улицам Александрии до стадиона. Когда Антиох IV не смог установить контроль над Египтом и был унижен римским полководцем, он компенсировал свою неудачу, организовав впечатляющий военный парад более чем 50 000 человек, часть которых была снаряжена невиданным прежде оружием.

Если царю не удавалось осуществить ожидания и оказать военную защиту, те, кто мог это сделать, получали шанс занять его место — либо узурпировав трон, либо создав свои собственные царства. В Северном Иране и Афганистане «верхние сатрапии» Селевкидов, непрерывно сталкивавшиеся с нападениями кочевых племен, откалывались, как только внимание селевкидских правителей переключалось на другие дела. Сатрап Мидии Тимарх использовал свои войны против вторгшихся парфян для того, чтобы стать царем этой части империи (163–160 гг. до н. э.). Истоки почти всех мелких царств периферии эллинистического мира крылись в амбициях наместников-предателей и династов, которые воспользовались слабостью царя.

Военный характер монархии приводил к пониманию доброго царя как человека, постоянно одерживающего победы, отвечающего на просьбы подвластных ему и неизмеримо более слабых зависимых городов. Не все цари жили по этим стандартам. Когда было так, их власть нельзя было измерить по человеческому лекалу; сравнить ее можно было лишь с властью богов. Потому они удостаивались почестей, обычно распространяющихся лишь на божеств.

[ZHAN]

Первым из смертных в Греции, кто получил божественные почести при жизни, был спартанский полководец Лисандр, и случилось это после поражения Афин в Пелопоннесской войне в 404 году до н. э.; благодарные самосские олигархи, возвращенные из эмиграции, возвели ему алтарь, приносили жертвы, пели религиозные гимны и сменили название праздника Геры на Лисандрию — «праздник Лисандра». Хотя эти почести были мимолетны, они предвосхитили более поздние события, некоторый импульс которым придали Филипп II Македонский и Александр Великий. Культ Филиппа существовал в основанном им самим городе Филиппах и, возможно, в нескольких других греческих городах. В день его гибели процессия несла изображение Филиппа вместе с ликами 12 богов-олимпийцев; такой демонстрацией он не объявлял себя богом прямо, но опосредованно уподоблял свою власть могуществу богов.

Культ Александра — более сложный феномен. До конца своей жизни Александр вел себя как благочестивый смертный, не избегавший возможности принести жертву богам. Будучи ранен, он пошутил, уверив своих товарищей, что перед ними кровь, а не «влага, какая струится у жителей неба счастливых». Александр причислял к своим предкам Геракла и Ахилла, которым поклонялись как героям и богам. Родство с подобными персонажами не было его изобретением. И другие греки до него считались потомками богов и героев вследствие их выдающихся заслуг: к примеру, известный фасосский атлет Феаген почитался сыном Геракла.

Эту традицию позднее продолжили Птолемеи, которые претендовали на происхождение одновременно от Геракла и Диониса, и Селевкиды, считавшие своим предком — или даже отцом Селевка I — Аполлона.

Когда Александр принял в Египте статус фараона, то фактически он стал сыном богом Ра, а сам — божеством. Во время его пребывания в Египте или вскоре после этого ходили слухи, что его отцом был не Филипп, а Зевс. Однако представление об Александре как о человеке, чья сила сравнима с могуществом богов и который достоин соизмеримых почестей, дополнялось его беспрецедентными военными достижениями и попытками превзойти героев и богов. Он соперничал с Гераклом, напав на Аорн, а его завоевание Индии сравнивали с индийским походом бога Диониса.

Во время кампаний Александра его культ был учрежден в нескольких городах Малой Азии: в его честь возводились жертвенные алтари, проводились соревнования, его именем назывались филы (территориальные округа в полисах). Его другу Гефестиону после смерти стали поклоняться как герою. Новшеством явилось случившееся в 323 году до н. э., когда города материковой Греции, возможно, по требованию Александра или наущению его двора, отправили священных посланников в Вавилон, чтобы почтить его как бога. Вскоре после этого Александр умер, и, за редким исключением, его культ прервался. В Малой Азии в начале II века до н. э. продолжали подносить жертвы Александру Эрифры; жрецы царя Александра зафиксированы в Эфесе во II веке до н. э., а в Эрифрах — даже в конце III века н. э.

К концу IV века до н. э. наделение царей почестями, предназначенными лишь для богов, стало обычной практикой. Одними из наиболее ранних примеров являются культы Антигона Одноглазого и Деметрия Полиоркета в Афинах. Когда Деметрий освободил Афины от гарнизона Кассандра (307 г. до н. э.), афиняне провозгласили Антигона и Деметрия «спасителями» (soteres) города; был возведен алтарь, и новоназначенные «жрецы спасителей» совершили жертвоприношения; две новые филы были названы в честь спасителей Антигониди и Деметриада; были учреждены ежегодные празднества с процессией, жертвоприношением и состязаниями.

В большинстве городов почитание царей и, куда реже, цариц состояло из тех же элементов. Правителю посвящался названный в его честь теменос (священный участок). На нем сооружался алтарь для жертвоприношений царю. Его статуя ставилась в уже существующем храме наряду со статуей традиционного бога, с которым царь «делил храм» (synnaos). Ежегодно назначался жрец, наблюдавший за жертвоприношениями, которые совершались на празднике. Греческие празднества проводились обыкновенно в день рождения бога и включали в себя процессию, принесение жертв и атлетические состязания. Эти черты определяли модель городского культа правителя. Фестиваль назывался в честь царя (например, Антиохии — в честь Антиоха).

Хорошим примером служит учреждение божественных почестей для Селевка I и Антиоха I в малоазийском городе Эги сразу же после их победы при Курупедионе в 281 году до н. э. Жители Эг помимо наделения обоих царей эпитетом Сотер в знак освобождения ими города предприняли ряд мер: построен храм рядом с теменосом Аполлона, поставлены две культовые статуи, возведены два алтаря для царей, а также алтарь и статуя «богини-спасительницы» Сотиры (вероятно, Афины), а на празднествах в честь Аполлона в жертву Селевку и Антиоху были принесены два быка. В дальнейшем жертвоприношения в честь освобождения города стали совершаться каждый месяц, а также в месяц Селевкейон (названный в честь Селевка). Для поклонения царям ежегодно избирался жрец. Он, облаченный в лавровый венок, диадему и роскошное одеяние, должен был совершать жертвоприношение на царском алтаре, предварявшее каждый сход или народное собрание. Специальный глашатай добавлял имена царей во все молитвы, а ко всем священным возлияниям, совершавшимся перед должностными лицами, добавилось курение благовоний, сопровождаемое молитвами к Сотерам. В честь Селевка и Антиоха также были названы две новые филы; совет старейшин был назван в честь Селевка, а собрание полководцев — в честь Антиоха.

Мы можем наблюдать сходные черты, но с добавлением дополнительных почестей, в малоазийском Теосе в 204 году до н. э., когда этот город выразил благодарность Антиоху III за освобождение его от податей и признание неприкосновенности города. Благодарные граждане наградили Антиоха III и царицу, его «сестру» Лаодику, почестями, которые приравнивали их к богам. Изваяния Антиоха и Лаодики были поставлены рядом со статуей покровителя города Диониса, «дабы те, кто сделал этот город и его землю священными и неприкосновенными, освободил нас от подати и проявил благосклонность по отношению к народу и объединению дионисийских актеров, получили от нас все почести в лучшем виде; разделив с Дионисом храм и прочий почет, они совокупно будут почитаться спасителями нашего города и совокупно будут нести нам благо».

Был учрежден новый фестиваль, названный в честь царской четы (Antiocheia kai Laodikeia). Каждая фила должна была воздвигнуть царю и царице алтарь и приносить им жертвы так же, как они приносили жертвы Посейдону. Кроме того, к празднествам и домашним жертвоприношениям предлагалось присоединиться жителям, не имевшим гражданства. В праздничные дни в знак торжества каждый должен был носить венок; суды закрывались, прерывалась всякая работа. Зал в здании городского совета, где объявил о своем благоволении Антиох Великий, освятили и там же поставили статую. В первый день года все должностные лица обязаны были приносить жертвы. Поскольку изваяние царя стояло в зале заседаний, все обсуждения члены совета проводили будто бы перед царским взором.

Помимо Антиоха III жертвоприношения совершались двум божествам, символизировавшим природу славы: харитам, олицетворявшим благодарность и милость, и Мнеме — памяти. Подношения выражали идею того, что теосцы вечно будут помнить оказанные им милости и чувствовать постоянную благодарность за них. В день Нового года все избранные на год должностные лица должны были «приносить жертву за их введение в должность, дабы они приняли пост с добрым началом»; таким образом, новогодние торжества стали празднествами в честь царя. В этот день молодые люди, оканчивавшие воспитание эфебов и входившие в состав гражданского коллектива, приносили жертвы царской чете, «чтобы не начать публичной деятельности, не отблагодарив благоволителей, ибо мы учим нашу молодежь считать второстепенным все помимо выражения благодарности». Победители атлетических состязаний, входя в город, возлагали на статуи венки и совершали им жертвоприношения. Дабы отблагодарить царя за безопасность обработки земли и получение от нее урожая, первые плоды помещались напротив царской статуи, а жрец покрывал ее голову венцом, соответствовавшим сезону. Царице Лаодике был посвящен фонтан: «Так как царица благочестива к богам и благоволит народу, будет правильно, чтобы все, кто чтит богов и совершает омовения, брал воду из этого фонтана для подготовки жертвоприношения… Все жрецы и жрицы, которые совершают жертвоприношения от лица города, должны использовать эту воду при всех жертвоприношениях, требующих воды».

Эти ритуалы связывали с царской четой основные аспекты жизни: принятие решений на народном собрании, осуществление должностными лицами исполнительной власти, воспитание молодежи, гражданские права, победы в атлетических состязаниях, земледелие, семью и культ Диониса. Царь и царица символически присутствовали в политической жизни и гражданских обрядах; они отождествлялись с абстрактными идеями памяти, спасения, защиты, свободы и благодарности. Ритуалы приравнивали влияние царской власти к воздействию воли богов. Антиох III, подобно богу, ниспослал процветание.

Почитанием его как бога теосцы проявляли благодарность, но также и выражали надежду на то, что царская милость будет обращена к ним и далее. Царский культ как выражение признательности был стратегией убеждения: он обязывал царя сохранять свою благосклонность. Для того чтобы добиться пожертвований от царей, города представляли себя слабыми, страдающими и зависимыми, конструируя тем самым образ могущественного монарха. Сравнивая царскую власть с божественной, города косвенно вынуждали правителя действовать соответствующим образом. Иногда в связи с культом правителя используется термин isotheoi timai (почести, равные божественным). Определение isotheos указывало на то обстоятельство, что цари эпохи эллинизма не были богами; они лишь почитались как боги. Это представление позволяло эллинистическим грекам придать царям статус выше статуса обычного смертного, не обожествляя их.

Поклонение царям и царицам носило официальный характер; даже в том случае, если жертвы приносились дома, они были официально предписаны. Люди не обращались к царям с молитвами об их личных заботах. Лишь царица Арсиноя II удостоилась частного культа после своей смерти ок. 268 года до н. э. Она считалась покровительницей моряков и была популярной богиней в Восточном Средиземноморье, отождествляемой с такими традиционными патронами мореходов, как Афродита и Исида.

Мировоззрение, стоявшее за царским культом, можно наблюдать в гимне, который афиняне исполняли в 291 году до н. э., встречая Деметрия Полиоркета. Он продумал свое прибытие в Афины таким образом, чтобы оно совпало с празднованием посвященных Деметре Элевсинских мистерий; встретить его вышла процессия из хоров и ithyphalloi (мужчины в костюмах с эрегированными фаллосами), танцевавших и распевавших на улице:

Как боги всеблагие и всесильные
Городу мирволят!
Издалека Деметрия с Деметрою
К нам приводит случай:
Она справляет Девы Коры [Персефоны] в городе
Таинства святые.
А он, сияя красотой, улыбчивый,
Словно бог нисходит…
Величественно выступает он, кольцом
Тесно встали други,
Как звезды в небе, верные соратники —
Сам он словно солнце!
О, здравствуй, отпрыск Посейдона мощного.
Здравствуй, сын Киприды!
Иные боги далеко находятся,
К ним мольбы напрасны,
И нет их здесь, не внемлет ни один из них.
Ты — стоишь перед нами
Не каменный, не деревянный, но живой.
Молимся тебе мы:
О милосерднейший, дай поскорей нам мир,
Всемогущ ты ныне!
Не Фивы, нет, теперь Элладу целую
Сфинга одолела:
На этолийских скалах возлегла она,
Словно встарь, ужасна,
И жизни наши похищает, алчная —
Нет в нас сил сражаться!
Вор этолийский крал, что далеко лежит,
Ныне — что поближе!
Карай его своею властью — или же
Сам найди Эдипа,
Чтоб Сфингу эту он со скал высоких сверг
Или опозорил.
[Афиней. Пир мудрецов. I–VIII. — М., 2004.]

Песня отдает дань эпифании богов — то есть свидетельству их присутствия; этот жанр с помощью эпитетов и превосходных степеней воспевает их зримые и ощутимые силы; он обращается к желанию богов, достойных этого звания, выслушать молитвы. Таковы важные черты эллинистического божественного культа. Согласно религиозной концепции, лежащей в основе данного гимна, истинный бог, в отличие от немых изображений, охотно общается со смертными и выслушивает их мольбы. Деметрий «истинный» в силу своего зримого и ощутимого присутствия, ровно так же, как истинными богами являются лишь те божества, что вторгаются в земной мир и показывают свою мощь. Заявляя, что значение имеют лишь те боги, что прислушиваются к мольбам, поэт как бы предупреждал Деметрия, что и его сакральность зависела от этого качества. Как истинному богу ему необходимо было демонстрировать свое умение выслушивать просьбы афинян и защищать их от врагов.

Божественная природа смертных основывалась на эффективности. Как сказал историк начала III века н. э. Дион Кассий,

«[т]олько доблесть [arete] делает многих равными богам [isotheos], но ни один человек никогда не становился богом в результате народного голосования».

Если царский культ, устанавливаемый городами, был ответом на оказанные в прошлом или ожидающиеся в будущем милости и усиливал, таким образом, связь между городом и царем, то династический культ правителя, вводимый двором, имел иные истоки и преследовал иные задачи: он обеспечивал объединение всех обширных территорий и связь царей с их подданными. Изначально династический культ представлял собой обожествление умершего правителя; затем он распространился также и на живых царей.

Когда в 283 году до н. э. умер Птолемей I, его сын и наследник Птолемей II объявил отца богом; той же чести была удостоена и его вдова Береника в 279 году до н. э. Усопшая царская чета почиталась в качестве «богов-спасителей» (theoi soteres). Когда умерла жена и сестра Птолемея II Арсиноя (268 г. до н. э.?) — или, возможно, даже до ее смерти, — в храмах всех местных божеств Египта был учрежден ее культ. В завуалированном виде Птолемей II, ассоциируя себя и свою сестру с культом Александра Великого, распространял и утверждал свое господство. Жрец Александра становился также и жрецом богов Адельфов, «любящих брата и сестры» (theoi philadelphoi). Все его наследники делали то же самое — прибавляли к титулу жреца свои эпитеты. Так культ Александра в Александрии трансформировался в династический культ. Именем этого «эпонимного» («дающего имена») жреца датировались публичные документы, что подчеркивало как династическую преемственность, так и божественную природу монархии.

В дополнение к этому культу Птолемеи также почитались в египетских святилищах как «разделявшие храм божества» (synnaoi theoi) и получали ежедневные возлияния и воскурения. Главным адресатом этого культа было местное население. Время проведения династических празднеств часто соотносилось с египетскими традициями; почитание Арсинои II оплачивалось средствами, которые обычно шли на содержание местных египетских храмов, а декреты египетских жрецов, высекавшиеся на камне местным письмом, обращались к членам царской семьи с использованием традиционной египетской религиозной лексики. Такие практики позволяли местному населению признать царя Птолемея III своим фараоном.

За пределами Египта, в птолемеевских владениях в Малой Азии, на Кипре и Эгейских островах, династический культ практиковали солдаты, служившие в птолемеевских гарнизонах, устанавливая таким образом связь с центром власти в отдаленной столице. Династический культ Птолемеев имел огромное значение для поддержания сети контактов и создания эффекта величия. Величайший монарх этого царства Птолемей II сознательно использовал данный культ с такими целями, учредив Птолемейи, на которые города со всего греческого мира должны были посылать феоров (священных посланников).

Царство Селевкидов было менее однородно, нежели птолемеевский Египет. Хотя они не могли учредить свой династический культ на основе существовавших ранее практик (вроде фараоновских традиций), все же они могли воспользоваться объединяющим действием религиозного почитания. Обожествление покойного монарха было стандартной процедурой со времени Антиоха I, однако новшество внедрил Антиох III, установивший собственный прижизненный культ. Он учредил должность верховного жреца себя самого и своих предков (209 г. до н. э.?), а несколько позднее — верховного жреца его жены Лаодики.

Династический культ давал монархам в рамках подконтрольных им царств идеологическую поддержку их власти и позволял местному населению принимать участие в особом виде поклонения, в котором оно замечало знакомые черты. С другой стороны, города использовали царский культ в качестве инструмента, с помощью которого они устанавливали более прочную связь с монархом и прямо выражали свою благодарность за милости, оказанные в прошлом, а также надежду на новые в будущем. Подобным же образом цари и царицы отвечали на эти почести, обещая принимать во внимание интересы городов. В деликатных взаимоотношениях полиса и царя города поощряли царское великодушие и создавали образ монарха, господствующего и обладающего неограниченной властью, равной божеской.

[ZHAN]

Цари эпохи эллинизма правили всеми землями, которые они могли захватить и удержать посредством своей военной мощи: землями, которые они унаследовали и могли защитить; землями, которые они могли завоевать; землями городов, которым они предоставляли свою защиту. Следовательно, их царства были разнородны в том, что касается происхождения и правового положения их обитателей — граждан, военных поселенцев, зависимого населения, — а также общественного устройства.

У каждого царства имелось географическое ядро. У Антигонидов это были Македония и Фессалия, у Птолемеев — Египет, у Селевкидов — Северная Сирия, Вавилония и часть Малой Азии, у Атталидов — северо-запад Малой Азии; ядрами мелких периферийных царств Вифинии, Каппадокии, Понта и Армении были соответствующие области. Ввиду многочисленных внешних владений территории крупных царств редко очерчивались непрерывной границей. Управление таким государством само по себе было проблемой.

Принятие царской власти зависело от успешного проведения деликатного торга с другими царями (и их дочерьми), «друзьями», армией, населением городов и, в особенности, столицы (столиц), греческими городами, местным населением и его знатью, богами, а с начала II века до н. э. также и с Римом. Мощь эллинистического царя зависела от этой сложной сферы взаимодействия с «другими» — от игры обещаниями и надеждами, просьбами и предложениями, достижениями и угрозами, силой и мягкостью.

Основой власти в эллинистическое время всецело являлась личность царя. То, что сегодня мы бы назвали «государственными делами», в греческом языке периода эллинизма называлось «делами царя» (pragmata tou basileos); визирь именовался «ответственным за дела» (epi ton pragmaton); царство отождествлялось с домовладением (oikos); двор состоял из «друзей» царя (philoi). Их постепенно формализовавшиеся титулы показывают, сколь близки они были к царю и сколь огромным его доверием они пользовались. Термин «друзья» подразумевает отношения доверия и расположения, основанные на признании иерархически более высокого положения царя и на ожидании наград за верность.

Цари понимали, в какой степени лояльность их друзей, военных командиров и армии зависела от их щедрости. По этой причине они стремились, чтобы их политика щедрых вознаграждений тех, кто хорошо им послужил, была ясно обозначена в соответствующих документах, выставлявшихся на всеобщее обозрение.

Сходный принцип взаимообмена определял отношения между царем и его армией. Ожидалось, что наградой за лояльность и успешную службу будут продвижение вверх, покровительство, почести и материальные приобретения — земля, деньги, подарки и часть добычи после успешной кампании. Получатели царских милостей упоминали об этом в своих посвятительных надписях, адресованных богам или просивших процветания для царей. Сообщая другим идею взаимности, они укрепляли лояльность и пропагандировали принципы, на которых строилось царство. Для солдат важнейшей наградой было пожалование земли. Как и в случае друзей, верность армии легко могла быть утрачена, если правитель проявлял страх перед поражением, не выполнял обещания о разделе добычи или если его власть была слишком слабой или слишком авторитарной. Даже Александра Великого не обошел стороной опыт бунта рассерженных солдат; мятежи в армии, особенно в рядах наемников, равно как и случаи дезертирства, хорошо задокументированы.

С конца III века до н. э. и далее цари все чаще были вынуждены договариваться о своем положении с внешней силой — Римом. Они заключали с римлянами союзные договоры; обсуждали условия мира после поражения на войне; прибегали к римлянам как арбитрам или помощникам в своих династических спорах; взирали на них как на возможную поддержку во внешнеполитических делах; а когда у них не оставалось другого выхода, завещали им свои царства. Появление союзных царств-сателлитов стало итогом все возраставшего влияния римлян, равно как и их первоначального нежелания присоединять территории и брать на себя управление ими; для этой задачи они предпочитали использовать зависимых царей.

Эти переговоры разочаровывали: сказывались различия греческого и римского «дипломатических языков», переменчивость политики римлян, а также загадочное соотношение сил между сенатом и честолюбивыми полководцами. В 168 году до н. э. Антиох IV увидел римскую дипломатию в действии, и такое запоминается надолго. После победоносного вторжения в Египет, почти закончившегося аннексией Птолемеевского царства, он столкнулся с требованием Рима отозвать войска. Как бы то ни было, у Антиоха IV оставалось немного пространства для маневров. Посохом римский посол очертил вокруг него круг, приказав не переступать границы, покуда он не даст ответа. Селевкидскому царю пришлось уступить.

В то же время царь Вифинии Прусий II показал, как слабый царь мог взаимодействовать с римлянами, только что разгромившими его сводного брата Персея, для достижения своих целей:

«Когда явились к нему римские послы, он вышел навстречу им с бритой головой и в шляпе, в тоге и башмаках, словом, в таком одеянии, какое у римлян носят недавно освобожденные рабы, именуемые вольноотпущенниками. Поздоровавшись с послами, он сказал: „Глядите на меня, вашего вольноотпущенника, который желает во всем угодить вам и подражать вашим порядкам“… Теперь при входе в сенат, стоя в дверях против собрания сенаторов, с опущенными руками, он распростерся перед заседающими, облобызал порог и воскликнул: „Привет вам, боги спасители!“ — показав этим такую меру малодушия, вместе с сим бабьей приниженности и лести, что и последующие времена не увидят ничего подобного».

[Полибий. Всеобщая история. XXX.19 (пер. Ф. Г. Мищенко).]

Приняв облик вольноотпущенника, Прусий обязал сенат признать ответственность патрона за его участь. Возвысив сенат до положения бога-спасителя, царь вынудил его действовать соответственным образом так же, как города того времени пытались добиться поддержки царей, учреждая культы правителей. Это театрализованное поведение — важная черта эллинистической царской власти.

[ZHAN]

Деметрий Полиоркет был, безусловно, самым трагическим, но и самым театральным из царей. В своих упорных попытках унаследовать империю Александра он перенес больше превратностей судьбы, чем кто-либо другой из эллинистических царей; раз за разом от терял и завоевывал царства. Плутарх, следуя за источниками периода эллинизма, представлял жизнь Деметрия как драму. Деметрия и других диадохов, менявших свое поведение, лишь только надев диадему, Плутарх сравнивает с трагическими актерами, которые

«вместе с платьем и маской меняют и походку, и голос, манеру ложиться к столу и разговаривать с людьми».

Он описывает перемены судьбы Деметрия как движение от комедии к трагедии. Гардероб царя позволяет историку сравнить его с трагическим актером. Плутарх комментирует положение Деметрия после его поражения пассажами из «Менелая» Софокла и «Вакханок» Еврипида. Его похороны описываются как драматическое представление. Пока знаменитейший флейтист играл торжественную мелодию,

«весла двигались в строгой размеренности, их удары сопровождали песнь флейты, словно тяжкие биения в грудь».

Корабельные весла играли роль трагического хора. Наконец, Плутарх завершает жизнеописание царя словами:

«Итак, македонская драма сыграна, пора ставить на сцену римскую».

Деметрий был не заложником в играх судьбы, но умелым исполнителем своей роли царя. Его жизнь сравнивалась с пьесой, потому что он прожил ее как хороший исполнитель. Деметрий умел применить театральное поведение для создания собственного образа. Характерным примером этого служит его тщательно подготовленное появление в Афинах в 295 году до н. э. после того, как он взял город, предавший его за несколько лет до этого. Избрав датой своего появления день, в который афиняне обыкновенно проводили драматические состязания Дионисии, царь приказал горожанам собраться в театре — словно зрителям своей собственной драмы. Он окружил театр вооруженными людьми, а сцену оцепил своими телохранителями. После того как эти приготовления сбили с толку и напугали афинян, Деметрий, наконец, показался, словно трагический актер, в одном из верхних боковых проходов. Деметрий, полностью контролировавший эмоции оторопелых граждан, изобразил в театре превратности судьбы — истинную peripeteia. Нужным тоном голоса и верно подобранными словами он простил афинян и привлек их на свою сторону — этого результата он и добивался, ставя свой спектакль.

Чем объяснить театральное поведение эллинистических правителей?

Ответ дает трактат о царской власти, приписываемый некоему Диотогену. Этот текст был создан, вероятно, во II веке н. э., но содержащиеся в нем идеи относительно монархического правления соответствуют также и эллинистической царской власти. Автор советует монарху отмежеваться от человеческих слабостей, чтобы поразить наблюдателей тщательно продуманной внешностью и преднамеренной позой:

«Монарху следует отстраниться от людских слабостей и приблизиться к богам не высокомерием, но великодушием и величием его доблестей, приняв такой уверенный вид и авторитет с помощью своего внешнего вида, мысли, разума, нравственности души, деяний, движений и телесной позы, чтобы те, кто взирает на него, были поражены и преисполнились стыдом, мудростью и чувством доверия».

Автор заканчивает:

«И, прежде всего, следует помнить, что царская власть — это подражание богам».

Не говоря об этом прямо, он считает царя актером, исполняющим на земле роль, которую на небесах играют божества: человеком, имитирующим богов, не будучи одним из их числа. Чтобы добиться этого, царю нужны не только моральные и интеллектуальные способности; его театральное поведение требует аккуратного использования языка тела. В другом пассаже автор снова подчеркивает важность внешнего вида:

«Что касается публичных выступлений, хороший царь должен уделять внимание подходящей позе и внешнему виду, придавая себе политический и серьезный вид, так, чтобы не вести себя перед толпой грубо или недостойно, но приветливо и серьезно. Он достигнет этого, если он, во-первых, будет выглядеть и говорить величественно и покажется достойным своего правления; во-вторых, если будет добр в разговоре, во внешнем виде и в благодеяниях; в-третьих, если он будет грозен в своей доблести, наказании и стремительности и, в целом, в опыте и практике правления. Величественность, то есть подражание божествам, позволит ему изумить народ и добиться от него уважения; доброта расположит к нему людей и заставит их его полюбить; и наконец, суровость напугает его врагов и сделает его непобедимым, но в отношении друзей она сделает его великодушным и открытым».

Главное в теме публичных появлений и образа эллинистических царей заключалось в том, чтобы не нарушить равновесие между приветливостью, которая была необходима для их популярности, и отстраненностью, которая требовалась для того, чтобы их господство уважалось. Отстраненность и приветливость имели важнейшее значение как для признания военного лидерства, так и для налаживания отношений с автономными городами. Командование армией требует четкой иерархической дистанции между царем и солдатом. Но успешный полководец должен быть заметен на учениях и на поле боя, отвечать на нужды воинов и охотно награждать их за верность и службу.

Отношения царя и вольного города базировались на сходном балансе между авторитетом и дружественностью, дистанцией и близостью, неравенством и учтивостью, между исходящими от царя требованиями верности и исходящими от города требованиями автономии. Царю приходилось прибегать к театральной демонстрации равенства, чтобы добиться своих целей.

Царям предоставлялось достаточно поводов для срежиссированных выступлений: собрание армии, празднования при дворе, процессии и церемониальные приемы в городах. Говорят, что Филипп V для создания иллюзии равенства и расположенности использовал свое платье:

«Царь македонян Филипп по окончании немейского празднества возвратился снова в Аргос, сняв с себя царский венец и пурпурную одежду, дабы по виду приравнять себя народу, показаться человеком добродушным и простым. Но насколько проще была надетая на царя одежда, настолько обширнее и неограниченнее была присвоенная им власть».

[Полибий. Всеобщая история.]

Одеяние для Филиппа V было тем же, чем маска для актера: средством создания образа. Полибий описывает схожее поведение в случае с Антиохом IV Селевкидом, который стремился сконструировать желаемый публичный образ:

«Нередко случалось, что он снимал с себя царское одеяние и в тоге (плаще) соискателя на должность эдила [agoranomos, смотрителя рынков] или народного трибуна [demarchos, главы дема] обходил рынок, пожимал руки одним, обнимал других, убеждая подавать голоса за него».

Сообщается, что для того, чтобы создать иллюзию своей популярности, он присоединялся к простому люду на его праздниках, играя на музыкальных инструментах. В конце грандиозного празднества, которое он организовал в Дафне в 166 году до н. э., его отнесли во дворец сценические танцоры, будто он был одним из исполнителей. Там он танцевал нагим и выступал с шутами. Такая показная общительность никому не понравилась, и Полибий иронично превратил его царский титул Эпифан («обладающий очевидной силой») в Эпиман («сумасшедший»); когда нарушался баланс между дистанцией и общительностью, такое поведение считалось безумием. Но тщательная постановка имела огромное воздействие. Когда ок. 185/184 года до н. э. двое сыновей Аттала I посетили Кизик, родной город их матери Аполлониды, своим визитом они воскрешали в памяти самых известных «прекрасных сыновей» греческой истории. Согласно легенде, когда для того, чтобы довезти повозку служительницы Геры от Аргоса до святилища богини, не нашлось волов, это сделали сыны жрицы Клеобис и Битон. Сыновья Аттала I обступили мать с двух сторон и обошли все святилища города, держа ее за руки. Наблюдатели одобрили юношей и сочли их достойными; помня о деянии Клеобиса и Битона, они сравнивали их поведение с героями легенды. Эта история прекрасно передает в сжатом виде некоторые из ранее рассмотренных особенностей царской семьи: изображение правящей династии в виде любящей семьи, верный баланс между открытостью и отстраненностью, возвышение царской семьи над обычными смертными и сравнение ее членов с легендарными персонажами, а также стремление добиться одобрения.

Клеопатра, последняя из Птолемеев, даже в годы, предшествовавшие ее кончине, смогла лучше всех сделать одно дело: очаровать зрителей роскошным обрядом восшествия ее детей на престол. Но, согласно Кавафису:

Разумные александрийцы знали,
что это было только представленье.

[ZHAN]

Полис: фактический упадок и идеологическая долговечность

Какое впечатление на гостей производили Афины, величайший город классического периода, два века спустя после смерти Перикла? Вот какие заметки оставил о нем и других городах путешественник Гераклит [цитата взята из сочинения псевдо-Дикеарха «Описание Греции»] в середине или последней трети III века до н. э.:

«Самый же город — весь безводный, плохо орошен, дурно распланирован по причине своей древности. Дешевых домов много, удобных мало. При первом взгляде на него приезжим не верится, что это и есть прославленный город афинян; но вскоре же всякий тому поверит: самый прекрасный на земле — Одеон, замечательный театр — большой и удивительный; расположенный над театром богатый храм Афины, называемый Парфеноном, приметный издали… Они проводят всевозможные празднества, философы из разных стран развлекают и пускают пыль в глаза; здесь легок досуг, а представления идут непрерывно. Все плоды земли бесценны и отменны на вкус, хотя и весьма скудны. Но наличие чужеземцев, к которым все они привычны, что соответствует их наклонностям, заставляет их забыть о желудках, уделяя внимание радостям. По причине спектаклей и развлечений простой народ в этом городе не чувствует голода, ибо ему удается забыть о еде; тот же, у кого есть деньги, не найдет города, предлагающего сравнимые удовольствия».

Город контрастов: прошлое и настоящее, богатые и бедные, иллюзии и реальность. В своем описании Афин и других городов Гераклит рисует яркие образы разноликого мира. Среди положительных сторон — впечатляющие здания, спектакли, фестивали, лекции, безопасные дороги и хорошая инфраструктура. Он хвалит Танагру в соседней Беотии за гостеприимность ее жителей и их любовь к справедливости; а также за тот факт, что леса в ее окрестностях свободны от разбойников. Если автор подчеркивает такие детали, то лишь потому, что такое не встречалось повсюду. Во многих местах он наблюдает признаки упадка. В отношении Платей он презрительно цитирует строки комического поэта Посидиппа:

Здесь два храма, портик, а имя их…
Большую часть времени пустынные,
Они лишь в дни Элевтерий
Становятся городом.

Платеи, на счету которых не было недавних заслуживавших почета достижений, могли лишь организовывать памятные торжества в честь последней битвы против персов в 479 году до н. э. Славная история — единственное, чем греческие города обладали в изобилии.

В Афинах недоставало воды, в Анфедоне — зерна. Путешественник, побывавший в Афинах, мог обнаружить много поразительных зданий — театр, Парфенон, все еще не законченный храм Зевса Олимпийского, философские школы в Академии и Ликее, гимнасий на холме Киносарг, — но ни одно из них не было возведено в эпоху эллинизма. Если Фивы имели более современный вид, то лишь потому, что они были стерты с лица земли Александром в 335 году до н. э. и отстроились вновь 20 лет спустя.

Главной причиной упадка была война. После Александра число войн умножилось из-за царских амбиций, территориальных конфликтов, вторжений варваров, пиратства и экспансии Рима. Итоги их оказались катастрофическими: человеческие потери, опустошение земель и разграбление их ресурсов, огромная задолженность общин и отдельных граждан, сильная зависимость от покровительствующих сил. И все же, несмотря на все проблемы, жалобы и признаки упадка, впечатляет жизнестойкость полиса как отправной точки политической жизни. Когда в начале II века до н. э. Полибий желал восславить подвиги Ахейского союза, он сравнивал его с городом-государством:

«Вообще, если весь Пелопоннес не составляет одного города, то только потому, что жители не имеют общих стен».

Три века спустя, в 155 году, оратор Элий Аристид, составивший хвалебную речь в честь Римской империи, описал его как сеть городских центров и содружество городов-государств:

«Ибо было ли когда на земле и море столько городов и бывали ли они так прекрасны? Мог ли кто из людей, живших в те времена, пересечь страну так, как делаем сегодня мы — проезжая в день по городу, а то и по два-три города, как будто улицу за улицей? <…> И вот города сияют блеском и красотой, весь мир красуется, словно сад»

Для Полибия, как и для Аристида, отправным пунктом, в соответствии с которым должно выстраиваться любое политическое образование, был полис — город-государство.

Самое позднее с VIII века до н. э. полис являлся господствующей формой организации в древней Греции. Полис обыкновенно состоял из городского центра (асти), как правило, имевшего укрепленную цитадель (акрополь). Основное поселение было окружено сельской зоной (хора), на которой жила и работала значительная часть населения. В акрополе или на пригодных местах рядом с ним находились алтари, святилища и храмы, места народного собрания, рынок (агора), присутственные места должностных лиц и другие публичные здания. Полис, в силу своего местонахождения, мог иметь один или несколько портов, территориальные округа, обычно называемые демами, и зависимые поселения. Некоторые земледельцы, обладавшие гражданскими правами, жили в сельской местности и осуществляли свои права в поселках, разбросанных по территории полиса. Однако народное собрание они посещали в зависимости от того, насколько далеко они жили и насколько удобно им было добираться до городского центра и проводить там какое-то время.

Город-государство оставался единственной политической реальностью, на которую значительная часть эллинистического мира и Римской империи имела прямое влияние. Интеллектуалам он предлагал базовую систему взглядов. Для поэтов и прозаиков он противостоял идеализированному пасторальному ландшафту как место действия их литературных произведений. Хотя похвала Аристида, как и любая панегирическая речь, склонна к преувеличению и однобока, в одном он прав: в Римской империи существовало беспрецедентное число городов — больших и малых. В западных провинциях и в Северной Африке такое положение стало итогом колонизации и урбанизации, инициированных римлянами. На грекоязычном Востоке — в Греции и на ее островах, в Малой Азии, на Ближнем и Среднем Востоке — урбанизм имел куда более глубокие корни, нежели западный, и необходимо некоторое их различение.

Верно, что в течение периода эллинизма в материковой Греции, на некоторых островах и в Малой Азии исчезло множество полисов, которые были либо полностью разрушены, либо утратили свой статус автономных общин. Но, когда в лоно греческой культуры были включены огромные пространства от побережья Эгейского моря до современного Афганистана, на них было основано или преобразовано из прежних поселений так много полисов, что, если применить чисто количественные критерии, время от Александра до Адриана следует считать периодом величайшего расцвета греческих полисов и наибольшего распространения их общественного устройства и архитектурных особенностей — народных собраний, советов, магистратов, гимнасиев, театров, рынков и общественных зданий.

Но чисто количественные критерии обманчивы. Эпоха, когда мы наблюдаем беспрецедентное увеличение числа полисов, была в то же время временем перехода власти от полисов к федерациям и царствам, а затем — к Римской империи.

Политическая зависимость городов от держав-гегемонов в той или иной форме не была новшеством. Ведь на протяжении большей части V–IV веков до н. э. многие греческие полисы подчинялись сперва Афинам, затем — Спарте, Фивам и Македонии; с 387 года до н. э. до походов Александра свободные полисы Малой Азии находились под контролем персидского царя. Установление эллинистических монархий привнесло новое качественное изменение: многие города, включая такую традиционно господствовавшую державу, как Афины, попали под непосредственную или непрямую власть царей на длительный срок. Расцвет федеративных государств вырвал центральную власть из рук политиков отдельных городов-государств и передал ее деятелям уровня федераций. И наконец, еще одну перемену принесло постепенное формирование римской провинциальной администрации.

Хотя города-государства как коллективы граждан оставались ареной бурной политической жизни, их влияние на большой политической арене было ограниченным — не считая войн, которые они часто начинали. Города-государства рождали таких первоклассных государственных деятелей, как Арат из Сикиона, однако всякий раз они оказывали влияние на историю как предводители федераций и царские советники вне узких рамок их собственных городов. Города-государства соперничали за отличия и почет в настоящем, но привилегии они требовали, опираясь на заслуги прошлого. Эти противоречия объясняются глубокими переменами в обществе и институтах, вызванными расширением эллинского мира далеко за пределы, в которых города существовали до IV века до н. э.

[ZHAN]

Ни в один другой период греческой истории со времен Великой колонизации VIII–VII веков до н. э. не появлялось так много новых полисов, как за 450 лет от Александра до Адриана; но и никогда более столько полисов не исчезало с лица земли и не теряло, обычно в итоге войн, свой автономный статус. В этом периоде мы можем выделить отдельные этапы.

Первый этап, длившийся приблизительно с 330 по 220 год до н. э., начался с завоеваний Александра и борьбы диадохов за создание их собственных царств. На землях, покоренных Александром и управлявшихся его преемниками, было основано множество полисов. Сообщается, что один Александр основал более 70 городов; впрочем, это, несомненно, преувеличение. Точное число Александрий — наиболее известны из них Александрия Египетская и Александрия Арахосия в современном Кандагаре — установить невозможно. Диадохам они послужили примером.

Уже в первые годы после смерти Александра последовала волна основания новых полисов, которые служили административными центрами и назывались по именам царей и членов их семей. Мелкие поселения получали новые имена и реорганизовывались в полисы; такой же статус приобретали населенные пункты, уже выполнявшие военные и религиозные функции; восстанавливались разрушенные города; вблизи селений и святилищ основывались новые.

К примеру, Фермы в честь сестры Александра и жены царя Кассандра были названы Фессалониками; еще Кассандр основал в 316 году до н. э. на месте города Потидеи, разрушенного в 356 году до н. э., Кассандрию. Ему же обязаны своим восстановлением в 316/315 году до н. э. Фивы.

Маленькое селение Фармаке на Оронте стало вместилищем казны Селевка I и стало называться Апамеей по имени его жены Апамы; Селевк I основал для своего царства еще две столицы, назвав их в честь себя и своего сына Антиоха [Некоторые античные авторы сообщают, что Антиохия была названа в честь отца Селевка, которого, как и сына, звали Антиох]: Селевкию на Тигре и Антиохию на Оронте.

Деметрий Полиоркет основал Деметриаду в Фессалии.

Птолемей I основал Птолемаиду Гермейскую, сделав ее столицей Верхнего Египта, а его сын устроил два порта на Красном море, назвав один именем своей жены Арсинои, а другой — именем матери, Береники.

Важные города в царских владениях выполняли ведущие административные функции, будучи резиденциями царей или провинциальных наместников. Их население было организовано в гражданские общины, но присутствие царя, его двора, казны и армии отличало их от «обычных» полисов.

Наместники царей также основывали города: наместник Антигона Одноглазого Антигон Доким основал Докимий во Фригии в конце IV века до н. э.; придворный Антиоха II Фемисон основал Фемисоний, также расположенный во Фригии; а селевкидский чиновник Никанор основал Антиохию Арабскую.

Другое важное явление данного периода — инкорпорация мелких общин в более крупные соседние города, происходившая либо на основе межгосударственных соглашений (симполития), либо в результате войн и подчинения.

Всего несколько примеров: в Малой Азии Милет включил в свой состав Миунт и Фивы, Эфес то же сделал с Пигелой, а Теос — с Кирбиссом. Вследствие превращения Пергама в столицу царства старые, располагавшиеся по соседству, города были включены в его территорию, постепенно утратили свое значение и пришли в запустение. Как правило, когда один полис и его территория поглощался другим, население первого получало гражданство и образовывало гражданское сообщество, но, случалось, он понижался до статуса зависимого селения. Иногда он сохранялся в качестве крепости или городского поселения, но порой жители покидали его и перебирались в более крупный город.

На этом, первом, этапе учреждение новых городов в Азии привлекло большое число переселенцев; влияние этого факта сравнимо с влиянием миграции для основания городов в Новом Свете с конца XVII до XIX века. Для «Старой Греции» это означало утрату населения. В первые десятилетия после начала этого процесса, а в отдельных случаях и позднее, это было ожидаемое следствие. Люди, не имевшие земли, равно как и представители партий, проигравших в политических конфликтах, получали шанс начать все с нуля. Это движение с запада на восток способствовало переносу экономических и культурных центров из материковой Греции в столицы недавно появившихся царств и в такие поселения, как Родос и Эфес, имевшие тесные связи с новыми центрами власти. Положение города задавалось теперь иными факторами: его отношением к царю — был ли он основан царским указом, являлся ли столицей и вмещал ли царский гарнизон; его административной ролью в царстве; его расположением на одной из дорог, связывавших новые территории со Средиземноморьем; его членством в федерации.

Второй этап, длившийся примерно с 220 по 64 год до н. э., определяют войны между греческими городами и борьба против римской экспансии.

Многие полисы материковой Греции и островов погибли, утратили свою независимость или были поглощены более крупными политическими образованиями. Полное разрушение Коринфа римлянами в 146 году до н. э. оплакивалось как трагедия и запомнилось как непревзойденное варварство. Ту же участь, значительно чаще от рук победителей из числа соседей-греков, чем от рук римских солдат, разделили десятки мелких городов; некоторые восстановились после физического уничтожения, другие были забыты.

Когда античные источники упоминают разрушение 70 селений молоссов (в Эпире) в 167 году до н. э., в это число, несомненно, были включены мелкие полисы.

На Крите, где воевали больше других, во II веке до н. э. погибло по крайней мере восемь полисов. Когда Крит стал частью Римской империи, статус полиса сохраняли лишь 15 или 16 поселений — небольшая часть от более чем 50 городов-государств, которые, как известно, существовали там на заре периода эллинизма.

Вследствие династических кризисов в Птолемеевском и Селевкидском царствах на протяжении этого этапа мы наблюдаем серьезные изменения в политической расстановке внутри таких царских столиц, как Антиохия и Александрия. Постепенно важную политическую роль начало играть население этих городов, которое осуществляло давление на двор, выдвигало требования, поднимало восстания и даже свергало царей.

С начала II века до н. э. все более заметным становится влияние Рима на юридический статус полиса. Римский сенат и римские магистраты принимали решения, касающиеся значения — а порой и существования — полиса, уплаты подати, передачи города во владения царя, наделения землями союзных городов. Например, в 167 году до н. э. Делос, бывший до того независимым городом-государством, перешел во владение Афин, а Родос утратил территории Ликии и Карии и контроль над городами в этих регионах, которые были предоставлены ему 20 годами ранее.

Но если в «Старой Греции» в этот период полисов становилось меньше, то в Египте и Азии продолжали создаваться новые. Так, в Египте в 140–130 годах до н. э. фиванский наместник Боэт основал три города военного назначения: Эвергетиду, Филометориду и Клеопатру. Однако новые полисы все реже возникали по воле царя или наместников; чаще существующие гарнизонные поселения поднимались до уровня полисов по инициативе местных командиров. Некоторые поселения заявили права на полисный статус, воспользовавшись ослаблением власти Селевкидов в Малой Азии. Показателен пример Тириея, расположенного на границе Фригии и Писидии. Его население состояло из солдат и местных жителей. После поражения Антиоха III и заключения Апамейского мира в 188 году до н. э. Тирией направил посольство к Эвмену II, которому римляне передали эти земли; оно просило дать поселению собственные законы, совет и гимнасий — другими словами, дать ему статус самоуправляющегося полиса. Другим поселением, которое, вероятно, приобрело полисные права таким же образом, был достигший расцвета позднее город Афродисия в Карии.

Третий этап истории полиса открывается установлением на Востоке в 64 году до н. э. нового порядка Помпея, но наиболее важная его часть начинается после окончания гражданских войн в Риме. В этот период статус греческого полиса определялся римскими сенатом и полководцами, а позднее — императором. Новым типом гражданской общины, оказавшим значительное влияние на греческое общество и культуру, стала колония римских граждан.

[ZHAN]

Усиление Этолийского и Ахейского союзов привнесло в греческую историю, помимо царств и полисов, новый тип политической организации — федеративное государство. Конечно, федерации существовали и до завоеваний Александра. В разнообразные федерации были организованы жители Центральной Греции и части Пелопоннеса; их членами являлись как города, так и слабо структурированные племенные сообщества. Обычно такие объединения называли койнонами или этносами. На несколько союзов была разделена Фессалия; другие койноны существовали в Центральной Греции — в Этолии, Акарнании, Беотии; на Пелопоннесе — в Ахее, Аркадии и Мессении; а также в Малой Азии.

Период наиболее активного роста и расцвета федеративных государств пришелся на III — начало II века до н. э. Они были движителями важнейших политических процессов и военных событий — от разгрома галлов в 278 году до н. э. силами Этолийского союза до сопротивления Ахейского союза римскому вторжению в 146 году до н. э.

Становлению федеративных государств в качестве влиятельных политических образований способствовали два фактора: потребность греков в оформлении военного сотрудничества для защиты от внешних угроз и влияние эллинистических царей, которые угрожали автономии свободных полисов. Так как федеративные государства контролировали более обширные территории, нежели отдельные города, они могли мобилизовать более крупные армии. Дальновидные и амбициозные политики вроде Арата в Ахее понимали преимущества единства, хотя им и не удалось искоренить антагонистические противоречия и традиционную вражду, которые часто провоцировали внешнее вмешательство и в конечном счете привели к завоеванию Греции.

Несмотря на существенные локальные различия, эллинистические федеративные государства имели определенные общие черты. За очень редким исключением (к примеру, на Крите), граждане федераций имели двойное гражданство, так что каждый относился одновременно и к федеративному государству, и к какому-то государству-члену: например, официальное имя историка Полибия было таково: Полибий, сын Ликорта, ахеец, гражданин Мегалополя.

Каждый полис, входивший в койнон, считался независимой и суверенной гражданской общиной, которая в определенных целях передавала часть своего суверенитета федеративным должностным лицам. К примеру, в военное время верховное командование армией находилось в руках стратега федерации. Члены федераций проводили также совместные празднества и состязания, осуществляли общие юридические процедуры, разрешали территориальные и иные споры — путем арбитража и привлечения в качестве судьи другого города или приглашенных судей — и, наконец, определяли собственные меры весов.

Обычно, если не всегда, члены федераций имели сходную организацию. Они управляли своими местными делами и имели собственную территорию, локальных магистратов и зачастую сами чеканили монету. Некоторые федерации расширились довольно далеко за пределы изначальных племенных территорий. Этолийский союз имел членов даже на Крите и в Малой Азии, Беотийский союз вышел за границы Беотии, а Ахейский союз объединил значительную часть Пелопоннеса.

Федеративные государства имели общую внешнюю политику: другими словами, они вели войны, заключали союзы с другими государствами, вместе подписывали мирные соглашения и мобилизовывали войска под общее командование. В этом отношении они походили на долговечные союзы равноправных партнеров со сбалансированной внутренней структурой. Все вопросы, затрагивавшие интересы федерации в целом, койноны решали на собрании федерации, которое проводило регулярные и внеочередные встречи, в то время как повседневными делами занимались совет, где были представлены члены союза, и должностные лица федерации — военачальники, секретари и казначеи.

Ахейский союз управлялся советом из десяти исполнительных чиновников (damiourgoi), полководца (strategos), начальника конницы (hipparchos), секретаря (grammateus), начальника флота (nauarchos), избранных полководцев (hypostrategoi) и казначея (tamias). Их избирали, не пытаясь достичь сколь-нибудь равного представительства государств-членов. Государственные деятели, заручившиеся доверием, могли быть переизбраны: Арат занимал должность стратега 16 раз, а Филопемен — восемь.

В Этолийском союзе должностных лиц избирало народное собрание, в котором право голоса имел каждый гражданин. Здесь помимо стратега и начальника конницы имелись посты начальников всех семи родов войск (epikletarcheontes), секретаря и семи казначеев, надзиравших за податью, которая уплачивалась государствами-членами соответственно размерам их населения.

Собрание федерации, доступ к которому был открыт для всех граждан, созывалось регулярно по случаю крупных торжеств, а во внеочередном порядке — всякий раз, когда стоял вопрос о принятии важного решения.

Ахейское народное собрание созывалась четыре раза в течение «военного сезона»: в начале мая, начале июня, конце июля и конце сентября. Сперва оно проводилось у святилища Зевса Гомария у Эгиона, но после 189 года до н. э. его стали проводить поочередно в городах — участниках союза. Каждый город имел один голос; на собрании граждане различных государств-участников, достигшие 30 лет, голосовали раздельно, дабы обозначить мнение своей общины.

Этолийский союз устраивал встречи дважды в год, не считая случаев, когда для этого имелась особая причина; осенние народные собрания с целью избрания должностных лиц проводились у союзного святилища близ Фермона, а другие — в различных городах поочередно. Декреты этолийского народного собрания имели силу на всей территории федеративного государства; время от времени народное собрание назначало совет «законописцев» (nomographoi), которые регистрировали новые нормы и проверяли, чтобы между новыми и старыми установлениями не было противоречий.

Совет старейшин (синедрион или буле) был важным органом федеративного государства. Он встречался чаще, чем народное собрание, принимал зарубежные посольства и сотрудничал с магистратами по важным политическим делам. В совете Этолийского союза государства-участники были представлены пропорционально их населению. К 167 году до н. э. совет насчитывал более 550 представителей, поэтому каждодневные вопросы решал более мелкий комитет из 30 советников (апоклетов).

Некоторые федеративные государства создали сложные структуры для упрощения мобилизации войск, лучшего представительства городов-участников в федеральных органах и установления гармоничных отношений между членами союза. Беотийский союз был разделен на семь округов (телосов), имевших приблизительно равное количество граждан. Каждый телос был также и военной единицей и имел представительство в совете семи «магистратов беотийцев» (беотархов). Четыре крупнейших города — Фивы, Орхомен, Танагра и Феспии — образовывали по округу, в то время как более мелкие города вместе были сгруппированы в другие три единицы. Восьмой округ добавился, когда к союзу в конце III века до н. э. присоединился Опунт. В Ахее территория федерации также была разделена на округа (synteleiai), каждый из которых был обязан вносить равный вклад в вооруженные силы.

От этой общей схемы имелись отступления. Рыхлая искусственная федерация Кикладских островов, известная как Несиотский союз, была создана Антигоном Одноглазым в конце IV века до н. э. для того, чтобы объединить его союзников в Эгейском море; в первой половине III века до н. э. эту организацию контролировали Птолемеи, а затем — Родос (ок. 188–167 гг. до н. э.). Несиотский союз не имел двойного гражданства, а несиарх («глава островитян») не избирался на год, но был птолемеевским чиновником, которого назначал царь; вместе с начальником флота (навархом) он представлял интересы Птолемеев на Эгейских островах.

В горных областях Юго-Западного Крита в конце IV века до н. э. был создан «Союз горцев» (Koinon ton Oreion). Он включал в себя всего четыре или пять городов, которые имели общие гражданство и территорию, вместе заключали альянсы, чеканили монету федерации и развивали свое национальное чувство. Другая федерация Крита, «Союз кретаян», возникла в начале III века до н. э. Специально созданный политоним «кретаяне» (Kretaieis) отделял критян (Kretes), под которыми понимались жители острова Крит и выходцы с него, проживавшие за его пределами, от кретаян — граждан тех городов, что входили в союз. Это образование представляло собой, в сущности, альянс двух гегемонов — Гортины и Кносса — и часто распадалось вследствие их конфликтов лишь для того, чтобы возродиться под контролем иноземных царей. Оно не имело федеративного гражданства, общих магистратов и армии; его члены были представлены в совете, а общее народное собрание обсуждало вопросы, касавшиеся внешней политики. Главным достижением этого союза стало установление правил разрешения конфликтов между городами-участниками, гражданами разных полисов, а также между критскими гражданами и иностранцами.

За пределами Греции концепция федерации независимых общин лучше всего зафиксирована в Ликии. Четких свидетельств существования Ликийского союза в период господства Птолемеев в III веке до н. э. нет, однако вполне вероятно, что Птолемеи способствовали созданию федерации в целях упрочения своей власти. Союз, несомненно, существовал во время родосской оккупации Ликии (188–167 гг. до н. э.) и противостоял власти родосцев. После освобождения он имел все черты федеративного государства. Союз состоял из 23 городов и управлялся советом, в который крупные города посылали трех делегатов каждый, а более мелкие — двух или одного. Подать, уплачиваемая общинами в федеративную казну, соответствовала их размеру. Совет, собрания которого проводились поочередно в различных городах, избирал главного магистрата — «вождя ликийцев» (ликиарха), — равно как и других магистратов и судей союзного суда. Союз проводил единую внешнюю политику: к примеру, в 46 году до н. э. при Юлии Цезаре он заключил союзный договор с Римом.

Главные достижения политической культуры эллинизма — развитие процедур разрешения конфликтов в рамках федеративных государств и оттачивание системы пропорционального представительства. Федерации стирали политические, географические и этнические границы между общинами с различными традициями; в советах союзов государственные деятели из разных полисов обменивались мнениями, разделяя общие интересы. Но именно потому, что федеративные государства укрепляли местное самосознание и зачастую проводили агрессивную политику, присоединяя соседние общины, им не удалось приостановить политическую фрагментацию греческого мира. Занятые борьбой против городов, противостоявших их экспансии, и против других союзов, они искали союзников среди царей и Рима, то есть тех, кто представлял величайшую угрозу их автономии. В конце III–II вв. до н. э. они развязывали и вели войны, приведшие к установлению в Греции римского владычества.

[ZHAN]

На первый взгляд, до того как в I веке до н. э. римское влияние на греческое общество и прямое вмешательство Рима стали очевидными, в политической организации и учреждениях греческого полиса изменилось немногое. Во всем греческом мире от колоний Великой Греции и городов Греции и Малой Азии до военных поселений, основанных Александром и эллинистическими царями на Ближнем и Среднем Востоке, общественные структуры были сходны.

Полисные общины имели народное собрание, обычно называвшееся экклесией, участники которой регулярно встречались для обсуждения и одобрения предложений, представляемых советом. Последний, именуемый, как правило, буле, отвечал за повседневные вопросы, но важнейшей его функцией было проведение предварительного обсуждения предложений, выдвинутых магистратами (probouleusis), а иногда и простыми гражданами. Совет обычно имел исполнительный комитет, который пребывал у власти в течение ограниченного периода — обычно от одного до шести месяцев. Наконец, избираемые на год исполнительные чиновники, известные под общим наименованием архаев, или архонтов, («те, кто правит»), отвечали за самые разнообразные военные, финансовые, религиозные и административные задачи; число их слишком велико, чтобы здесь их перечислять. Количество, титулы, обязанности и порядок назначения этих магистратов разнились в зависимости от размера города, его традиций и его устройства.

К числу важных должностей, которые существовали в большинстве городов эллинистического периода, относятся военные посты стратега (военачальника), который обычно возглавлял совет, и гиппарха (начальника конницы); финансовые — тамий (казначей) и epi tes dioikeseos (ответственные за публичные финансы); магистраты, «ответственные за город» (астиномы) и «ответственные за рынок» (агораномы), в ведении которых находились общественные места — улицы, публичные здания и рынки; смотритель за гимнасием (гимнасиарх); и жречество. Один из чиновников был эпонимом: это означает, что год, в который он занимал свой пост, назывался его именем. В Малой Азии эпонимной часто являлась должность стефанефора («венценосца»); во многих городах эпонимами были жрецы.

При демократическом устройстве народное собрание созывалось чаще, чем в олигархиях, — в Афинах было 40 ежегодных регулярных заседаний, — и для дискуссии имелось больше места. В некоторых городах — например, в малоазийском Ясосе — граждане получали вознаграждение за участие в заседаниях народного собрания (ekklesiastikon). В демократиях магистраты, по крайней мере некоторые, назначались по жребию, а не выбирались, что давало определенный шанс на политическую деятельность всем гражданам вне зависимости от их имущественного положения или других качеств.

Гражданство определялось рождением в семье граждан, а не имуществом или родом деятельности. Напротив, олигархии устанавливали возрастной ценз как для получения гражданских прав, так и для занятия должностей и участия в деятельности совета. Некоторые посты — особенно те, которые подразумевали финансовые обязательства, — как в олигархиях, так и в демократиях могли занимать лишь богачи. В малоазийском Теосе только люди, состояние которых оценивалось по меньшей мере в четыре таланта — эквивалент жалованья, которое солдат-наемник получал за всю жизнь, — имели право избираться на должность командира гарнизона крепости Кирбисс.

Даже там, где царила демократия, некоторые жреческие позиции были наследственными семейными привилегиями. Столкнувшись со сложной задачей организации культа при политеистической религиозной системе, некоторые города продавали должности жрецов определенных богов мужчинам и женщинам, которые желали взять на себя обязательство выполнять задачи культа в обмен на жреческие привилегии и освобождение от некоторых фискальных и иного рода обязательств.

Попытка охарактеризовать политическую жизнь городов эллинистического периода требует осторожности: неоднородность их институтов была столь велика, а кратковременные изменения, проводимые под давлением царей в результате гражданских войн или вследствие установления автократической власти, столь обыденны, что следующие общие замечания нельзя распространять на все города. Однако можно различить генеральную линию развития, которая остается применимой к местным вариациям.

Природу политического устройства определяют по наличию имущественного ценза для осуществления политической деятельности, то есть для участия в народном собрании и для занятия публичных должностей, а в иных случаях даже для получения гражданских прав; по назначению членов совета и магистратов путем голосования, жребием среди всего гражданского коллектива или жребием среди предварительно отобранной группы граждан; по утверждению всех политических решений народным собранием; по подотчетности магистратов и по осуществлению внешнего контроля с помощью, например, размещенного здесь гарнизона, поддерживаемого иноземным царем тирана или царского «смотрителя» за городом.

Афины и другие города, применительно к которым мы располагаем достаточным источниковым материалом, особенно Самос, Родос, Кос, Милет, Пергам, Магнесия на Меандре и Приена, позволяют нам увидеть, насколько эти факторы могли различаться. Так, Афинам македоняне в 322 году до н. э. навязали ценз, исключивший из политической деятельности 12 000 граждан, состояние которых не достигало 2000 драхм, и сокративший число граждан, которые могли избираться в совет и на должности, а может, и вовсе участвовать в народном собрании, до 9000 человек. В 317 году до н. э. требования были снижены до 1000 драхм; в 307 году до н. э. они, вероятно, были отменены.

Сходные требования должны были существовать и в городах, которые наши источники называют олигархиями. На протяжении большей части своей истории, с 322 по 229 год до н. э., Афины находились под прямым контролем македонских царей. Хотя демократические институты сохранялись, македонский гарнизон, представители македонских царей и местные лояльные им политики следили за тем, чтобы решения народного собрания соответствовали желаниям царей.

Радикальная демократия, которая существовала в Афинах в V веке до н. э. и насаждалась афинянами среди их союзников, в IV веке до н. э. претерпела серьезные изменения как в Афинах, так и в остальном греческом мире. Одна из фундаментальных перемен состояла в том, что магистраты, теперь почти всегда избиравшиеся, а не назначавшиеся по жребию, приобрели больше исполнительной власти и влияния.

Изменилось и значение слова «демократия». В середине II века до н. э. Полибий характеризовал устройство Ахейского союза как демократическое:

«Нигде в такой степени и с такою строгою последовательностью, как в государственном устройстве ахеян, не были осуществлены равенство, свобода и вообще истинное народоправство».

Однако политическую власть в Ахейском союзе монополизировало незначительное меньшинство богатых землевладельцев; кроме того, похвала Полибия «истинному народоправству» подразумевает наличие народоправств «ложных». Концепция демократии была идеализирована, а конкретные содержательные смыслы этого слова менялись от города к городу и от времени к времени. «Уважение демократии» стало общей фразой, допускавшей множество интерпретаций. Значение слова «демократия» постепенно сместилось от «власти демоса» — то есть граждан независимо от их состояния и благородства — к «суверенитету демоса» — суверенитету гражданского коллектива, противопоставляемому, прежде всего, внешним вмешательствам. Эта семантическая перемена позволила определять как демократии даже те города, в которых многим гражданам не позволялось занимать должности, делать предложения и принимать участие в политической жизни.

Это не означает, что старый конфликт между «демократами» и сторонниками олигархии или аристократии остался в прошлом. Продолжали приниматься законы, препятствовавшие установлению олигархических режимов; города и далее праздновали восстановление демократии, когда из них выводились чужеземные гарнизоны или в них разваливались авторитарные режимы; не были редкостью и гражданские войны между сторонниками и противниками демократии.

Что скажет будущий историк, опираясь на билеты New Jersey Transit [железнодорожная корпорация, действующая в штате Нью-Джерси и ближайшей к нему округе] ?

Они сообщают о том, что пассажиры вправе занять место вне зависимости от их расы, цвета кожи, пола, национального происхождения или вероисповедания. Историк будущего заметит, что, порицая дискриминацию, этот текст лишь подтверждает ее существование. Раса, цвет кожи, пол, национальное происхождение или вероисповедание могут не иметь значения для проезда в поездах Нью-Джерси, но и сейчас, более 50 лет спустя после принятия Акта о гражданских правах 1964 года, они определяют множество куда более важных аспектов американского общества.

Историк, исследующий древность, сталкивается со схожей проблемой, когда пытается определить противоречия между видимостью и реальностью. И эта задача сохраняет свою важность для исследования «демократии» в городах эллинистического периода, ибо главными ограничениями демократии были ограничения не организационные, а фактические: несколько богатых семей монополизировали власть и обеспечивали передачу основных политических позиций от одного поколения к другому. Хотя греческие города продолжали лелеять идеал народного суверенитета, насколько о реальной политической жизни позволяют судить источники, он являлся, скорее, иллюзией.

[ZHAN]

Знатные семьи, богатство, связи и престиж которых подкреплялись традицией, всегда играли важную роль в политической жизни греков и даже последовательной демократии классических Афин. Они сохраняли свое влияние в IV–III веках до н. э., но с III века до н. э., а еще более отчетливо, с середины II века до н. э., наметилась тенденция к удержанию власти членами нескольких семейств и передаче важных политических позиций от одного поколения к другому. Истоки этого процесса следует искать в зависимости общественных финансов от частных жертвователей, то есть от благотворителей. Предоставляя для публичных нужд средства в виде пожертвований, займов или взносов, они продвигали свой собственный авторитет в глазах общественности и добивались признания политического господства своих семей.

Оценить уровень демократичности, а также уровень претензий богатых семей на власть в различных эллинистических городах нам может помочь ряд вопросов. Кто избирался на должности и как часто? Сколько должностей они занимали? Занимались ли политической деятельностью их предки, члены их семей или потомки? Поощрялось ли выплатой вознаграждения участие менее состоятельных граждан в заседаниях народного собрания? Вносились ли на обсуждение собрания предложения, сделанные обычными людьми, не должностными лицами?

Часто соответствующую информацию предоставляют почетные надписи, содержащие некоторые биографические данные, а также сведения о потомках выдающихся мужей. К примеру, на Косе некий Диокл, добившийся влияния ок. 200 года до н. э., был рожден в благородном семействе. Его дед Праксагор был выдающимся врачом; его отец Леодам занимал высшую гражданскую должность монарха в деме Галасарна. В молодости Диокл прославился как победитель крупнейшего атлетического состязания в 217 году до н. э. В 206 году до н. э. он занимал должность жреца Диониса. Когда в 201 году до н. э. его город подвергся нападениям критских разбойников, он на народном собрании предложил сделать взнос на защиту Коса. Внеся 7000 драхм — сумму, которую наемник мог заработать более чем за 20 лет службы, — Диокл стал также главным жертвователем. Почетные декреты, восхваляющие его военные заслуги, не упускают упомянуть приверженность его семьи общественному служению. «Действуя с добродетелью, унаследованной им от предков», Диокл проявил лидерские качества и тактическое мышление; он обезопасил крепость своего дема, так как нанял, организовал и направлял ее защитников; при любой необходимости он предоставлял снаряжение, контролировал строительство укреплений, обеспечивал требующиеся средства и одалживал деньги.

Еще один пример влиятельной знатной семьи: политическая жизнь Афин в конце III века до н. э. определялась двумя братьями — Эвриклидом и Микионом. Эвриклид служил военачальником пехоты и заведовал военной казной; при исполнении своих обязанностей он потратил значительную долю собственного богатства. На организацию состязаний он пустил огромную сумму в семь талантов; когда из-за войн увеличилась площадь необрабатываемых пустошей, он предоставил деньги, необходимые для их освоения. Изыскав в 229 году до н. э. средства для того, чтобы откупиться от македонского гарнизона, он «убедил» его удалиться из Афин и тем самым «восстановил свободу города вместе со своим братом Микионом». «Вместе с братом Микионом он укрепил порты и починил стены города и Пирея»; он заключал с греческими городами новые союзы, контролировал возврат займов Афинам, предлагал новые законы, курировал представления в честь богов, учреждал вооруженные атлетические соревнования в память о восстановлении свободы и запомнился своей строительной деятельностью. Эвриклид не только тесно сотрудничал со своим братом, но и ввел в политическую жизнь своего сына. Прослужив год на посту военного казначея, что требовало большого состояния, на следующий год он продолжил выполнять те же обязанности «посредством сына», также названного Микионом и введенного таким образом в политическую деятельность. Одной из наиболее затратных и престижных литургий [Литургия — вид общественных обязанностей в греческом полисе, каждая из которых осуществлялась под контролем особого чиновника. Некоторые виды литургий требовали от чиновника вложения собственных средств, что, впрочем, не влияло на престиж должности.] была агонофесия — финансовая обязанность организовать состязание. Эвриклид «вновь обеспечил своему сыну эту должность». Известно, что Микион, усвоивший свои обязанности под руководством отца, позднее стал агонофетом, членом комиссии по закупке зерна и жертвователем денег.

Это не единичный пример. В конце III века до н. э. командиру приенской стражи Геликону осуществлять обязанности помогал сын. Иногда почести, возложенные на одного выдающегося гражданина, распространялись и на его наследников. Так, в начале III века до н. э. афиняне приняли декрет, согласно которому комический поэт, государственный деятель и благотворитель Филиппид имел право на бесплатное питание с членами исполнительного комитета совета старейшин, а также на почетное место на всех состязаниях, организуемых городом. Филиппид не только был возвышен над обычными гражданами и приравнен к наиболее видным мужам; эти привилегии касались и его старших наследников, обеспечивая, таким образом, особое положение семейству благотворителя.

Эти тенденции можно наблюдать и на периферии эллинистического мира. В конце III века до н. э. одним из самых богатых мужей Ольвии, расположенной на северном побережье Черного моря, являлся Протоген. Он был избран на должность одного из «девяти» (вероятно, казначеев), побывал послом у скифского царя и получил назначение заботиться об общественных финансах, прослужив на этом месте три года. Декрет в его честь начинается с упоминания его отца, который «оказал много великих услуг городу как деньгами, так и государственными делами», подчеркивая этим значение семейных традиций и передачи обязанностей от отца к сыну. От наследственного общественного статуса, наследственного богатства, наследственного лидерства и наследственной признательности сограждан оставался лишь маленький шаг до превращения привилегированных граждан в отдельный класс. Этот шаг был сделан, когда греческие города вошли в состав Римской империи.

Хотя в городах эллинистического периода сохранялись демократические институты, политическая жизнь включала все больше олигархических и аристократических элементов: занятие должностей и политическая деятельность постепенно становились особой привилегией, доступной узкому кругу богатых семейств, как в олигархических режимах; эти привилегии передавались по наследству внутри этих семейств, как в наследственных аристократиях. Мы часто обнаруживаем, что одна и та же семья закрепляет за собой должности и политические функции, повторно занимая и одни и те же посты и контролируя их, что только от немногочисленной знати исходит всякая политическая инициатива. Демос принимал главенство знати в обмен на блага, которые она предоставляла своими пожертвованиями. Эту взаимосвязь в I в. до н. э. наблюдал на Родосе географ Страбон:

«Родосцы заботятся о народных интересах, хотя у них и нет демократического правления, но они все же желают поддерживать массу бедняков. Таким образом, народ снабжают хлебом или люди состоятельные помогают беднякам по обычаю предков; существуют известные общественные повинности по поставке продовольствия, так что не только бедняк получает свое пропитание, но и у города нет недостатка в полезных людях, в особенности для пополнения флота».

Нельзя сказать, что политическое господство и влияние знати не встречали сопротивления или оказывались одинаковыми всюду на всем протяжении рассматриваемого периода. Да и сущность политического лидерства благотворителей в III–II веках до н. э. постепенно менялась. На ранних этапах этого процесса члены знатных семейств стремились занять положение граждан первого сорта; однако с середины II века до н. э., когда общественные нужды спонсировались главным образом благодетелями, представители знати уже не считались всего лишь уважаемыми за свой патриотизм первыми среди равных, но образовывали закрытую группу, которая явно довлела над остальным гражданским коллективом. Этот внутренний процесс совпадал по времени с введением прямого римского управления сперва в Греции, а затем в Малой Азии.

Римские политические вожди, выросшие в аристократической системе правления, в греческих городах нашли своих естественных союзников в сторонниках олигархии, которые приветствовали реформы, ограничивавшие доступ к политическим должностям и членству в совете для всех, кто не проходил имущественный ценз. После завоевания Греции в 146 году до н. э. римляне насадили здесь олигархические порядки, согласно которым политическое участие и право избираться на должности зависели от размера состояния (apo timematon). Таким образом, фактическое господство знати все сильнее связывалось с юридическими требованиями и цензовыми ограничениями. Этот процесс был завершен в имперский период.

Для людей, не принадлежавших кругу знатных семейств, возможности осуществлять исполнительную власть или подготавливать и подавать предложения совету, инициируя таким образом законодательную процедуру, были ограничены, если имелись вообще. Однако они нашли способ влиять на политическую жизнь.

Во-первых, группы граждан могли оглашать свои требования путем аккламации — ритмичными громкими выкриками на рядовом народном собрании или на неформальных встречах, обыкновенно в театре, когда происходило какое-либо важное событие.

Во-вторых, когда важные вопросы — например, образование союза, объявление войны или заключение мирного договора, организационные изменения, управление общественными финансами или частными долгами — глубоко разделяли общество, толпы граждан активно вовлекались в насильственные действия, которые иногда перерастали в гражданские войны.

В-третьих, и это самое важное, знать никогда не была полностью однородной группой. Отдельные лица и целые семьи соперничали за власть и преследовали разные цели. В этом соперничестве они искали поддержки граждан для избрания на магистратуры и удовлетворения их предложений народным собранием. Поддержка могла переходить от одного политика к другому в зависимости от воли граждан. Взлет и падение государственных деятелей, характеризуемых в наших источниках как демагоги или тираны, показывают всего-навсего, что такая поддержка крайне неустойчива.

В борьбе политики должны были склонять на свою сторону крупные группы граждан. Это требовало стратегии убеждения, выходившей за рамки простых риторических навыков. Им приходилось поддерживать иллюзию народовластия и в то же время либо осуществлять свою власть в качестве автократических правителей, либо занимать привилегированное положение в качестве членов практически наследственной олигархии. Такое расхождение между принципом равенства и фактическим правлением знати — хорошо известная структурная проблема современных массовых демократий. Как заметил современный греческий философ Панайотис Кондилис, асимметрию между реальностью и ожиданиями можно наблюдать в том, как представители элиты представляют себя «простому человеку»:

«Популизму требуется постоянно удовлетворять и психологические потребности, создавая заменители равенства там, где с практической точки зрения равенства нет. Такой подменой является, к примеру, все усиливающееся стирание границ между частным и общественным, так что не только „простой народ“, но и „зрелый гражданин“ поверит рассказам массмедиа о том, что тот или иной представитель той или иной элиты ведет себя „по-человечески“ и в целом является „одним из нас“. Врожденный популизм массовой демократии вменяет представителям элиты в обязанность при каждом случае изображать, насколько они близки простым людям».

Политики эллинистического периода отвечали на вызовы, порожденные асимметрией между ожиданиями и реальностью, принимая срежиссированную и театральную манеру поведения в своем общении с гражданами: тщательно составленные тексты, специфические костюмы, язык тела, выражения лица и контроль над голосом.

Статуи государственных деятелей изображают мужей, аккуратно завернутых в плащи и избегающих демонстративную роскошь; неподвижные руки наводят на мысль о самоконтроле и сдержанности; если же они освобождены из-под накидки и вытянуты вперед, это указывает на энергию и напряженность.

В портретах того времени застыли мощь и готовность, с которой достойные граждане взваливали на себя тяжелый груз общественных обязанностей.

Эти образы напоминают о совете, который Квинтилиан дал ораторам: им следует демонстрировать утомленность, давая одежде спадать в беспорядке и не затягивая тогу, проливая пот и выказывая усталость, чтобы показывать тем самым, что у них не остается сил для защиты интересов своих клиентов.

Поражает сходство с кампанией Джорджа Буша-старшего, которую он проводил в Хьюстоне в 1964 году для избрания в Конгресс:

«Опять и опять каждый телеэкран в Хьюстоне показывал Джорджа Буша; его пиджак сполз на плечи; рукава закатаны; вот он ходит по улицам своего района; он скалит зубы, хватает руки, показывает избирателям, что он заботится. Но о чем именно — он никогда не уточнял».

[Предвыборную кампанию 1964 г. в штате Техас Джордж Буш-старший проиграл.]

Ко времени эллинизма политическая речь развилась в тщательно поставленный драматический спектакль, с помощью которого политики управляли эмоциями членов народного собрания. Ораторы, бравшие уроки у актеров, учились правильно использовать язык тела. Когда автор «Риторики для Геренния», частично основанной на эллинистических моделях, пишет, что «хорошая подача гарантирует, что слова оратора кажутся исторгнутыми из сердца», он подчеркивает значение внешности (videatur), создание иллюзии.


Один из наиболее эффективных способов укрепить и при этом сделать власть знати приемлемой заключался в том, чтобы открыто демонстрировать ее службу и ее благодеяния. Добровольными взносами знать выражала готовность потратить часть своего состояния на нужды общества. Но эта готовность соединялась с ожиданием того, что община примет их политическое главенство. Элита постоянно прибегала к театральному поведению, чтобы контролировать чувства и мысли людей, создавая иллюзию их близости простым гражданам.

Уже в конце IV века до н. э. Деметрий Фалерский уделял большое внимание своей внешности, чтобы казаться веселым и приветливым; и столетия спустя выражение лиц достойных граждан свидетельствует об усталости после хлопот об общественном благе. Это напоминает строки Фреда Эбба из мюзикла «Чикаго»:

Ты явись с шиком-блеском,
Шика-блеска дай.
Сделай не суть, а представленье,
[…]
Шика-блеска дай,
И ты станешь звездой.

[ZHAN]

В политической жизни эпохи эллинизма — по крайней мере, в той ее части, что была достаточно примечательна, чтобы оставить следы в письменных источниках, — господствовали звезды. Завоевания Александра показали, что даже того, что кажется невозможным, можно достичь с помощью страстного стремления (pothos), ревностного подражания славным мужам прошлого (zelos) и, конечно, удачи (tyche). Наследственная родовая власть сохраняла значение, однако можно было справиться и без нее.

Личная власть необязательно должна была распространяться на огромную территорию огромной, как власть диадохов; она могла быть ограничена городом или какой-то местностью. Рассмотрим несколько примеров людей, пришедших к власти благодаря своим военным навыкам.

В конце IV века до н. э. Агафокл на короткое время возвысился до положения царя Сицилии, использовав в качестве исходного пункта гражданскую службу.

В 319 году до н. э. македонский военный командир Алкет бежал в Термесс в Писидии, где благодаря своим военным навыкам приобрел небывалую власть. Он набирал в войско юношей, устраивал набеги и, щедро делясь добычей с воинами, добился популярности. Лишь предательство «стариков», попытавшихся схватить Алкета, чтобы выдать его Антигону Одноглазому, вынудило его совершить самоубийство. Если бы он выжил, то мог бы стать одним из тех могущественных мужей, управлявших городами и иногда называвшихся в источниках «тиранами».

Некто Тимарх, бывший тираном Милета ок. 260 года до н. э., вероятно, являлся командиром наемников или уважаемым воином, получившим личную власть благодаря своему боевому опыту.

Личную власть на местах можно было приобрести благодаря царской поддержке. Например, с 317 по 307 год до н. э. в Афинах тираном являлся оратор и философ Деметрий Фалерский, опиравшийся на Кассандра. Ликийский Тельмесс на протяжении почти столетия, примерно с 250 года до н. э., управлялся династами, связанными с Птолемеем I Египетским.

Начиная с архаического периода тирания процветала в городах при двух условиях — при внешнем управлении и гражданском противостоянии. В Сикионе на протяжении десятилетий происходило и то и другое:

«С тех пор как город сикионян расстался с подлинно дорийским аристократическим строем, былому согласию пришел конец и начались раздоры между честолюбивыми вожаками народа. Сикион беспрерывно страдал от внутренних неурядиц и менял одного тирана на другого, пока после убийства Клеона правителями не были избраны двое самых известных и влиятельных граждан — Тимоклид и Клиний. Казалось, государство вновь начинало обретать спокойствие и устойчивость, когда Тимоклид скончался, а Клиния Абантид, сын Пасея, стремясь к тирании, умертвил, друзей же его и родичей кого изгнал из Сикиона, а кого и убил».

[Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Арат.]

Убийства и смена тиранов продолжались до тех пор, пока им не положил конец сын Клиния Арат, вернувшийся из изгнания. Вернулись и 500 граждан, потребовавших возвращения имущества, конфискованного и разделенного между сторонниками предыдущего режима. Во времена Арата тирании на Пелопоннесе устанавливались и ниспровергались в результате конфликтов среди представителей знати. Неясные отсылки к демагогам свидетельствуют о том, что тираны искали (и получали) одобрения граждан в дополнение к поддержке наемников. Представляется вероятным, что они находили приверженцев среди некоторых граждан, обещая тем землю, отнятую у противников.

Некоторые государственные деятели добивались господства благодаря своим мудрым советам, военным навыкам и мужеству. Они боролись против тиранов и чужеземных врагов, предостерегали свои общины от неверного выбора союзников во время войн и играли роль посланников. Если они погибали в бою, их пример вдохновлял грядущие поколения.

Иллюстрацией такого примера служит начальник беотийской конницы Эвгнот. В 294 году до н. э., поняв, что битва у Онхеста проиграна Деметрию Полиоркету, он покончил с собой прямо на поле сражения. Его статуя, помещенная на рыночной площади близ алтаря Зевсу, чествовала его геройскую гибель и призывала молодежь: «Так в славе становятся воинами, так становятся храбрецами, защищая город ваших предков!» Статуя Эвгнота с надписью служила примером для юношей. На протяжении нескольких поколений на постаменте его изваяния записывались имена новобранцев, вероятно, дававших присягу прямо напротив алтаря Зевса и статуи Эвгнота.

При жизни над массой сограждан людей обычно возвышало их неоспоримое лидерство в качестве военных командиров и советников. В правление Александра таким предводителем был Ликург Афинский. Отпрыск одного из самых влиятельных семейств Афин, богатый человек и выдающийся оратор, он неоднократно занимал пост казначейского смотрителя и запомнился предложенными им постановлениями. Он привел в порядок городские финансы, начал обширную программу строительства и реформировал афинские полисные учреждения. Неудивительно, что целый период истории Афин называется Ликурговым. На протяжении десятилетий политическими и военными лидерами Ахейского союза были Арат и Филопемен. Эвриклид и Микион играли такую же роль в Афинах в конце III века до н. э., а в начале I века до н. э. в Пергаме вслед за падением монархии Атталидов предводителем являлся Диодор Паспар.

В результате браков и переездов влияние богатой семьи могло распространяться не на один город и длиться несколько поколений. Некий Херемон Нисский в числе других богатых греков поддержал римлян в Митридатовой войне в 88 году до н. э. Его сын Пифодор перебрался в Траллии и благодаря своему несметному богатству стал одним из наиболее влиятельных граждан этого города. Его дочь, выданная за представителя другой богатой фамилии из Лаодикеи, в 14 году до н. э. стала царицей Понта, а ок. 25 года до н. э. другой член рода Херемона прибыл в римский сенат и к императору, чтобы просить о помощи в восстановлении Траллий после разрушительного землетрясения. Эта семья принадлежала к знати Траллий и Нисы до II века. После смерти такие люди часто возвеличивались по сравнению с людьми обычными: в их честь совершали ежегодные жертвоприношения, их именами называли гимнасии, память о них сохранялась.

На беспокойные годы I века до н. э. пришлось становление нового типа политического лидера — честолюбивого, часто образованного и обученного риторике мужа, пришедшего к власти в результате союза с римским военачальником. Таким человеком был Никий из Коса — человек, по-видимому, низкого происхождения. По легенде, власть ему предрекла одна из его овец, произведшая на свет льва. Поддержка со стороны Марка Антония позволила ему установить в Косе практически монархическое правление. Его портрет украшал монеты города, а в частных домах по призыву — или приказу — молиться за его благополучие были возведены десятки алтарей. «Богам-предкам ради спасения Никия, сына народа, возлюбленного родины, героя, благодетеля города» адресовались посвятительные надписи. Определение «герой» показывает, что он уже был поставлен выше уровня смертных. Однако после поражения Антония захоронение Никия было осквернено, а его труп — изуродован.

Во многих случаях навыки красноречия и демагогия действительно очень помогали тиранам. В Афинах Афенион обеспечил себе состояние, преподавая риторику; в качестве демагога и поборника царя Митридата VI он установил власть, которая характеризуется как тирания, хотя она и была укрыта покровом общественной службы. Другим литератором, поддержавшим Митридата и удерживавшим политическую власть в своем городе Адрамитионе, был философ Диодор, который, занимая пост стратега, приказал казнить весь совет.

Умение убеждать было очень важным: среди влиятельных лиц эллинистических городов мы находим значительное количество философов и учителей ораторского искусства — таких как Евфидем и Гибрей из Милас. Философ-эпикуреец Лисий, избранный жрецом Геракла и служивший эпонимным венценосцем, отказался сложить с себя диадему по окончании своего годового срока (точная дата не установлена) и «облачился царем, надев пурпурную тунику с белыми полосами, блестящую накидку, белые лаконские ботинки и золотой венец». Одежда красит человека; царем человека делает золотая корона. Но что сделало Лисия автократическим правителем? У нас нет других сведений, но философское образование и связанные с ним навыки красноречия подсказывают, что мы имеем дело с демагогом, который, видимо, ради установления собственной власти пользовался социальной напряженностью. В качестве жреца Геракла — бога-покровителя гимнасиев — он должен был быть связан с образованием эфебов; и его облачение сильно напоминает наряд смотрителя за гимнасием. Возможно, его поддерживала молодежь, что часто являлось важным фактором в гражданских войнах.

Пространные надписи биографического характера описывают деяния героических стратегов, мудрых советников, щедрых благотворителей и бесстрашных послов, посетивших Рим. Почетные статуи подобных героев в огромном количестве украшали гражданские публичные пространства. Но с установлением в годы Августа империи на всем ее протяжении стало возможно наличие только одного героя — императора.

[ZHAN]

В 221 году до н. э., когда к власти в царствах Антигонидов и Птолемеев пришли новые цари, ни один греческий политик, без сомнения, не заметил одно событие, случившееся в очень отдаленном месте. В Испании раб-ибериец убил карфагенского полководца Гасдрубала, и должность главнокомандующего в Испании занял его 26-летний родственник Ганнибал, сын Гамилькара Барки.

Отец Ганнибала командовал карфагенской армией в Первой Пунической войне, которая завершилась победой Рима в 241 году до н. э. С детства Ганнибал был заклятым врагом Рима; в молодые годы он был свидетелем того, как его отец пытался расширить владения Карфагена в Испании (237–229 гг. до н. э.). Теперь ему представилась возможность продолжить отцовское дело. Его военные действия 221–219 годов до н. э. в Испании стали увертюрой к вторжению в Италию, ко Второй Пунической войне и к заключению союза с Македонией в 215 году до н. э.

«Может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?» — так назвал свою речь на 139-й встрече Американской ассоциации содействия развитию науки в 1972 году математик и первопроходец теории хаоса Эдвард Лоренц. «Мог ли раб в Испании стать в конечном счете причиной завоевания Греции римлянами?» Искать в истории эффект бабочки бессмысленно. Но степень взаимозависимости событий в географически отделенных друг от друга землях, в сущности, связана с фундаментальными чертами исторического периода. Неслучайно впервые эту взаимосвязь событий, происходивших ок. 220 года до н. э., подметил один историк. Этим историком был Полибий; его наблюдения касаются взаимозависимости исторических событий всего Средиземноморья начиная с 220 года до н. э., для чего он использовал слово symploke — переплетение.

В первой книге своей «Истории» Полибий объясняет, почему он решил начать свое повествование с событий 220 года до н. э.:

«Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особое место, особые цели и конец. Начиная же с этого времени история становится как бы одним целым, события Италии и Ливии переплетаются с азиатскими и эллинскими, и все сводятся к одному концу».

В Греции и Малой Азии, на Ближнем Востоке и в Египте местные переплетения были постоянным феноменом со времен войн диадохов. В наиболее крупных войнах — таких как Хремонидова и Лаодики — участвовали все великие державы и большинство мелких образований. Но Полибий был прав, считая, что время невиданного переплетения политических и военных событий начинается ок. 220 года до н. э.

[ZHAN]

Древние историки, писавшие об истоках римской экспансии на Восток, без труда определяли ее виновника: cherchez la femme. Если верить им, расширение римских владений в этом направлении было чередой справедливых войн, начало и конец которой отмечали походы, спровоцированные злонамеренными царицами Тевтой Иллирийской и Клеопатрой Египетской.

В том, что античные авторы чаще выставляют женщин в дурном свете, но не замечают их благоразумия, следует винить мужские предрассудки. Мораль этих историй в том, что деятельность женщин приводит к беде. Этот стереотип был увековечен в стихе комического поэта эллинистического времени Менандра «Женщина, огонь и море» [В полном виде древний афоризм звучит так: «Женщина, огонь и море — три бедствия». Он часто приписывается Эзопу] — единственном стихе античности, использованном как заглавие рассказа в Playboy. Но мужские предрассудки и стереотипы — не лучшие инструменты исторического анализа, и нам не следует верить историкам лишь потому, что они писали на греческом или латыни.

Тевта выходит на сцену, когда ее муж Агрон, царь иллирийского племени ардиеев, внезапно умирает от чрезмерного празднования победы в 231 году до н. э. От своей первой жены Тритевты он оставил малолетнего сына Пинна [Тем самым Тевта, вторая жена царя, являлась мачехой сыну Пинну (Пинне)]. От имени последнего Тевта и взошла на престол, получив власть над народом, который, как и многие другие народности Адриатического и Эгейского морей, привык добывать средства к существованию набегами.

«Тевта, как и свойственно женщине, мечтала только об одержанной победе, не помышляя о прочем, и потому прежде всего разрешила подданным грабить на море по своему усмотрению всякого встречного; потом она снарядила флот, собрала войско не меньшее прежнего и, отправляя его в поход, дозволила начальникам поступать с каждой страной как с неприятельской».

[Полибий. Всеобщая история. II.2.]

Семьюдесятью годами позднее Полибий смотрел на эти события глазами мужчины-грека. Грабители достигли Ионического моря и даже захватили важный остров Керкиру (Корфу), который Тевта передала во власть правителя острова Фароса (Хвара) Деметрия. Когда разнеслась весть о том, что набеги привели к гибели римских и италийских купеческих судов, а сами они стали угрожать безопасности торговых путей в Адриатике, римский сенат решил принять меры.

С Тевтой встретились два римских посла, которые потребовали уплаты репараций и прекращения грабежей. Во время беседы Тевта якобы назвала пиратство законным способом приобретения богатств — мнение, с которым согласились бы многие прибрежные сообщества, — и отказалась лишать своих подданных выгоды от этой деятельности. Посол ответил, что Рим позаботится о том, чтобы в Иллирии установились лучшие порядки. По пути в Рим посольский корабль был атакован, и один из посланников погиб. В 229 году до н. э. Рим объявил войну.

Сомнительно, чтобы решение сената отправить свыше 20 000 человек и 200 кораблей для овладения Керкирой и вторжения в Иллирию было мотивировано одной лишь активизацией пиратских действий. Нападения иллирийских кораблей не были чем-то новым. В 229 году до н. э. положение поменялось из-за новых факторов — распространения интересов Рима на адриатическое побережье Италии и превращения части Сицилии в римскую провинцию в 241 году до н. э. Катализатором конфликта в 229 году до н. э., который отсутствовал до середины III века до н. э., была отнюдь не женщина, но обязанность Рима защищать возросшее число союзников и зависимых общин.

Первая Иллирийская война длилась недолго (229–228 гг. до н. э.). Когда римский флот с армией достигли Керкиры, Деметрий Фаросский сменил сторону, отдал свой остров римлянам и выступил их проводником. Тевта отступила в северную часть своего царства, капитулировала и исчезла со страниц исторического повествования. Римский сенат сделал то, что было необходимо: он сохранил доверие союзников. Сенаторы удовлетворились мирным соглашением, которое обязывало Тевту выплатить дань и оставить большую часть Иллирии; ей разрешалось выводить за Лисс, бывший границей Иллирии, не более двух невооруженных судов.

Рим не был заинтересован в установлении над Иллирией протектората, оккупации стратегически важных пунктов или завоевании и присоединении территорий. Его целью было, главным образом, утверждение своего лидерства путем защиты интересов союзников. Потребовав от Тевты оставить руководство всеми племенами иллирийцев, Рим намеревался предотвратить образование объединенного иллирийского государства. Когда эта задача была выполнена, римляне ушли, оставив значительную часть Иллирии под контролем Деметрия Фаросского. Однако эта война имела далеко идущие последствия, так как в то же время Рим заключил договоры о дружбе с прежними жертвами нападений Тевты — Эпидамном, Керкирой и Аполлонией. Из-за этих договоров, на первый взгляд безобидных, римляне могли вынужденно ввязаться в политическую или военную борьбу.

[ZHAN]

В Новое время поколения ученых пытались объяснить причины римской экспансии. Их интерпретации постоянно видоизменялись, и едва ли новые истолкования когда-либо прекратят появляться, так как позиция современного ученого определяется его собственным восприятием империализма — британского, германского, советского, американского или какого угодно иного в будущем — и, следовательно, скорее новыми теоретическими моделями, чем новыми свидетельствами.

Для тех древних, кто верил в телеологию — историческое развитие с заданной целью, — экспансия Рима выглядела естественным процессом. Человечество по природе своей движется к экуменическому единству под руководством и управлением лучшего человека или лучшей нации. Наиболее ярко такую телеологию выразил в середине I века н. э. Плиний, который понимал Римскую империю как содружество наций. По его мнению, Италия была избрана богами для того,

«дабы объединить разделенные силы, смягчить обычаи, свести воедино различные и дикие наречия такого множества народов путем использования для общения одного языка, привить человечность роду людскому и, короче говоря, сделать так, чтобы все народы во всем мире имели одну родину».

Некоторые авторы ставили вопрос иначе: почему Риму удалось покорить мир?

Греческий историк Полибий приписывал успех превосходству римского политического устройства, в то время как римский историк Саллюстий объяснял его главным образом доблестью (virtus) римлян. Такие представления пришлись по нраву историкам нацистской Германии, которые вслед за Гитлером считали, что римская история — отличная наставница в политике, а также выводили успех Рима из биологического превосходства и естественного инстинкта к власти, якобы присущих его уроженцам.

Историки, идеологическая программа которых выражена менее отчетливо, чем у Плиния и Гитлера, понимали, что на неправильно поставленные вопросы обычно даются неудовлетворительные ответы. Для них постановка проблемы не должна быть ни телеологической («Какую цель преследовала римская экспансия?»), ни примитивно-каузальной («Почему римляне решили покорить мир?»), но, скорее, должна подразумевать динамический характер процессов и обращаться к пониманию первостепенных целей римской политики на различных этапах римской экспансии.

Потому некоторые историки защищали идею «оборонительного империализма», согласно которой восточная политика Рима начиная со Второй Пунической войны и заканчивая уничтожением Македонского царства (216–167 гг. до н. э.) определялась стремлением римского сената отвратить реальные или воображаемые угрозы; другие отрицали наличие какого-либо плана и считали расширение на Восток одним из величайших происшествий мировой истории или результатом череды случайностей; иные же не признавали за экспансией Рима характер неделимого и непрерывного процесса, вместо этого говоря о постепенном переходе от оборонительной политики к сильной заинтересованности в аннексировании и экономической эксплуатации областей к востоку от Адриатики.

Но в действительности ни один подход не может объяснить расширение Рима на восток, если рассматривать его только как феномен римской истории и итог одних лишь действий Рима. Вплоть до присоединения территорий Греции в 146 году до н. э. для большинства эллинистических государств римляне были прежде всего орудием достижения их собственных целей. Римская экспансия — такой же важный эпизод эллинистической истории, как и истории римской.

С уничтожения царской власти в конце VI века до н. э. и до Первой Пунической войны (264–241 гг. до н. э.) политика знатных фамилий, господствовавших в сенате, была нацелена сперва на завоевание лидирующих позиций среди городов Лация, а затем — на расширение своей гегемонии на остальную Италию. Римская экспансия от первого союза Рима и соседних городов Лация в 493 году до н. э. до распространения господства на Северную Италию, начиная примерно с 232 года и заканчивая 218 годом до н. э., представляла собой непрерывный процесс.

Если действия Рима после победы в той или иной войне представляют собой ключ к политике его знати, то Рим изначально не был заинтересован в покорении и присоединении территорий, хотя в том случае, если земли врага были близки, подобное и случалось. Главной заботой Рима было установление его лидерства в Италии и создание сети союзников, которые смогут поддержать его в случае войны.

Отношение римлян к побежденным общинам определялось местными особенностями, специфическими проблемами и потенциальными выгодами — политическими, военными и экономическими; поэтому в каждом конкретном случае они действовали по-разному. Зачастую Рим позволял таким общинам существовать в качестве автономных союзников, обладавших разнообразными правами и обязанностями. Римская система управления складывалась из сообществ различных типов союзнической, полуавтономной и подчиненной зависимости.

Этрусские, италийские и греческие города и племена Центральной и Южной Италии, мирным путем или в результате договора и военного поражения признанные союзниками Рима, сохраняли свою автономию, но были обязаны помогать римлянам в их войнах, выставляя отряды под собственным командованием. Другие подчиненные общины с определенным уровнем автономии также отправляли войска на войны Рима.

Колонии — то есть поселения римских граждан в Италии, а позднее и в провинциях — имели огромное значение для обеспечения военного контроля над Италией и вместе с этим обеспечивали Риму место для размещения части беднейшего населения города.

Такая гибкая система правления гарантировала безграничное военное и политическое лидерство Рима в Италии, не налагая на римскую знать тяжелой задачи заботы о внутренних делах союзников и подчиненных общин; она обеспечивала большой резервуар для найма надежных солдат; и она давала римлянам возможность осуществлять экономическую деятельность за пределами их собственной территории.

Слабые стороны этой системы стали заметны позднее, начиная с середины II века до н. э.: по мере того как сенатские декреты направляли римские легионы во все более отдаленные области, армия, состоявшая из мелких землевладельцев, была вынуждена находиться вдали от дома на протяжении долгого времени, а традиционных римских институтов уже было недостаточно для контроля над обширной сетью подчиненных общин.

Лидерство Рима в этой сложной системе союзов и зависимых общин базировалось на fides (верности) — ценности, лежавшей в основе всего аристократического римского общества. Fides обязывала лицо, занимающее более высокое положение в иерархии (patronus), оказывать защиту подчиненному лицу (cliens), получая взамен поддержку последнего в борьбе с другими представителями знати за политическую власть и общественный престиж. Будучи перенесенной в сферу внешней политики Рима, ценность fides обязывала его выступать в интересах тех, кто принял его главенствующее положение в качестве союзника или его власть — в качестве подчиненной общины. Римская экспансия включила в систему fides общества восточного побережья Италии и Сицилии. Вот почему в конце III века до н. э. Рим не смог проигнорировать пиратские нападения иллирийцев, как он делал это в прошлом, когда жертвы грабителей еще не были включены в эту сеть.

Поэтому Первая Иллирийская война, проще говоря, отражает несколько важных черт римской экспансии: Рим подал заявку на лидерство со всеми политическими, военными и экономическими выгодами, вытекающими из такой гегемонической позиции; локальная война вынудила его вмешаться, чтобы подкрепить свое лидерство; эта интервенция привела к дальнейшему расширению контактов Рима и включению в сеть римской гегемонии новых членов. Новые контакты предполагали новые обязательства, а значит, следовало ожидать новых вмешательств. Серьезные проблемы у кого-то из новых друзей вынуждали Рим продемонстрировать свое лидерство и оказать защиту; эта интервенция, в свою очередь, продвигала Рим далее на восток — к новым контактам, новым обязательствам и новым вторжениям. Этот процесс кажется знакомым, потому что мы видели, как он развивался в случае с другими гегемониями, самым недавним примером чего является случай с США.

[ZHAN]

Если римляне еще не знали, что человеку, однажды совершившему измену, доверять нельзя, то вскоре этот урок им пришлось выучить. Деметрий Фаросский, предательство которого помогло им победить в войне, усилил свою власть, укрепил позиции союзами с Македонией в 222 году до н. э. и с иллирийским племенем истров в 221 году до н. э., а затем попытался вернуться к той самой политике, которая привела к падению Тевты. В 220 году до н. э. новый иллирийский флот в нарушение договора с Римом выплыл южнее города Лисса, разграбил Южный Пелопоннес и навел ужас на острова Эгейского моря.

В греческой «Союзнической войне» Деметрий выбрал сторону Македонии. Можно предположить, что его целью было возрождение могущества Иллирии. Должно быть, он решил, что момент удачен, так как внимание Рима было отвлечено сперва кельтскими племенами в Северной Италии (225–222 гг. до н. э.), а затем — Карфагеном (219 г. до н. э.); Македония же была надежным союзником. Он расширил свои владения за счет друзей Рима и сделал плавания в Адриатическом море небезопасными. Он не ожидал от Рима немедленного и мощного ответа.

Но прямо перед началом войны с Ганнибалом римский сенат постановил обезопасить гавани в Иллирии, и разгорелась Вторая Иллирийская война. То, что началось как грабительский поход, имело эффект домино в силу переплетений между различными сторонами. Выдающаяся стратегия римского консула Эмилия Павла, атаковавшего Деметрия в сердце его державы — на острове Фаросе, — решила исход войны в пользу Рима в 218 году до н. э. Деметрий бежал к македонскому двору, а в Иллирии возникли независимые мелкие племенные государства.

Пока Эмилий Павел в Риме праздновал триумф, в Италию направлялась армия Ганнибала. Покорив в 220–219 годах до н. э. Испанию, Ганнибал перешел Пиренеи, а затем, в сентябре 218 года до н. э. — Альпы; в октябре 218 года до н. э. он вторгся в долину реки По с 20 000 пехоты и 6000 конницы. Всего через два года Эмилий Павел погибнет на поле боя при Каннах, могущество Рима будет поколеблено, а история греков и римлян окажется переплетена так сильно, как в конце Второй Иллирийской войны никто не мог бы и предположить.

[ZHAN]

Примерно в то же время, когда битва при Рафии положила начало важным изменениям в Египте, вдалеке от Восточного Средиземноморья произошло другое знаменательное военное событие, имевшее долгосрочные последствия. В конце июня 217 года до н. э. римская армия, дабы остановить продвижение Ганнибала в Северную Италию, заняла позиции у Тразименского озера. В битве на его берегу римляне пережили одно из наиболее унизительных поражений в своей истории. Разгром и колоссальные потери (как утверждают, погибло 15 000 человек) вызвали панику в Риме и заставили сенат назначить диктатора — главнокомандующего, обладавшего властью над всеми магистратами на период до шести месяцев: мера исключительная, допустимая лишь в отчаянном положении.

Пока Ганнибал продолжал свой поход в Центральной и Южной Италии, некоторые союзники Рима переходили на его сторону, а римляне начинали опасаться за само существование их города, Филипп V принял неожиданное решение: в августе 217 года до н. э. он пригласил греков на мирную конференцию в Навпакте. Его главного соперника, Этолию, представлял ее ведущий политик Агелай. Историк Полибий пересказывает речь этолийского лидера, в которой он убеждал Филиппа V шире взглянуть на последствия войны между Ганнибалом и Римом:

«Восторжествуют ли карфагеняне над римлянами, или римляне над карфагенянами, победитель ни в каком случае не удовольствуется властью над италийцами и сицилийцами, что он будет простирать свои замыслы и поведет свои войска далеко за пределы, в каких подобало бы ему держаться… Если царь стремится к приумножению своих владений, то он советует ему обращать взоры на запад и зорко следить за нынешними войнами в Италии, дабы в положении мудрого наблюдателя выждать удобный момент и попытаться добыть себе всемирное владычество. Настоящий момент благоприятствует таким стремлениям. Распри и войны с эллинами он убеждал царя отложить до времен более спокойных и позаботиться больше всего о том, чтобы сохранить за собою возможность заключать с ними мир или воевать по своему желанию. „Если царь допустит только, чтобы поднимающиеся теперь с запада тучи надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у всех нас не была отнята свобода мириться и воевать и вообще устраивать для себя взаимные развлечения — отнята до такой степени, что мы будем вымаливать у богов как милости, чтобы нам вольно было воевать и мириться друг с другом, когда хотим, и вообще решать по-своему наши домашние распри“».

Полибий записал эти строки полвека спустя, когда тучи, тогда лишь сгущавшиеся над Западом, уже висели над Грецией. Пусть Агелай и не говорил тех самых слов, которые вкладывает ему в уста Полибий, его речь выражает общие для того времени мысли. Идея объединения греков ради противостояния внешним угрозам принадлежит долгой традиции греческой идеологии: греки — большая их часть — боролись с персидским нашествием Ксеркса в 480 году до н. э.; Филипп II и Александр устраивали Панэллинский союз против державы Ахеменидов. Ведущие греческие государственные деятели следили за событиями, происходившими в Италии. Совет Агелая отложить войны против греков отвечает беспринципной политике того времени и печально известному коварству Филиппа V. Надежда на расширение владений была по природе свойственна эллинистической царской власти; отсылка на стремление к захватам, сделанная Агелаем и побуждающая победителя продолжать экспансию, связана с представлением, которое можно проследить в греческой литературе начиная с Геродота.

Речь, может быть, и вымышлена, но взгляды, которые она выражает, необязательно анахроничны. Совершенно не соответствует духу времени, однако, предсказание о том, что греки могли быть лишены своей свободы вести войну и устанавливать мир. Предвидеть это в 217 году до н. э. не мог никто. Точно так же никто не мог бы предугадать последствия решений Филиппа V: согласиться на мир в Греции, а затем, два года спустя — заключить союз с Ганнибалом.

Закончил ли Филипп V «Союзническую войну» в Греции с тем, чтобы напасть на ослабленных римлян и добиться мирового господства? Несмотря на то что решение его было принято всего несколько недель спустя после сокрушительного поражения Рима, царем могли двигать и другие мотивы. Возможно, Филиппу требовалось защитить свое царство от очередного нападения варварских племен и восстановить свое влияние в Иллирии. Но, какими бы ни были изначальные причины мирных переговоров, важно, что Филипп V избрал конфронтацию с Римом. Это решение отдалило от него его главного советника Арата.

Царь приказал построить 100 лембов — небольших быстрых судов, подходящих для перевозки войск и внезапных атак, но не для морских сражений. Без сомнений, эти лембы не годились для достижения мирового господства, но были идеальны для установления контроля над восточным побережьем Адриатического моря и его островами. Когда римский флот из десяти кораблей прибыл в Ионическое море, чтобы оказать поддержку друзьям Рима (Аполлонии, Эпидамну и Керкире), Филипп V немедленно приостановил свои действия. Он не готовился к большой войне и не ждал ее. На начальном этапе конфликта как Рим, так и Филипп V действовали осторожно. Римляне не могли оставить своих союзников в Адриатическом море, но и не могли ввязаться в серьезную борьбу на втором фронте; главная цель Филиппа V состояла в том, чтобы обезопасить свои владения.

[ZHAN]

Год спустя положение изменилось коренным образом. В августе 216 года до н. э. римляне пережили, на этот раз при Каннах, еще одно сокрушительное поражение. Согласно Полибию, была уничтожена почти вся римская армия, выдвинувшаяся навстречу Ганнибалу (90 000 человек): 70 000 убиты, 10 000 взяты в плен. Цифры преувеличены, однако они говорят об огромном масштабе потерь и оказанном ими эффекте. Столь же преувеличены были вести, достигшие Рима: погибли две консульские армии вместе с полководцами.

Потери чрезвычайно сильно сказались на численности населения. По современным оценкам, в первые годы войны Рим потерял пятую часть граждан мужского пола старше 17 лет. Удивительно, однако, что всего несколько римских союзников решили перейти на сторону противника; среди них были Сиракузы — крупнейшая греческая колония на Западе.

Именно в этот критический момент, в 215 году до н. э., Филипп V подписал с Ганнибалом договор о союзе, невзначай сведя грядущую историю греков к главе об истории римской экспансии. Греческий перевод договора сохранился во «Всеобщей истории» Полибия. Стороны обещали блюсти альянс и оказывать друг другу взаимную поддержку в борьбе с врагами, однако сфера действия соглашения в случае победы над Римом была очень ограниченной. Показателен соответствующий пассаж, в котором Ганнибал формулирует обязательства и ожидаемые выгоды его союзника:

«Если боги даруют нам победу в войне против римлян и их союзников, если тогда римляне пожелают войти в дружбу с нами, мы согласимся на это с тем, чтобы такая же дружба была у них и с вами, дабы римляне никогда не поднимали войны против вас и не властвовали бы над керкирянами, аполлониатами, эпидамнийцами, а равно над Фаросом, Дималою, Парфипами и Атинтанией. Они же обязаны будут возвратить Деметрию Фаросскому всех его подданных, какие только находятся в пределах Римского государства».

Филипп V желал изгнать римлян со всех земель к востоку от Адриатического моря. Его внимание было приковано к Греции, где он постоянно вмешивался во внутренние дела городов. Амбиции Филиппа V не подразумевали расширения его господства на Италию, как и у Ганнибала не было планов уничтожить Рим. Ганнибал не просил помочь ему войсками в Италии и довольствовался тем, что в Иллирии римляне получат второй фронт. Однако этот договор, пусть и ограниченный по своим масштабам, имел огромные последствия. Арат, ведущий политик Ахейского союза, последовательно противостоял действиям Филиппа V, но после долгой болезни умер в 214 году до н. э., будучи, как утверждают, медленно отравлен царем, который имел любовную связь с невесткой политика.

По пути в Македонию римляне перехватили афинского посла. Узнав о соглашении, они решили дать отпор на втором фронте и отправили туда флот под командованием пропретора Марка Валерия Левина. В этой Первой Македонской войне, длившейся с 214 по 205 год до н. э., главным театром боевых действий была Иллирия. Величайшим успехом Филиппа V был захват важного порта Лисса в 212 году до н. э., предоставивший ему выход к Адриатическому морю и контроль над прилегающими территориями. В Италии дела у Ганнибала шли плохо. Его надежды на то, что союзники Рима перейдут на его сторону, не оправдались. Большинство союзников сохранили верность римлянам, а те, кто переметнулся, были ими разбиты.

Одним из наиболее драматичных эпизодов Второй Пунической войны стала осада Сиракуз, в которой великий стратег Марк Клавдий Марцелл столкнулся с великим математиком Архимедом. Когда Марцелл начал осаду с возведения огромной осадной машины на платформе из восьми связанных друг с другом галер, Архимед изобрел ряд технических приспособлений, которые усложнили жизнь захватчиков. На римлян с невероятной скоростью сыпались всевозможные снаряды и камни; их корабли уничтожались бревнами, внезапно летевшими со стен; железные когти поднимали суда за нос в воздух и затем бросали их вниз.

Марцеллу удалось в конце концов взять город лишь потому, что на переговорах он приметил недостаточно защищенную башню, оценил ее высоту, подготовил осадные лестницы и напал в то время, когда сиракузяне были отвлечены торжествами. В сумятице Архимед был убит. Когда он был поглощен геометрической задачей и рисовал фигуры на песке, к нему подошел римский солдат. «Не тронь моих чертежей!» — таковы были его знаменитые последние слова. Но на кону в этой войне были ставки куда значительнее геометрических рисунков.

Римлянам нужны были союзники в Греции. Естественно, потенциальными союзниками являлись враги их врагов — этолийцы, которые с тревогой взирали на рост могущества Филиппа V. Осенью 212 года до н. э. Рим и Этолия заключили союзный договор, текст которого сохранился в сочинениях Ливия и, частично, на одной надписи. Как и с соглашением между Ганнибалом и Филиппом V, примечательна статья, посвященная послевоенному положению. Все земли к северу от Этолии должны были войти в Этолийское государство, в то время как пленники и движимое имущество становились добычей римлян; сдавшиеся города должны были стать членами Этолийского союза, сохранив свою автономию. Рим не проявлял никакого интереса к территориальной экспансии.

Но два менее значимых, на первый взгляд, пункта имели непредвиденные последствия.

Во-первых, соглашение запрещало союзникам заключать сепаратный мир. В 206 году до н. э. этолийцы именно это и сделали; нарушив договор, они освободили римлян от всяких обязательств по отношению к себе.

Во-вторых, текст позволял присоединиться к союзу другим государствам, облегчая, таким образом, контакты Рима с Грецией и более далекими землями.

Присоединение Пергамского царства имело долговременные последствия. Пергам занял положение региональной державы на северо-западе Малой Азии при династах Филетере (281–263 гг. до н. э.) и Эвмене I (263–241 гг. до н. э.). В 238 году до н. э. новый правитель Аттал I (241–197 гг. до н. э.) победил в решающем сражении галатов, грабивших полуостров на протяжении трех десятилетий. Его триумф обернулся территориальными приобретениями в Малой Азии за счет Селевкидского царства. Главным врагом Аттала I был его сосед вифинский царь Прусий I (ок. 228–182 гг. до н. э.), союзник Филиппа V. Это обстоятельство не оставляло правителю Пергама иного выбора, кроме как присоединиться к врагам македонского царя.

Аттал I, вступив в союз римлян и этолийцев, впервые сделал Пергамское царство объектом европейской политики и установил связь между Римом и Малой Азией. Его решение привело к большой войне, в которую оказались вовлечены почти все государства Греции и два царства в Малой Азии.

Дипломатические связи между Римом и греческими государствами демонстрируют важную черту политической истории того периода: фрагментацию греческого мира на множество соперничающих политических образований, которые заключали между собой союзы с единственной целью — обеспечить собственную безопасность — и разрывали их, как только появлялась более выгодная возможность.

В мире, в котором у государства есть только враги, на международной арене враг врага — его друг, но лишь до той поры, пока он служит наступательным или оборонительным целям этого государства. В Первой Македонской войне Ахейский союз поддержал Филиппа V против Рима, так как его противники на Пелопоннесе (Спарта, Мессена и Элида) были врагами царя. Аттал I занял сторону этолийцев, потому что его враг в Малой Азии, Вифинское царство, состоял в союзе с Филиппом V. Любая незначительная перемена в этой хрупкой системе имела далеко идущие последствия.

Хотя Филиппу V пришлось столкнуться с широкой коалицией на различных фронтах в Центральной Греции и на Пелопоннесе, он выстоял и в 207 году до н. э. заставил Аттала I Пергамского прекратить поход и вернуться в Пергам. Этолийцы, потеряв союзника и не получая от Рима сколь-нибудь значительной помощи, были вынуждены в 206 году до н. э. заключить сепаратный мир с Филиппом V, нарушив тем самым свой собственный договор с Римом. Если бы только они подождали! Годом позднее, в 205 году до н. э., в городе Фенике римляне тоже заключили мир с Филиппом V, дабы не отвлекать силы на заключительных этапах войны с Ганнибалом, закончившейся сражением у Замы и разгромом Карфагена в 202 году до н. э.

Мир в Фенике признавал status quo до начала войны, подчеркивая тем самым положение Рима как защитника малых независимых городов Ионического моря, Эпира и Иллирии. Филиппу V не удалось изгнать римлян с Балкан.

Ахейский союз, потерявший в 214 году до н. э. своего лидера Арата и отвлеченный на вечные проблемы Пелопоннеса, не играл в этой войне сколь-нибудь важной роли.

Стоит кратко описать войну, которая проходила одновременно с Первой Македонской войной на Пелопоннесе: это всего лишь один из множества региональных конфликтов подобного масштаба в Греции и Малой Азии того времени. В истории Пелопоннеса их определяли три главные причины: территориальные споры, особенно спор между входившими в Ахейский союз Мегалополем и Мессеной; попытки Спарты вернуть влияние и территории, утраченные после поражения Клеомена при Селассии; и борьба Ахейского союза с городами и федерациями, оспаривавшими его положение гегемона, особенно со Спартой, Элидой и Мессеной.

В лице Филопемена, великого полководца, избранного военачальником впервые в 209 году до н. э., союз обрел сильного лидера. Новый стратег реорганизовал союзную армию и обратился к проблемам, вызванным возрождением спартанских претензий на лидерство.

По традиции Спартой правили два царя, происходившие из двух царских родов. Около 209 года до н. э. один из них был ребенком по имени Пелоп. Имя, вероятно, было связано с гегемоническими устремлениями. Пелопом звали мифического героя, давшего название Пелопоннесу («остров Пелопа»). До рассматриваемого времени нет сведений ни об одном человеке с таким именем, потому представляется, что оно отражает претензии на власть на полуострове. Но какие бы надежды ни ассоциировались с ребенком, они не были исполнены. При неясных обстоятельствах некий Маханид — человек с темным прошлым и, возможно, наемник — стал регентом и узурпировал власть. В качестве союзника этолийцев он совершил грабительский поход по территории Пелопоннеса вплоть до Олимпии, пока его собственноручно не убил Филопемен в битве при Мантинее в 207 году до н. э.

На смену Маханиду пришел следующий регент — Набис, другой авантюрист неясного происхождения. Тот продолжил прежнюю захватническую политику, бросая вызов Ахейскому союзу до тех пор, пока Филопемен не разгромил его в битве при Тегее в 201 году до н. э.; тогда Набису пришлось отказаться от своих планов. «Для эллинов должно быть всего желаннее никогда не воевать друг с другом»: к этому совету Агелая не прислушались.

Теперь, когда Филипп V впервые столкнул Греческое царство в войне с Римом, судьбы Западного и Восточного Средиземноморья переплелись в полной мере. Лишь греки Северного Причерноморья, отвлеченные куда более насущными угрозами, исходившими от соседних варварских племен, могли не замечать, как «сгустившиеся на западе тучи» стали надвигаться на Элладу. Начиная с этого времени любой контакт между греческим миром и Римом будет оказывать влияние не только на сам этот мир, но и на все города, федерации и царства, с которыми она могла бы иметь отношения.

Мир Средиземноморья напоминал нечто из второго действия «Золушки» Россини:

Questo è un nodo avviluppato,
Questo è un gruppo rintrecciato.
Chi sviluppa più inviluppa,
Chi più sgruppa, più raggruppa

[«Какой запутанный узел, // Какое странное стечение обстоятельств! // Чем более распутываешь, // Тем более запутывается» (Ферретти Якопо. Либретто к опере Джоаккино Россини «Золушка», действие 2, сцена 8 )].

[ZHAN]

Мир в Фенике совпал во времени с неожиданными изменениями в царстве Птолемеев, предоставившими Филиппу V и Антиоху III возможность напасть на Египет, о чем они могли только мечтать. Когда в 205 году до н. э. умер Птолемей IV, на египетском троне остался ребенок — его четырехлетний сын Птолемей V. Придворный Агафокл, чья сестра была любовницей царя, воспользовался ситуацией, убил царицу Арсиною III и стал опекуном несовершеннолетнего. Южная часть царства, где ок. 206 года до н. э. разгорелось восстание местного населения, начиная с 205 года до н. э. находилась под контролем независимого фараона Хармахиса. По мере того как Агафокловы злоупотребления властью становились все более заметны, возмущение жителей Александрии против царского попечителя росло. Кризис в Египетском царстве невозможно было скрыть от традиционных соперников Птолемеев — Антигонидов и Селевкидов.

Мир в Фенике позволил Филиппу V вновь обратить внимание на Восток. Можно предположить, что он завершил свою войну с Римом именно для того, чтобы осуществить планы экспансии в другой части Эгейского моря. Антигониды всегда стремились к господству в Эгейском море; ни Филипп V, ни его предшественник не забывали, что некогда основатели их династии правили частью Малой Азии. Лишь за два десятилетия до этого, в 228 году до н. э., Антигон Досон пытался оккупировать часть Карии. Теперь настал черед Филиппа V строить подобные планы.

Его естественным врагом в южной части Эгейского моря был остров Родос — морская держава, имевшая большие военные и торговые притязания. Чтобы не дать ему усилиться, Филипп V использовал свое влияние на Крите — с 217/216 года до н. э. он возглавлял союз критских городов. По его побуждению корабли критян напали на Родос, другие острова южной части Эгейского моря и прибрежные поселения Малой Азии. Эта так называемая Первая Критская война (ок. 206–201 гг. до н. э.) не принесла Филиппу V сколь-нибудь ощутимых выгод. Напротив, она отдалила от царя многие греческие общины и придала родосцам статус защитников свободы мореплавания. К 201 году до н. э. Родос расколол Критский союз, найдя сторонников на острове и даже разместив в восточной его части свой гарнизон.

Хотя Филипп V и не смог установить контроль над Южной частью Эгейских островов, успех возымели его предприятия на стратегически важной территории — во Фракии, у входа в Геллеспонт, от которого зависит проход судов из Средиземного моря в Черное и из Европы в Азию. Часть европейской Фракии все еще находилась в руках Птолемеев; на азиатской стороне проливов в тлеющий территориальный конфликт были вовлечены Пергамское царство Аттала I и Вифиния под управлением Прусия I, зятя Филиппа V; ряд греческих городов (Византий, Абидос и Киос), в силу своего положения способных контролировать связь между континентами, были членами Этолийского союза. Именно здесь Филипп V добился величайшего успеха. Он захватил Киос и Мирлею и отдал их Прусию, попросив взамен царя Вифинии о расширении владений за счет Пергама. Следующими жертвами стали два других члена Этолийского союза — Лисимахия и Халкедон, равно как и остров Фасос.

Для Антигона III события в Египте стали приглашением к реваншу за поражение при Рафии. В годы, прошедшие после битвы, он бросил все силы на то, чтобы вернуть утраченные земли своей державы. Сначала он усмирил восстание своего двоюродного брата Ахея, объявившего себя царем в Малой Азии (216–214 гг. до н. э.). В следующих походах, продолжавшихся до 209 года до н. э., Антиох III возвратил северные и восточные провинции, которые откололись под руководством сатрапов и местных правителей. Верховным владыкой признал Антиоха III Ксеркс, правивший Арменией; была вновь установлена власть в Парфии; греко-бактрийский царь Евтидем был разбит, однако сохранил титул. Тогда Антиох III приступил к своему главному предприятию — походу в Индию, копировавшему кампанию Александра. Перейдя в 207 году до н. э. Гиндукуш, он достиг владений индийского царя Софагасена (Субхашены). Эта война не принесла ему постоянных территориальных приращений в Афганистане и Индии, однако он приобрел богатства, 150 боевых слонов и авторитет. Когда в 205/204 году до н. э. он вернулся в Сирию, восстановив державу, которой когда-то правил Селевк I, он уже был известен как Антиох Великий (Megas).

Можно было ожидать, что два могущественных и честолюбивых царя, Филипп V и Антиох III, теперь, когда Египетское царство переживало кризис, будут драться друг с другом за подчинение земель Птолемеев и контроль над ними. Вместо этого, однако, они решили объединиться, чтобы захватить столько птолемеевских владений, сколько им удастся. Зимой 203/202 года до н. э. они пришли к соглашению о разделе державы Птолемеев. Антиох III должен был получить Кипр, территории на юге Малой Азии (Ликию и Киликию) и Келесирию; Филипп V — северные владения Птолемеев во Фракии, Херсонес Фракийский (Галлиполийский полуостров у входа в Геллеспонт) и Кикладские острова. Никто не ожидал, что этот (секретный) договор, касающийся действий во владениях, к которым римляне не проявляли никакого интереса, скоро приведет к новым войнам с Римом.

[ZHAN]

Филипп V и Антиох III начали боевые действия в 202 году до н. э., но успехи македонского царя вызвали эффект домино с непредвиденными последствиями. Его операции во Фракии и землях Малой Азии, где он в 201 году до н. э. опустошил область Пергама и покорил территории в Ионии и Карии, не напугали Рим. Но они устрашили Пергам, затронули Родос и вызвали беспокойство у свободных греческих городов.

Родосцы и царь Аттал I, поддержанные Афинами, решили обратиться к Риму. Летом 201 года до н. э. их послы предстали перед сенатом, информировали римлян о соглашении между Антиохом III и Филиппом V и запросили помощь в борьбе с экспансией Македонии.

Рим только что вышел из долгой войны с Карфагеном; война, пусть и победоносная, вызвала большие людские потери, упадок сельского хозяйства и рост военных расходов. Сенаторы, конечно, не забыли, что Филипп V заключил союз с их врагом в тот самый момент, когда над ними нависла самая страшная угроза. Но в ответ они не объявили войну, да они и не могли — пока — этого сделать. Вместо этого они направили посольство из трех сенаторов, которое предъявило царю ультиматум. Рим запрещал Филиппу V начинать войны против греческих государств и советовал обращаться для разрешения конфликтов, особенно конфликта между Македонией и Пергамом, к международному арбитражу.

Ко времени прибытия послов Филипп V осаждал город Абидос на северо-западе Малой Азии. Ультиматум он сперва проигнорировал, а затем отверг.

В Риме консул Гай Сульпиций Гальба, в чью зону политической ответственности входила Македония, созвал народное собрание и, поддержанный верхушкой сената, предложил объявить царю Филиппу V и македонянам войну в ответ на акты несправедливости и нападения на союзников римского народа. Известно, что предложение было отвергнуто, потому что римляне устали от опасностей и трудностей войны. Лишь на второй раз консулу удалось склонить народное собрание на свою сторону.

Это решение, приведшее ко Второй Македонской войне (200–197 гг. до н. э.), считается поворотным моментом истории всего Средиземноморья. В отличие от прежних военных конфликтов в Греции, теперь casus belli (повод к войне) не заключался в прямой угрозе римлянам. Действия Филиппа V во Фракии и в Малой Азии не отражались на интересах Рима или его италийских союзников. Кроме того, договор между Филиппом V и Антиохом III касался судеб региона, далеко отстоящего от Рима и Италии с прилегающими к ним зонами интересов. Эти факторы отличали данное решение от прежних вторжений Рима на восточное побережье Адриатического моря. Ни Родос, ни Афины не были союзниками Рима. Лишь Аттал I, действовавший в альянсе с римлянами в ходе Первой Македонской войны и, вероятно, остававшийся их союзником и после мира в Фенике, имел достаточно оснований для того, чтобы запросить военную помощь, однако в момент объявления войны он уже не был жертвой нападения Филиппа V.

Итак, можно ли считать 200 год до н. э. годом начала новой наступательной империалистической политики Рима на Востоке?

По мнению Теодора Моммзена, получившего в 1902 году Нобелевскую премию по литературе за свою «Римскую историю», римлянам пришлось ввязаться в эту войну ради собственной безопасности. Во времена, когда писал Моммзен, государственные деятели безоговорочно верили в справедливую войну подобно тому, как верил в нее столетие спустя Джордж У. Буш.

Сегодня для понимания решений мы склонны принимать во внимание воздействие эмоций, самосознания и ценностей народа, который за ними стоит. Римляне и их вожди, безусловно, с подозрением и страхом наблюдали за образованием великой державы на Востоке всего через несколько лет после усмирения Карфагена на Западе; они с негодованием восприняли надменный отказ Филиппа V принять ультиматум; они желали отомстить человеку, который заключил союз с Ганнибалом и остался невредим после мира в Фенике. На решение повлияли и общественные ценности, в которых воспитывались римляне, — в особенности идея fides, которую римляне применяли в международных отношениях. Отказ от помощи союзникам нарушил бы соблюдение fides в римской политике и сразу сделал бы неосновательными претензии Рима на лидерские позиции.

Сомнительно, однако, чтобы римские политики, предложившие объявить войну, понимали средне- или долгосрочные перспективы вторжения в Македонию или Малую Азию — хотя римская интервенция в Испанию могла бы послужить наглядной параллелью. В обоих случаях решение народного собрания изначально было отрицательным, но непреклонный консул настаивал на принятии своего предложения, что ясно показывает: в 200 году до н. э. позиция Рима относительно лидерства и экспансии еще не была окончательно сформулирована. Римляне на народном собрании выбрали войну вместо бездействия, что предопределило исторический путь Восточного Средиземноморья и последующие действия Рима во внешних сношениях.

По словам Цицерона, писавшего на заключительном этапе римской экспансии, римляне вели войны aut pro sociis aut de imperio («либо в защиту союзников, либо за власть»). Так как число союзников и политическое значение города постоянно увеличивались, возможность проигнорировать предложение к действию становилась все меньше.

Во Второй Македонской войне Рим мог рассчитывать на поддержку всех греческих государств, обеспокоенных экспансией Филиппа V на различных фронтах в Греции и Малой Азии. К Пергаму, Родосу и Афинам присоединились традиционные противники Македонии — этолийцы.

В первые годы противостояния (200–198 гг. до н. э.) Филипп V успешно боролся с этой широкой коалицией, а война не вызывала особенного энтузиазма. Ахейский союз сначала не принимал в ней участия, так как ввязался в войну против спартанского царя Набиса; правитель Спарты предложил Филиппу V свою поддержку в обмен на важный город Аргос, который Набис занял в 199 году до н. э.

Все изменилось в 198 году до н. э., когда начальником римских военных сил был назначен молодой полководец Тит Квинкций Фламинин, родившийся ок. 229 года до н. э., глубоко восхищавшийся эллинской культурой и хорошо понимавший ценности греческого общества. Цель войны под командованием Фламинина заключалась уже не в том, чтобы мешать Филиппу V нападать на города, но в том, чтобы вынудить его вывести из них гарнизоны. Фламинин выдвинул лозунг свободы, который часто уже использовался эллинистическими царями и их противниками в прошлом.

Эллины с готовностью последовали за его призывом к освободительной войне. На стороне Фламинина в кампании по завоеванию симпатий греков стоял пергамский царь Аттал I. Однако с ним случился удар, когда он произносил в Беотии хвалебную речь о Риме, и ему пришлось вернуться в Пергам.

Фламинин вынудил Филиппа V отступить в Фессалию, и его поход получил новый импульс, когда многие члены Ахейского союза, отказавшись от своих промакедонских или нейтральных позиций, присоединились к римлянам. Филиппа V предал Набис, надеявшийся сохранить Аргос в случае победы римлян. Филипп V желал обсудить мир, отказываясь от своих завоеваний во Фракии и Малой Азии, но Фламинин не был заинтересован в мирном соглашении, желая дольше оставаться на своем посту. Он потребовал от Филиппа V очистить Грецию и ограничиться Македонией и Фессалией — то есть пределами Македонского царства до битвы при Херонее в 338 г. до н. э.

Разумеется, для царя Македонии это было неприемлемо. На фоне затянувшихся переговоров Фламинин получил долгожданное продление полномочий и продолжил войну. Филипп V, покинутый всеми своими союзниками, кроме Акарнании, в конце концов был разбит в Фессалии. Решающее сражение, произошедшее на Киноскефальских холмах в июне 197 года до н. э., стало триумфом римской военной тактики над тяжелой македонской фалангой, которая не могла полноценно действовать в холмистой местности и оказалась окружена подвижными римскими манипулами. Филипп V, понесший тяжелые потери и бежавший с поля битвы, был вынужден принять мир на условиях римлян.

Он согласился очистить всю Грецию, не считая своих завоеваний в Малой Азии, Фракии и северной части Эгейского моря (Лемнос и Фасос). Была потеряна Фессалия, входившая в Македонское царство со времен Филиппа II, вместе с одной из столиц Македонии Деметриадой, где был похоронен Деметрий Полиоркет, прадед Филиппа V.

Македонский царь, лишенный своих привычных крепостей Халкиды и Коринфа, утратил в Греции всякое влияние. Кроме того, автономию получили земли на западе (Орест) и севере Македонии. Филипп V обязался отказаться от флота, за исключением пяти кораблей, выплатить компенсацию в 1000 талантов и послать своего младшего сына Деметрия в Рим в качестве заложника.

Условия мирного соглашения были унизительны. Хотя Македонское царство сохранило государственность, как держава-гегемон оно было поставлено на колени. Примерно в то же время в Пергаме скончался Аттал I, вероятно, так и не узнавший о поражении своего врага.

[ZHAN]

Фламинин знал, как преподнести известие о победе греческой аудитории. Каждые два года эллины отмечали великие торжества с атлетическими и музыкальными состязаниями в Истмии близ Коринфа. Место это имело разностороннее символическое и идеологическое значение. Именно в Истмии в годы греко-персидских войн был организован первый Эллинский союз, и здесь же он возобновлялся позднее. Посейдон, в честь которого проводились игры, был покровителем Деметрия Полиоркета, а в близлежащей цитадели — Акрокоринфе — размещался важнейший гарнизон Антигонидов в Греции. Фламинин избрал это празднество, чтобы объявить собравшимся отовсюду эллинам об их освобождении. В суматохе, вызванной его словами, далеко не все поняли, что именно он сказал. На стадион был заново вызван глашатай, дабы повторить объявление. Сообщается, что одобрительный шум был столь громким, что с неба падали птицы. Фессалийцы учредили торжества в честь свободы (Элевтерии), чтобы отметить свое освобождение и воссоздание федеративного государства.

Римский полководец, возвестив о свободе, сделал то, что в прошлом делали эллинистические цари: предстал в облике спасителя и освободителя. Фламинин, подобно монархам эпохи эллинизма до него, удостоился божественных почестей в Халкиде. Рим стал державой, присутствие которой ощущалось от восточного побережья Адриатического моря до Малой Азии, взяв на себя роль, которую прежде исполняли эллинистические цари. Потому неудивительно, что Рим чествовался греческими общинами точно так же, как и обладатели царской власти времен эллинизма, — в образе божества. Ромой (Rhome) звалась богиня, а так как слово rhome означает «мощь», греки поклонялись ей одновременно как персонификации мощи и величайшей военной силы того времени. Предоставление божественных почестей Риму началось сразу же после объявления свободы. В 196 году до н. э. федерация эвбейских городов учредила празднества в честь богини Ромы, а в Малой Азии свидетельства поклонения Риму фиксируются с 189 года до н. э. Вскоре появился культ всего римского народа и сената.

Была объявлена свобода. Но что это означало?

Фламинин имел в виду нечто весьма конкретное — свободу от македонских гарнизонов. Но некоторые греки были склонны придавать этому слову более глубокое значение: свобода от любой силы, которая может ограничивать автономию, свобода вести войны и заключать мир по своему усмотрению. С такой интерпретацией свободы новые конфликты были неизбежны.

Теперь Рим вступил на поле, где сталкивались разные силы, и это то, с чем руководство сената не могло не считаться. Греки ожидали, что Рим будет отныне играть традиционную роль эллинистического царя — роль арбитра в территориальных спорах и опоры в час нужды. В Риме видели ответственного за безопасность Греции от варварских вторжений с севера — по этой причине для римлян важно было сохранить Македонское царство, — но также и за разрешение мелких и крупных конфликтов внутри Эллады.

Римлянам, чтобы выполнять эту роль, надо было стать греками. Они были допущены к соревнованиям на различных панэллинских празднествах; вспомнили или сочинили легенды, подтверждавшие их родство с греками. Казалось, Рим пришел в эллинистический мир не как внешний завоеватель, но как великая держава эпохи эллинизма, с которой многие греческие города заключили союзные договоры, возложив тем самым на римлян еще больше обязанностей и ввязав их еще сильнее в политическую путаницу эллинистического Востока.

[ZHAN]

Динамика этого процесса стала очевидной сразу же после объявления свободы. Подчинив одного честолюбивого царя, Рим столкнулся с другим — Антиохом III. Удачно позабыв о секретных соглашениях с Филиппом V и не привлекая внимания втянутых во Вторую Македонскую войну Пергама, Родоса и Рима, он расширил свои владения за счет царства Птолемеев.

В 202 году до н. э. в Александрии в ходе восстания был убит сановник Агафокл, правивший Египтом как опекун малолетнего царя Птолемея V. Паралич центральной власти и мятеж в Южном Египте позволили Антиоху III закончить в 198 году до н. э. завоевание Келесирии. Теперь он мог продолжить свою экспансию в Малой Азии, угрожая Пергаму.

Когда весной 196 года до н. э. Фламинин подписывал в Истмии мирный договор с Филиппом V, Антиох III со своими войсками уже стоял на европейской земле, во Фракии. Его посланники, присутствовавшие на играх, были представлены Фламинину, который выдвинул требования, вытекающие из объявленной им свободы. Антиоху III следовало уважать независимость свободных малоазийских городов и оставить города, которые он захватил у Филиппа V и Птолемея V. Ему запрещалось пересекать с армией Геллеспонт.

Эти условия не сразу привели к войне: Риму нужен был перерыв. На встрече в Лисимахии во Фракии в начале 195 года до н. э., когда римляне повторили свои требования и истолковали пребывание Антиоха III во Фракии как часть плана по нападению на Рим, царь публично выразил свою точку зрения:

«Царь отвечал, что, во-первых, ему неизвестно, на чем основываются притязания римлян на города Азии, ибо ему кажется, что римляне имеют на них меньше прав, нежели всякий другой народ. Во-вторых, он просил римлян не вмешиваться вовсе в дела Азии, как он нисколько не занимается делами Италии. В Европу он переправился с военными силами затем, чтобы возвратить себе обладание Херсонесом и городами Фракийского побережья; ибо господство над этими странами приличествует ему больше, чем кому-либо иному. Первоначально власть здесь принадлежала Лисимаху, потом, когда воевал против него <…> и вышел победителем Селевк [281 г. до н. э.], все царство Лисимаха по праву войны сделалось достоянием Селевка… Что касается вольных городов Азии, то справедливость требует, чтобы они обязаны были своей свободой не предписанию римлян, но его собственной милости».

[Полибий. Всеобщая история. XIX.50.]

С ранней молодости Антиох III преследовал неизменный план: восстановить державу своего родоначальника. Он добился этого в восточных сатрапиях, Сирии, Палестине и Малой Азии. Так как Селевк некогда разбил Лисимаха, то, по мнению Антиоха, Селевкиды имели законные права на Фракию. Римляне и Антиох III сошлись лишь на одном пункте: Азия не является областью римских интересов.

Однако применительно к Европе заявления римлян о том, что присутствие Антиоха III представляет для них угрозу, не настолько абсурдно, как кажется. Всего за 23 года до этого Ганнибал начал свой поход против Рима из куда более отдаленной местности, чем Фракия. Да и сам Ганнибал, поверженный враг Рима, находился при дворе Антиоха III и побуждал царя развернуть войну в Италии. Кроме того, Греция теперь была зоной интересов Рима, который не мог игнорировать экспансию Антиоха III. На этой встрече столкнулись два мира: старый мир царя, названного «Великим», чьи претензии корнями уходили в войны диадохов, и новый мир, в котором обязательства Рима перед союзниками сделали его важным фактором греческой политической жизни. Нельзя винить Антиоха III за то, что он оказался не способен осознать перемены, принесенные победой Рима.

В последующие годы Антиох III заключил ряд династических браков, укрепивших его позиции. Он уже назначил своего старшего сына Антиоха соправителем в 196 году до н. э., женив его на сестре Лаодике — такие браки между братом и сестрой были привычны для Египта, но в царстве Селевкидов это был первый прецедент. Когда в 193 году до н. э. Антиох-младший умер, Лаодика вышла замуж за следующего наследника, Селевка, который стал теперь соправителем. Антиохида, дочь Антиоха III, в 194 году до н. э. была выдана замуж за царя Каппадокии Ариарата IV, укрепив тем самым союз в Восточной Анатолии; а в 193 году до н. э. Антиох III разрешил конфликт с Египтом, отдав свою дочь Клеопатру I Сиру в жены Птолемею V — она стала первой египетской царицей с этим именем.

Холодную войну между Антиохом III и Римом превратили в горячую две другие силы: этолийцы, разочарованные тем, что, несмотря на свою помощь Риму, они ничего не приобрели от разгрома Македонии во Второй Македонской войне; и новый царь Пергама Эвмен II, на глазах которого большая часть земель, приобретенных его отцом Атталом I, отошла Антиоху. Как этолийцам, так и Эвмену II, по разным причинам, была выгодна война между Римом и Антиохом III.

Решительный шаг сделали этолийцы, пригласив в 192 году до н. э. селевкидского царя в Грецию для разрешения спора между Этолией и Римом. В октябре 192 года до н. э. Антиох III прибыл вместе с очень небольшой армией, насчитывавшей 10 000 пехотинцев, 500 всадников и шесть боевых слонов. Его надежды на то, что вся Греция тут же займет его сторону, были сразу же перечеркнуты. Даже Филипп V объединился с Римом, чтобы наказать своих давних врагов этолийцев и неверного союзника Антиоха III.

Римляне не могли проигнорировать прибытие Антиоха III в Грецию; началась война. Антиох III, неспособный удержать свои позиции в Греции, вернулся в Малую Азию весной 190 года до н. э. В том же году новоизбранный консул Луций Корнелий Сципион вместе со своим братом Сципионом Африканским, одолевшим Ганнибала, одержал важную победу в битве при Магнезии у Сипила. Даже если Ливий и преувеличил разницу в потерях обеих армий — 400 римлян и 50 000 селевкидских воинов, — исход сражения для Антиоха III был катастрофическим, а для царства Селевкидов оно стало поворотным событием.

Вскоре после этого, в 189 году до н. э., этолийцы также были вынуждены искать мирного соглашения.

[ZHAN]

Апамейский мир: поворотный пункт в истории Греческого Востока (188 г. до н. э.)

Условия, навязанные римлянами по окончании войны против Антиоха III, представляют собой важную веху в истории развития римской экспансии и международного права. Этолийцы обязались принять гегемонию Рима (imperium maiestatemque populi Romani) и иметь тех же друзей и врагов, что были у него, — другими словами, их внешняя политика была подчинена римской. Эта ситуация отличалась от более ранней практики заключения Римом договоров о дружбе (amicitia) или о союзе для ведения конкретных войн. Мирное соглашение с Антиохом III было заключено в 188 году до н. э. в Апамее.

Антиох III утратил все свои владения в Малой Азии к северу от гор Тавра и реки Каликадна, составлявшие до одной трети его земель на полуострове. Его гарнизоны были выведены из городов, а боевые слоны — переданы Риму вместе с заложниками. Антиох III согласился выплатить огромную контрибуцию в 15 000 талантов, что примерно соответствовало годовому жалованью 300 000 наемников. Его корабли потеряли право появляться к северу от Каликадна. На западных границах царства римляне разрешили ему вести лишь оборонительные войны. В Малой Азии некоторые города получили свободу, а несколько военных поселений воспользовались политическим вакуумом, чтобы объявить себя полисами.

Своих союзников Рим наградил огромными территориями. Родос, который к тому времени уже имел владения на малоазийском побережье, получил Ликию и Карию, на короткое время став самым обширным из греческих полисов, о размерах территории которого не могли мечтать ни Афины периода своего расцвета, ни Спарта.

Эвмен Пергамский расширил пределы своего царства в Малой Азии, где ему достались земли, прежде принадлежавшие Селевкидам.

Для того чтобы разобраться с Ганнибалом, римлянам пришлось подождать еще несколько лет; родившийся в 247 году до н. э., он продолжал сражаться уже стариком: сперва против римлян в качестве командующего армией и флотом Антиоха III (до 189 г. до н. э.), затем — против Эвмена как военачальник Прусия I Вифинского. Под давлением Рима Прусий решил отправить карфагенского полководца в Рим, но в 182 или 181 году до н. э. Ганнибал предпочел принять яд, чтобы наконец-то освободить своих кровных врагов от страха.

«Надо избавить римлян от их постоянной тревоги: ведь они не хотят слишком долго ждать смерти старика», — написал он в предсмертном письме.

[ZHAN]

Победа над Антиохом III стала важным поворотным пунктом в отношениях между Римом и греческими государствами. Как и в случае с объявлением свободы в 196 году до н. э., решения о судьбе греческих городов Малой Азии односторонне принимались комиссией из десяти римских сенаторов во главе с Гнеем Манлием Вульсоном.

Хотя сами римляне не приобрели новых территорий и до сих пор отказывались брать на себя какую-либо административную ответственность на Греческом Востоке, они выступали в роли суверенной державы, которая могла решать территориальные вопросы и определять выплату дани другими государствами, равно как и юридический статус эллинских городов. Римский сенат добился своих основных целей, которые заключались в том, чтобы навсегда подорвать мощь своих оппонентов и укрепить союзников. Римские войска ушли и оставили греческим городам разбираться с новым балансом сил.

Уже в годы, непосредственно предшествовавшие Апамейскому миру, римский сенат и магистраты заполнили вакуум власти, образовавшийся в результате упадка царства Антигонидов. За два десятилетия после заключения мира их роль усилилась: сенат и римские военачальники выступали арбитрами в приграничных спорах и конфликтах между греческими общинами; посольства, прежде отправлявшиеся к царским дворам, теперь пересекали Адриатическое море и представали перед лидерами Рима; а римских посланников часто видели в Греции и при царских дворцах. Но Рим не владел и не управлял напрямую ни одной местностью на Балканах и в Малой Азии. Он оставлял достаточно места для того, чтобы традиционные монархи могли проводить свою собственную политику и обманывать себя, будто почти ничего не изменилось.

До сих пор оставались политики, которые считали, что Риму не следует оказывать никакого влияния на греческие дела. Именно по этой причине неизвестный римлянин назвал «последним эллином» Филопемена, который был твердо убежден в том, что Ахейский союз должен оставаться по-настоящему независимым. Он погиб, проводя эту политику. Не желая терпеть мятежа Мессены против союза в 183 году до н. э., он повел на этот город войско, упал с лошади, окруженный врагами, и был схвачен в плен. Противники заставили его принять яд. Его смерть объединила Ахейский союз против восставших мессенцев, и на своей родине, в Мегалополе, Филопемен на протяжении столетий почитался как бог. Для несения погребальной урны стратега на одной из самых впечатляющих похоронных церемоний Греции был избран Полибий, который позднее станет историком. Четыре столетия спустя путешественник Павсаний скажет, что после его смерти Эллада перестала быть матерью героев. Это спорное утверждение. Верно, однако, что после его смерти и до превращения Греции в римскую провинцию не прекращались ни попытки отдельных государств покинуть Ахейский союз, ни вмешательства Рима.

[ZHAN]

В своем исследовании, проливающем свет на теории римского империализма, Цви Явец приводит польский анекдот о католическом священнике, который пытается объяснить крестьянам, что такое чудо.

«Если я упаду с церковной башни и останусь невредим, как ты это назовешь?»
— «Случайность», — отвечает мужик.
— «А если я вновь упаду и останусь цел?» — настаивает ксендз.
— «Опять случайность».
— «А если я сделаю это в третий раз?» — «Привычка», — ответил рассудительный крестьянин.

Если до разгрома Антиоха III военное вмешательство Рима в дела Востока можно было рассматривать как случайные происшествия, вскоре после этого события они стали привычкой.

За 40 лет эллинистический мир пережил истинную революцию: ослабление и упадок трех традиционных монархий — Антигонидов, Селевкидов и Птолемеев — и возвышение новой силы и ее союзников — Рима, Родоса и Пергама.

Римские лидеры расширили (вероятно, осознанно к этому стремясь) владения на Западе, создав две провинции в Испании, объединив Италию и упрочив связи между италийскими общностями и Римом. Постройка в 220 году до н. э. Фламиниевой дороги, соединявшей Рим с важным портом Аримином (Римини) на Адриатическом море, способствовала этой консолидации наряду с другими мерами вроде основания в Италии колоний римских граждан и предоставления римского гражданства италийцам.

На том этапе, когда лидеры сената не добились еще сплочения Италии в союз, их не могло интересовать подчинение территорий Востока. Ситуация менялась постепенно по мере того, как гегемония Рима в Средиземноморье преобразовала его экономические структуры — вследствие ввоза большого числа рабов, упадка мелкого землевладения и расцвета крупных земледельческих хозяйств, зависимости части его населения от военной добычи и развития экономических интересов за пределами Италии.

После бесконечных триумфальных войн, которые Рим одерживал во всех четырех направлениях Средиземного моря, его внешняя политика явно перестала быть политикой ответа; она стала политикой действия. Хотя мы проследим за развитием этой политики отдельно на каждой территории — сначала в Македонии и Греции, затем в Азии и Египте, в новом, «переплетенном», мире все эти направления были взаимосвязаны.

[ZHAN]

В Македонии Филипп V последние годы своего правления (до 179 г. до н. э.) посвятил защите урезанных границ своего царства и укреплению армии. Его сын и наследник Персей продолжил эту политику, избегая провокаций и блюдя свободу эллинских городов. Однако все же он вел себя как самостоятельный правитель. Его царство уменьшилось в размере, но он оставался главой династии, которая столетиями играла активную роль в греческой политике. Для восстановления былых позиций у него не было гарнизонов, обеспечивавших его отцу контроль над землями Греции, но имелись средства дипломатические и пропагандистские. В 178 году до н. э. он женился на дочери Селевка IV; его собственная сестра была выдана за царя Вифинии Прусия II. В материковой Греции Дельфийское святилище некогда пользовалось покровительством его предка Деметрия Полиоркета. Македоняне были представлены в совете священного союза (амфиктионии, amphiktyony), управлявшего святилищем. Именно здесь в 174 году до н. э., во время проведения Пифийских торжеств, Персей появился с вооруженной свитой, продемонстрировав стремление к обретению ведущей роли среди греков. Примерно в это же время он поставил в Дельфах монумент, надпись на котором повторяла древние документы, свидетельствующие о покровительственной поддержке святилища его предками. В 173 году до н. э. он заключил союз с Беотийским федеративным государством.

За действиями Персея внимательно наблюдал Эвмен II. После покушения на жизнь пергамского царя в Дельфах он обвинил Персея в подготовке убийства. Следуя примеру своего отца Аттала I, разжегшего Вторую Македонскую войну сообщением о действиях Филиппа V перед римским сенатом, Эвмен II в 172 году до н. э. предстал с пламенной речью перед сенатом. В ней он уверял, что каждое действие Персея представляло прямую угрозу Риму. Его слова возымели успех не из-за правдоподобия аргументов, но потому, что римская знать благосклонно относилась к планам войны в Греции.

На протяжении нескольких лет Рим не участвовал в военных действиях, что разочаровывало младших сенаторов, с завистью взиравших на победы, триумфы и славу старшего поколения. Топливом конкуренции аристократов была война. Влиятельные римские всадники, члены второго по значению в римском обществе сословия, активно вовлекались в торговлю и ремесло. Потому они имели прямой интерес в приобретении новой добычи и обращении в рабов новых военнопленных; такой исход казался привлекательным и части простого населения. Экономический интерес был куда более вероятной причиной войны, нежели защита союзников или обязательства, вытекающие из fides.

Неудивительно, что новоизбранные консулы потребовали выделить на следующий год в область их ответственности Македонию. В Грецию для подтверждения поддержки эллинов в случае потенциальной войны против Персея были направлены посольства. В то же время македонский царь, не желая военной конфронтации, предпринимал меры для увеличения своего авторитета в Элладе. В греческих городах многие из тех, у кого имелись причины быть недовольным ситуацией, взирали на него с надеждой — вероятно, не потому, что у Персея были какие-то конкретные планы социальных реформ или отмены долгов, но из-за ненависти к предводителям олигархии, поддерживавшим римлян.

Пока римские послы колесили по Греции, набирая союзников, Персею так и не удалось встретиться с ними и предотвратить войну. Римский сенат не намеревался об этом вести переговоры, поскольку решение о военных действиях уже было принято. Римляне так и не выдвинули никаких требований и не предъявили ультиматум. Создается впечатление, что с самого начала этого противостояния целью римских политических лидеров была война для получения трофеев. Объявлена она была в начале 171 года до н. э.

Незадолго до начала Третьей Македонской войны римляне отправили в Дельфы письмо, в котором перечислялись их претензии к Персею. Этот текст, крупными буквами высеченный в святилище, представляет собой отличный источник о том, как формулировался casus belli. Персея обвиняли в том, что явился в Дельфы во время священного перемирия в честь Пифийских игр; в союзе с варварами, жившими по ту сторону Дуная, — теми самыми варварами, что некогда пытались поработить греков и разграбить святилище Аполлона в Дельфах; в нападении на друзей и союзников Рима; в убийстве послов, отправленных заключить мир с Римом, в попытках развратить сенат и убить царя Эвмена; в подстрекательстве смут и раздоров в греческих городах, подкупе ведущих государственных деятелей и стремлениях завоевать симпатии масс обещаниями отмены долгов; в замышлении войны против Рима с тем, чтобы лишить эллинов их защитника и поработить их. Следовали и другие, не сохранившиеся на камне обвинения, вероятно, такие же лживые или преувеличенные, как и дошедшие до нас.

Представление претензий перед нападением — повсеместная стратегия убеждения. Одна из басен Бабрия (II в. н. э.) содержит ироничный комментарий к такой практике:

Ягненка, что отстал от своего стада,
Увидел волк, но брать его не стал силой,
А начал благовидный измышлять повод:
«Не ты ли год назад меня бранил, дерзкий?» —
«Никак не я: я нынешним рожден летом».
«Не ты ли зелень на моих полях щиплешь?» —
«Ах, нет, ведь слишком мал я, чтобы есть зелень».
«Не пил ли ты из моего ручья воду?» —
«Нет: я лишь материнское сосу вымя».
Тут волк без дальних слов его схватил в зубы:
«Не голодать же мне из-за того только,
Что у тебя на все готов ответ ловкий!»
[Федр Бабрий. Басни. — М., 1962.]

Никто не собирался лишать волка его обеда. В этой войне Персей, несмотря на симпатии к нему со стороны множества греков и недовольство римской интервенцией, был оставлен почти всеми. На первом этапе войны (171–170 гг. до н. э.) он добился некоторого успеха, но это не принесло ему союзников, за исключением иллирийского царя Гентия; римляне же не хотели вести переговоры. Попытки Родоса выступить в этой войне в качестве арбитра были встречены с подозрением и отвергнуты Римом.

В 168 году до н. э. Гентий был разбит и пленен. Новый консул Луций Эмилий Павел встретился с Персеем в решающем сражении близ Пидны в 168 году до н. э.


Поначалу римская армия не могла сдержать продвижение ужасающей македонской фаланги с ее длинными копьями. Но, по мере того как римские легионы отступали на неровную холмистую поверхность, фаланга теряла сплоченность, и манипулы Павла прорвались в бреши, нападая на македонских солдат с неприкрытых флангов. От коротких мечей македонян было немного толку против более длинных лезвий и тяжелых щитов легионеров. В критический момент, когда решался исход всей битвы, македонская конница не пришла на помощь — то ли потому, что царь был ранен в начале сражения, то ли, как говорят злые языки, потому что он бежал, как трус. Македонская армия была истреблена; передают, что пало 30 000 македонян. Персей скрылся на острове Самофракия, однако, осознав безысходность своего положения, в конце концов сдался Павлу, был увезен в Рим и продемонстрирован на триумфе. Вскоре после этого он умер в тюрьме в городе Альба Фукенс в 165 или 162 году до н. э.

Послевоенное обустройство мира римлянами качественно отличалось от их прежних ответов на победы и отражало важные изменения в римской политике. Македонское царство Антигонидов было расчленено. На этот раз решение сената затрагивало не просто территориальную целостность эллинистического государства, но само его существование. Территория царства была поделена на четыре независимые республики, называемые merides (районы), которые соответствовали прежним административно-военным единицам.

Восточная мерида, столицей которой был Амфиполь, раскинулась между реками Нест и Стимон; Фессалоники стали центром второй мериды в центральной Македонии между реками Стимон и Аксий. Важнейшие области прежнего Македонского царства, расположенные на западе, стали третьей меридой, а исконное место пребывания царя Пелла — ее столицей. Четвертая мерида состояла из горных областей Верхней Македонии (Пелагонии), а центром ее была Гераклея Линкестийская.

Четырем государствам было запрещено иметь друг с другом какие-либо сношения; не дозволялись даже трансграничные браки. До 158 года до н. э. под запретом находилось использование природных ресурсов Македонии — добыча древесины и разработка шахт. Половина подати, которая прежде уплачивалась в царскую казну, теперь должна была отходить Риму; впервые римляне навязали регулярную уплату дани, явный признак подчинения, к востоку от Адриатического моря. Царя, членов двора и царских казначеев вывезли в Рим. Эти условия были предъявлены представителям македонян в Амфиполе как декларация свободы, так как население освобождалось от монархии.

В Иллирии монархию также отменили, разделив территорию на три номинально независимые мериды.

О новом качестве римского присутствия в Греции говорят и меры, касавшиеся остальных греков, включая даже общины, не участвовавшие в войне. В нейтральных или союзных Риму государствах людей, благожелательно относившихся к Персею, изобличали политические оппоненты, их арестовывали и депортировали в Италию вместе с заложниками, которые должны были гарантировать лояльность Риму в будущем. Один только Ахейский союз обязан был выставить 1000 заложников, среди которых был начальник конницы Полибий — сын выдающегося политика, стремившегося сохранить нейтралитет Ахеи, и член правящей олигархии ахеян. Его беда стала счастьем для историков современности. Полибий стал наставником сыновей Эмилия Павла, был введен в круг ведущих сенаторов и имел доступ к документам и информации из первых уст, касавшимся древней и современной ему истории; эти данные легли в основу его исторического труда, освещающего экспансию Рима с 264 по 146 год до н. э. Полибий, мятущийся между ностальгией по миру независимых греческих государств и восхищением римскими институтами и ценностями, оставил важные соображения не только о политической истории, но и о роли историка как наставника прагматической политики.

В Эпире, который стал единственным заметным союзником Персея, были уничтожены и разграблены 70 поселений; их жители — как сообщают, 250 000 человек — были проданы в рабство.

Традиционные друзья римлян родосцы были жестоко наказаны за одно только желание выступить арбитром между Римом и Персеем. Родос утратил свои территории в Малой Азии — Карию и Ликию, — которые были объявлены свободными. Но главная кара состояла в том, что остров Делос, бывший независимым от Афин на протяжении большей части эллинистического периода (314–167 гг. до н. э.), был возвращен афинянам и объявлен вольным портом — то есть таким портом, где экспорт и импорт не облагаются пошлинами. Внезапно у Родоса появился мощный торговый конкурент, и Делос стал важнейшим центром транзитной торговли в Восточном Средиземноморье, привлекая множество купцов из Италии (италиков).

Даже на Эвмена II, который в конечном счете спровоцировал войну и сражался на стороне римлян, сенат взирал с подозрением из-за слухов о том, что на заключительном этапе войны он якобы пытался предотвратить полный разгром Персея.

В результате таких мер Рим теперь стал не просто союзником или покровителем, но суверенным господином.

События этих лет демонстрируют перемены в римской политике на Востоке. Война была объявлена без веских оснований; побежденное государство утратило свою целостность; были созданы новые государства, политическое устройство которых было продиктовано римлянами; Риму уплачивалась дань; земли переходили из рук в руки на основании односторонних решений сената; цари терпели унижения.

В 167 году до н. э. вифинский царь Прусий посетил Рим с остриженной головой и в одеянии вольноотпущенника, чтобы просить милости у сената. Психологическое воздействие этого факта на греческий мир было огромным; к счастью, мы можем наблюдать это в документах того времени.

В 167 году до н. э. послы ионийского Теоса отправились в Рим, чтобы выступить в защиту их колонии Абдеры во Фракии, конфликтовавшей с фракийским царем Котисом. Декрет в их честь показывает, с каким эмоциональным напряжением сталкивалась традиционная гордость свободной общины, вынужденной униженно просить римлян: «Прибыв в Рим в качестве посланников, они терпеливо перенесли душевные и телесные страдания, взывая к римским должностным лицам и в своем упорстве предлагая себя в роли заложников… Они даже с тщанием посвятили себя ежедневным визитам в портики». Ни одна другая греческая надпись не сообщает более о душевных страданиях. Послы, вынужденные обращаться к римским магистратам и ежедневно исполнять клиентские ритуалы, чувствовали себя так, будто они уже утратили свободу и стали заложниками, бесчисленное множество которых тогда свозилось в Рим.

Предсказание, якобы сделанное Агелаем в Навпакте, сбылось: тучи с Запада надвинулись на Элладу.

[ZHAN]

Расчленением царства Антигонидов и другими односторонними мерами в 167 году до н. э. римляне продемонстрировали свое стремление к гегемонии в Греции и Малой Азии. Однако им потребовалось еще 20 лет для того, чтобы перейти к последнему шагу — введению прямого управления после присоединения территории и создания собственной администрации путем создания провинций. Удобный предлог для этого им предоставили восстание в Македонии и бесконечные конфликты на Пелопоннесе.

В 153 году до н. э. некий Андриск, правитель Адрамиттиона, что на северо-западе Малой Азии, объявил себя сыном и законным наследником Персея, царя Македонии. «Дядя», селевкидский царь Деметрий I, не поддержал его претензии на трон, а вместо этого доставил самозванца в сенат. Тем самым он признал сенат высшим органом власти, который имел если и не право, то, безусловно, достаточно силы для того, чтобы признавать или отвергать царей.

В Риме Андриска никто всерьез не воспринял (его имя означает «Человечек»). Но в 149 году до н. э. ему удалось бежать из Рима при помощи фракийского царя Тереса, который был женат на сестре Персея, вторгнуться в Македонию, восстановить монархию и начать набеги на земли Фессалии. Передают, что низшие классы его поддерживали, питая надежды на отмену долгов и передел земли. Римляне первоначально недооценили опасность и намеревались разобраться с ним руками Ахейского союза.

Но в 148 году до н. э. началась Третья, и последняя, Пуническая война, и Андриск совершил фатальную ошибку, заключив союз с Карфагеном. Римскому легиону, посланному против него, разбить Андриска не удалось, и тот даже завоевал Фессалию. Но, когда в 148 году до н. э. прибыли два легиона под командованием претора Квинта Цецилия Метелла, у Андриска не оставалось шанса на победу. Царь, не заручившийся поддержкой македонской знати и не имевший союзников в Греции, вскоре был побежден, показан на триумфе в Риме и казнен.

Примерно в то же время на Пелопоннесе вновь вспыхнуло вечное противостояние между Спартой и Ахейским союзом. После убийства в 192 году до н. э. царя Набиса Спарту вынудили присоединиться к Союзу, что самими спартанцами воспринималось как утрата независимости. Напряжение достигло крайней точки, когда в 165 году до н. э. сенат попросил Союз выступить арбитром в земельном споре между Мегалополем и Спартой, где тот вынес решение в пользу Мегалополя.

Желание Спарты покинуть Ахейский союз было доброжелательно встречено сенатом. Сенаторы, не разбиравшиеся в острых для местного населения вопросах или безразличные к ним, дошли до того, что в 147 году до н. э. рекомендовали выйти из союза нескольким важным городам, включая Коринф и Аргос. Ситуация стала взрывоопасной, когда этот конфликт приобрел социальную окраску.

Ахейский политик Критолай связал вступление Спарты в Ахейский союз с обещаниями социальных реформ в пользу должников и неимущих. Был ли это итог искреннего интереса в реформировании общества или просто популистская мера для завоевания поддержки масс, определить трудно. Критолай предлагал не отменить долги, но лишь заморозить выплаты и освободить тех, кто утратил свободу из-за неуплаты задолженностей. Его социальная программа, изначально направленная против Спарты, объединила всех тех, кому она была выгодна, и обратила их гнев не только против Спарты, но и против Рима. После того как ряд федеративных государств (Беотия, Эвбея, Фокида, Локрида) поддержал политику Критолая, конфликт распространился и на Центральную Грецию.

Метелл, остававшийся в Македонии после своей победы, отправил трех послов на народное собрание Ахейского союза, однако собрание отослало их назад и объявило Спарте войну, спровоцировав тем самым ответные действия Рима. Легионы Метелла без промедления выдвинулись из Македонии и разбили ахейцев у Скафея. В этой битве Криолай погиб, а его преемник Диэй наскоро организовал оборону Коринфа. В отчаянии ахейские лидеры обещали свободу и гражданство всем рабам, которые будут сражаться вместе с ними. Последняя битва греков, закончившаяся их разгромом, случилась у Левкопетры близ Коринфа.

Новый римский консул Луций Муммий взял город Коринф и, вероятно, по решению сената, стер его с лица земли в 146 году до н. э. — в тот самый год, когда такую же судьбу пережил Карфаген. Диэй покончил с собой; жители Коринфа были убиты или проданы в рабство.

Если уничтожением Коринфа сенат хотел задать эллинам урок — таково наиболее правдоподобное объяснение этой жестокости, — то ему это удалось. На протяжении жизни двух поколений материковая Греция не создавала проблем для римских сенаторов.

Действия римлян после победы беспрецедентны не только по своей жестокости, но и по своему размаху организационных мер. Четыре македонских государства были ликвидированы, а их территория стала первой римской провинцией в Греции. За новую провинцию отвечал проконсул — консул, власть которого продолжалась после годового пребывания в должности, назначаемый в область, находившуюся в прямом подчинении Риму. Юрисдикция проконсула простиралась до Иллирии, которая после смещения ее последнего царя Гентия в 167 году до н. э. была номинально независимой. Первый глава провинции после отъезда Метелла, Гней Эгнаций, прибыл в 146 году до н. э. Он немедленно, опираясь на модель Фламиниевой дороги, начал строительство Эгнатиевой дороги, связывавшей важный порт Эпидамн (Диррахий, Дуррес) на Адриатическом море с Фессалониками, способствуя объединению провинции, увеличению грузооборота и улучшению связи с Италией. Этот путь неоднократно восстанавливался и используется до сегодняшнего дня.

Комитет сенаторов из десяти человек регулировал вопросы Центральной и Южной Греции; историку Полибию была поручена задача осуществить политическую реорганизацию Южной Греции. Большинство мер можно лишь косвенно восстановить по более поздним источникам. Союзники Рима (Спарта, Афины, Этолия, Акарнания, федеративные государства Фессалии) сохранили номинальную независимость. Все прочие государства (Ахейский союз, Мегара, Локрида, Беотия, Фокида, Эвбея) попали под юрисдикцию чиновника, управляющего провинцией Македония. На короткое время федеративные государства были распущены, а когда они восстановились, количество их членов было уменьшено; например, Ахейский союз сократился до границ одноименной области Ахеи в северо-западной оконечности Пелопоннеса. Города оставались свободными и автономными. Так как сведений о сборщиках подати (publicani) в Греции нет, вряд ли они с самого начала вынуждены были платить Риму дань. Часть территории Коринфа и владения тех, кто возглавлял антиримскую оппозицию, перешли в категорию общественных земель Рима.

Новая свобода греческих городов радикально отличалась от свободы, некогда объявленной Фламинином. Теперь в Македонии находился римский проконсул, и ни одна греческая община не могла и подумать о том, чтобы предпринять какие-либо внешнеполитические шаги, не обсудив этого с проконсулом и сенатом. Что касается внутренних дел, они находились в руках олигархических режимов, которые установились повсюду при поддержке Рима. После 146 года до н. э. Греция оказалась во власти римского сената.

Сравнительное исследование империализма позволяет выделить ряд общих черт, характеризующих политику империалистической державы по отношению к зависимым странам. Меры, осуществленные Римом после 146 года до н. э. — равно как и некоторые шаги, предпринятые до этого, — соответствуют большинству этих черт: Рим ограничивал свободу греческих государств в их внешнеполитических связях, обустраивал провинциальную администрацию, аннексировал территории, вмешивался в местные дела, обязывал некоторые из зависимых сообществ выплачивать дань и требовал внеочередную военную поддержку; он эксплуатировал экономические ресурсы, позволял собственным гражданам приобретать землю в зависимых областях и обязывал подчиненные государства заключать с Римом неравноправные договоры.

После разграбления Коринфа бесчисленные произведения искусства были отправлены в Рим, что дало импульс для развития художественного ремесла в самом Риме и в Италии. Сто лет спустя Гораций признает значение этого события в своем знаменитом стихе: «Graecia capta ferum victorem cepit et artes intulit agresti Latio» («Греция, взятая в плен, победителей диких пленила, В Лаций суровый внеся искусства»). Но современники событий вряд ли усмотрели бы положительные для культуры стороны в разрушении одного из древнейших городов Эллады. Греки были безмерно потрясены. Поэт того времени Антипатр Сидонский в длинной череде ритмически выстроенных вопросов оплакивал разграбление города, с горечью подчеркивая мимолетную природу власти и разрушительную силу войны:

Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый,
Где твоих башен венцы, прежняя роскошь твоя,
Храмы блаженных богов, и дома, и потомки Сизифа —
Славные жены твои и мириады мужей?
Даже следов от тебя не осталось теперь, злополучный.
Все разорила вконец, все поглотила война.
[Антипатр Сидонский. Нереиды на развалинах Коринфа (пер. Л. В. Блуменау) // Античная лирика. — М., 1968.]

[ZHAN]

От союзного царства к провинции: последние Атталиды (159–129 гг. до н. э.)

Хотя Пергамское царство в войнах Рима было самым надежным его союзником, попытка Эвмена II стать посредником при заключении мира с Персеем в 168 году до н. э. вызвала в сенате подозрения. Пергамский царь разжег войну, думая, что сумеет использовать римлян против своих македонских врагов; но он лишь предоставил им повод для войны в их собственных интересах. В последующие десятилетия правители Пергама столкнулись с двумя угрозами: они имели территориальные споры с соседним Вифинским царством, а жившие восточнее галатские вожди регулярно совершали набеги на земли Пергама, местные греческие города и независимый религиозный центр Пессинунт во Фригии.

В 166 году до н. э., несмотря на то что Эвмен справился с восстанием галатских племен, Рим признал независимость Галатии, наказав таким образом пергамского царя за недостаток энтузиазма на последнем этапе войны против Персея.

Эвмену II наследовал его брат Аттал II (159–139/138 гг. до н. э.). При восшествии на престол царь был уже стариком, осознававшим свою зависимость от Рима. В письме к жрецу Пессинунта он пытается объяснить, почему не решился вести войну против малоазийских галлов и, таким образом, не смог оказать обещанную им помощь:

«Какое-либо предприятие, совершенное без них [римлян], стало казаться нам сопряженным с великой опасностью. Ибо в случае [нашей] удачи появятся зависть, клевета, низкие подозрения, то, что было у них [римлян] и по отношению к моему брату; в случае же неудачи — явная гибель. Ибо они не помогут, но с удовольствием будут смотреть [на то], что мы без них предприняли такое дело. Теперь же — да не случись этого! — если мы в чем-либо потерпим неудачу, то, действуя с их согласия, мы получим от них помощь и вновь сразимся с благословения богов».

Решения Аттала II требовали одобрения Рима не в силу юридических соглашений и договоров, но вследствие новой политической реальности.

Экспансия Вифинии при Прусии II привела к войне, тянувшейся с 159 по 154 год до н. э. Аттал II, поддержанный царями Каппадокии и Понта, разгромил Прусия II, и Рим обязал последнего выплатить Пергаму контрибуцию. Несколько лет спустя, в 149 году до н. э., Прусий II был убит своим сыном Никомедом.

В Каппадокии Аттал II помог царю Ариарату V в его войне против брата Ороферна (158–156 гг. до н. э.), приобретя тем самым и здесь ощутимое влияние. В последние свои годы Аттал II правил царством вместе со своим племянником Атталом III, накапливая богатства с податей, уплачиваемых подчиненными городами и селениями и обеспечивая стабильность на западе Малой Азии. Самым знаменитым свидетельством могущества Атталидов является Пергамский алтарь, возведенный между 184 и 166 годами до н. э.; сцена боя между олимпийскими богами и гигантами намекает на победы Атталидов над галлами, в то время как другие изображения увековечивают мифических основателей Пергама.

Атталу II наследовал Аттал III, который умер вскоре после того, как взошел на трон (139/138–133 гг. до н. э.). Несмотря на то что длинная надпись сообщает о военной победе, благодаря которой Аттал III получил божественные почести, о возведении огромной статуи, непомерных торжествах и установлении ежегодных памятных празднеств, кажется, что настоящие интересы царя лежали в области медицины и ботаники. Ни его триумф, ни ботанические штудии не оставили после себя глубокого следа. В отличие от завещания.

Умирая бездетным, он отписал свое царство римскому народу, в то же самое время дал свободу городу Пергаму и его территории; по-видимому, он оставил за римлянами решение, обложить ли податью другие эллинские города его царства или сделать их свободными. Современные историки предполагают, что Аттал III боялся социальных потрясений либо стремился не дать занять престол своему сводному брату Аристонику. На решение могло повлиять и то обстоятельство, что к моменту его смерти прямое римское управление в Греции было реальностью на протяжении уже более чем десяти лет и нигде в Восточном Средиземноморье ни одно важное политическое решение не принималось без предварительных консультаций с римским сенатом.

Ко времени смерти Аттала III положение было таково, что его завещание спровоцировало непредвиденные события.

Во-первых, Рим находился в глубоком социальном кризисе, вызванном прежде всего обнищанием мелких землевладельцев. Именно тогда Тиберий Гракх выдвинул предложение земельной реформы, которую десятилетие спустя будет осуществлять его брат Гай Гракх. Пергамское наследство стало для Рима нежданным источником средств для решения насущных социальных проблем, и Тиберий немедленно предложил распродать сокровища Аттала, чтобы разделить вырученные деньги среди получателей земли.

Во-вторых, у Аттала III был единокровный брат Аристоник, незаконный сын Эвмена II, который не готов был отдать свое наследство без сопротивления.

В-третьих, греческие города, входившие в царство Атталидов и уплачивавшие подать, увидели возможность восстановления своей автономии в полном объеме.

И наконец, любому серьезному политическому процессу суждено было пробуждать надежды более широких перемен среди тех, кто не был удовлетворен своим финансовым и социальным положением.

Соединение этих факторов делало ситуацию взрывоопасной. Аристоник под царским именем Эвмена выдвинул претензии на престол. Завещание должно было встретить определенное недовольство; вероятно, Аристоник имел какую-то поддержку. Люди, лишенные гражданства из-за того, что они покинули Пергам после смерти Аттала III, должны были стать сторонниками претендента. Но ввиду новых обещаний свободы ни Пергам, ни другие греческие города не желали признавать нового царя. Эти чувства выражает надпись из Метрополя в Ионии, чествующая местного политика Аполлония, убитого в первый год войны, в 132 году до н. э.:

«После того как скончался царь Филометор [Аттал III] и римляне, всеобщие благоволители и спасители, в соответствии со своим декретом возвратили всем, кто был прежде подчинен царской власти Аттала, их свободу, а Аристоник пришел и захотел лишить нас свободы, возвращенной нам сенатом, Аполлоний посвятил себя долгу словами и делами противодействовать этому человеку, который облек себя царской властью несмотря на решение римлян, всеобщих благоволителей, искренне взяв на себя защиту свободы в соответствии с волей народа».

По-видимому, римский сенат немедленно обещал освободить города от дани, которую они обязаны были платить царям. Это подтверждается речью Марка Антония перед греческим народным собранием в Азии в 41 году до н. э.:

«Мы освободили вас от налогов, которые вы платили Атталу».

Города воспринимали это как восстановление их изначального, законного статуса.

Аристоник, не получивший поддержки горожан, завоевал симпатии сельского населения, обещав свободу рабам и землю — зависимым крестьянам. Контролируя несколько городов (Фиатиру, Аполлонию и Стратоникею на Каике), он основал также город в Мисии, назвав его Гелиополем — «городом Солнца». Политика Аристоника, которую историки-марксисты обыкновенно интерпретируют как социальную революцию, вероятно, была не более чем прагматичным ответом на нужды его борьбы за власть. Военные командиры и города регулярно пытались увеличить рекрутскую базу для своих войск, обещая освободить рабов, отменить долги и предоставить гражданство широкому кругу лиц. Серьезные социально-экономические реформы были прежде всего средством восстановления военных сил государства.

Это не значит, что в то время не было запроса на социальные и экономические реформы. Напротив, в то же время, когда Аристоник начинал свое восстание, Рим впервые столкнулся с восстанием рабов на Сицилии под предводительством некоего Евна, раба из Сирии (135–132 гг. до н. э.), а философ-стоик Гай Блоссий советовал Тиберию Гракху провести земельную реформу и разделить землю между неимущими. После убийства Тиберия в 133 году до н. э. Блоссий покинул Рим и присоединился к Аристонику. Возможно, на создании «города Солнца» сказались его философские идеи, о которых практически ничего не известно. Однако, скорее всего, Аристоник не начинал свое восстание с тем, чтобы провести преобразования, но лишь использовал общественное недовольство в своих собственных целях; те, кто был недоволен своим положением, охотно присоединялись к тому, кто мог стать их защитником, даже если думали они в первую очередь не о том, кто будет править Пергамом, а о том, кто даст им землю и свободу.

Большинство городов и все соседние царства (Понт, Вифиния, Каппадокия и Пафлагония) по разным причинам присоединились к возглавляемой Римом коалиции, направленной против Аристоника.

Города опасались общественных потрясений, надеялись на обретение независимости и желали продемонстрировать лояльность Риму; близлежащие царства боролись против образования по соседству с ними сильного государства.

Вначале Аристоник добился некоторого успеха: в одной из первых битв в 131 году до н. э. был убит римский консул Публий Лициний Красс.

Все изменилось с прибытием подкрепления под командованием Марка Перперны, который осадил Аристоника в Стратоникее, пленил его и в 129 году доставил в Рим, где тот был удушен во время празднования триумфа Перперны.

Сразу же по окончании войны в Пергам была направлена комиссия из десяти сенаторов под началом консула Мания Аквиллия с тем, чтобы воплотить в жизнь условия более раннего решения сената, касавшегося завещания. Восточные территории царства (часть Фригии и Ликаонии), вероятно, были отданы царствам, заключившим союз с Римом. В Малой Азии оставалось достаточно земель, чтобы образовать новую провинцию, названную Азией. Она включала в себя эллинизированные и урбанизированные области Северо-Западной и Центральной Анатолии (Мисия, Троада, Иония, Лидия, юго-запад Фригии и часть Карии).

Европейские владения Атталидов — Херсонес Фракийский и остров Эгина — были включены в провинцию Македония. Пергам и другие важные города стали свободными, не считая тех из них, что поддержали Аристоника.

После войны с пиратами на юго-востоке Малой Азии в 102 году до н. э. территория Равнинной Киликии стала второй азиатской провинцией Рима.

[ZHAN]

В процессе экспансии Рим устанавливал для своих провинций, включая Македонию, подати. Государственные финансы, особенно по мере обеспечения обширной программы социальных реформ, сильно зависели от этих сборов. Хотя новая провинция Азия, вероятно, не платила дань в первые годы после своего образования, следовало ожидать, что римляне обратятся к опыту других провинций вроде Сицилии и Македонии и потребуют платежей. Их организация была делом рук Гая Гракха и являлась важнейшей частью его попыток найти финансовые средства для осуществления своих социальных реформ. Гай, расширив реформу, начатую его братом, предложил серию законов, которые обещали наделить римских граждан землей, создать поселения в провинциях, закупать и распределять между гражданами по низкой цене зерно, строить дороги и экипировать солдат за государственный счет (123–122 гг. до н. э.).
Кто мог оплатить эту программу?

Ответ Гракха заключался в повышении эффективности сбора подати с провинций; новообразованная провинция Азия, считавшаяся источником несметных богатств, предоставила возможность опробовать новую систему.

Широко распространена была продажа права сбора налогов одному предпринимателю или их группе, которая даст наиболее высокую цену. Участники аукциона определяли цену исходя из грубой оценки различных сборов, ожидавшихся с области, — налогов на сделки и на землю, таможенных пошлин в портах и так далее. Так казна получала подать загодя, не нуждаясь в содержании административного аппарата для ее сбора, и переносила риски — например, в случае плохого урожая — на откупщиков.

Естественно, приобретавшее право лицо или «компания» делали все возможное для того, чтобы собрать как можно больше налогов и превысить сумму, уже уплаченную в казну; излишек же был их прибылью.

В Риме сборщики податей, организованные в компании и называвшиеся societates publicanorum («общества публиканов»), достоверно зафиксированы в 184 году до н. э., но должны были существовать и ранее. Публиканы принадлежали в основном к сословию всадников — классу богатых римлян, занимавшихся торговлей, горным делом, ремесленными и финансовыми предприятиями, и по этой причине с 218 года до н. э. им было запрещено входить в сенат и избираться на высокие государственные должности. Публиканы пользовались дурной репутацией из-за неумолимости при сборе податей и безжалостности методов, которые они применяли, чтобы добиться более высоких прибылей.

Закон Семпрония о провинции Азия (lex Sempronia de provincia Asia), принятый под руководством Гая Гракха, устанавливал порядок сбора налогов в новой административной единице. Пятилетние договоры на сбор подати заключались теперь не там, под началом наместника, но выставлялись на аукцион в Риме, за что ответствен был цензор — важный магистрат, отвечавший за публикацию регистра римских граждан и их собственности. Так Гай Гракх намеревался сократить риск подкупа и коррупции. Налог на сельскохозяйственное производство был зафиксирован на уровне 10 % от созданного продукта; импорт и экспорт были обложены пошлиной размером 2,5 %. Весьма вероятно, что закон о пошлинах на сухопутные или морские перевозки в Азию и из Азии (экономически важной области от Босфора до Памфилии) первоначально был составлен в это же время. Этот закон (lex de portorii Asiae) несколько раз модифицировался, но благодаря одной надписи у нас есть форма, которую он принял при императоре Нероне (62 г. н. э.). Это очень обстоятельное установление говорит о намерении жестко регулировать фискальные вопросы в провинциях, дабы избежать, с одной стороны, произвольных решений и коррупции, а с другой — снижения доходов. Даже вольные города не были освобождены от таможенных пошлин, составлявших 2,5 % стоимости товаров. Исключение составляла лишь свободная от налогов зона в Ликии; не платили сборы также римские чиновники, солдаты и сборщики подати.

Хотя Гай Гракх принял закон, позволявший провинциям жаловаться на незаконное изъятие богатств представителями римских властей (lex Sempronia repetundarum), они не были избавлены от злоупотреблений. В последующие десятилетия действия публиканов в Азии постоянно становились предметом жалоб и обращений в Рим. Например, в 101 году до н. э. откупщики пытались собрать налоги даже с земель, принадлежавших свободному городу Пергаму.

Гай Гракх некогда написал в отчете о том, как его брат, проезжая через Этрурию, увидел, что село покинуто свободными земледельцами, а поля возделывают привезенные из-за рубежа рабы; это зрелище, по его словам, стало причиной реформ Тиберия. Его собственные преобразования были делом римского гражданина, интересующегося только процветанием римских граждан. В сохранившемся отрывке речи он объясняет свою мотивацию:

«Я выступаю за увеличение налогов с тем, чтобы вы могли с большей легкостью добиться своих выгод и управлять Республикой».

По складу ума он был представителем империалистического государства, без колебаний согласным эксплуатировать подчиненные народы для выгоды собственных граждан. Для Цицерона, писавшего в 66 году до н. э., публиканы были самыми почетными и достойными гражданами; сборы, которые они обеспечивали, были «жилами государства» (nervos rei publicae). Несколько отличное мнение жителей римских провинций Востока выразил век спустя после реформ Гракха историк Диодор:

«отдав провинции в жертву безрассудной алчности откупщиков, он вызвал у подвластных народов заслуженную ненависть к своим правителям».

Когда автор Евангелия от Луки искал образ героя, который более всех нуждался в покаянии, выбор его с легкостью пал на откупщика, запечатленного в притче о фарисее и сборщике податей. Отношение греческих провинций к Риму в последующие десятилетия в огромной степени определялось опытом общения с наиболее доступными им представителями римской власти.

[ZHAN]

Долгий закат Селевкидов, на протяжении которого их царство постепенно уменьшалось в размерах и разрывалось во внутренних конфликтах, утратив какой-либо авторитет в качестве международного игрока, начался сразу же после заключения Апамейского мира. Он длился более века, и его невозможно пересказать в подробностях. Попытки селевкидских царей удержать или вернуть отдельные части своего государства оказались бесплодны. Селевкиды, ослабленные династическими конфликтами и восстаниями, постепенно потеряли не только восточные сатрапии, но и большую часть своего царства. В 83 году до н. э. селевкидский престол захватил армянский царь Тигран II; 20 лет спустя был убит последний «призрачный царь» из некогда великой династии.

Чтобы компенсировать свои потери на Западе, Антиох III сразу после унизительного Апамейского мира начал новый поход на Восток, в Луристан (Западный Иран). Он погиб в 187 году до н. э. при ограблении храма; смерть во время святотатства должна была показаться многим его современникам божественной карой.

Преемником стал его сын Селевк IV, унаследовавший огромную контрибуцию, наложенную на его отца римлянами. Вместо того чтобы продолжать экспансионистскую политику отца, Селевк попытался справиться с финансовыми проблемами царства, улучшив сбор податей с провинций. Одна из принятых им мер касалась централизованного назначения жрецов, надзиравших за храмами в провинциях и сбором с них доходов. С политикой царя прямо связан один эпизод, рассказанный в Ветхом Завете и увековеченный в ватиканской фреске Рафаэля «Изгнание Гелиодора из храма». Главный министр Селевка IV Гелиодор был отправлен в Иерусалим, чтобы забрать сокровища Храма, состоявшие, вероятно, из внесенных туда денежных вкладов; этому, однако, помешало божественное вмешательство. Доверять или нет историчности библейского рассказа — вопрос веры читателя, однако сейчас мы имеем четкие свидетельства того, что Селевк IV принимал такие меры. В числе эпиграфических находок, обнаруженных в Израиле, копии царских писем 178 года до н. э., адресованных тому самому Гелиодору и сообщающих ему о назначении жреца, ответственного за храмы Келесирии и Финикии.

Краткий период мирных отношений между Селевкидами и Птолемеями резко оборвался, когда в 176 году до н. э. умерла царица Египта Клеопатра Сира, оставив на престоле своего малолетнего сына Птолемея VI. Ее брат Селевк IV был убит годом позднее Гелиодором, который желал видеть на троне малолетнего Деметрия, сына Селевка IV. Вместо него власть захватил брат скончавшегося царя Антиох IV, взявший в жены вдову прежнего правителя — для Лаодики это был третий и последний брак с ее братом. Тот факт, что она имела детей как от Селевка IV, так и от Антиоха IV, был корнем династических конфликтов, которые длились на протяжении столетия.

Когда опекуны Птолемея VI потребовали возвращения Келесирии, Антиох IV предпринял нападение на Египет (Шестая Сирийская война), вторгся на его территорию, достиг Александрии и пленил царя (170–169 гг. до н. э.). Население Александрии взбунтовалось и посадило на трон царского брата, известного как Птолемей VIII. Два подростка 16 и 12 лет соответственно условились править совместно, однако Антиох IV воспользовался видимой отвлеченностью Рима на Третью Македонскую войну, чтобы предпринять в 168 году до н. э. вторую атаку с целью захвата Египта и Кипра. Он был у Александрии, когда в пригороде Элевсине его настиг римский посол Гай Попиллий Ленат, призванный на помощь египетским царем. Ленат потребовал от Антиоха вывести свои армии из Египта. Когда царь ответил, что он желает обсудить данный вопрос со своим советом, Ленат начертил на песке вокруг растерянного Антиоха IV круг и сказал: «Дай мне ответ, не выходя из этого круга». Царь, столкнувшись с перспективой войны против Рима, согласился и отступил. Свидетели этой сцены, вошедшей в историю как «день Элевсина», должны были понять, что мир изменился.

«День Элевсина» обрушился на Антиоха неожиданно, в то самое время, когда до завоевания всего Египта или его части оставалось протянуть руку. По общему правилу правитель должен компенсировать военную неудачу демонстрацией силы. Антиох IV был мастером иллюзии; для того чтобы представить унижение в Элевсине триумфом, ему потребовалась определенная постановка. Он добился этого, организовав по возвращении из похода в 166 году до н. э. в Дафне близ столицы Антиохии впечатляющий военный парад, в котором участвовало более 50 000 человек. Этой демонстрации военной мощи, богатства и экзотического вооружения суждено было стать лебединой песней Селевкидов.

Более 100 лет отделяют унижение одного Селевкида в «день Элевсина» от низложения и смерти последнего «призрачного царя» Селевкидов в 63 году до н. э. Этот период непрекращающегося ослабления порожден стечением многих обстоятельств — национального восстания в Иудее, утраты восточных провинций и, прежде всего, чередой династических конфликтов и узурпаций. Хотя события на этих трех направлениях развивались параллельно друг другу и частично переплетались, нам следует рассмотреть их отдельно.

[ZHAN]

Антиох IV еще воевал в Египте, когда местный конфликт вызвал в Иерусалиме ряд событий, которые в конце концов привели к образованию первого еврейского государства со времен Вавилонского пленения в 587 году до н. э.

Иерусалим и Иудея, которые в III веке до н. э. находились под властью Птолемеев, попали в руки Селевкидов в 198 году до н. э., будучи частью провинции Келесирии и Финикии. Знатные еврейские семьи, служившие Птолемеям, представляли для новых правителей угрозу, однако иерусалимский гарнизон контролировал город.

Чтобы заручиться поддержкой местного населения, Антиох III и его преемники позволили евреям соблюдать свои религиозные обычаи и законы, а также наделили первосвященника властью и некоторой степенью автономии. Селевкидского царя интересовали подати, а не иудейские ритуалы. Еще при Птолемеях представители иерусалимской еврейской знати приняли греческие имена и обычаи. «Эллинизаторы» столкнулись с презрением со стороны хасидов (hasidim) — правоверных евреев, находившихся под влиянием консервативных толкователей Торы — так называемых книжников.

Так как хасиды в большинстве своем, хотя и не исключительно, принадлежали к низшим слоям населения, эта конфронтация между двумя еврейскими группировками являлась также и социальным конфликтом. Однако она не приемлет упрощений: столкновение имело социальный, экономический, религиозный и культурный аспекты. Эллинизаторы были чем угодно, но не единой силой с четкой программой.

Личные амбиции и вражда, равно как и соперничество за должность первосвященника, превратили это противостояние в кровавый конфликт.

Сторонник эллинизации, известный как Ясон — греческий вариант имени Иисус, — смог стать первосвященником в 175 году до н. э., пообещав Антиоху IV увеличить выплату подати. Сомнительно, чтобы его реформы следовали сколько-нибудь связной политической программе, однако они включали явные шаги к принятию греческих институтов, например создание гимнасия как места атлетических и военных тренировок и введение эфебии — гражданского и военного воспитания будущих граждан.

Ясон выделил на Храмовой горе, где располагался второй Храм, место для почитания Зевса Олимпийского. Он не потревожил традиционного еврейского места поклонения Яхве, алтарь которого остался нетронутым, но лишь хотел, чтобы проживавшие в Иерусалиме военные поселенцы смешанного греческого и восточного происхождения могли поклоняться своим собственным богам — греческому Зевсу Олимпийскому и сирийскому Баалшамину.

Но в 172 году до н. э. более ревностный эллинизатор Менелай пообещал царю еще больше податей и отстранил Ясона от должности; в итоге Иерусалим стал ареной кровавого конфликта между двумя тщеславными деятелями: Менелай занял цитадель, а Ясон — город.

Антиох IV, несмотря на слухи о своей гибели в Египте, в 168 году до н. э. прибыл в Иерусалим и решил положить конец проблемам, поддержав Менелая и приняв жесткие меры в отношении возмутителей спокойствия. Однако он зашел слишком далеко. Права, данные евреям его отцом и до того соблюдавшиеся, были отозваны; запрещались традиционные ритуалы вроде обрезания; евреям не разрешалось соблюдать Закон; для селевкидского гарнизона была выстроена крепость (Акра — цитадель).

Эти меры, задуманные Антиохом IV для решения местных проблем, а не в качестве амбициозной программы эллинизации или антиеврейской кампании, привели к иудейскому восстанию, известному как Маккавейская война. Те, кто воспротивился новым установлениям, покинули Иерусалим и организовали сопротивление в сельской местности и пустыне под предводительством Маттафии (до 165 г. до н. э.), а затем — его сына Иуды Маккаби, или Маккавея (165–160 гг. до н. э.), и брата последнего Ионафана (160–143 гг. до н. э.).

Антиох IV не мог справиться с восстанием, потому что был втянут в войну в Иране, где и погиб в 164 году до н. э. В том же году Иуда занял Иерусалим, не считая цитадели, и заново освятил Храм. Восстановление в Храме еврейского богослужения до сих пор отмечается как праздник Ханука. Визирь Антиоха IV Лисий, жаждавший стать регентом при новом царе Антиохе V, с готовностью согласился на мирный договор, возвращавший евреям их права. Но на этом восстание не завершилось.

В последовавшие годы продолжался внутрииудейский конфликт. Когда в 161/160 году до н. э. Иуда разгромил армию под командованием селевкидского полководца Никанора, поход против него начал новый царь Деметрий I. Хотя в 160 году до н. э. Иуда потерпел поражение и погиб, повстанцы уже установили отношения с Римом, и брат Иуды Ионафан на протяжении нескольких лет продолжал борьбу против селевкидского военачальника Бакхида. Мирное соглашение с Селевкидами позволило ему укрепить свои силы; его оплотом стал Михмас (или Михмаш).

Поворотный момент восстания случился в 150 году до н. э., когда Ионафан воспользовался шансом, который дали ему династические распри в Селевкидском царстве. Он предложил свои услуги узурпатору Александру Бале, получив взамен не только должность первосвященника, но и пост меридарха (главы мериды — то есть полномочия правителя области Иудеи). Таков был первый шаг к созданию еврейского государства.

Когда появился второй узурпатор Диодот Трифон, Ионафан изъявил готовность служить и ему, однако оказался жертвой предательства. В 143 году до н. э. Трифон пригласил Ионафана на встречу, схватил и казнил.

Его брат Симон, чтобы отомстить за смерть Ионафана, занял сторону законного царя Деметрия II, получил освобождение от налогов и впервые был признан правителем полусамостоятельной Иудеи в 142 году до н. э. На следующий год собрание жрецов, старейшин и народа избрало его пожизненным первосвященником. Так началась династия Хасмонеев, правившая Иудеей до 63 года до н. э.

После убийства Симона в 135 году до н. э. его дело продолжил сын Иоанн Гиркан (135–104 гг. до н. э.), покоривший Заиорданье, Самарию, Галилею и Идумею, но остававшийся в зависимости от Селевкидов до 110 года до н. э., когда его государство обрело полную независимость.

Хотя династические конфликты и гражданские войны и раздирали Иудею на части до самого занятия Иерусалима римлянами в 63 году до н. э., она сохраняла государственность и часто воевала с селевкидскими царями и узурпаторами.

[ZHAN]

Одновременно с событиями в Иудее Селевкиды боролись за удержание власти над восточной, крупнейшей, частью своей империи. Хотя в конце концов они утратили свои так называемые Верхние сатрапии на территории современных Ирана и Афганистана, эллинская культура и эллинская общественная организация продолжали процветать там до конца II века до н. э., оказав значительное влияние на искусство и культуру Центральной Азии.

Лояльность «Верхних сатрапий» зависела от способности монарха обеспечить их защиту против набегов кочевых племен и внешних вторжений. Своими великими походами между 210 и 204 годами до н. э. Антиох III восстановил здесь свою власть, вынудив сатрапов-ренегатов и местных династов признать его в качестве верховного владыки. Однако его поражение в войне с римлянами и последовавшие затруднения создали вакуум власти. Более остальных от упадка Селевкидов выиграло Парфянское царство.

Начало ему было положено в 247 году до н. э., когда одноименная сатрапия на северо-востоке Ирана откололась от Селевкидского царства, а ее сатрап Андрагор объявил себя царем. В 238 году до н. э. его владения были завоеваны иранским народом парнов, с той поры известных как парфяне. Антиоху III, не способному восстановить здесь свою власть, не оставалось иного выхода, кроме как признать Аршака II в качестве царя и потребовать в 209 году до н. э., чтобы парфянский правитель признал его верховенство.

Когда на престол взошел Митридат I (171–138 гг. до н. э.), представилась возможность начать завоевания: Антиох IV уделял все свое внимание египетским походам, а потом — иудейским проблемам. В первые годы правления Митридат завоевал Герат и часть Бактрии. Гибель Антиоха IV во время похода против парфян и последовавшие за ней династические распри позволили Митридату постепенно завоевать селевкидские земли к востоку от Тигра (Мидию и Персию), а также часть Месопотамии и Вавилонии. В 141 году до н. э. в руках Митридата оказалась первая селевкидская столица, названная по имени основателя династии — Селевкия на Тигре, ставшая западной столицей Парфянской империи.

Территории, не покоренные парфянами, оказались во власти местных династов, известных по монетам. Хотя поздние Селевкиды продолжили борьбу против парфян, им так и не удалось возвратить утраченные области. Когда селевкидские цари лишились всех своих земель в Иране, жившие на крайнем востоке их владений бактрийские и индийские греки оказались отрезаны от остального эллинистического мира.

Причиной образования Греко-Бактрийского царства стала потребность восточных сатрапий обеспечить собственную защиту от укреплявшегося Парфянского государства. Антиох III принудил царя Евтидема признать свою власть, однако сын последнего Деметрий I снова сделал Греко-Бактрийское царство независимым и, воспользовавшись крахом империи Маурьев в Индии в 185 году до н. э., вновь покорил Арахосию (юг Афганистана и север Пакистана).

Надпись, обнаруженная в Восточной Бактрии, восхваляет Евтидема как «величайшего из всех царей», а его сына Деметрия — как «одержавшего славные победы». Поход Деметрия, заведший его, судя по всему, в Северную Индию, начался еще в правление его отца.

После смерти Деметрия ок. 180 года до н. э. его царство раскололи узурпаторы-военачальники. Около 175 года до н. э. возникло отдельное Индо-Греческое царство, ядром которого была Гандхара (в современном Пакистане); во времена своего расцвета оно включало, кроме того, земли в Арахосии, Паропамисадах и Пенджабе.

Собственно Греко-Бактрийское царство оказалось разделено на две части, которыми правили две отдельные династии. Наиболее выдающимся его правителем был Эвкратид (ок. 170–145 гг. до н. э.). Он царствовал на огромной территории, однако не смог захватить восточные земли, находившиеся под контролем царя Менандра (ок. 165/155 — ок. 130 г. до н. э.) — величайшего из индо-греческих правителей.

Поздняя история этих восточных эллинистических царств является составной частью истории Центральной Азии. Передвижение населения в центральноазиатских степях спровоцировало миграции племен к западу и к югу. Вторжения кочевников — сперва скифов с севера, а затем юэчжи (тохаров?), двигавшихся от западных границ Китая, — уничтожили центральную власть и привели к распаду греко-бактрийских царств ок. 130 года до н. э.

Хотя примерно в то же время пришло к концу и Индо-Греческое царство, правители эллинского происхождения продолжали контролировать большую часть владений Менандра. Их имена известны нам по монетам, содержащим двуязычные греко-санскритские легенды, а также по кратким упоминаниям, разбросанным по греческим, индийским и китайским источникам. Изолированные и защищенные от вторжений хребтом Гиндукуш, они смогли сохранять власть дольше, чем греко-бактрийцы, однако нападения скифов, парфян и юэчжи постепенно сократили их территории.

Надпись из Матхуры (современный штат Уттар-Прадеш в Индии) сообщает о строительстве колодца «в 116-й год правления яваны» — ионийцев, то есть греков; если предположить, что эта эра здесь отсчитывалась с начала правления Деметрия (ок. 186/185 г. до н. э.), то правители-эллины контролировали эти земли до начала I века до н. э.

Последняя индо-греческая династия продолжала править в Восточном Пенджабе и в I веке н. э.: владения Стратона, ее последнего представителя, были завоеваны индо-скифами ок. 10 года н. э.

Греко-бактрийские и индо-греческие цари сохраняли язык и культуру предков, а также благоприятствовали синкретизму религии эллинов и буддийских верований. Слияние греческого искусства и буддизма очевидно в буддийских рельефах Гандхары. Отсюда художественное влияние эллинов, которое можно проследить вплоть до II века н. э., распространялось на весь субконтинент. Составленная в конце I века до н. э. надпись из Александрии Арахосии (в Кандагаре), содержащая длинную и изысканную поэму, свидетельствует о сохранении высокой греческой культуры после краха греко-бактрийских царств.